ПРИЛОЖЕНИЕ 2 2 страница

Достаточно одного беглого взгляда на рисунок Галилея и фотографию Луны в той же фазе, чтобы убедиться в том, что " ни одну из зарегистрированных черт... нельзя с уверенностью отождествить с какими-либо известными деталями лунного ландшафта" [ 26 ]. Приняв это во внимание, легко прийти к мысли о том, что " Галилей вовсе не был великим астрономом-наблюдателем или что волнение, вызванное его многочисленными телескопическими открытиями в то время, на какой-то период ослабило его искусство наблюдателя или критическое чутье" [ 27 ].

Илл. 1
Вид лунных гор и морей по Галилею
(" Звездный вестник" {156}, т. I).

Это утверждение вполне может быть истинным (хотя у меня оно вызывает сомнение перед лицом того совершенно необычайного искусства наблюдения, которое Галилей проявлял в других случаях) [ 28 ]. Однако оно малосодержательно и, как мне представляется, не очень интересно. Оно не влечет дальнейших предположений для дополнительного исследования, поэтому его трудно проверить [ 29 ]. Существуют, однако, другие гипотезы, которые приводят к новым предположениям и показывают, в какой сложной ситуации находился в то время Галилеи. Рассмотрим две из них.

Гипотеза I. Галилей честно регистрировал то, что видел, и благодаря этому оставил нам свидетельство дефектности первых телескопов, а также особенностей современного ему телескопического видения. В подобной интерпретации рисунки Галилея являются точно такими же отчетами, как отчеты об экспериментах Страттона, Эрисмана и Колера [ 30 ], если к тому же принять во внимание различия в физической аппаратуре и непривычность рассматриваемых объектов [ 31 ]. Следует также помнить о множестве конфликтующих между собой концепций относительно поверхности Луны, которые существовали как раз в период деятельности Галилея [ 32 ] и могли оказывать влияние на то, что именно видел наблюдатель [ 33 ]. Новый свет на обсуждаемый вопрос могла бы пролить эмпирическая совокупность всех ранних телескопических результатов, расписанных в параллельные колонки, включая все сохранившиеся рисунки [ 34 ]. Если отвлечься от особенностей инструментов, такая коллекция добавляет прекрасный материал к еще не написанной истории восприятия (и науки) [ 35 ]. Таково содержание гипотезы I.

Гипотеза II носит более специальный характер и развивает в определенном направлении гипотезу I. С различной степенью увлечения я анализировал ее в течение последних двух-трех лет, а недавнее письмо от проф. С. Тулмина, которому я благодарен за простое и ясное изложение этой гипотезы, вновь оживило мой интерес к ней. Мне представляется, однако, что данная гипотеза встречает многочисленные трудности и, по-видимому, должна быть отброшена.

Подобно гипотезе I, гипотеза II подходит к телескопическим отчетам с точки зрения теории восприятия, однако она добавляет, что практика телескопических наблюдений и знакомство с новыми отчетами о таких наблюдениях изменяют не только то, что мы видим через телескоп, но также и то, что мы видим невооруженным глазом. Это, несомненно, важно для нашей оценки современной позиции по отношению к отчетам Галилея.

Мысль о том, что чувственные образы звезд и Луны в какое-то время были гораздо более неопределенными, чем сегодня, первоначально была внушена мне фактом существования различных теорий относительно Луны, которые несовместимы с тем, что каждый может непосредственно видеть своими глазами. Теория частичных остановок Анаксимандра (предназначенная для объяснения фаз Луны), убеждение Ксенофана в существовании различных солнц и лун для разных районов Земли, предположение Гераклита о том, что затмения и фазы Луны обусловлены тем, что чашеобразные Солнце и Луна поворачиваются [ 36 ], – все эти концепции противоречат существованию неизменной и ясно видимой поверхности, " лица", которым, как мы " знаем", обладает Луна. Это справедливо и для теории Беросса, изложение, которой можно встретить у Лукреция [ 37 ] и даже позднее у Альгазена.

