ГЛАВА 14 Пусть живут своей жизнью

Однажды в детском саду вывешивают объявление. Детей от четырех до одиннадцати лет приглашают в летнее путешествие в Высокие Вогезы, деревню примерно в пяти часах езды от Парижа. Поездка на восемь дней и — sans parents — без родителей.

Мне сложно представить, что я смогу отправить Бин — ей пять лет — совсем одну на восемь дней в «такую даль». Она даже у моей мамы больше одного дня с ночевкой не оставалась. А сама я впервые уехала на экскурсию с ночевкой (в океанариум), когда училась в старших классах.

Эта поездка — еще одно напоминание о том, что мне никогда не стать настоящей француженкой. Ведь французские мамы ровесников Бин, увидев объявление, сокрушенно качают головой: «Ох, как жалко. У нас уже другие планы…» Перспектива отослать своих «зайчиков» на неделю туда, где общие душевые и спальни на десять коек, похоже, никого не пугает.

Вскоре узнаю, что эта детсадовская поездка — еще цветочки. Я в летний лагерь впервые поехала, когда мне было десять или одиннадцать. Но во Франции таких лагерей тысячи, и туда берут даже четырехлеток! Самые маленькие обычно едут на семь-восемь дней в деревню, где катаются на пони, кормят козликов, учат песенки и «общаются с природой». Для детей постарше есть специализированные лагеря — театральные, астрономические или те, где занимаются греблей, например.

Предоставлять детям значительную степень независимости, подчеркивая способность преодолевать трудности и полагаться на самих себя, — один из основных принципов французского воспитания. Во время таких групповых поездок ребенок учится самостоятельности, в том числе на эмоциональном уровне, — у ребенка должна сложиться самооценка, не зависящая от похвалы взрослых.

Меня многое восхищает во французских принципах воспитания, и в кризисные минуты, не зная, как поступить, я часто спрашиваю себя: а что бы на моем месте сделала француженка? Но принять идею детской самостоятельности — как в случае с групповыми поездками — намного сложнее. Разумеется, я не хочу, чтобы мои дети слишком от меня зависели. Но к чему такая спешка? Неужели так необходимо учить их самостоятельности с самых ранних лет? Не перестарались ли в этом отношении французы? Как бы то ни было, стремление научить детей полагаться на себя откровенно противоречит моим самым основным инстинктам — защитить малышей, сделать так, чтобы они чувствовали себя счастливыми.

Американцы воспитывают в детях независимость совсем иначе. Лишь когда я вышла замуж за Саймона, европейца, поняла, что все свое детство училась выживанию. Я стреляла из лука, плавала на перевернутом каноэ, училась разводить костер у человека на животе, чтобы не обжечь его, и делать из джинсов спасательный жилет прямо в воде.

В Европе учить детей подобным вещам не принято. В детстве Саймон не ставил палатку, не плавал на лодке. Вряд ли он сообразит, с какого конца забираться в спальный мешок. В условиях дикой природы он протянет от силы пятнадцать минут — и то, если у него в руках будет книжка из серии «Как выжить там-то и там-то».

Парадокс состоит в том, что всем этим навыкам первопроходцев я научилась в летнем лагере, — но только после того, как мои родители подписали юридически оформленное согласие не предъявлять претензии, если я вдруг утону. (Это было еще до того, как во всех школах установили веб-камеры, а на детские дни рождения стали печь торты без добавления орехов.)

Несмотря на скаутские значки и недюжинные успехи в гребле, дети-американцы живут в тепличных условиях. «В современном родительстве есть тенденция ограждать детей от эмоционального и физического дискомфорта», — пишет американский психолог Венди Могел в книге «Да здравствуют разбитые коленки». Вместо того чтобы отпускать детей на свободу, обеспеченные родители — клиенты Могел — «пытаются вооружить [детей] толстой броней навыков, обучая их многим вещам и заставляя биться за первое место и преуспевать».

И дело не в том, что для американцев самостоятельность детей — не главное. То есть мы не уверены, так ли уж она детям нужна. Мы считаем, что родители должны находиться рядом с детьми почти постоянно, чтобы уберечь их и сгладить возможные эмоциональные переживания. После рождения Бин мы с Саймоном даже шутили, что, когда она пойдет в колледж, мы просто переедем вместе с ней. А потом я прочла в журнале статью о том, как некоторые американские университеты теперь устраивают «прощальные вечеринки» для родителей первокурсников, таким образом намекая, что им пора уезжать.

