Глава 11 Сталин и писатели

И. Г. Эренбург: «Мне трудно представить работу писателя без срывов»

Поэт, писатель, публицист. В горбачевскую эпоху многие за­давались вопросом: почему Сталин не тронул его?

«28 ноября 1935 года

Уважаемый Иосиф Виссарионович,

т. Бухарин передал мне, что Вы отнеслись отрицательно к тому, что я написал о Виноградовой. Писатель никогда не зна­ет, удалось ли ему выразить то, что он хотел. Напечатанные в газете эти строчки о Виноградовой носят не тот характер, ко­торый я хотел им придать. Не надо было мне этого печатать в газете, не надо было и ставить имени действительно существу­ющего человека (Виноградовой). Для меня это был клочок ро­мана, не написанного мной, и в виде странички романа, пере­работанные и, конечно, измененные, эти строки звучали бы совершенно иначе. Мне хочется объяснить Вам, почему я напи­сал этот рассказ. Меня глубоко взволновала беседа с Виногра­довой, тот человеческий рост, то напряжение в работе, выдум­ка, инициатива и вместе с тем скромность, вся та человечность, которые неизменно меня потрясают, когда я встречаюсь с людь­ми нашей страны. Так же, как о Виноградовой, я мог бы напи­сать о многих комсомольцах и комсомолках, с которыми я встречался за последнее время. Но все это подлежит обработке, должно стать страницами книги, а не быть напечатанными на газетных столбцах.

Мне трудно себе представить работу писателя без срывов. Я не понимаю литературы равнодушной. Я часто думаю: какая в на­шей стране напряженная, страстная, горячая жизнь, а вот искус­ство зачастую у нас спокойное и холодное. Мне кажется, что ху­дожественное произведение рождается от тесного контакта внеш­него мира с внутренней темой художника. Вне этого мыслимы только опись, инвентарь существующего мира, но не те книги, которые могут жечь сердца читателей. Я больше всего боюсь в моей работе холода, внутренней незаинтересованности. Вы дали

прекрасное определение всего развития нашего искусства двумя словами: «социалистический реализм». Я понимаю это, как не­обходимость брать «сегодня» в его развитии, в том, что имеется в нем от «завтра», в перспективе необыкновенного роста людей социалистического общества. Поэтому мне больно видеть, как словами «социалистический реализм» иногда покрывается нату­рализм, то есть восприятье действительности в ее неподвижнос­ти. Отсюда и происходят тот холод, то отсутствие «сообщниче­ства» между художником и его персонажами, о которых я только что говорил.

Простите, что я отнимаю у Вас время этими мыслями, уходя­щими далеко от злополучной статьи. Если бы я их не высказал, осталось бы неясным мое писательское устремление: ведь в ошиб­ках, как и в достижениях, сказывается то, что мы, писатели, хо­тим дать. Отсутствие меры или срывы у меня происходят от того же: от потрясенности молодостью нашей страны, которую я пе­реживаю, как мою личную молодость. То, что я живу большую часть времени в Париже, может быть, и уничтожает множество ценных деталей в моих наблюдениях, но это придает им остроту восприятья. Я всякий раз изумляюсь, встречаясь с нашими людь­ми, и это изумление — страсть моих последних книг. Мне при­ходится в Париже много работать над другим: над организацией писателей, над газетными очерками о Западе, но все же моей основной работой теперь, моим существом, тем, чем я живу, яв­ляются именно это волнение, это изумление, которые владеют мною как писателем.

Я вижу читателей. Они жадно и доверчиво берут наши книги. Я вижу жизнь, в которой больше нет места ни скуке, ни рутине, ни равнодушью. Если при этом литература и искусство не толь­ко не опережают жизнь, но часто плетутся за ней, в этом наша вина: писателей и художников. Я никак не хочу защищать двух­сот строчек о Виноградовой, и если бы речь шла только об этом, я не стал бы Вас беспокоить. Но я считаю, что, разрешив т. Бу­харину передать мне Ваш отзыв об этом рассказе (или статье), Вы показали внимание к моей писательской работе, и я счел необ­ходимым Вам прямо рассказать о том, как я ошибаюсь и чего именно хочу достичь.

