Щуцкий Ю. К. 6 страница

1.4. Дискутируется и отношение к «И чжуани» основателя даосизма, Лао-цзы. Лю Да-цзюнь, Чэнь Гу-ин и многие математики придерживаются мнения, что «Дао дэ цзин» древнее «И чжуани». Согласно Лю Да-цзюню, один из комментариев, входящих в «И чжуань», — «Си цы» был создан позже «Дао дэ цзина», но раньше «Чжуан-цзы». Чэнь Гу-ин отмечает большое влияние «Дао дэ цзина» на «И чжуань». Оригинальную точку зрения отстаивает Хуан Чжао-цзэ, полагающий, что выраженное в «Дао дэ цзине» понимание небесного предопределения (тянь мин), твердого и мягкого (ган жоу), инь и ян, дао глубже и совершеннее, чем в «И чжуани», и, следовательно, последний текст древнее. В целом же все специалисты признают значительную идейную близость двух выдающихся памятников древнекитайской философии[132]D: \vk\shchu01\refer.htm - s133.

2. Исследования гадательной практики, символов и чисел, нумерологических планов и схем.

Чэн Чжун-ин, Ли Янь, Фань Ши-сянь и другие трактуют гадательную практику как древнейшую прогностику, которая при отсутствии научных методов познания позволяла получать более или менее достоверные предвидения. «Чжоу и» несет в себе методологию такой прогностики, тесно связанной с общефилософскими и этическими представлениями.

Отличительной особенностью описываемой конференции явилось повышенное внимание к символам и числам, нумерологическим планам и схемам (ту шу). Чэн Чжун-ин, Чжоу Ли-шэн, Ван Чжун-чжан, Янь Бин-ган и другие настаивают на взаимосвязи и единстве символов и чисел, трактуя логику развития «Чжоу и» по схеме: символы → числа → символы. Янь Бин-ган указывает на наличие у символов «Чжоу и» многих функций — символизационной, идейной, суггестивной, этической, мантической и прочих. Юй Цзай-ся выделяет четыре разновидности чисел «Чжоу и» — числа гадания на тысячелистнике, числа позиций черт в гуа, числа времен, числа вещей. Линь Чжун-цзюнь, сопоставив числовые построения «И чжуани» с пифагорейскими, подчеркивает, что для пифагорейства характерна геометризация и гармонизация, а для «И чжуани» — арифметизация и трансформация чисел.

Лю Да-цзюнь при анализе нумерологических планов и схем «Чжоу и» обратился к их сравнению с новейшими археологическими открытиями — текстом на «Гадательном блюде девяти дворцов и Великого единого» («Тай и цзю гун чжань пань») и оригинальным расположением триграмм в самом древнем списке «Чжоу и», мавандуйском шелковом манускрипте. В итоге он пришел к выводу, что «магический крест» Хэ ту («План [из Желтой] реки»), магический квадрат Ло шу («Писание [из реки] Ло»), а также «План преднебесного расположения» («Сянь тянь ту») гуа (по Фу-си), несомненно, уже существовали в начале эпохи Хань и даже в период Чжань-го (V-III вв. до н.э.). Цзинь Вэнь-цзе считает эти схемы первоисточником теории перемен, а «План Великого предела» («Тай цзи ту») — изображением движения. Описанная в комментарии «Си цы» последовательность: Великий предел, двоица образов, четыре символа, восемь триграмм — продукт Хэ ту. По мнению Чжао Го-хуа, Хэ ту может восходить к неолитической баньпоской культуре (начало VI тысячелетия до н.э.)[133]D: \vk\shchu01\refer.htm - s134. Цзинь Чунь-фэн видит в расположении чисел Ло шу символическое изображение небесного круга, а в расположении чисел Хэ ту — символическое изображение земного квадрата. Согласно Сяо Хань-мину, такого рода схематическая символизация является особой формой выражения философских идей.

3. Исследования связи «Чжоу и» с естественными науками.