Во Франции родители не обманывают себя, думая, что у них все под контролем. Да, они тоже хотят уберечь детей, но не пытаются перестраховаться даже на самый невероятный случай. Например, уезжая, не посылают ежедневные напоминания мужьям закрывать дверь на задвижку и опускать сиденье унитаза, чтобы ребенок в нем не утонул, как делаю я.

Во Франции общественное мнение подталкивает родителей в противоположном направлении. Если они слишком опекают свое чадо и стремятся контролировать его опыт познания мира, кто-нибудь из знакомых или родственников обязательно скажет что-то вроде: «Пусть у ребенка будет своя жизнь».

Об этом писала еще Франсуаза Дольто. «Важнее всего для ребенка как можно раньше обрести самостоятельность, при условии, что его безопасность обеспечена, — писала она в книге „Основные этапы детства“. — Родители могут попасть в ловушку, не признавая истинных потребностей своего ребенка, — а свобода как раз является одной из них… Ребенок должен чувствовать, что его будут любить как самостоятельную личность, ощущать себя уверенно в пространстве, день за днем пользоваться все большей свободой, познавая мир, приобретая личный опыт и выстраивая отношения со сверстниками.»

Дольто, в частности, говорит и о том, как важно оставлять ребенка одного в безопасной обстановке, чтобы он сам разобрался, что к чему. По мнению Дольто, шестилетний ребенок должен уметь выполнять все касающиеся лично его действия по дому и в обществе, и родители должны верить, что он способен справиться.

Иностранцам сложно принять подобные методы. Моя американская подруга Энди, прожившая во Франции более двадцати лет, вспоминает, что, когда ее сыну было шесть лет, в их детском саду тоже устроили выезд на природу.

— И вот все другие мамашки твердят, как это здорово, что в апреле состоится classe verte (в дословном переводе — «зеленый класс»). А я думаю: что за classe verte? Выезд на природу? На неделю? Да вы что, с ума сошли!

В школе, где позже учился ее сын, посещать или не посещать «зеленые классы» по желанию можно было только первый год. Потом они стали обязательными, и весь класс из двадцати пяти человек каждой весной уезжал на неделю с учителем.

По американским меркам, Энди считает себя не слишком «прилипчивой» мамой. Но ей было трудно свыкнуться с мыслью, что ее ребенок один поедет в «зеленый класс» (в тот год его проводили на западном побережье Франции). Вне дома ее сын никогда не ночевал. По вечерам ей приходилось силком загонять его в душ. И она не могла представить, как он уснет, если не подоткнуть ему одеяльце. Энди нравилась его учительница, но она совсем не знала других взрослых из числа сопровождающих: племянника учительницы, воспитателя с детской площадки и просто «какого-то знакомого воспитателя».

Когда Энди рассказала обо всем этом трем своим сестрам из США, те перепугались не на шутку.

— Помню, они сказали: «Они же не могут тебя заставить!» Одна сестра работает адвокатом, она тут же спросила: «Ты что-нибудь подписывала?» В основном они боялись педофилов.

На собрании по поводу поездки одна из мам (тоже американка) спросила учительницу: что та намерена делать в случае, если вдруг в воду упадет электропровод. Французские мамашки засмеялись. Энди была рада, что не задала похожий вопрос, но призналась, что он отражал и ее страхи.

Но больше всего Энди беспокоилась о том, что будет, если во время путешествия ее сыну станет грустно или плохо. На собрании она об этом не стала говорить. Когда такое случалось дома, она пыталась помочь малышу разобраться со своими эмоциями. Если он начинал плакать по непонятной причине, она спрашивала: «Что с тобой — ты напуган? расстроен? зол?»

— Это был мой метод. Мы вместе анализировали, что произошло.

Желание французов привить детям самостоятельность простирается далеко за пределы школьных поездок. Когда я иду по улицам нашего района, сердце екает, потому что здешние родители часто разрешают совсем маленьким детям бежать впереди по тротуару. Они доверяют им — знают, что на углу они остановятся и подождут. (Если ребенок еще и на самокате, я не могу спокойно смотреть.)