Мне особенно обидно, что неудача с этой статьей совпала во времени с несколькими моими выступлениями на творческих дискуссиях, посвященных проблемам нашей литературы и искус­ства. Я высказал на них те же мысли, что и в письме к Вам: о не­допустимости равнодушья, о необходимости творческой выдумки и о том, что социалистический реализм зачастую у нас подменя­ется бескрылым натурализмом. Естественно, что такие вы-

оказывания не могли встретить единодушного одобрения среди всех моих товарищей, работающих в области искусства. Теперь эти высказывания начинают связывать с неудачей статьи и это переходит в политическое недоверье. Я думал, что вне творческих дискуссий нет в искусстве движения. Возможно, что я ошибался и что лучше было бы мне не отрываться для этого от работы над романом. То же самое я могу сказать о критике отдельных вы­ступлений нашей делегации на парижском писательском конгрес­се, о критике, которую я позволил себе в беседах с тесным кру­гом более или менее ответственных товарищей. Разумеется, я никогда не допустил бы подобной критики на собрании или в печати. Я яростно защищал всю линию нашей делегации на За­паде — на собраниях и в печати. Если я позволил себе в отме­ченных беседах критику (вернее, самокритику — я ведь входил в состав нашей делегации), то только потому, что вижу ежедневно все трудности нашей работы на Западе. Многое пришлось вы­правлять уже в дни конгресса, и здесь я действовал в контакте и часто по прямым советам т. Потемкина. Мне дорог престиж на­шего государства среди интеллигенции Запада, и я хочу одного: поднять его еще выше и при следующем выступлении на между­народной арене избежать многих ошибок, может быть, и не столь больших, но досадных. Опять-таки скажу, что, может быть, и здесь я ошибаюсь, что, может быть, я вовсе непригоден для этой работы. Если я работал над созывом конгресса, если теперь я продолжаю работать над организацией писателей, то только по­тому, что в свое время мне предложил делать это Цека партии.

Мне говорят, что на собрании Отдела печати Цека меня на­звали «пошлым мещанином». Мне кажется, что этого я не за­служил. Еще раз говорю: у каждого писателя бывают срывы, даже у писателя куда более талантливого, нежели я. Но подобные оп­ределения получают тотчас же огласку в литературной среде и создают атмосферу, в которой писателю трудно работать. Я слы­шу также, как итог этих разговоров: «Гастролер из Франции». Я прожил в Париже двадцать один год, но если я теперь живу в нем, то вовсе не по причинам личного характера. Мне думается, что это обстоятельство мне помогает в моей литературной рабо­те. Я связан с движением на Западе, мне приходится часто пи­сать на западные темы, я часто также пишу о Союзе для близ­ких и в-органах в Европе и в Америке, сопоставляя то, что там, и то, что у нас. С другой стороны — об этом я писал выше — ощущение двух миров и острота восприятья советской действи­тельности помогают мне при работе над нашим материалом. На­конец, я стараюсь теперь сделать все от меня зависящее, чтобы оживить работу, скажу откровенно, вялой организации, которая

осталась нам от далеко не вялого конгресса. Все это, может быть, я делаю неумело, но ни эта моя работа, ни мои газетные очерки о Западе, ни мои два последних романа о советской молодежи, на мой взгляд, не подходят под определение «гастролера из Фран­ции».

Я не связывал и не связываю вопроса о моем пребывании в Париже с какими-либо личными пожеланиями. Если Вы считае­те, что я могу быть полезней для нашей страны, находясь в Со­юзе, я с величайшей охотой и в самый кратчайший срок перееду сюда. Я Вам буду обязан, если в той или иной форме Вы укаже­те мне, должен ли я вернуться немедленно из Парижа в Москву или же работать там.

Простите сбивчивую форму этого письма: я очень взволнован и огорчен.

Искренно преданный Вам

Илья Эренбург

Москва

Гостиница „Метрополь"

В правом верхнем углу первого листа имеется помета красным карандашом: «От Эренбурга». В левом углу резолюция рукой Ста­лина: «7т. Молотову, Жданову, Ворошилову, Андрееву, Ежову».

