Глава XVII

Неделю спустя Дориан Грей сидел в оранжерее своей усадьбы СелбиРойял,

беседуя с хорошенькой герцогиней Монмаут, которая гостила у него вместе с

мужем, высохшим шестидесятилетним стариком. Было время чая, и мягкий свет

большой лампы под кружевным абажуром падал на тонкий фарфор и чеканное

серебро сервиза. За столом хозяйничала герцогиня. Ее белые руки грациозно

порхали среди чашек, а полные красные губы улыбались, -- видно, ее забавляло

то, что ей нашептывал Дориан. Лорд Генри наблюдал за ними, полулежа в

плетеном кресле с шелковыми подушками, а на диване персикового цвета

восседала леди Нарборо, делая вид, что слушает герцога, описывавшего ей

бразильского жука, которого он недавно добыл для своей коллекции. Трое

молодых щеголей в смокингах угощали дам пирожными. В Селби уже съехались

двенадцать человек, и назавтра ожидали еще гостей.

-- О чем это вы толкуете? -- спросил лорд Генри, подойдя к столу и

ставя свою чашку.-- Надеюсь, Дориан рассказал вам, Глэдис, о моем проекте

все окрестить поновому?.. Это замечательная мысль.

-- А я вовсе не хочу менять имя, Гарри, -- возразила герцогиня,

поднимая на него красивые глаза.-- Я вполне довольна моим, и, наверное,

мистер Грей тоже доволен своим.

-- Милая Глэдис, я ни за что на свете не стал бы менять такие имена,

как ваши и Дориана. Оба они очень хороши. Я имею в виду главным образом

цветы. Вчера я срезал орхидею для бутоньерки, чудеснейший пятнистый цветок,

обольстительный, как семь смертных грехов, и машинально спросил у садовника,

как эта орхидея называется. Он сказал, что это прекрасный сорт

" робинзониана"... или что-то столь же неблагозвучное. Право, мы: разучились

давать вещам красивые названия, -- да, да, это печальная правда! А ведь

слово -- это все. Я никогда не придираюсь к поступкам, я требователен только

к словам... Потому-то я и не выношу вульгарный реализм в литературе.

Человека, называющего лопату лопатой, следовало бы заставить работать ею --

только на это он и годен.

-- Ну а как, например, вас окрестить поновому, Гарри? -- спросила

герцогиня.

-- Принц Парадокс, -- сказал Дориан.

-- Вот удачно придумано! -- воскликнула герцогиня.

-- И слышать не хочу о таком имени, -- со смехом запротестовал лорд

Генри, Садясь в кресло.-- Ярлык пристанет, так уж потом от него не

избавишься. Нет, я отказываюсь от этого титула.

-- Короли не должны отрекаться, -- тоном предостережения произнесли

красивые губки.

-- Значит, вы хотите, чтобы я стал защитником трона?

-- Да.

-- Но я провозглашаю истины будущего!

-- А я предпочитаю заблуждения настоящего, -- отпарировала герцогиня.

-- Вы меня обезоруживаете, Глэдис! -- воскликнул лорд Генри, заражаясь

ее настроением.

-- Я отбираю у вас щит, но оставляю копье, Гарри.

-- Я никогда не сражаюсь против Красоты, -- сказал он с галантным

поклоном.

-- Это ошибка, Гарри, поверьте мне. Вы цените красоту слишком высоко.

-- Полноте, Глэдис! Правда, я считаю, что лучше быть красивым, чем

добродетельным. Но, с другой стороны, я первый готов согласиться, что лучше

уж быть добродетельным, чем безобразным.

-- Выходит, что некрасивость -- один из семи смертных

грехов? воскликнула герцогиня.А как же вы только что сравнивали с ними

орхидеи?

-- Нет, Глэдис, некрасивость -- одна из семи смертных добродетелей. И

вам, как стойкой тори, не следует умалять их значения. Пиво, Библия и эти

семь смертных добродетелей сделали нашу Англию такой, какая она есть.

-- Значит, вы не любите нашу страну?

-- Я живу в ней.

-- Чтобы можно было усерднее ее хулить?

-- А вы хотели бы, чтобы я согласился с мнением Европы о ней?