Я всегда представляю худшее. Вот мы встречаемся на улице с моей подругой Элен, останавливаемся поболтать, а три ее дочки тем временем подходят совсем близко к проезжей части. Элен уверена, что под машину они не выскочат, и потому спокойна. Думаю, что и Бин не стала бы. Но на всякий случай держу ее за руку. (Саймон любит вспоминать, что как-то раз я запретила Бин идти на футбольный матч болеть за него, боясь, что в нее попадет мяч.)

Во Франции часто бывают моменты, когда я хотела бы помочь детям, но знаю, что они должны все сделать сами. Например, я вижу, как воспитатели из яслей, куда ходят мои сыновья, ведут малышей в булочную за свежими багетами. Это не экскурсия, а просто прогулка с детьми. Через несколько недель совершенно случайно узнаю, что Бин была в зоопарке и большом парке на окраине Парижа (мы идем в тот же зоопарк, и Бин радостно сообщает, что уже ходила сюда). Никакие разрешения я не подписывала, да меня и не просили. Кажется, французских родителей ничуть не беспокоит, что во время прогулок может случиться что-то плохое. А когда танцевальная группа Бин устраивает концерт, меня даже не пускают за кулисы. «Передайте ей белые леггинсы», — единственное указание, которое я получила. С се учительницей танцев я ни разу не разговаривала. Ведь она занимается с Бин, а не со мной. Последние несколько недель Бин твердила мне: «Не хочу быть марионеткой», — что это значит, я не знала. Но стоило занавесу подняться, как я все поняла. На сцене появилась Бин, в полном макияже, и вместе с десятком других девочек принялась резко дергать ногами и руками под песню «Марионетка». Малышки, двигающиеся вразнобой, действительно похожи на сбежавших из кукольного театра марионеток… Однако, глядя на Бин, я понимаю, что она запомнила все движения 10-минутного танца — без моей помощи. Когда после концерта она выходит, я рассыпаюсь в восторгах, какая же она молодец. Но Бин разочарована.

— Я забыла, что не хотела быть марионеткой, — говорит она.

Во Франции дети более независимы не только в том, что касается внешкольных занятий. Они и в общении друг с другом ведут себя очень самостоятельно. Родители никогда не вмешиваются в ссоры на детских площадках, не выступают посредниками между детьми в семье. Считается, что дети должны сами решать свои проблемы.

Однажды забираю Бин из детского сада, она выбегает ко мне с кровью на щеке. Рана неглубокая, но кровоточит. Дочь отказывается говорить, что произошло (и, кажется, ее это не очень беспокоит — ей не больно). Воспитатель утверждает, что ничего не знает. Стараясь не заплакать, расспрашиваю директрису детского сада, но та тоже ничего не видела. И самое главное, обе очень удивлены, что я подняла такой переполох.

Моя мама как раз была у нас в гостях. Она в шоке от подобного безразличия. В США это повлекло бы за собой официальное расследование и звонки домой пострадавшей с подробнейшими объяснениями.

Для французских родителей подобные происшествия, конечно, неприятны, однако никто не делает из них трагедию шекспировского масштаба.

— Мы, французы, считаем, что это даже хорошо, если дети слегка подерутся, — объясняет мне журналистка и писательница Одри Гутар. — Таков уж французский, даже, скорее, средиземноморский темперамент. Нам по душе, что наши дети способны защитить свою территорию и вступить в перебранку с другими детьми… Нас не беспокоит насилие на детской площадке — в разумных пределах.

Бин не хочет рассказывать о том, кто ее поранил, и это отражает еще один аспект этики самостоятельности. Ябедничество воспринимается крайне отрицательно. Французы объясняют это тем, что во время Второй мировой войны доносы на соседей заканчивались смертью последних. На ежегодном собрании жильцов нашего дома, многие из которых помнят Вторую мировую, пытаюсь выяснить, кто все время опрокидывает нашу коляску в подъезде.

— Мы не доносим на соседей, — отвечает одна старушка. Все смеются.

Американцы тоже не любят ябед. Но во Франции даже у детей есть некая внутренняя решимость: лучше получить пару ссадин, но держать рот на замке. Это считается важным жизненным навыком. Кроме того, в семье у каждого есть право иметь секреты.