Такое пренебрежение явлениями, совершенно очевидными для нас, может быть обусловлено либо полным безразличием к существующей очевидности, которая была столь же ясной и четкой, как в наши дни, либо отличиями в самой очевидности. Нелегко сделать выбор между этими альтернативами. Находясь под влиянием Витгенштейна, Хэнсона и других, я в течение некоторого времени склонялся ко второму варианту, однако теперь мне кажется, что он исключается как физиологией (психологией) [ 38 ], так и исторической информацией. Вспомним, как Коперник игнорировал трудности, связанные с изменениями яркости Марса и Венеры, хорошо известные в его время [ 39 ]. Что же касается " лица" Луны, то мы видим, что Аристотель совершенно ясно говорит о нем, когда замечает, что " звезды и не катятся. Катящееся должно поворачиваться, а Луна постоянно видна со стороны так называемого лица" [ 40 ]. В таком случае мы можем заключить, что встречающееся пренебрежение Неизменностью облика Луны обусловлено не отсутствием ясных впечатлений, а широко распространенными Концепциями о ненадежности органов чувств. Этот вывод подтверждается обсуждением данного вопроса у Плутарха, который совершенно явно занимается не тем, что видно (исключая случаи, когда это нужно в качестве свидетельства за или против определенных концепций), а определенными объяснениями феноменов, которые считаются хорошо известными [ 41 ]. " Начать с того, – говорит он, – что абсурдно называть фигуры, видимые на Луне, обманом зрения... своего рода ослеплением. Всякий утверждающий это не понимает, что этот феномен скорее должен проявляться по отношению к Солнцу, ибо Солнце светит ослепительно ярко, и, кроме того, " е объясняет, почему люди со слабым зрением не видят различий в облике Луны и она сияет для них полным и ровным светом, в то время как люди с более острым зрением имеют более точный и детальный образ особенностей ее облика и более ясно воспринимают его изменения". " Неровности также совершенно опровергают эту гипотезу, – продолжает Плутарх [ 42 ], – так как видимая нами тень не является непрерывной и беспорядочной и ее неплохо представляют слова Агесинакса: " Она светит огнем, заключенным в круг, но внутри ее глаза голубее, чем глаза невесты, и тонкая бровь ясного лица". В действительности светлые пятна окружены темными... и они так переплетены, что их очертания напоминают некоторую картину". Впоследствии неизменность внешнего облика Луны использовалась в качестве аргумента против тех теорий, согласно которым Луна состоит из огня или воздуха: так как " воздух разрежен и не имеет формы, он естественно колеблется и не стоит на месте" [ 43 ]. Таким образом, внешний вид представлялся хорошо известным и ясным феноменом, вопрос стоял лишь о значении этого феномена для астрономической теории [ 44 ].

Без особых опасений мы можем принять, что это было справедливо и во времена Галилея [ 45 ].

Но тогда мы должны, согласиться с тем, что наблюдения Галилея могли быть проверены невооруженным глазом и в результате могли быть объявлены иллюзией.

Так, круглая громада под центром лунного диска [ 46 ] намного превышает порог наблюдения невооруженным глазом (ее диаметр больше 3, 5 дуговых минут), хотя один-единственный взгляд убеждает нас в том, что поверхность Луны вовсе не обезображена таким пятном.. Интересно было бы посмотреть, что могут сказать поэтому вопросу [ 47 ] современные наблюдатели, а если она художники, то какие выводы они могут отсюда сделать?

Резюмируем сказанное.