Выступления многих участников конференции были посвящены связи «Чжоу и» с древнекитайской астрономией. У Энь-пу полагает, что афоризмы к 64 гексаграммам и их чертам отражают астрономические явления, порождаемые солнцем, луной, пятью планетами и 28 созвездиями. Например, гексаграмма №1 Цянь символизирует Юпитер, гексаграмма №2 Кунь — созвездие Фан (четвертое из 28, соответствующее четырем звездам Скорпиона), а гексаграмма №5 Сюй — Венеру и т.д. Лю Вэнь-ин трактует Великий предел как обозначение годового цикла уменьшения и роста сил инь и ян, двоицу образов — как два главных сезона — летнего и зимнего солнцестояния, а восемь триграмм — как восемь сезонов из 24 годовых сезонов. По определению Тан Мин-бана, символы и числа «Чжоу и» — это логические значки, регулярно использовавшиеся в астрономических и календарных целях.

В выступлениях целого ряда ученых была подчеркнута связь «Чжоу и» с китайской медициной[134]D: \vk\shchu01\refer.htm - s135. Сяо Хань-мин указал, что тексты при гексаграммах №23 Бо, №45 Цуй, №2 Гэнь и других включают в себя зачатки этиологии, диагностики, терапии, психологии, гигиены. Ся Кэ-цин отметил, что учение «Чжоу и» о пути (дао) трех материй (сань цай — неба, земли и человека) определило основные методы, принципы и категории китайской фармакологии. С «И чжуанью» тесно связан древнейший и авторитетнейший медицинский трактат «Нэй цзин» («Канон внутреннего»). Ма Фу-чан акцентировал влияние «Чжоу и» на игломоксатерапию (чжэнь цзю), что ярко отражено в таких трактатах, как «Цзю чжэнь чжи шу» («Числа девяти игл»), «У ши ин чжи шу» («Числа пятидесяти лагерей»), «Цзю лю бу се чжи фа» («Методы девяток и шестерок, бу и се»), «Лин гуй ба фа» («Восемь методов священной черепахи»).

Участники конференции признали также огромный вклад «Чжоу и» в формирование гуманитарных дисциплин, особенно эстетики и историографии, в традиционном Китае[135]D: \vk\shchu01\refer.htm - s136. При этом был сделан вывод о возможности и дальнейшего благотворного влияния «Чжоу и» на китайскую культуру. Идейно-эвристический потенциал памятника неисчерпаем, но, в первую очередь, как отметил Чэн Чжун-ин, он может быть плодотворно используем в медицине, изучении интеллектуальных способностей, теории планирования и управления.

В западной синологии «Чжоу и» также вызывает к себе все большее и большее внимание, о чем можно судить, например, по библиографии Чэн Чжун-ина и Э.Джонсона. В существующей ныне обширной литературе о «Чжоу и» на английском, французском и немецком языках освещены все основные аспекты ицзинистики. Наряду с постоянным появлением новых переводов и интерпретаций памятника[136]D: \vk\shchu01\refer.htm - s137 переиздаются и старые переводы, в том числе критиковавшиеся Ю.К. Щуцким труды Арлеза и Филастра[137]D: \vk\shchu01\refer.htm - s138. Глубокое теоретическое осмысление «Чжоу и» дано в книгах Гельмута Вильгельма (сына Рихарда Вильгельма)[138]D: \vk\shchu01\refer.htm - s139, а практические приложения широко освещены в работах Лю Да, У.Э.Шеррилла и Чжу Вэнь-гуаня, Дианы Хук[139]D: \vk\shchu01\refer.htm - s140. Новейшими статистическими методами исследовал «И цзин» американский ученый Ричард Кунст, который в своей диссертации продемонстрировал высокую степень систематизированности этого художественного текста, насквозь пронизанного реконструированной им рифмовкой[140]D: \vk\shchu01\refer.htm - s141. Фактически Р.Кунст доказал положительно оцененное Ю.К. Щуцким предположение А.Уэйли о близости «Канона перемен» к «Канону стихов» («Ши цзину»)[141]D: \vk\shchu01\refer.htm - s142. Повышенный интерес у англоязычных авторов вызывает мантическая сторона «Чжоу и», которой, в частности, были посвящены специальная конференция «Древнекитайская дивинация: «И цзин» и его контекст», состоявшаяся 2-4 марта 1982 г. в Чикаго, а также ряд докладов на состоявшемся 20 июля — 2 августа 1983 г. в Беркли международном семинаре по проблемам китайской дивинации и интерпретации знамений[142]D: \vk\shchu01\refer.htm - s143.