— У нас с сыном могут быть секреты, о которых маме рассказывать нельзя, — признается гольфист Марк.

Вспоминаю французский фильм, в котором герой забирает из полицейского участка свою дочь-подростка, которую задержали за кражу в магазине и сигареты с марихуаной. По пути домой та оправдывается, говоря, что по крайней мере не донесла на подругу, которая была с ней.

Общество, в котором ябедничать не принято, способствует сплоченности среди детей. Они учатся полагаться друг на друга и на самих себя, а не бежать за помощью к родителям или учителям. И никто не считает, что необходимо всегда говорить правду, чего бы это ни стоило. Марк и его жена, американка Робин, рассказывают, как их сын Эдриен стал свидетелем того, как другой мальчик взорвал в школе хлопушки. Проводилось серьезное расследование. Робин настаивала, чтобы Эдриен все рассказал директору. Марк же советовал ему подумать о том, как это отразится на репутации другого мальчика, а также на физиономии самого Эдриена, когда виновник «наваляет» ему.

— Нужно просчитать все риски, — говорит Марк. — Если выгоднее не делать ничего, пусть не делает ничего. Я хочу, чтобы мой сын учился анализировать.

Снова сталкиваюсь с этим стремлением — позволить детям все понять самостоятельно, когда делаю ремонт в квартире. Естественно, я хочу сделать квартиру максимально безопасной для детей. Выбираю резиновое покрытие для детской ванной, чтобы малыши не поскользнулись на мокрой плитке. Проверяю, у всех ли электроприборов есть защита от детей, и покупаю духовку с дверцей, которая не нагревается.

А вот прораб Режи, простой грубоватый парень из Бургундии, кажется, считает меня ненормальной. Он говорит, что единственный способ «обезопасить» духовку — позволить детям один раз обжечься. Режи отказывается стелить резиновые полы в ванной, потому что они «выглядят ужасно». Соглашаюсь, лишь когда он приводит другой аргумент: с плиткой можно будет продать квартиру дороже. Ненагревающуюся духовку я все же устанавливаю.

В день, когда меня приглашают почитать английские сказки в детсадовской группе Бин, воспитательница проводит короткий урок английского. Она показывает детям ручку и просит по-английски сказать, какого она цвета. Один из четырехлетних «учеников» в ответ бормочет что-то про свои ботинки.

— Это тут ни при чем, — говорит воспитательница.

Я шокирована таким ответом. Мне кажется, невзирая на то что малыш ответил невпопад, надо было сказать ему что-нибудь хорошее. Ведь я выросла в Америке, где традиционно принято «воспринимать каждую мысль ребенка как особый вклад» (слова социолога Аннетт Ларо). Мы хвалим детей даже за высказывания, не относящиеся к делу, пытаясь тем самым воспитать в них уверенность и высокую самооценку. В книге «Культурные различия» (Cultural Misunderstandings) Рэймонд Кэрролл пишет, что американские родители «готовы на все, лишь бы не критиковать своих детей, не высмеивать их вкусы и не указывать им постоянно, как и что делать».

Во Франции подобное поведение сильно отличается от общепринятого. Еще раз убеждаюсь в этом, когда веду детей на батуты в сад Тюильри рядом с Лувром. На огороженном участке каждый прыгает на своем батуте; родители следят за детьми, сидя на скамейках по периметру. Но одна мама принесла с собой стул и поставила его внутри огороженного участка — прямо перед батутом, на котором скачет ее сын. Каждый раз, когда он взлетает вверх, она кричит «Ура!». Мне даже не надо подходить ближе, чтобы понять: передо мной американка.

Я так уверена в этом, потому что сама еле сдерживаюсь, чтобы не закричать «Ура!» каждый раз, когда мои дети подскакивают на батуте, — и не сдерживаюсь, когда они катаются с горки. Это «Ура!» на самом деле означает: «Я вижу, как ты катаешься! Я одобряю! Ты просто чудо!» По такому же принципу я всегда расхваливаю самые ужасные поделки и рисунки. Мне кажется, я должна это делать, чтобы подкрепить их самооценку.