Галилей был очень слабо знаком с существовавшей в его время оптической теорией. На Земле его телескоп давал удивительные результаты, которые получили должную оценку. Как нам теперь известно, сомнения должны были возникнуть в связи с наблюдениями неба. Трудности появились сразу же: телескоп порождал ложные и противоречивые феномены, а некоторые из полученных с его помощью результатов могли быть опровергнуты простым наблюдением невооруженным глазом. Лишь новая теория телескопического видения могла бы внести порядок в этот хаос (который мог увеличиться вследствие того, что и невооруженным глазом в одно и то же время можно видеть различные феномены) и отделить видимость от реальности. Такая теория была разработана Кеплером сначала в 1604, а затем в 1611 г. [ 48 ]

Согласно учению Кеплера, место изображения точечного объекта можно найти следующим образом: лучи, исходящие от объекта, сначала нужно провести до глаза в соответствии с законами (отражения и) преломления, а затем использовать принцип (изучаемый и в наши дни), гласящий, что " изображение будет видно в той точке, которая образуется пересечением лучей, исходящих из обоих глаз" [ 49 ] или, в случае монокулярного зрения, от противоположных сторон зрачка [ 50 ]. Это правило, опирающееся на допущение о том, что " изображение есть результат акта зрения", является частично эмпирическим, а частично геометрическим [ 51 ]. Оно основывает положение изображения на " метрическом треугольнике" [ 52 ], или, как называет его Рончи, " телеметрическом треугольнике" [ 53 ], который образуется лучами, достигающими глаза, и используется глазом и мышлением для того, чтобы поместить изображение на правильном расстоянии от глаза. Какой бы ни была оптическая система и каким бы ни был общий путь лучей от объекта к наблюдателю, мышление наблюдателя использует лишь его последнюю часть и на ней основывает свое визуальное суждение и восприятие.

Ясно, что это правило означает значительное продвижение вперед по сравнению со всем предшествующим мышлением. Однако можно показать, что оно совершенно ложно: возьмите увеличительное стекло,. определите его фокус и посмотрите на объект, находящийся вблизи. Телеметрический треугольник теперь простирается до бесконечности. Небольшое изменение расстояния то уносит кеплеровское изображение в бесконечность, то возвращает его вплотную к глазу. Такого феномена никто никогда не наблюдал. Мы видим слегка увеличенное изображение на расстоянии, которое в большинстве случаев тождественно реальному расстоянию между объектом и линзой. Видимое расстояние, на которой видно изображение, остается постоянным, как бы, мы ни варьировали расстояние между объектом и линзой, и сохраняется даже в том случае, когда изображение начинает искажаться и в конце концов расплывается [ 54 ].

Такова была реальная ситуация 1610 г., когда Галилей опубликовал известие о своих астрономических находках. Как реагировал на эту ситуацию сам Галилей? Ответ известен: он возвел телескоп в ранг " превосходного и наилучшего чувства" [ 55 ]. Какие основания у него были для этого? Последний вопрос вновь возвращает нас к проблемам, поставленным свидетельствами (против Коперника) и обсужденным в гл. 9.

< < < ОГЛАВЛЕHИЕ > > >

Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)

< < < ОГЛАВЛЕHИЕ > > >

В то же время существовали, некоторые телескопические явления, которые были явно коперниканскими и которые Галилей ввел в качестве независимого свидетельства в пользу учения Коперника. Однако ситуация была скорее такова, что одна опровергнутая концепция – коперниканство – использовала явления, порождаемые другой опровергнутой концепцией – идеей о том, что телескопические явления дают истинное изображение неба. Галилей победил благодаря своему стилю и блестящей технике убеждения, благодаря тому, что писал на итальянском, а не на латинском языке, а также благодаря тому, что обращался к людям, пылко протестующим против старых идей и связанных с ними канонов обучения.

