Контекстуальные аргументы

Существуют приемы убеждения, не опирающиеся непосредственно ни на данные опыта, ни на развернутое критическое размышление. В числе таких контекстуальных (неуниверсальных) приемов, имеющих во многом субъективный характер, – обращение к традиции, здравому смыслу, вкусу, интуиции, вере, авторитету и т.п. Тем не менее без применения контекстуальных аргументов не обходится, в сущности, ни один процесс убеждения. Исключением не является даже самое строгое математическое рассуждение, не говоря уже об аргументации, характерной для гуманитарных и социальных наук.

Контекстуальные приемы аргументации применимы не во всякой аудитории, они не способны последовательно и в известном смысле неотвратимо убеждать других. Далеко не всегда ссылка на чью-то искреннюю веру, общепринятый авторитет или устоявшуюся традицию оценивается всеми участниками дискуссии как достаточное основание для принятия спорного положения.

Контекстуальные приемы убеждения, как правило, убедительны для тех, кто придерживается тех же верований, признает те же авторитеты или традиции, что и аргументирующая сторона, но они могут казаться неубедительными для людей с другими убеждениями, воспитанных на иных авторитетах или традициях, имеющих другие интуицию, вкус, здравый смысл и т.д.

Контекстуальная аргументация применима прежде всего в аудитории «единомышленников» («единоверцев»). Она широко используется в повседневном общении, во многом определяет облик гуманитарных и социальных наук.

Человек всегда погружен в конкретную ситуацию. Он живет в конкретное время, в определенной стране, разделяет убеждения и предрассудки своего общества, верит в то, во что верят и многие другие

люди, и т.д. Наивно было бы пытаться убедить его в чем-то, кроме, возможно, самых абстрактных истин, с помощью одних лишь универсальных аргументов.

Исторический характер человеческого существования предполагает, что свои основные жизненные проблемы человек решает, опираясь не столько на универсальные, сколько на контекстуальные, зависящие от времени и от среды доводы. На контекстуальную аргументацию опираются в конечном счете мораль, религия и другие важные социальные институты.

Традиция. Традиция представляет собой анонимную, стихийно сложившуюся систему образцов, норм, правил и т.п., которой руководствуется в своем поведении достаточно обширная и устойчивая группа людей. Из всех контекстуальных аргументов наиболее употребим и наиболее значим аргумент к традиции. В сущности, все контекстуальные аргументы содержат в свернутом, неявном виде ссылку на традицию. Признаваемые авторитеты, интуиция, вера, здравый смысл, вкус и т.п. формируются исторической традицией и не могут существовать независимо от нее.

Чуткость аудитории к приводимым аргументам в значительной мере определяется теми традициями, которые она разделяет. Это верно не только для аргументации в науках о культуре, но и во многом и для аргументации в науках о природе. Традиция закрепляет те наиболее общие допущения, в которые нужно верить, чтобы аргумент казался правдоподобным, создает ту предварительную установку, без которой он утрачивает свою силу. При этом один и тот же аргумент, выражающий одно и то же отношение между понятиями и опирающийся на хорошо известные допущения, в одно время может быть признан и даже стать общественным, в другое – не произвести никакого впечатления.

Традиция может быть настолько широкой, что охватывает все общество в определенный период его развития. Наиболее популярные традиции, как правило, не осознаются как таковые. Особенно наглядно это проявляется в так называемом «традиционном обществе», где традициями определяются все сколько-нибудь значимые стороны социальной жизни.

Традиции имеют отчетливо выраженный двойственный, описательно-оценочный характер. С одной стороны, они аккумулируют предшествующий опыт успешной деятельности и оказываются своеобразным его выражением, а с другой – представляют собой проект и предписание будущего поведения.

Традиционализм и антитрадиционализм – две крайние позиции в трактовке традиций.

Традиционализм исходит из убеждения, что практическая мудрость по-настоящему воплощена в делах, а не в писаных правилах, и ставит1 традицию выше разума.

Антитрадиционализм, напротив, считает традицию предрассудком, который должен быть преодолен с помощью разума.

Господство традиционализма не только в теории, но и в практической жизни характерно для коллективистических (закрытых) обществ. Такими были общества Древнего Египта и Древнего Китая, средневековое феодальное общество, тоталитарные общества прошлого века. Большую часть известной нам человеческой истории (а это примерно шесть тысяч лет) существовали коллективистические общества. Индивидуалистические общества были лишь в Древней Греции и в Древнем Риме, а затем, после долгого перерыва, начали утверждаться в XVII в. сначала в Европе, а позднее и в других регионах.