Таким образом, можно заключить, что научное и общекультурное внимание к величайшему памятнику китайской духовной культуры — «Чжоу и» — настоящее время поистине обрело мировой масштаб, что побуждает и нас, вступая на этот полный головоломными загадками путь, использовать в качестве маяка фундаментальный труд нашего выдающегося соотечественника Ю.К. Щуцкого.

ПРИМЕЧАНИЯ

СХЕМЫ

Схема 1

Возникновение триграмм из Великого Предела

Схема 2

Возникновение гексаграмм из Великого Предела

Схема 3

Линейная последовательность триграмм, приписываемая Фу-си

Схема 4

Линейная последовательность триграмм, приписываемая Вэнь-вану

Схема 5

Линейная последовательность триграмм, приписываемая Фу-си, с двоичным кодом

Схема 6

Квадратно-круговое расположение триграмм, приписываемое Фу-си

Схема 7

Квадратно-круговое расположение триграмм, приписываемое Вэнь-вану

Схема 8

Квадратное и круговое расположение гексаграмм, приписываемое Фу-си

Схема 9

Квадратное и круговое расположение гексаграмм, приписываемое Вэнь-вану

Схема 10

Квадратное расположение гексаграмм, приписываемое Фу-си, с двоичным кодом

Схема 11

Квадратное расположение гексаграмм согласно мавандуйскому тексту

Схема 12D: \vk\shchu01\refer.htm - s145

Восемь «дворцов» Цзин Фана

Схема 13

Восемь триграмм, вписанные в девятиклеточные квадраты

Схема 14 Схема 15

Числовые эквиваленты восьми триграмм в расположении, приписываемом Фу-си

Схема 16

Хэ ту (традиционное изображение и эквивалентная форма в арабских цифрах)

Схема 17

Ло шу (традиционное изображение и эквивалентная форма в арабских цифрах)

Схема 18

Квадратно-круговое расположение триграмм (верхнее и нижнее) согласно мавандуйскому тексту

Схема 36

Алгоритм построения Ло шу

КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ Ю. К. ЩУЦКОГО

Юлиан Константинович Щуцкий родился 10 (23) августа 1897 г. в Екатеринбурге. Отец его был лесничим, окончившим Лесную академию в Польше, мать преподавала французский язык и музыку. Высшее образование Ю.К. Щуцкий получил в Петербурге (Петрограде, Ленинграде), куда его семья переехала в 1913 г. В 1915 г. он окончил реальное училище («Приют принца Ольденбургского») и поступил в Петроградский политехнический институт на экономическое отделение, однако в 1917 г. оставил его и перевелся сначала в Практическую восточную академию, а затем, через год, — в Петроградский университет, который окончил в 1922 г. по кафедре китаеведения этнолого-лингвистического отделения факультета общественных наук, где изучал китайский язык под руководством таких корифеев отечественного востоковедения, как В.М. Алексеев (1881-1951), Н.И. Конрад (1891—1970), О.О.Розенберг (1888—1919).

Со студенческой скамьи Ю.К. Щуцкий начал научно-исследовательскую и переводческую деятельность, в результате чего уже в 1923 г. вместе с В.М. Алексеевым опубликовал «Антологию китайской лирики VII-IX вв.», основанную на его дипломной работе «Антология Тан». Рецензируя это издание в 1924 г., Н.И. Конрад писал: «В нашей популярной синологической литературе книжка Ю.К. Щуцкого — событие несомненно исключительное, ничего равного ей у нас до сих пор еще не было, и можно лишь радоваться за судьбу новой русской синологической школы, обладающей представителем, который сумел так начать свое печатное служение избранному делу»[143]D: \vk\shchu01\refer.htm - s146. В 1922 г. Ю.К. Щуцкий первым на Западе приступил к переводу обширного и очень сложного философского трактата даоса-алхимика Гэ Хуна «Бао-пу-цзы» (III-IV вв.). Ныне сохранился перевод гл. 1 памятника в рукописи его доклада «Исповедание Дао у Гэ Хуна» (1923) и пространные замечания о нем В.М. Алексеева.