АПРФ. Ф. 3. On. 34. Д. 288. Л. 913. Подлинник. Машинопись. Набранные курсивом слова

и подпись — автограф.

Бухарин Н. И. (1888—1938) — ответственный редактор газеты «Известия», давний друг И. Эренбурга по гимназии.

Виноградова Е. В. (1914—1962) — ткачиха-ударница из г. Ива­нова, героиня очерка И. Эренбурга «Письмо», опубликованного в газете «Известия» 21 ноября 1935 года.

«Социалистический реализм» — термин появился в «Литератур­ной газете» 23 мая 1932 года. Широкое распространение получил после одобрения 1-м съездом советских писателей (1934) как творческий метод в литературе и искусстве.

Как представлялся жизненный путь И. Эренбурга заведующе­му сектором печати ЦК ВКП(б) А. Н. Гусеву, видно из его справки, направленной И. Сталину и П. Постышеву в сентябре 1932 года. «Тов. СТАЛИНУ, тов. ПОСТЫШЕВУ. Писатель Илья Эренбург, приехавший на лето в СССР, просит разрешить ему выехать в Париж, где он постоянно живет и работает. Во Фран­ции он был с 1905 по 1917 год, затем с 1917 по 21 год был в СССР. Вернувшись во Францию, он в 1921 году был арестован и выслан как «нежелательный иностранец». В 1921—24 годах ездил по европейским странам, с 26-го года и до настоящего времени живет опять в Париже. Приезжает в СССР не надол­го — на 2 месяца в 24 году, в 26 году и в 32 году. Пишет Эрен-бург за последнее время исключительно на темы из области показа развала капиталистического хозяйства и культуры, ис­пользуя материал о жизни СССР для противопоставления ново­го этому развалу.

Я даю в приложении перечень его работ за последние 10 лет и четыре вырезки из наших газет, которые дают некоторое пред­ставление об Илье Эренбурге.

Писатель получил разрешение на обратный въезд во Францию; ОГПУ и НКИД считают возможным его выезд и просят санкции ЦК.

А. Гусев».

Там же. Л. 1.

И. Эренбург занимался объединением европейских писателей-антифашистов.

Имеется в виду 1-й Международный конгресс писателей в за­щиту культуры, состоявшийся в Париже 21—25 июня 1935 года. Эренбург был в числе его инициаторов и организаторов.

Потемкин В. П. (1874—1946) — дипломат, полпред СССР во Франции.

В 1934 году И. Эренбург выпустил роман «День второй», в 1935 году — «Не переводя дыхания».

И. Г. Эренбург — И. В. Сталину

«21 марта 1938 года

Дорогой Иосиф Виссарионович,

мне трудно было решиться отнять у Вас время письмом о себе. Если я все же это делаю, то только потому, что от Вашей помо­щи зависит теперь вся моя дальнейшая литературная работа.

Я приехал в Союз в декабре. Мне давно хотелось снова взгля­нуть на нашу страну, подышать нашим воздухом. В декабре был пленум Союза писателей, я решил приехать на этот пленум. Пе­ред тем я был в Испании, был на тереуэльском фронте. Я за­просил редакцию «Известий», корреспондентом которой состою, не возражает ли она против моей поездки, и, получив согласие, приехал.

Предполагал я приехать на короткий срок: мне казалось, что вся моя работа за границей требует скорого возвращения туда, и в первую очередь Испания. С самого начала испанской войны я живу этим делом. Я писал об Испании для «Известий», писал в

испанские газеты, в коммунистические журналы Франции, Аме­рики, Чехии, писал статьи, очерки, написал роман. Помимо это­го, как мог, помогал там в деле пропаганды. Сейчас мне тяжело, что я не там. За два месяца в Москве я сделал 50 докладов — на заводах, красноармейцам, вузовцам, все, конечно, об Испании, я видел, какой у нас к этому интерес, и вот сейчас, в такие труд­ные для Испании дни, в наших газетах только сухие сводки.