Аргумент к традиции неизбежен не только в повседневной аргументации, но и в науке. Он встречается во всех научных рассуждениях, в которые входит «настоящее» как тема обсуждения или как один из факторов, определяющих позицию исследователя. Б числе наук, использующих категорию «настоящего», – история, лингвистика, философия, психология, теория права и др.

Обращение к традиции – обычный способ аргументации в морали. Наши установления и поступки в значительной степени определяются традицией. Все попытки обоснования или усовершенствования системы морали, абстрагирующиеся от традиции, неизбежно являются декларативными и не имеющими каких-либо практических последствий.

Здравый смысл. Здравый смысл – это то общее, присущее каждому человеку чувство истины и справедливости, которое приобретается с жизненным опытом.

Здравый смысл в основе своей не является знанием. Скорее, это способ отбора знания, то общее освещение, благодаря которому в знании различаются главное и второстепенное и обрисовываются крайности.

Аргумент к здравому смыслу – это обращение с целью поддержки выдвигаемого положения к чувству здравого смысла, несомненно имеющемуся у аудитории.

Обращение к здравому смыслу высоко ценилось в Античности и рассматривалось как противопоставление мудрости (по-древнегречески – «софии») и практического знания («фронесис»). Это противо-

поставление было теоретически разработано Аристотелем и доведено его последователями до уровня критики теоретического жизненного идеала.

Практическое знание, которым человек руководствуется в своих поступках, – это особый, самостоятельный тип знания. Оно направлено на конкретную ситуацию и требует учета «обстоятельств» в их бесконечном разнообразии. Человеческая жизнь не строится исходя из теоретических начал и общих принципов. Она конкретна и руководствуется конкретным знанием, оцениваемым прежде всего с позиции здравого смысла.

Очевидно, что здравый смысл не допускает интеллектуализации, его нельзя сводить до уровня простой поправки, вносимой в теоретическое рассуждение. То, что в чувствах, суждениях и выводах противоречит здравому смыслу, как правило, не является верным.

Здравый смысл – одно из ведущих начал человеческой жизни. Она разворачивается не под действием науки, философии или каких-то общих принципов, а под решающим воздействием здравого смысла. Именно поэтому он необходим ученому-гуманитарию, исследующему моральное, правовое и историческое существование человека.

Здравый смысл проявляется прежде всего в суждениях о правильном и неправильном, пригодном и негодном. Рассуждающий здраво человек не просто способен определять особенное с точки зрения общего, но знает, к чему оно действительно относится, т.е. видит вещи с правильной, справедливой, здоровой точки зрения. Авантюрист, легко просчитывающий людские слабости и всегда верно выбирающий объект для своих обманов, тем не менее не является носителем здравого суждения в полном смысле слова.

С помощью здравого смысла судят, опираясь не на общие предписания разума, а, скорее, на убедительные примеры. Поэтому важнейшее значение для здравого смысла имеют история и опыт жизни. Ему нельзя научить; чтобы его развить, нужны только упражнения.

Хотя здравый смысл присутствует в первую очередь в социальной жизни, по своей природе он более универсален, так как способен судить о любой деятельности и ее результатах, включая теоретическую деятельность и ее результаты – сменяющие друг друга теории и концепции. Однако в собственно теоретической области здравый смысл ненадежный советчик. От современных теорий резоннее требовать парадоксальности, т.е. разрыва с ортодоксальным, чем соответствия устоявшимся представлениям о мире, суммируемым здравым смыслом ученого. Апелляция к здравому смыслу неизбежна в гуманитарных науках, вплетенных в историческую традицию и являющихся не

только ее пониманием, но и ее продолжением. Но эта апелляция редка и ненадежна в естественных науках, стремящихся абстрагироваться от своей истории.

Вкус. Аргументация к вкусу – это обращение к чувству вкуса, имеющемуся у аудитории и способному склонить ее к принятию выдвинутого положения.

Понятие вкуса существенно уже понятия здравого смысла. Вкус проявляется только в отношении совершенства каких-то вещей и опирается на непосредственное чувство, а не на рассуждение. И. Кант характеризовал вкус как «чувственное определение совершенства».

Хороший вкус не является субъективным, он предполагает способность дистанцироваться от себя самого и групповых пристрастий. Можно отдавать чему-то предпочтение, несмотря на неприятие этого собственным вкусом.