Согласно теории Коперника, Марс и Венера приближаются к Земле и удаляются от нее на расстояния, относящиеся как 1: 6 или 1: 8 соответственно. (Эти числа являются приблизительными.) Изменения их яркости должны выражаться соотношениями 1: 40 и 1: 60 соответственно (это значения самого Галилея). Однако Марс изменяется очень мало, а изменения яркости Венеры " почти незаметны" [ 1 ]. Эти наблюдения " явно противоречат годовому движению {Земли}" [ 2 ]. С другой стороны, телескоп создает новые и необычные феномены, одни из которых разоблачаются как иллюзии посредством наблюдения невооруженным глазом, другие противоречивы, третьи имеют видимость иллюзий, а единственная теория, которая могла бы внести порядок в этот хаос, – теория зрения Кеплера – опровергнута самыми явными свидетельствами. Однако и здесь я подхожу к тому. что считают характерной особенностью действий Галилея, – существовали телескопические феномены, а именно телескопическое изменение яркости планет, которые лучше согласовались с концепцией Коперника, чем результаты наблюдений невооруженным глазом. При рассмотрении в телескоп Марс действительно изменяется так, как требует концепция Коперника. Тем не менее если принять во внимание действие телескопа в общем, то это изменение кажется совершенно загадочным. Оно столь же непонятно, как и теория Коперника, если ее соотнести с дотелескопическими свидетельствами. Однако это изменение соответствует предсказаниям Коперника. Именно эта гармония, а не какое-либо глубокое понимание космологии и оптики служит для Галилея доказательством системы Коперника и правдивости данных телескопа в решении как земных, так и небесных проблем. Опираясь на это соответствие, он создает совершенно новое понимание универсума. " Галилей, – пишет Л.Джеймонат [ 3 ], отмечая этот аспект ситуации, – был не первым, кто обратил телескоп к небесам, однако... он первым осознал громадное значение такого принципа рассмотрения вещей. Он сразу же понял, что эти вещи; находятся в полном соответствии с теорией Коперника,. хотя и противоречат старой астрономии. Галилей в течение многих лет верил в истинность коперниканства, но никогда не был способен доказать эту истинность, несмотря на свои чрезвычайно оптимистические заверения, обращенные к друзьям и коллегам (он даже никогда не был способен справиться с опровергающими примерами, как мы видели и как он сам говорит об этом). Однако нужно ли было искать здесь прямое доказательство (или хотя бы лишь согласование со свидетельствами)? Чем больше в его разуме крепло это убеждение, тем яснее становилось для него значение нового инструмента. Вера в надежность телескопа и осознание его важности в мышлении Галилея были не двумя отдельными актами, а скорее двумя аспектами одного процесса". Можно ли более ясно выразить отсутствие независимых свидетельств? " " Звездный вестник", – пишет Ф.Хаммер в своем наиболее четком, как мне представляется, изложении данного вопросам – содержит два неизвестных, которые разъясняются одно через другое" [ 4 ]. Это совершенно справедливо, за исключением того, что " неизвестные" были не столько неизвестными, сколько известными как ложь, о чем говорит сам Галилей. Своеобразие ситуации заключается в том, что это – соответствие между двумя интересными, но опровергнутыми идеями, которые Галилей разрабатывает для того, чтобы предохранить каждую из них от устранения.

Точно такая же процедура используется для сохранения его новой динамики. Мы видели, что эта наука также встречала угрозу со стороны наблюдаемых событий. Для устранения опасности Галилей вводит трение и другие помехи с помощью гипотез ad hoc, рассматривая их как факторы, определяемые очевидным расхождением между фактами и теорией, а не как физические события, объясняемые теорией трения, для которой когда-нибудь могли появиться новые и независимые подтверждения (такая теория появилась гораздо позже, в XVIII в.). Тем не менее соответствие между новой динамикой и учением о движении Земли, которое Галилей еще усиливает с помощью своего метода анамнесиса, придает обеим концепциям большую убедительность.

Теперь читатель понимает, что более тщательное изучение исторических событий, подобных рассмотренному, создает серьезные трудности для той точки зрения, согласно которой переход от докоперниканской космологии к космологии XVII столетия состоял в замене опровергнутых теорий более общими предположениями, которые объясняли опровергающие примеры, делали новые предсказания и были подтверждены наблюдениями, осуществленными для проверки этих новых предсказаний. Возможно, он оценит достоинства иной точки зрения, которая утверждает, что, хотя докоперниканская астрономия испытывала затруднения (ей противостояла целая серия опровергающих примеров), теория Коперника находилась в гораздо более трудном положении (ей противостояли гораздо более серьезные опровергающие примеры, и она была обременена большим грузом несообразностей). Однако ее соответствие другим неадекватным теориям позволило ей набраться сил и выжить, а опровержения были лишены силы благодаря гипотезам ad hoc и искусной технике убеждения. Такое описание развития науки в эпоху Галилея представляется гораздо более адекватным, чем любое другое, предлагаемое почти всеми альтернативными подходами.