Будучи еще студентом, в 1920 г. Ю.К. Щуцкий начал работать в Азиатском музее Академии наук, где прошел служебный путь от научного сотрудника 3-го разряда до ученого хранителя музея, а затем после реорганизации в 1930 г. музея в Институт востоковедения АН СССР стал ученым специалистом и с.1933 г. — ученым секретарем китайского кабинета института. В 1936-1937 гг. он сотрудничал в Государственном Эрмитаже. По рекомендации В.М. Алексеева в 1928 г. Ю.К. Щуцкий был командирован Академией наук в Японию для приобретения японских и китайских книг и ознакомления с научно-исследовательской деятельностью японских синологов. В Японии он пробыл четыре с половиной месяца, живя в Осаке при буддийском храме.

Ю.К. Щуцкий вел научно-педагогическую и преподавательскую деятельность. Сразу после окончания университета, осенью 1922 г., по рекомендации своего неизменного покровителя В.М. Алексеева он был зачислен научным сотрудником 2-го разряда на кафедру китайской филологии Научно-исследовательского института сравнительного изучения литератур и языков Запада и Востока имени А.Н.Веселовского при Петроградском университете. Там же в 1924 г. по представлении статьи «Основные проблемы в истории текста «Ле-цзы»», позднее напечатанной в «Записках Коллегии востоковедов при Азиатском музее АН СССР» (1928), и на основании более чем благожелательной докладной записки В.М. Алексеева Ю.К. Щуцкий прошел квалификационную комиссию, получив право на преподавание китаеведных дисциплин в вузах в качестве доцента. С этого времени он вел различные синологические курсы как теоретического, так и практического характера в Ленинградском университете, Ленинградском институте истории, философии и лингвистики, Ленинградском институте живых восточных языков (Ленинградском восточном институте имени А.С.Енукидзе). В соответствии со своей основной научной специализацией Ю.К. Щуцкий преподавал главным образом историю китайской философии и китайский язык.

Являясь прирожденным полиглотом и постоянно занимаясь соответствующим самообразованием, Ю.К. Щуцкий постепенно овладел практически всем спектром языков, связанных с китайской иероглификой, не говоря уж об основных европейских языках. К концу жизни ему был доступен весьма широкий лингвистический круг: китайский, японский, корейский, вьетнамский (аннамский), маньчжурский, бирманский, сиамский (таи), бенгальский (бенгали), хиндустани, санскрит, арабский, древнееврейский, немецкий, французский, английский, польский, голландский и латынь. Не получив возможность побывать в Китае, но в совершенстве зная пекинский диалект китайского языка, Ю.К. Щуцкий также овладел его гуанчжоуским (кантонским, или южнокитайским) диалектом. Впервые в отечественном востоковедении он ввел преподавание гуанчжоуского диалекта и вьетнамского языка, создав для последнего учебник (1934). Совместно с Б.А.Васильевым (1899-1946), другим выдающимся учеником В.М. Алексеева, он написал также в 1934 г. учебник китайского языка (байхуа). Ю.К. Щуцкий входил в состав временной комиссии по латинизации китайской письменности при Всесоюзном центральном комитете нового алфавита и постоянно участвовал в работе группы по изучению синтаксиса в Ленинградском научно-исследовательском институте языкознания. Наиболее значительным результатом его лингвистических изысканий стала статья «Следы стадиальности в китайской иероглифике» (1932).