Вкус – не простое своеобразие подхода индивида к оцениваемому им явлению. Он всегда стремится стать хорошим и реализовать свое притязание на всеобщность. Люди с хорошим вкусом уверены в своих суждениях, они принимают и отвергают, не зная колебаний, не оглядываясь на других и не подыскивая оснований.

Понятию хорошего вкуса противостоит понятие отсутствия вкуса, а не понятие плохого вкуса. Хороший вкус – это такой тип восприятия, при котором все утрированное избегается настолько естественно, что эта реакция но меньшей мере непонятна тем, у кого его нет.

Широко распространено мнение, что о вкусах не спорят: приговор с точки зрения вкуса обладает своеобразной непререкаемостью. Однако принцип «о вкусах не спорят» не является верным в своей общей формулировке.

Споры о вкусах достаточно обычны. Эстетика и художественная критика представляют собой именно такие споры. Когда выражают сомнение в возможности или эффективности споров, имеют в виду, скорее, лишь их особые случаи, не относящиеся к суждениям вкуса.

Действительно, о вкусах невозможно вести спор, направленный на поиски истины и ограничивающийся только корректными средствами аргументации, а также спор, ориентирующийся на истину, но использующий и некорректные приемы. Суждения вкуса являются оценками: они определяют степень совершенства рассматриваемых объектов. Как всякие оценки, они не могут быть предметом спора, направленного на выяснение истины. Но об оценках возможен спор, целью которого является победа над другой стороной и в котором используются только корректные приемы аргументации. Оценки, в

частности суждения вкуса, могут быть также предметом спора, ориентированного на победу, но применяющего и некорректные приемы.

Таким образом, идея, что вкусы лежат вне сферы аргументации, высказанная в общей форме, является ошибочной. О вкусах можно спорить, но лишь с намерением добиться победы, утверждения своей системы ценностей, причем спорить вполне корректно.

Вкус всегда претендует на общую значимость. Это особенно наглядно проявляется в феномене моды, тесно связанном со вкусом.

Мода касается быстро меняющихся вещей и воплощает в себе не только вкус, но и определенный, общий для многих способ поведения. Будучи формой общественной деятельности, мода создает общественную зависимость, от которой трудно уклониться.

В частности, Кант считал, что лучше быть модным дураком, чем идти против моды, хотя и глупо принимать моду чересчур всерьез. Подобного убеждения придерживался А.С. Пушкин: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. К чему бесплодно спорить с веком? Обычай – деспот средь людей».

Хороший вкус характеризуется тем, что умеет приспособиться к вкусовому направлению, представленному модой, или же умеет приспособить требования моды к собственному хорошему вкусу. В понятии вкуса заложено умение и в моде соблюдать умеренность. Обладатель хорошего вкуса не следует слепо за меняющимися требованиями моды, но имеет относительно их собственное суждение. Он придерживается своего «стиля», т.е. согласовывает требования моды с неким целым, которое учитывает индивидуальный вкус и принимает только то, что подходит к этому целому.

Таким образом, аргумент к моде является частным случаем аргумента к вкусу и представляет собой ссылку на согласие выдвинутого положения с господствующей в данное время модой.

Вкус не сводится к правилам и понятиям и не является системой образцов, на основе которых выносится оценочное суждение. Вкус присущ не каждому и предполагает не совпадение с суждениями всех других по любому конкретному поводу, а одобрение суждений вкуса некоторой идеальной общностью, совокупностью тех, кто тоже обладает хорошим вкусом. Вкус, отмечает Кант, «не говорит, что каждый будет согласен с нашим суждением, а говорит, что он должен согласиться».

Чувство вкуса необходимо в тех областях, где единичное характеризуется с учетом того целого, которому оно принадлежит, и где само целое не является устойчивой системой правил или понятий. Вкус свидетельствует о том, подходит ли данное единичное ко всему друго-

му, составляющему целое, вписывается оно или нет в это целое. Поскольку целое само только чувствуется, а не определяется сколько-нибудь строгим образом, принадлежность к нему единичного также можно только почувствовать, но не доказать.

Интуиция. Интуиция – это прямое постижение истины без всякого рассуждения и доказательства.

Для интуиции свойственны неожиданность, невероятность, непосредственная очевидность и неосознанность ведущего к ней пути.

Аргумент к интуиции – ссылка на непосредственную, интуитивную очевидность выдвигаемого положения.

Логика и интуиция не исключают и не подменяют друг друга. В реальном процессе познания они, как правило, тесно переплетаются, поддерживая и дополняя друг друга.