Назревают событья во Франции. Ведь я все это знаю, я должен об этом писать. Добавлю, что во Франции я оставил обществен­но-литературную работу в самое горячее время. Незадолго перед отъездом мне удалось одной из моих статей наконец-то поднять против Жида «левых писателей» — группу «Вандреди», Мальро и др. Важно это продолжить, на месте бороться с антисоветской кам­панией. Я во Франции прожил с небольшими перерывами около тридцати лет и думаю, что сейчас там и в Испании я больше все­го могу быть полезен нашей стране, нашему делу.

Редакция «Известий», отдел печати Цека все время мне гово­рят: «Наверно скоро поедете»... Мне обидно, больно, что в такое время я сижу без дела, и вот это чувство заставило меня напи­сать Вам. Я очень прошу простить мне, что по этому вопросу обращаюсь лично к Вам, но мы сжились с мыслью, что Вы не только наш руководитель, но и наш друг, который входит во все.

С глубоким уважением

Илья Эренбург».

В верхнем правом углу первого листа письма имеется помета, исполненная красным карандашом: «От И. Эренбурга».

АПРФ. Ф. 3. On. 34. Д. 288. Л. 15-15 об. Подлинник. Машинопись. Подпись — автограф.

И. Эренбург приехал из Испании в Москву 24 декабря 1937 года для участия в работе пленума Союза советских писате­лей. Он предполагал пробыть в СССР две недели. Однако вплоть до мая 1938 года он не мог получить разрешения на возвраще­ние в Мадрид.

Видимо, имеется в виду повесть по испанским мотивам «Что человеку надо», изданная в Москве в 1937 году.

Жид Андре (1869—1951) — французский писатель, симпатизи­ровавший Советскому Союзу. Посетив в СССР в 1936 году, он выпустил книгу «Возвращение из СССР», после чего был разру­ган советской прессой.

«Вандреди» (фр. «Пятница») — газета, издавалась в Париже, выходила по пятницам.

И. Г. Эренбург — И. В. Сталину

«15 апреля 1945 года

Дорогой Иосиф Виссарионович,

мне тяжело, что я должен занять Ваше время в эти большие дни вопросом, касающимся лично меня. Прочитав статью Г. Ф. Алек­сандрова, я подумал о своей работе в годы войны и не вижу своей вины. Не политический работник, не журналист, я отдался целиком газетной работе, выполняя свой долг писателя. В течение четырех лет ежедневно я писал статьи, хотел выполнить работу до конца, до победы, когда смог бы вернуться к труду романиста. Я выражал не какую-то свою линию, а чувства нашего народа, и то же самое пи­сали другие, политически более ответственные. Ни редакторы, ни Отдел печати мне не говорили, что я пишу неправильно, и накану­не появления статьи, осуждающей меня, мне сообщили из и-ва «Правда», что они переиздают массовым тиражом статью «Хватит!».

Статья в «Правде» говорит, что непонятно, когда антифашист призывает к поголовному уничтожению немецкого народа. Я к этому не призывал. В те годы, когда захватчики топтали нашу землю, я писал, что нужно убивать немецких оккупантов. Но и тогда я подчеркивал, что мы не фашисты и далеки от расправы. А вернувшись из Восточной Пруссии, в нескольких статьях («Ры­цари справедливости» и др.) я подчеркивал, что мы подходим к гражданскому населению с другим мерилом, нежели гитлеровцы. Совесть моя в этом чиста.

Накануне победы я увидел в «Правде» оценку моей работы, которая меня глубоко огорчила. Вы понимаете, Иосиф Виссари­онович, что я испытываю. Статья, напечатанная в ЦО, естествен­но, создает вокруг меня атмосферу осуждения и моральной изо­ляции. Я верю в Вашу справедливость и прошу Вас решить, за­служено ли это мной.

Я прошу Вас также решить, должен ли я довести до победы работу писателя-публициста или в интересах государства должен ее оборвать. Простите меня, что Вас побеспокоил личным делом, и верьте, что я искренно предан Вам.

И. Эренбург».

В верхнем правом углу документа имеется исполненная синим карандашом помета: «От т. Эренбурга».

АПРФ. Ф. 3. On. 1. Д. 833. Л. 23-23 об. Подлинник. Машинопись. Подпись — автограф.