11 февраля 1935 г. Ю.К. Щуцкий получил звание профессора. Сохранилось написанное для этого в октябре 1934 г. представление академика В.М. Алексеева («Записка о Ю.К. Щуцком»). В феврале 1935 г. В.М. Алексеев также составил публикуемую ниже «Записку о научных трудах и научной деятельности профессора-китаеведа Юлиана Константиновича Щуцкого», в которой предлагал увенчать его ученой степенью доктора востоковедных наук honoris causa. Это предложение не было реализовано, но зато 15 июня 1935 г. Ю.К. Щуцкий удостоился степени кандидата языкознания без защиты диссертации. 3 июня 1937 г. он в качестве докторской диссертации с блеском защитил законченную за два года до этого монографию «Китайская классическая «Книга перемен». Исследование, перевод текста и приложения», официальный отзыв на которую дал все тот же В.М. Алексеев. Эта глубокая и скрупулезная рецензия, представляющая самостоятельный научный интерес, является ценным дополнением к работе Ю.К. Щуцкого, поэтому мы сочли целесообразным включить ее в настоящее издание. Вторым официальным оппонентом был член-корреспондент (позднее — действительный член) АН СССР Н.И. Конрад, чья оценка данной работы также представлена ниже.

После защиты диссертации рукопись Ю.К Щуцкого поступила для публикации в Ленинградское отделение Издательства АН СССР, где ее редактором должен был стать работавший там тогда будущий академик Д.С.Лихачев. Однако 3 августа 1937 г. в пос. Питкелово Ленинградской области Ю.К. Щуцкий был арестован, а затем по печально знаменитой статье о контрреволюционной агитации и пропаганде (ст. 58, §10-11) осужден на «дальние лагеря и долгий срок без права переписки». В «оттепельной» справке о посмертном реабилитации последним в его жизни указан 1946 год, а в «Биобиблиографическом словаре советских востоковедов» — 1941 год[144]D: \vk\shchu01\refer.htm - s147. Однако за эвфемистическим изложением приговора скрывался расстрел в ночь с 17 на 18 февраля 1938 г.[145]D: \vk\shchu01\refer.htm - s148 Достаточным основанием для этой варварской акции послужили его пребывание в Японии (1928), контакты с японскими учеными и публикация научной статьи на китайском языке в японском журнале (1934), открытое признание себя антропософом и т.п. «преступления».

Рукопись монографии Ю.К. Щуцкого 28 ноября 1937 г. была возвращена из издательства в Институт востоковедения АН СССР (ныне — Санкт-Петербургский филиал Института востоковедения РАН) по запросу его ученого секретаря. В архиве института она, в отличие от основной части рукописного наследия трагически погибшего ученого, благополучно пролежала до конца 50-х годов. В 1960 г. после реабилитации автора и благодаря усилиям Н.И. Конрада, выступившего в качестве редактора монографии, она была опубликована, сразу получила высокую оценку научной общественности и заняла место одной из вершин отечественного китаеведения.

Уже через полгода после выхода в свет «Китайской классической «Книги перемен»» компетентный рецензент В.А.Рубин писал, что «без всякого преувеличения работу Ю.К. Щуцкого можно назвать подвигом и достижением культуры в самом широком смысле»[146]D: \vk\shchu01\refer.htm - s149. В другой рецензии, появившейся в 1963 г., Ф.С.Быков, отметив, что «до Ю.К. Щуцкого никто из европейцев не сделал и попытки приступить к решению столь исключительно сложной задачи», также признал его работу «настоящим научным подвигом»[147]D: \vk\shchu01\refer.htm - s150. По прошествии нескольких лет еще решительнее высказался В.Г.Буров, назвавший труд Ю.К. Щуцкого «фундаментальным исследованием, равного которому нет в европейской синологии»[148]D: \vk\shchu01\refer.htm - s151. В 1979 г. книга Ю.К. Щуцкого была переведена на английский язык и издана видными специалистами (в частности Г.Вильгельмом) сначала в США, а затем в Англии, что явилось свидетельством международного признания ее большой научной значимости. Это особенно впечатляет, поскольку речь идет о произведении, написанном почти за полвека до того. В рецензии на английский перевод, опубликованной одним из центральных востоковедных журналов Запада, работа Ю.К. Щуцкого была названа «экстраординарной», а сам автор — «проявившим замечательный аналитический талант»[149]D: \vk\shchu01\refer.htm - s152.