Доказательство санкционирует и узаконивает завоевания интуиции, оно сводит к минимуму риск противоречия и субъективности, которыми всегда чревато интуитивное озарение. Логика – это своего рода «гигиена», позволяющая сохранять идеи здоровыми и сильными.

Внезапное интуитивное озарение способно открыть истины, вряд ли доступные строгому логическому рассуждению. Однако ссылка на интуицию не может служить твердым основанием для принятия каких-то утверждений. Интуиция приводит к новым интересным идеям, но нередко порождает ошибки, вводит в заблуждение. Интуитивные догадки субъективны и неустойчивы, они нуждаются в логическом обосновании. Чтобы убедить в интуитивно схваченной истине как других, так и самого себя, требуется развернутое рассуждение, доказательство.

Вера. Аргумент к вере – ссылка на собственную глубокую веру в то, что выдвигаемое положение должно быть принято.

Вера не может служить надежным основанием знания. В чем-то родственная интуиции, вера заставляет принимать какие-то положения за достоверные и доказанные без критики и обсуждения. Как и интуиция, вера субъективна и меняется от человека к человеку. В разные эпохи предметом искренней веры были диаметрально противоположные воззрения. То, во что когда-то свято веровали все, спустя время большинству представлялось уже наивным предрассудком.

Тем не менее случалось, что конкретная «реальность» веры ставилась выше «абстрактных истин умозрения». «Верую, чтобы понимать», – заявлял когда-то религиозный философ Августин. Реаль-

ное соотношение веры и понимания нашло позднее выражение в афоризме средневекового философа П. Абеляра: «Понимаю, чтобы верить».

Бездоказательная, или слепая, вера является антиподом знания, к которому она обычно относится с недоверием, а то и с неприязнью. Отстаивающие такую веру усматривают ее преимущество в том, что она крепка и активна, ибо идет из глубин души, охватывает и выражает ее всю, тогда как теоретизирующий разум односторонен, поверхностен и неустойчив. Но этот довод малоубедителен. Прежде всего, самые надежные истины, подобные истинам математики и физики, постигаются именно разумом, а не верой. Не следует, далее, путать веру, требующую принятия логически недоказуемого, с верой как глубокой убежденностью, основанной на знании и являющейся следствием исторического или жизненного опыта.

Вера, если даже она искренняя, мало в чем или вообще ни в чем не убеждает других. Только в редких случаях можно ссылаться на собственную глубокую, но не имеющую под собой ясных оснований веру в надежде в чем-то убедить других.

Авторитет. Аргумент к авторитету – ссылка на мнение или действия лица, хорошо зарекомендовавшего себя в данной области своими суждениями или поступками.

Попытка опереться на авторитет, на сказанное, написанное или сделанное кем-то не относится к универсальным способам обоснования. Разумеется, авторитеты нужны, в том числе в теоретической сфере. Возможности отдельного человека ограничены, и далеко не все он в состоянии самостоятельно проанализировать и проверить. Во многом он вынужден полагаться на мнения и суждения других. Но полагаться следует не потому, что это сказано «тем-то», а потому, что сказанное представляется правильным. Слепая вера во всегдашнюю правоту авторитета, а тем более суеверное преклонение перед ним плохо совместимы с поисками истины и добра, требующими непредвзятого, критического ума.

Американский предприниматель и один из основателей автомобильной промышленности Г. Форд как-то заметил: «Для большинства людей наказанием является необходимость мыслить». Вряд ли это справедливо в отношении большинства, но определенно есть люди, более склонные положиться на чужое мнение, чем искать самостоятельное решение. Намного легче плыть по течению, чем пытаться грести против него.

Один из наследников французского престола никак не мог понять из объяснений своего преподавателя, почему сумма углов треугольника равна двум прямым углам. Наконец преподаватель воскликнул: «Я клянусь Вам, Ваше Высочество, что она им равна!» – «Почему же Вы мне сразу не объяснили (толь убедительно?» – спросил дофин.

«Мы все ленивы и нелюбопытны», – заметил как-то А.С. Пушкин, имея в виду, наверное, и нередкое нежелание размышлять самостоятельно. Случай с дофином, больше доверяющим клятве, чем геометрическому доказательству, – концентрированное выражение «лени и нелюбопытства», которые, случается, склоняют к пассивному следованию за авторитетом.

Сложность и неоднозначность процесса обоснования хорошо показывают, что поиски абсолютной надежности и достоверности обречены на провал, идет ли речь о химии, истории или математике. Даже научные теории всегда в той или иной мере предположительны. Они дают не абсолютную, а только относительную истину. Но это именно истина, а не догадка или рискованное предположение.