Письмо частично опубликовано (вероятно, по копии или чер­новику) в комментариях к мемуарам писателя «Люди, годы, жизнь» (М., 1990. Т. 2. С. 443—444). Автор комментария утверж-

дает, что Г. Я. Суриц — главный редактор «Известий» — убедил И. Эренбурга «не отправлять Сталину уже написанное письмо». Однако письмо все же было отправлено. Пометка на нем гово­рит о том, что оно докладывалось адресату.

Александров Г. Ф. (1908—1961) — начальник Управления аги­тации и пропаганды ЦК ВКП(б). Статья «Товарищ Эренбург уп­рощает» была опубликована в «Правде» 14 апреля 1945 года.

Статья «Хватит!» опубликована в «Правде» 9 апреля 1945 года. 11 апреля она перепечатана газетами «Красная звезда» и «Вечер­няя Москва».

И. Г. Эренбург — И. В. Сталину

«2 января 1950 года

Дорогой Иосиф Виссарионович,

простите, что решаюсь побеспокоить Вас просьбой, связан­ной с моей работой. Я работаю над продолжением «Бури». На судьбах различных героев этой книги — советских людей, фран­цузов, американцев, немцев — я хочу показать историю после­военных лет, борьбу за мир. Поездка в США в 1946 году позво­ляет мне дать ряд американских глав. Но мне не хватает мате­риала для существенной части романа, протекающей во Франции (во время Парижского конгресса я провел там всего десять дней). Поэтому я прошу разрешить мне поехать на пол­тора-два месяца во Францию и на две-три недели в Берлин. Если почему-либо невозможно во Францию, в одну из соседних с ней стран (Бельгию, Италию, Швейцарию), где я мог бы со­брать материал.

Я осмелился Вас этим потревожить, потому что без такой по­ездки мне пришлось бы отказаться от книги, над планом кото­рой я работаю последнее время.

Я не могу закончить это письмо, не высказав Вам того, о чем мы все сейчас думаем: не пожелав Вам, дорогой Иосиф Висса­рионович, здоровья и счастья.

С глубоким уважением

И. Эренбург».

В левом верхнем углу имеется резолюция, исполненная си­ним карандашом: «Удовлетворить. Ст.». Этим же карандашом отчеркнуты на полях конец второго и последний абзац, а так­же подчеркнута подпись писателя. В нижнем правом углу по­мета: «Решение П 72/142 от 3.1.1949» (год указан, очевидно, ошибочно).

Там же. Л. 24. Подлинник. Машинопись. Подпись — автограф.

Роман «Буря» опубликован в 1947 году (удостоен Сталинской премии в 1948 году); продолжение романа «Девятый вал» — опуб­ликовано в 1951 — 1952 годах.

Имеется в виду Конгресс сторонников мира 1949 года.

Разрешение советских властей И. Эренбург получил, однако французское правительство в визе писателю отказало. Материал он собирал в Бельгии и Швейцарии.

«Изъять всех социально опасных детей»

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! После долгих колебаний я наконец-то решился написать Вам это письмо. Его тема — советские дети.

Нужно быть слепым, чтобы не видеть, что в огромном своем большинстве они благородны и мужественны. Уже одно движе­ние тимуровцев, подобного которому не существует нигде на зем­ле, является великим триумфом всей нашей воспитательной си­стемы.

Но именно потому, что я всей душой восхищаюсь невиданной в истории сплоченностью и нравственной силой наших детей, я считаю своим долгом советского писателя сказать Вам, что в ус­ловиях военного времени образовалась обширная группа детей, моральное разложение которых внушает мне большую тревогу.

Хуже всего то, что эти разложившиеся дети являются опасной заразой для своих товарищей по школе. Между тем школьные коллективы далеко не всегда имеют возможность избавиться от этих социально опасных детей.

Около месяца назад в Машковом переулке у меня на глазах был задержан карманный вор. Его привели в 66-е отделение ми­лиции и там оказалось, что этот вор-профессионал, прошедший уголовную выучку, до сих пор как ни в чем не бывало учится в 613-й школе!