Теперь я прерву историческое повествование для того, чтобы показать, что данное описание не только фактически адекватно, но и вполне разумно и что любая попытка улучшить некоторые известные методологические концепции XX столетия, например методологию предположений и опровержений, будет иметь гибельные последствия.

< < < ОГЛАВЛЕHИЕ > > >

Библиотека Фонда содействия развитию психической культуры (Киев)

< < < ОГЛАВЛЕHИЕ > > >

Такие " иррациональные" методы защиты необходимы вследствие " неравномерного развития" (К.Маркс, В.И.Ленин) различных частей науки. Коперниканство и другие существенные элементы новой науки выжили только потому, что при их возникновении разум молчал.

До сих пор в методологических дискуссиях превалировала тенденция рассматривать проблемы познания sub specie aeternitatis (" с точки зрения вечности" – лат.). Утверждения сравниваются одно с другим без обращения к их истории и без учета того обстоятельства, что они могут относиться к различным пластам истории. Спрашивают, например: если даны основы познания, начальные условия, базисные принципы и признанные наблюдения, то какие отсюда можно сделать выводы относительно предлагаемой новой гипотезы? Ответы в значительной степени расходятся. Некоторые утверждают, что можно задать степени подтверждения и с их помощью оценивать гипотезы. Другие отвергают все логики подтверждения и оценивают гипотезы по их содержательности и реальным фальсификациям. Однако почти все считают несомненным, что решающая роль принадлежит точным наблюдениям, ясным принципам и подтвержденным теориям, ибо именно они могут и должны использоваться здесь и теперь для того, чтобы либо устранить предложенную гипотезу, либо сделать ее приемлемой, либо даже доказать ее! [ 1 ]

Такой образ действий имеет смысл лишь в том случае, если мы допускаем, что элементы нашего познания – теории, наблюдения, принципы рассуждения – являются вневременными сущностями, которые все в равной степени совершенны, в равной степени доступны и связаны друг с другом независимо от событий, породивших их. Конечно, это чрезвычайно распространенное допущение. Каждый логик считает его несомненным; оно лежит в основе известного различения контекста открытия и контекста оправдания; оно часто выражается в утверждении о том, что наука имеет дело с суждениями, а не с высказываниями или предложениями. Однако такая позиция упускает из виду, что наука представляет собой сложный и разнородный исторический процесс, содержащий смутные и непоследовательные предвосхищения будущих идеологий наряду с необычайно утонченными теоретическими системами и древними, окаменевшими формами мышления. Некоторые ее элементы выражены в форме четких утверждений, в то время как другие скрыты и выявляются только в процессе сравнения с новыми и необычными воззрениями. (Именно таким путем, обратив аргумент башни, Галилей открыл естественные интерпретации, враждебные концепции Коперника. Следуя тем же путем, Эйнштейн открыл глубоко лежащие допущения классической механики, например, допущение существования бесконечно быстрых сигналов. Общее обсуждение этих вопросов см. в конце гл. 5.) Многие конфликты и противоречия, встречающиеся в науке, обусловлены этой неоднородностью материала, этой " неравномерностью" исторического развития, как выразился бы марксист, и лишены непосредственного теоретического значения [ 2 ].