-- Что же там о нас говорят?

-- Что Тартюф эмигрировал в Англию и открыл здесь торговлю.

-- Это ваша острота, Гарри?

-- Дарю ее вам.

-- Что я с пей сделаю? Она слишком похожа на правду.

-- А вы не бойтесь. Наши соотечественники никогда не узнают себя в

портретах.

-- Они -- люди благоразумные.

-- Скорее хитрые. Подводя баланс, они глупость покрывают богатством, а

порок -- лицемерием.

-- Всетаки в прошлом мы вершили великие дела.

-- Нам их навязали, Глэдис.

-- Но мы с честью несли их бремя.

-- Не дальше как до Фондовой биржи. Герцогиня покачала головой.

-- Я верю в величие нации.

-- Оно -- только пережиток предприимчивости и напористости.

-- В нем -- залог развития.

-- Упадок мне милее.

-- А как же искусство? -- спросила Глэдис.

-- Оно -- болезнь.

-- А любовь?

-- Иллюзия.

-- А религия?

-- Распространенный суррогат веры.

-- Вы скептик.

-- Ничуть! Ведь скептицизм -- начало веры.

-- Да кто же вы?

-- Определить -- значит, ограничить.

-- Ну, дайте мне хоть нить!..

-- Нити обрываются. И вы рискуете заблудиться в лабиринте.

-- Вы меня окончательно загнали в угол. Давайте говорить о другом.

-- Вот превосходная тема -- хозяин дома. Много лет назад его окрестили

Прекрасным Принцем.

-- Ах, не напоминайте мне об этом! -- воскликнул Дориан Грей.

-- Хозяин сегодня несносен, -- сказала герцогиня, краснея.-- Он,

кажется, полагает, что Монмаут женился на мне из чисто научного интереса,

видя во мне наилучший экземпляр современной бабочки.

-- Но он, надеюсь, не посадит вас на булавку, герцогиня? -- со смехом

сказал Дориан.

-- Достаточно того, что в меня втыкает булавки моя горничная, когда

сердится.

-- А за что же она на вас сердится, герцогиня?

-- Изза пустяков, мистер Грей, уверяю вас. Обычно за то, что я прихожу

в три четверти девятого и заявляю ей, что она должна меня одеть к половине

девятого.

-- Какая глупая придирчивость! Вам бы следовало прогнать ее, герцогиня.

-- Не могу, мистер Грей. Она придумывает мне фасоны шляпок. Помните ту,

в которой я была у леди Хилстон? Вижу, что забыли, но из любезности делаете

вид, будто помните. Так вот, она эту шляпку сделала из ничего. Все хорошие

шляпы создаются из ничего.

-- Как и все хорошие репутации, Глэдис, -- вставил лорд Генри.-- А

когда человек чем-нибудь действительно выдвинется, он наживает врагов. У нас

одна лишь посредственность -- залог популярности.

-- Только не у женщин, Гарри! -- Герцогиня энергично покачала

головой.-- А женщины правят миром. Уверяю вас, мы терпеть не можем

посредственности. Кто-то сказал про нас, что мы " любим ушами". А вы,

мужчины, любите глазами... Если только вы вообще когда-нибудь любите.

-- Мне кажется, мы только это и делаем всю жизнь, -- сказал Дориан.

-- Ну, значит, никого не любите понастоящему, мистер Грей, --

отозвалась герцогиня с шутливым огорчением.

-- Милая моя Глэдис, что за ересь! -- воскликнул лорд Генри.-- Любовь

питается повторением, и только повторение превращает простое вожделение в

искусство. Притом каждый раз, когда влюбляешься, любишь впервые. Предмет

страсти меняется, а страсть всегда остается единственной и неповторимой.

Перемена только усиливает ее. Жизнь дарит человеку в лучшем случае лишь одно

великое мгновение, и секрет счастья в том, чтобы это великое мгновение

переживать как можно чаще.

-- Даже если оно вас тяжело ранит, Гарри? -- спросила герцогиня,

помолчав.

-- Да, в особенности тогда, когда оно вас ранит, -- ответил лорд Генри.

Герцогиня повернулась к Дориану и посмотрела на него как-то странно.

-- А вы что на это скажете, мистер Грей? -- спросила она.

