Билет 14. Франц Ка́фка (нем. Franz Kafka, 3 июля 1883, Прага, Австро-Венгрия — 3 июня 1924, Клостернойбург

Франц Ка́ фка (нем. Franz Kafka, 3 июля 1883, Прага, Австро-Венгрия — 3 июня 1924, Клостернойбург, Первая Австрийская Республика)

В качестве типичной работы, толкующей мифологизм Кафки можно сослаться на капитальную монографию Курта Вейнберга " Поэзия Кафки. Травестии мифа». Истолкование образа Одиссея в маленькой притче Кафки " Молчание сирен" в качестве символа западного еврейства, упорно проявляющего глухоту к мистическим голосам христианства, намекающим на возможность спасения. Беспочвенностью западного еврейства, слабостью его веры при наличии потребности в ней, амбивалентным отношением к обеим религиям Вейнберг пытается объяснить существенные черты и символы в романах Кафки. Именно поэтому, считает Вейнберг, творчество Кафки, поиски личной интерпретации всеобще-человеческого и космически трансцендентного пробуждают представление о граничной ситуации в " ничьей" стране, между жизнью и смертью, вызывают тему греха, распространяющегося даже на само художественное творчество.

Вейнберг сводит персонажи Кафки к гротесковым инкарнациям четырех архетипов: 1) божественных фигур, совершающих ошибки в творении, утомленных и жаждущих покоя, представляющих " сумерки богов" (чиновники в " Процессе" и " Замке", отец в " Превращении" и " Приговоре"); 2) ложных мессий-неудачников, безуспешно штурмующих небо, будучи спровоцированы мнимым зовом (землемер К. из " Замка", Грегор Замза из " Превращения"); 3) героев, формально привязанных к ветхозаветному закону и сопротивляющихся христианской перспективе " спасения" (Иозеф К. из " Процесса", Одиссей из " Молчания сирен" и др.) и 4) женских персонажей, символизирующих теологические добродетели (веру, надежду, любовь), душу героя, церковь и различные формы отношения к религии спасения. Все герои, по Вейнбергу, - " парцифаличны" (королю Анфортасу соответствуют Кламм и Титорелли), но по результатам своих действий могут быть уподоблены Сизифу (заметим в скобках, что первое уподобление героев Кафки Сизифу принадлежит Камю183). Неудачи кафковских героев Вейнберг понимает как лишение вечности и рая из-за того, что человек не оплатил плод с древа познания добра и зла и эгоистически укрылся за " закон". Наиболее христоподобным из героев Кафки Вейнберг считает Грегора Замзу; его трагедия якобы состоит в том, что " Христос" выходит к народу в дьявольском обличье, так как сатана - царь насекомых (!?), вследствие чего его мать укрепляется в иудаизме, теряется возможность спасти сестру (символ души и милосердия, церкви и новой веры), победу торжествует грозный отец. Весенняя прогулка отца, матери и сестры, совпадающая по времени со страстями христовыми (пасха), намекает, однако, по мнению Вейнберга, на возможность воскресения Христа-Замзы.

Как один из создателей модернистской прозы Кафка, безусловно, имеет некоторые черты, роднящие его с Джойсом. Это прежде всего разрыв с традицией реалистического социального романа XIX в., переход от социально-психологического аналитизма к " синтетическому" конструированию символической модели мира (в этом Джойс и Кафка противостоят не только роману XIX в., но и Прусту), перенос творческого интереса на вечные метафизические проблемы с выходом из конкретных пространственных и временных (исторических) границ. Так же как и Джойс в " Улиссе", Кафка в " Процессе", " Замке" и своих новеллах рисует ситуацию принципиально неразрешимой антиномии между личностью и обществом и соответствующий этой антиномии внутренний разлад в душе героя, представляющего всегда универсализованного " индивида". У Кафки непознаваемая сущность мира и человека выступает на феноменологическом уровне как фантастика абсурда. Все же в отличие от Джойса Кафка почти не прибегает к прямым мифологическим параллелям и не делает их инструментом организации повествования. Кафка - писатель глубоко интеллектуальный, но ведущим началом у него является художественная интуиция, и ему чужда рационалистическая экспериментаторская игра с традиционными мифами и их различными богословскими и философскими интерпретациями, со скрытыми цитатами, с ассоциациями дополнительных оттенков смысла и фонетических созвучий. Тем более он не делает древние мифы объектом художественного, а отчасти и " научного" анализа. Кафка, в сущности, не прибегает к поэтике мифологизирования, в том смысле как о ней до сих пор шла речь. Но фантастическое преображение обыденного мира в его произведениях само имеет черты некоего стихийного мифотворчества или чего-то аналогичного мифотворчеству. Романы Кафки ближе всего к тем немногим страницам " Улисса", на которых свободная игра воображения Джойса деформирует и демонизирует предметы, составляющие элементы современной житейской прозы (трамвай, мыло, коробку печенья и т. д.,)