Среди дошедших до нас научных трудов Ю.К. Щуцкого Монографии о «Книге перемен» несомненно принадлежит первое и особое место. Вторым по значению следует признать цикл его работ о даосизме: «Исповедание Дао у Гэ Хуна», «Дао и Дэ в книгах Лао-цзы и Чжуан-цзы», «Даос в буддизме» (1927), «Основные проблемы в истории текста Ле-цзы» (1928), статья о Ду Гуан-тине (1934), рецензия на книгу Б.Бельпэра «Даосизм и Ли Бо» (1935). Известно также, что в 1928 и 1936 гг. соответственно Ю.К. Щуцкий составил иероглифические указатели к фундаментальным даосским трактатам «Юнь цзи ни цянь» («Семь ящиков облачной литературы», XI в.) и «Дао дэ цзин» («Канон пути и благодати», V-IV вв. до н.э.). Ценный вклад в знакомство русскоязычного читателя с китайской классической поэзией внес он своими прекрасными переводами.

Ю.К. Щуцкий был высокоодаренной личностью, наделенной как экстраординарными научными способностями, так и большим художественным талантом, прежде всего в области музыки, живописи и поэзии. Его научный облик с достаточной полнотой представлен в помещенных далее отзывах В.М. Алексеева и Н.И. Конрада. Но следует подчеркнуть, что и научные, и художественные искания Ю.К. Щуцкого определялись единой мировоззренческой установкой, которая хорошо выражена им самим в автобиографическом «Жизнеописании», сделанном в 1935 г. по просьбе В.М. Алексеева. Этот публикуемый ниже документ показывает, что хотя философские взгляды Ю.К. Щуцкого не лишены фантастичности, их очевидное достоинство — стремление к целостному гуманистическому знанию, включающему в себя высшие духовные достижения различных культур. При таком подходе исследование «Книги перемен» для Ю.К. Щуцкого составляло не только и даже не столько историко-культурную, сколько культуросозидательную и духовную задачу.

В начале рецензии В.М. Алексеева отмечено, какую стену непонимания и невежества пришлось пробить Ю.К. Щуцкому. Его научный и жизненный путь был не только усыпан многими терниями, но и украшен творческим общением с рядом выдающихся людей. Одним из первых среди них был В.М. Алексеев, всегда оказывавший своему лучшему ученику всяческую поддержку и неизменно отзывавшийся о нем в превосходных степенях, даже во времена, когда это можно было делать лишь косвенно, не называя имени[150]D: \vk\shchu01\refer.htm - s153. О замечательной интеллектуально-игровой атмосфере, царившей в кругу В.М. Алексеева — Малаке, т.е. Малой академии, и особенно контрастировавшей с начинавшимся тогда умственным одичанием, живо свидетельствуют воспоминания дочери академика, М.В.Баньковской, «Малак — литературные вечера востоковедов. 20-е годы». В Малаке Ю.К. Щуцкого называли разными шутливыми именами: фра Щуц, Юлиан-отступник, студент Чу (Чу — его китаизированная фамилия, под которой он издал статью о Ду Гуан-тине). М.В.Баньковская приводит следующий стихотворный портрет Ю.К. Щуцкого, принадлежащий перу В.М. Алексеева:

Он брит, щек шелк — мат.
Глаз мал — взгляд так остр...
Фра Щуц средь нас монстр:
Гэ Хун был им смят[151]D: \vk\shchu01\refer.htm - s154.

В тех же воспоминаниях воспроизведена еще одна, прозаическая пародия В.М. Алексеева (1928), в которой, используя свой стиль перевода новелл Пу Сун-лина, он создал, на наш взгляд, яркий образ Ю.К. Щуцкого. В юмористическом гротеске этой миниатюры его характерные черты и таланты (в музыке, каллиграфии, гравировальном искусстве и др.) выделены с графической резкостью, поэтому мы считаем уместным завершить ею краткие биографические сведения о Ю.К. Щуцком. В нижеследующем тексте определением «лысый» В.М. Алексеев намекает на самого себя. Хэшан — монах, цинь — музыкальный инструмент, ханьский — китайский, цилинь — благовещий единорог.