Дориан ответил не сразу. Наконец рассмеялся и тряхнул головой.

-- Я, герцогиня, всегда во всем согласен с Гарри.

-- Даже когда он не прав?

-- Гарри всегда прав, герцогиня.

-- И что же, его философия помогла вам найти счастье?

-- Я никогда не искал счастья. Кому оно нужно? Я искал наслаждений.

-- И находили, мистер Грей?

-- Часто. Слишком часто. Герцогиня сказала со вздохом:

-- А я жажду только мира и покоя. И если не пойду сейчас переодеваться,

я его лишусь на сегодня.

-- Позвольте мне выбрать для вас несколько орхидей, герцогиня, --

воскликнул Дориан с живостью и, вскочив, направился в глубь оранжереи.

-- Вы бессовестно кокетничаете с ним, Глэдис, -- сказал лорд Генри

своей кузине.-- Берегитесь! Чары его сильны.

-- Если бы не это, так не было бы и борьбы.

-- Значит, грек идет на грека?

-- Я на стороне троянцев. Они сражались за женщину.

-- И потерпели поражение.

-- Бывают вещи страшнее плена, -- бросила герцогиня.

-- Эге, вы скачете, бросив поводья!

-- Только в скачке и жизнь, -- был ответ.

-- Я это запишу сегодня в моем дневнике.

-- Что именно?

-- Что ребенок, обжегшись, вновь тянется к огню.

-- Огонь меня и не коснулся, Гарри. Мои крылья целы.

-- Они вам служат для чего угодно, только не для полета: вы и не

пытаетесь улететь от опасности.

-- Видно, храбрость перешла от мужчин к женщинам. Для нас это новое

ощущение.

-- А вы знаете, что у вас есть соперница?

-- Кто?

-- Леди Нарборо, -- смеясь, шепнул лорд Генри, -- она в него

положительно влюблена.

-- Вы меня пугаете. Увлечение древностью всегда фатально для нас,

романтиков.

-- Это женщиныто -- романтики? Да вы выступаете во всеоружии научных

методов!

-- Нас учили мужчины.

-- Учить они вас учили, а вот изучить вас до сих пор не сумели.

-- Нука, попробуйте охарактеризовать нас! -- подзадорила бго герцогиня.

-- Вы -- сфинксы без загадок. Герцогиня с улыбкой смотрела на него.

-- Однако долго же мистер Грей выбирает для меня орхидеи! Пойдемте

поможем ему. Он ведь еще не знает, какого цвета платье я надену к обеду.

-- Вам придется подобрать платье к его орхидеям, Глэдис.

-- Это было бы преждевременной капитуляцией.

-- Романтика в искусстве начинается с кульминационного момента.

-- Но я должна обеспечить себе путь к отступлению.

-- Подобно парфянам?

-- Парфяне спаслись в пустыню. А я этого не могу.

-- Для женщин не всегда возможен выбор, -- заметил лорд Генри. Не успел

он договорить, как с дальнего конца оранжереи донесся стон, а затем глухой

стук, словно от падения чего-то тяжелого. Все всполошились. Герцогиня в

ужасе застыла на месте, а лорд Генри, тоже испуганный, побежал, раздвигая

качавшиеся листья пальм, туда, где на плиточном полу лицом вниз лежал Дориан

Грей в глубоком обмороке.

Его тотчас перенесли в голубую гостиную и уложили на диван. Он скоро

пришел в себя и с недоумением обвел глазами комнату.

-- Что случилось? спросил он.А, вспоминаю! Я здесь в безопасности,

Гарри? -- Он вдруг весь затрясся.

-- Ну конечно, дорогой мой! У вас просто был обморок. Наверное,

переутомились. Лучше не выходите к обеду. Я вас заменю.

-- Нет, я пойду с вами в столовую, -- сказал Дориан, с трудом

поднимаясь.-- Я не хочу оставаться один.

Он пошел к себе переодеваться.

За обедом он проявлял беспечную веселость, в которой было что-то

отчаянное. И только по временам вздрагивал от ужаса, вспоминая тот миг,

когда увидел за окном оранжереи белое, как платок, лицо Джеймса Вэйна,

следившего за ним.