Мифотворческий характер художественной фантазии Кафки проявляется в ее символичности (т. е. это не прямая аллегория - религиозная, философская, политическая или иная), в том, что конструирование сюжета у него является непосредственным и достаточно целеустремленным конструированием символической модели мира, которая и выражает общий смысл произведений Кафки. Конечно, в отличие от традиционной мифологии кафкианский сюжет не экранирован в мифическое прошлое, и его герои не являются предками, богами, демиургами и т. п., но сюжет все же изъят из " профанного", т. е. обыденного, исторического времени и пространства; сюжет и герои имеют универсальное значение, герой-эвримен моделирует человечество в целом, а в терминах сюжетных событий описывается и объясняется мир.

Именно в силу того что мифотворческая фантазия Кафки имеет в основном стихийный, интуитивный характер и не концептирует окружающий мир с помощью традиционных мифологических мотивов и образов, она более точно и адекватно выражает " модернистское" состояние сознания и состояние современного Кафке окружающего его " мира", в частности феномен отчуждения, нивелирование человеческой личности, экзистенциальное одиночество индивида в современном социуме и т. д. В этом смысле мифологизм Кафки, при всей его сложности, более откровенен и может помочь выявить истину поэтики мифологизирования XX в. в соотношении с подлинными древними мифами. Еще раз подчеркнем, что речь о мифотворчестве Кафки может идти лишь с известными ограничениями, в какой-то мере метафорически.

Фантастика " Процесса" и " Замка", представляющая на социальном уровне потрясающую ситуацию бесправия и одиночества индивида в буржуазном обществе и государстве, психологически соответствует подсознательному комплексу вины (причем решение о том, что первично - социальная действительность или подсознание, - остается двусмысленным), а на метафизическом уровне оборачивается символикой человеческой нравственной греховности и безнадежной, оторванности реального человеческого мира от высшего метафизического закона (потерянный рай) и непознаваемости самого " закона". Греховность Иозефа К. довольно очевидна: и во многом определяется как раз его адаптированностью в реальном социальном организме буржуазного общества с его социальным лицемерием и правовым формализмом (на случайна и его служба в банке, где он сам максимально, втянут в бюрократическую иерархию, не случайна его вечная забота о внешнем декоруме). Эта адаптированность поддерживает его самодовольную рассудочность, прикрывающую равнодушие к людям, эгоизм, эротическую распущенность и т. д.

В рассказе Ф. Кафки «Превращение» также можно проследить

реализацию нескольких мифологических кодов. Во-первых, это античный

код, в данном случае мифы о метаморфозах: можно проследить параллели

между превращением Грегора Замзы и мифом об Арахне и объяснить

данное изменение наказанием свыше (на что также указывает название

цикла – «Кары»). Во-вторых, ветхозаветный код, где отец выступает в

роли карающего Бога, и сын, страдающий от его деспотии, пытается

преодолеть его влияние, а также новозаветный код, где Грегор выступает

в роли Иисуса, с которым его роднят смирение, просветление, нежелание

удручать семью и, как следствие, добровольная смерть. у Кафки нарушается естественный круговорот

жизни, нет мифологемы смерти ради воскресения: в случае Грегора

воскресение не происходит, так как смысла в его жертве не было. В-

третьих, в рассказе можно увидеть мотивы тотемной мифологии, и тогда

превращение героя приобретает положительный смысл, означает его

возможное единение с природой, становление тотемом-символом рода,

однако полного слияния не происходит, Грегор терпит поражение в

стремлении обрести единство с семьей. Тем не менее, хотя Кафка и

использует традиционные мифологические сюжеты и образы, они

деформируются и комбинируются спонтанно и стихийно, не вызывая

прямых ассоциаций с первоисточниками.