Они имеют много общего с проблемами, которые возникают, например, в том случае, когда рядом с католическим собором сооружают электростанцию. Порой эти особенности учитываются, в частности в суждении, согласно которому физические законы (утверждения) и биологические законы (утверждения) принадлежат к различным концептуальным областям и их нельзя сравнивать друг с другом непосредственно. Однако в большинстве случаев, в том числе в случае сопоставления наблюдений с теорией, наши методологические концепции проецируют все разнообразные элементы науки и различные исторические слои, в которые они входят, на одну плоскость и сразу же переходят к их сравнительной оценке. Это напоминает ситуацию столкновения младенца со взрослым человеком, когда с триумфом провозглашается то, что очевидно каждому, а именно что в этом столкновении побеждает взрослый (история кинетической теории и не столь давняя история теорий о скрытых параметрах в квантовой механике полны бессмысленной критики подобного рода, как и история психоанализа). В анализе новых гипотез мы, безусловно, должны принимать во внимание историческую ситуацию. Посмотрите, какое влияние это оказывает на наши оценки!

Геоцентрическая гипотеза, теория познания и восприятия Аристотеля вполне приспособлены друг к другу. Восприятие поддерживает теорию перемещения, из которой следует неподвижность Земли, а эта теория в свою очередь является частным случаем общей концепции движения, охватывающей перемещение, увеличение и уменьшение, качественное изменение, зарождение и разложение. Эта общая концепция определяет движение как переход некоторой формы от действующего к испытывающему действие; процесс заканчивается, когда то, на что направлено действие, приобретает ту самую форму, которой обладал действующий агент в начале взаимодействия. Соответственно, восприятие есть процесс, в котором форма воспринимаемого объекта входит в перципиента как именно та самая форма, которой характеризуется объект, так что в некотором смысле воспринимающий приобретает свойства воспринимаемого объекта.

Теория восприятия такого рода (ее можно рассматривать как усложненный вариант наивного реализма) не допускает большого расхождения между наблюдениями и наблюдаемыми объектами. " Тот факт, что в мире могут существовать вещи, которые недоступны человеку не только в настоящее время, но и в принципе, в силу его природы, и которых, следовательно, он никогда не сможет увидеть, был совершенно непостижим как для поздней античности, так и для средних веков" [ 3 ]. Эта теория не поощряла использования инструментов, так как они вносили помехи в процессы, происходящие в среде. Эти процессы доставляли истинное изображение только в том случае, когда их не нарушали. Нарушение же создавали формы, которые больше не были тождественны виду воспринимаемых объектов, т.е. создавали иллюзии. Наличие таких иллюзий можно легко продемонстрировать путем проверки изображений, создаваемых кривыми зеркалами или плохо отшлифованными линзами (вспомним, что линзы Галилея были далеко не столь совершенны, как те, которые используются сегодня): эти изображения искажены, имеют окрашенные края и могут казаться находящимися совсем не в том месте, которое занимает объект. Астрономия, физика, психология, эпистемология – все эти дисциплины объединяются в аристотелевской философии и создают систему, которая последовательна, рациональна и находится в согласии с результатами наблюдения, что можно видеть из анализа аристотелевской философии в той ее форме, которую ей придали некоторые средневековые философы. Такой анализ показывает внутреннюю силу аристотелевской системы.

Чрезвычайно интересную роль играет у Аристотеля наблюдение. Аристотель был эмпириком. Его выступления против сверхтеоретического подхода столь же активны, как и выступления " научных" эмпириков XVII и XVIII вв. Однако в то время как последние считают существо и истинность эмпиризма очевидными, Аристотель объясняет 1) природу опыта и 2) его значение. Опыт есть то, что нормальный наблюдатель (т.е. наблюдатель, у которого в порядке органы чувств, который не пьян и не дремлет и т.п.) воспринимает при нормальных обстоятельствах (при дневном освещении, при отсутствии помех в окружающей среде) и описывает в словах, которые соответствуют фактам и могут быть поняты всеми. Опыт важен для познания потому, что при данных нормальных обстоятельствах восприятия наблюдателя содержат в себе те же самые формы, которые присущи объекту. Эти объяснения вовсе не являются ad hoc. Они представляют собой непосредственное следствие общей теории движения Аристотеля, соединенной с той физиологической идеей, что ощущения подчинены тем же законам, которые действуют в остальном универсуме. Кроме того, они подтверждаются теми свидетельствами, которые подтверждают каждую из данных двух концепций (существование искаженных изображений, создаваемых линзами, является частью этих свидетельств). Сегодня мы несколько лучше понимаем, почему теория движения и восприятия, которая сейчас считается ложной, могла быть столь успешной (эволюционное объяснение приспособления организмов; движение в среде). Остается фактом, что против нее не могло быть выдвинуто решающих эмпирических аргументов (хотя и она не была свободна от трудностей).