Он учится в школе, хотя милиции отлично известно, что он не только вор, но и насильник: еще недавно он ударил стулом по голове свою мать за то, что она не купила ему какой-то еды. Фамилия этого школьника Шагай. Я беседовал о нем с директо­ром 613-й школы В. Н. Скрипченко и она сообщила мне^ что он уже четвертый год находится во втором классе, попрошайничает, ворует, не хочет учиться, но она бессильна исключить его, так как РайОНО возражает против его исключения.

Я не осмелился бы писать Вам об этом случае, если бы он был единичным. Но, к сожалению, мне известно большое количество школ, где имеются социально опасные дети, которых необходи­мо оттуда изъять, чтобы не губить остальных.

Вот, например, 135-я школа Советского района. Школа непло­хая. Большинство ее учеников — нравственно здоровые дети. Но в классе 3«В» есть четверка — Валя Царицын, Юра Хромов, Миша Шаковцев, Апрелов, — представляющая резкий контраст со всем остальным коллективом. Самый безобидный из них Юра Хромов (с обманчивой наружностью тихони и паиньки) принес недавно в класс украденную им женскую сумочку.

В протоколах 83-го отделения милиции ученики этой школы фигурируют много раз. Сережа Королев, ученик 1-го класса «В», занимался карманными кражами в кинотеатре «Новости дня». Алеша Саликов, ученик 2-го класса «А», украл у кого-то продук­товые карточки. И т. д. и т. д.

Стоит провести один час в детской комнате любого отделения милиции, чтобы убедиться, как малоэффективны те меры, кото­рые находятся в распоряжении милицейских сержантов, — боль­шей частью комсомолок 17-летнего возраста.

Комсомолки работают очень старательно, с большим педаго­гическим тактом, но вряд ли хоть один вор перестал воровать оттого, что ему в милиции прочитал наставление благородный и красноречивый сержант.

Особенно смущают меня проявления детской жестокости, ко­торые я наблюдаю все чаще.

В Ташкентском зоологическом саду я видел 10-летних мальчи­шек, которые бросали пригоршни пыли в глаза обезьянкам, что­бы обезьянки ослепли. И одна из них действительно ослепла. Мне рассказывали достоверные люди о школьниках, которые во время детского спектакля, воспользовавшись темнотою зритель­ного зала, стали стрелять из рогаток в актеров, — так что спек­такль пришлось отменить.

Но как бы я ни возмущался проступками этих детей, я никогда не забываю, что в основе своей большинство из них — талант­ливые, смышленые, подлинно — советские дети, которых нельзя не любить.

Они временно сбились с пути, но еше не поздно вернуть их к полезной созидательной работе.

Для их перевоспитания необходимо раньше всего основать возможно больше трудколоний с суровым военным режимом типа колонии Антона Макаренко.

Режим в этих колониях должен быть гораздо более строг, чем в ремесленных училищах. Основное занятие колоний — земле­дельческий труд.

Во главе каждой колонии нужно поставить военного. Для уп­равления трудколониями должно быть создано особое ведомство, нечто вроде Наркомата безнадзорных детей. В качестве педагогов

должны быть привлечены лучшие мастера этого дела, в том чис­ле бывшие воспитанники колонии Макаренко.

При наличии этих колоний можно произвести тщательную чистку каждой школы: изъять оттуда всех социально опасных де­тей и тем спасти от заразы основные кадры учащихся. А хулига­нов — в колонии, чтобы по прошествии определенного срока сделать из них добросовестных, дисциплинированных и трудолю­бивых советских людей!

Может быть, мой проект непрактичен. Дело не в проекте, а в том, чтобы сигнализировать Вам об опасности морального загни­вания, которая грозит нашим детям в тяжелых условиях войны.

Прежде чем я позволил себе обратиться к Вам с этим пись­мом, я обращался в разные инстанции, но решительно ничего не добился. Зная, как близко к сердцу принимаете Вы судьбы детей и подростков, я не сомневаюсь, что Вы, при всех Ваших титани­чески-огромных трудах, незамедлительно примете мудрые меры для коренного разрешения этой грозной проблемы.

С глубоким почитанием писатель К. Чуковский

ул. Горького, 6, кв. 89.

К-5-11-19».

АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 885. Л. 85-87.

Имеется помета: «Поступило в О[бщий] С[ектор] ЦК ВКП(б) 17.V.1943 г.