Во Франции родители тоже хотят, чтобы их дети росли уверенными в себе: bien dans leur реаи («ощущали себя комфортно в своей шкуре»). Но добиваются этого иначе: они не верят, что похвала всегда ведет к положительному результату.

Французы считают, что дети чувствуют себя уверенно, если умеют делать что-то самостоятельно — и делают это хорошо. Когда малыш учится говорить, родители не станут хвалить его за каждое произнесенное слово. Его похвалят лишь тогда, когда он скажет что-то интересное и произнесет это правильно. Социолог Рэймонд Кэрролл говорит, что французы стремятся научить своих детей «хорошо объясняться». Она цитирует слова одного француза: «Во Франции, если ребенок хочет что-то сказать, взрослые его слушают. Однако они не будут слушать вечно; если возникает заминка, кто-то из родителей обычно заканчивает фразу за него. Таким образом, у ребенка возникает привычка формулировать свои мысли прежде, чем произнести их вслух. Дети учатся говорить быстро и так, чтобы другие заинтересовались».

Но даже когда юный француз говорит что-то интересное или дает верный ответ на вопрос, взрослые не спешат расхваливать его на все лады. И не ведут себя так, будто любое произнесенное им слово — повод сказать «молодец». Однажды я привожу Бин в поликлинику на осмотр, и педиатр просит ее сложить деревянную головоломку. Бин справляется без труда. Пробурчав едва слышное «hon» («хорошо»), врач продолжает осмотр. (Причем это ее «хорошо» звучит не как похвала, а скорее как «о’кей, поехали дальше».)

Воспитатели и прочие авторитетные взрослые не только не хвалят детей, когда они заслуживают похвалы, — к моему огромному разочарованию, они не хвалят их в присутствии родителей. Сначала я думала, что это личная особенность воспитательницы Бин, довольно угрюмой дамы. Но на второй год в саду появились две новые воспитательницы. Одна из них — энергичная и очень добрая девушка Марина, с которой у Бин прекрасные отношения. Однако, когда я спрашиваю Марину об успехах Бин, та отвечает, что Бин trè s compé tente. Набираю эту фразу в гугл-переводчике — вдруг я что упустила, и compé tente значит «блестящая воспитанница»? Но нет: «очень способная». Всё.

Хорошо, что я уже ни на что не рассчитываю, когда в середине семестра мы с Саймоном идем на встречу с Агнес, второй воспитательницей. Агнес тоже очень милая и заботливая. Но и от нее не дождешься комплиментов; она вообще ничего не говорит о Бин, даже самых общих слов. «Все в порядке», — единственное, что мы от нее слышим. Потом она показывает нам листок с упражнениями — один из двадцати, наверное, которые Бин не смогла выполнить. И не слова о том, какие успехи делает моя дочь по сравнению со сверстниками.

Саймон замечает, что во Франции хвалить ребенка не входит в обязанности воспитателя. Агнес должна выявлять проблемы. Если малыш явно не справляется, родители обязаны об этом знать. Но если все в порядке, о чем говорить?

Стремление видеть лишь промахи — знаменитая и часто критикуемая особенность французского образования. Здесь никто не будет пытаться подкрепить положительный настрой детей (и родителей) похвалами. На выпускных экзаменах во французских школах почти невозможно получить высший балл. Прекрасным считается результат 14 из 20, а уж 16 из 20 — вообще идеальным.

Друзья знакомят меня с Бенуа, отцом двоих детей, профессором престижного французского университета. Бенуа говорит, что его сын превосходно учится (он в старших классах). Однако самая высокая похвала, которой мальчик когда-либо удостаивался от учителя, — «довольно качественно». По словам Бенуа, во Франции учителя сравнивают учеников не друг с другом, а противопоставляя их некоему идеалу, который практически недостижим. Даже выдающееся сочинение французский учитель похвалит так: «Это неплохо, но вот здесь, здесь и здесь — полная ерунда».

В старших классах совершенно не ценится умение учеников выражать свое мнение и эмоции.

— Если сказать: «Мне нравится это стихотворение, потому что оно отражает мои собственные переживания», — это будет совершенно неправильно, — говорит Бенуа. — В старших классах учат логически мыслить. Свободное творчество не приветствуется. Главное — уметь логично излагать свои мысли.