Илл. 2
Луна на седьмой день после новолуния
(первая четверть)

Эта гармония между человеческим восприятием и аристотелевской космологией считалась иллюзорной сторонниками движения Земли. С точки зрения коперниканцев, существуют очень значительные процессы, охватывающие громадные космические массы и тем не менее не оставляющие никаких следов в нашем опыте. Поэтому существующие наблюдения не способны служить для проверки новых фундаментальных законов, которые были выдвинуты. Они непосредственно не связаны с этими законами и могут не иметь с ними вообще никакой связи. Сегодня, после того как успехи современной науки заставили нас понять, что отношение между человеком и миром не является столь простым, как это представлялось с точки зрения наивного реализма, мы можем признать справедливость той догадки, что наблюдатель действительно отделен от законов мира особыми физическими условиями платформы его наблюдения – движущейся Земли (гравитационные эффекты, закон инерции, сила Кориолиса, влияние атмосферы на оптические наблюдения, аберрация, звездный параллакс и так далее...), специфическими особенностями его основного инструмента наблюдения – человеческого глаза (иррадиация, после-образы, взаимное торможение смежных ретинальных элементов и так далее...), а также более старыми концепциями, которые пронизывают язык наблюдения и делают его языком наивного реализма (естественные интерпретации). Наблюдения могут содержать в себе нечто, исходящее от наблюдаемого объекта, однако обычно это перекрывается другими эффектами (некоторые из которых были только что упомянуты) и может быть совершенно ими уничтожено. Рассмотрим в связи с этим изображение неподвижной звезды, наблюдаемой в телескоп. Это изображение смещено " благодаря эффектам рефракции, аберрации и, быть может, гравитации. Оно дает представление о спектре звезды, которым она обладала некоторое время назад, а не сейчас (в случае наблюдения внегалактической сверхновой разница может достигать миллионов лет), и искажено эффектом Допплера, влиянием межзвездной материи и т.д. Кроме того, величина и внутренняя структура изображения полностью определяются телескопом и глазом наблюдателя: именно телескоп определяет, какой величины будут дифракционные кольца, а человеческий глаз решает, какую часть структуры этих колец можно видеть. Требуется большое искусство и много теории для того, чтобы выделить долю первоначальной причины – звезды – и использовать ее для проверки. Это означает, что неаристотелевские космологии могут быть проверены только после того, как мы разделим наблюдения и законы с помощью вспомогательных наук, описывающих сложные процессы, происходящие между глазом и объектом, и еще более сложные процессы, связывающие роговицу глаза с мозгом. Для концепции Коперника нам нужна новая метеорология (в хорошем старом смысле этого слова, как наука, имеющая дело с подлунным миром) и новая наука физиологической оптики, исследующая субъективные, (мыслительные) и объективные (свет, среда, линзы, структура глаза) аспекты зрения, а также новая динамика, устанавливающая, каким образом движение Земли может влиять на физические процессы, происходящие на ее поверхности. Наблюдения приобретают значение только после того, как процессы, описываемые этими новыми дисциплинами, будут помещены между миром и глазом. Язык, в котором мы выражаем наши наблюдения, также должен быть заменен таким образом, чтобы новая космология получила возможность для развития и была защищена от незаметного вмешательства чувственных впечатлений и устаревших идей. Резюмируем: для проверки системы Коперника требуется совершенно новое мировоззрение, содержащее новое понимание человека и его познавательных способностей.