В. В. Сдобников, О. В. Петрова ♦ теория перевода. Которых в примечании может лишь вызвать недо­умение у читателя

которых в примечании может лишь вызвать недо­умение у читателя. Так, например, для чего в тексте писать ханум, если в примечании дается перевод этого слова — госпожа? Почему в тексте сохранено слово сараф, если в примечании оно переведено как меняла? Зачем в тексте сохранять ага, марэ или gu-ванбаши, а в примечании переводить их как госпо­дин, матушка и судья! Неужели госпожа, господин, менялы, матушка или судья — это специфически армянские понятия? Если в примечании слово пе­реводится и не нуждается в объяснения, то почему его нельзя было перевести в тексте? Очевидно, по­тому, что переводчик всячески хотел подчеркнуть национальный колорит произведения. То, что это делается за счет общих для всех народов понятий, а отнюдь не только за счет реалий, можно считать из­держкой метода, результатом общей установки на то, что текст должен постоянно восприниматься как «чужой». В результате мы читаем в переводах с азер­байджанского уста вместо мастер, хала вместо тетя; в переводах художественных текстов с фран­цузского нас ставит в тупик загадочный аджюдант, тогда как из примечания следует, что это звание ниже офицерского, но выше сержанта, т.е. что-то вроде старшего сержанта. Во всех этих случаях речь не идет о собственно реалиях. Полные или по­чти полные соответствия устанавливаются легко — что и делает переводчик, но почему-то не в тексте, а в примечаниях.

Иногда переводчики видят путь к созданию «ино-культурности» в сохранении синтаксиса оригина­ла, в калькировании фразеологизмов, оживляющем для читателя перевода внутреннюю форму, давно утраченную ими в языке оригинала. Яркий пример тому — уже обсуждавшиеся переводы произведе­ний Чарльза Диккенса, выполненные или отредак­тированные Евгением Львовичем Данном. Стремле­ние сохранить синтаксис оригинала зачастую вы­зывает отторжение у читателя, которому трудно, да