Когда Бенуа преподавал в Принстоне, его очень удивляло, что студенты считают его строгим профессором.

— Потом я понял, что там принято говорить что-то хорошее даже про худшие работы, — вспоминает он.

Бывали и противоположные ситуации: одна американка, преподаватель старших классов во французской школе, столкнулась с жалобами родителей, когда дети принесли домой слишком высокие оценки: 18 из 20 и 20 из 20. Родителям показалось, что задание было слишком простым, а оценки «необъективными».

Недостаток такого подхода состоит в том, что из-за постоянной критики дети могут чувствовать себя забитыми. Моя подруга, учившаяся во французской школе, переехала с родителями в Чикаго. Она была потрясена, увидев, как уверенно отвечают на занятиях ее новые одноклассники. Для нее было откровением, что детей здесь не критикуют за то, что они неправильно выполнили задание или задают «тупые» вопросы. Еще одна моя подруга, работающая врачом в Париже, восторженно рассказывала о своих занятиях йогой с новым инструктором, американкой:

— Она все время повторяет, как хорошо у меня получается и какая я прекрасная!

За все годы, проведенные во французских учебных заведениях, ей, видимо, никогда не приходилось слышать столько приятных слов.

А что же французские родители? В целом они гораздо чаще хвалят своих детей, чем воспитатели и учителя. Но и они не раздают похвалы по поводу и без. Видимо, они понимают, что моменты радости, которыми наслаждается ребенок каждый раз, когда взрослый произносит «молодец», не должны возникать слишком часто. Если малыш привыкнет слышать только хорошее, со временем он будет нуждаться в постоянном одобрении, чтобы поддерживать высокую самооценку. К тому же, если ребенок знает, что его все равно похвалят, что бы он ни сделал, он перестает стараться. Зачем? Ведь все равно он услышит только хорошее!

Поскольку я американка, меня лучше всего убеждают научные данные. Оказывается, и здесь французские родители, то ли интуитивно, то ли следуя велению традиции, поступают в русле последних научных изысканий.

Если верить книге По Бронсон и Эшли Мерримен «Шоковое воспитание» (NurtureShock), вышедшей в 2009 году, общепринятое мнение о том, что «похвала, самооценка и высокий результат взаимозависимы», опровергают новые исследования. Ученые доказали, что «чрезмерная похвала… меняет мотивацию ребенка; он начинает совершать поступки лишь для того, чтобы услышать похвалу, и перестает получать удовольствие собственно от действия».

Бронсон и Мерримен цитируют исследование, согласно которому ученики, которых чрезмерно хвалили в школе, поступив в колледж, «начинают избегать рискованных ситуаций». Им «не хватает самостоятельности»; они «часто бросают курс, лишь бы не получить посредственную оценку; им трудно выбрать специализацию; они боятся остановиться на чем-то конкретном из страха, что у них ничего не получится».

Исследование также опровергает другую общепринятую истину: если у детей что-то не выходит, родители должны «смягчить удар», отыскав в неудаче хоть что-то положительное. Гораздо лучшая тактика, подсказывают ученые, — проанализировать ошибку. Это даст детям уверенность, что в следующий раз они поступят как надо.

Пусть методы французского образования покажутся кому-то жестокими, особенно в старших классах, но воспитатели Бин избрали именно эту тактику; она отражает позицию и большинства французских родителей.

Такое впечатление, что французы воспитывают детей, экспериментируя, и таким образом выявляя, какая тактика работает, а какая нет. Их обычно не интересуют чьи-то идеи о том, как воспитывать детей, — они просто видят, какая стратегия эффективна. И приходят к выводу: похвала нужна в меру, однако если перестараться, то можно помешать ребенку «жить своей жизнью».

На зимние каникулы везу Бин в США. На семейном сборище она устраивает настоящий спектакль одного актера: изображает учительницу и раздает взрослым задания. Все это мило, но не то чтобы очень, честно говоря. И тем не менее спустя некоторое время все взрослые в комнате бросают свои дела и начинают петь дифирамбы: мол, какая же Бин молодчинка. (А хитрюга Бин пересыпает свою речь французскими словечками и песенками, зная: это всегда производит впечатление.)

К моменту окончания спектакля Бин лучится от похвал. Для нее это, пожалуй, самый счастливый момент за всю поездку. Я тоже улыбаюсь. Похвалы в адрес Бин я воспринимаю и на свой счет, мне их так не хватало во Франции. До конца ужина все, кто сидит с нами рядом, только и говорят о замечательном выступлении моей дочери.

Пока мы на каникулах, это прекрасно. Но я не уверена, что хочу, чтобы Бин постоянно отвешивали комплименты. Да, это приятно, но вкупе с комплиментами идет и другое: например, дети учатся перебивать взрослых, потому что их распирает от осознания собственной важности. Кроме того, такие вот похвалы могут создать у ребенка ошибочное представление о том, что на самом деле выглядит смешно.

Я уже смирилась с тем, что раз мы решили остаться жить во Франции, мои дети никогда не научатся стрелять из лука. (Хотя вряд ли на них когда-нибудь нападут американские индейцы XVIII века.) Я даже согласна хвалить их поменьше. Однако мне куда труднее приспособиться к французскому понятию самостоятельности, охватывающему все вокруг. Я знаю, что у моих детей есть свои личные душевные переживания, к которым я не имею отношения, и я не смогу вечно оберегать их от разочарований. Однако теория о том, что у них — своя жизнь, а у меня — своя, не учитывает мои душевные переживания. И не согласуется с моими эмоциональными потребностями.

Вместе с тем не могу не признать, что дети больше всего довольны именно тогда, когда я поручаю им что-то сделать самостоятельно. Я, конечно, не выдаю им нож, чтобы нарезать арбуз, да и они понимают, что есть вещи, которые им пока не под силу. Но я не оставляю их без дела, даже если нужно всего лишь отнести на стол тарелку. Осуществив этот маленький подвиг, они всегда успокаиваются и чувствуют себя счастливее.

Возможно, Дольто была права, когда говорила, что шесть лет — это своеобразный рубеж. Однажды ночью я, больная гриппом, все время бужу Саймона своим кашлем. Посреди ночи решаю уйти на диван. В половине восьмого дети заходят в гостиную, но я едва могу пошевелиться. И не могу накрыть стол к завтраку.

И тогда стол накрывает Бин. Я лежу на диване, закрыв глаза, и слышу, как она выдвигает ящики, ставит тарелки, достает молоко и хлопья. Ей пять с половиной, а она уже взяла на себя мои обязанности. И даже поручила часть из них Джоуи: он раскладывает ложки.

Через пару минут Бин подходит ко мне.

— Завтрак готов, но тебе придется сделать кофе, — спокойно говорит она.

Меня поражает, насколько счастливой — и по-французски рассудительной — делает ее самостоятельность. А ведь я даже не хвалила ее. Она просто сделала что-то совсем новое для себя, и ей достаточно было моего молчаливого присутствия.

Мне очень нравится и мысль Дольто о том, что детям нужно доверять. Доверяя им и уважая их, я заслужу доверие и уважение для себя. И это так приятно! Тиски взаимозависимости, неизбежные на моей родине, приятными никак не назовешь. Да и постоянная нервозность — не лучшая основа для воспитания.

Позволить детям «жить своей жизнью» — не значит отпустить их на все четыре стороны (хотя поездки всем классом, по-моему, по-другому не назовешь). Главное — признать, что дети не являются воплощением родительских амбиций, «проектами», которые мы, родители, стремимся довести до совершенства. Это отдельные, вполне самостоятельные маленькие люди, у которых свой вкус, свое понятие об удовольствии и опыт познания мира. И даже свои секреты.

В конце концов моя подруга Энди отпустила своего старшего сына на запад Франции. Говорит, ему понравилось. И он прекрасно засыпал без подоткнутого одеяльца: видимо, Энди это было нужно больше, чем ему. Когда и младшему сыну настало время отправиться в «зеленый класс», она отпустила его, не колеблясь.

Может быть, и я рано или поздно привыкну к этим поездкам, хотя пока не решилась отпустить Бин. Эстер предлагает отправить девочек в летний лагерь в следующем году — им будет по шесть лет. Я с трудом представляю это. Да, мне хочется, чтобы мои дети научились полагаться на себя, справляться с трудностями, стали счастливыми. Но еще я хочу, чтобы они держали меня за руку. И не отпускали.