Великая тень

— Стань тем, кто ты есть, освободись от опекунства традиционного аппарата навыков, норм, ценностей, воспринимай их как бремя и личную несвободу, пробуди личную волю, научись говорить «нет» всему общеобязательному и общезначимому и уже постольку не-индивидуальному. Таково мое тебе пожелание, — бутылка наклоняется, вино тонкой струйкой льется на живот, сбегает к груди, к ногам, омывает, отмывает, дезинфицирует.
— Это не просто. Просто — сойти с орбиты вообще и устремится в бездну, прочь от тепла и света.
Великая тень проводит пальцем от шеи до лона. Семя смешалось с вином.
— Помнишь, как назвала меня?
— Порнограф от философии. Твои книги — жесткое порно любомудрия.
— Будьте беспощадны к идеям, но не к людям — ностелям идей. Вот чему я всегда следовал.
— Ты вторгся в их царство благоденствия дикой ордой скептицизма и презрения, грабил, насиловал, убивал… Нет самого жуткого преступления, которое бы ты не совершил в платоновском царстве чистых идей.
— Старик знает толк в философии, — великая тень осторожно убирает листок капусты. — Мне нравится сидеть с ним за кружкой пива в тихой таверне у дороги. В конце концов, это он, царственная особа, проложил границу между мирами. Разделяй и властвуй. С тех пор каждому позволено основать свое крохотное княжество в идеальном мире, превращая могучую империю Абсолюта в лоскутное одеяло терпимости и равнодушия.
— Что же тут плохого? Век толерантности — никого не казнят, не сжигают за убеждения, всем глубоко наплевать — вертится Земля или покоится в центре вселенной, ведь старик Альберт скзал — все в мире относительно, аминь…
— Именно поэтому торгуешь собственным телом? Забрасываешь лаг наготы и распущенности в мутную воду современности, пытаясь вымерить фарватер, что приведет в спокойную бухту мудрости? Помнишь, как было сказано о том, что мы не какие-нибудь мыслящие лягушки, не объективирующие и регистрирующие аппараты с холодно расставленными потрохами? Мы должны непрестанно рождать наши мысли из нашей боли и по-матерински придавать им все, что в нас есть: кровь, сердце, огонь, веселость, страсть, муку, совесть, судьбу, рок.
— Ты — Дон-Жуан морали, — прижимаю его теплую ладонь, — Твоя страсть и заинтересованость в вопросах морали может посоперничать с самой клинической эротоманией. Отдаваться мужчине, отдаваться женщине, отдаваться идеям… Кто в наше развратное время отважится на нерасторжимое и верное супружество с одной единственной идеей?
— Да, я был лишен внимания женщин… вернее, я не искал его… может, только Лу… или Козима… Но ты права, в отношении идей я был несдержан, я действовал как опытный обольститель, совращая и растлевая невинность, религиозное ханжество, аристократическое высокомерие… Не было мысли, котораую бы мне не удавлаось в нескольких строках афоризма раздеть донага, обесчестить и выставить на общее презрение. Мы прелюбодействовали в самых святых местах цивилизованной морали.
— Вот видишь, кто-то философствует молотом, а кто-то — вагиной. Это стало открытием. Так потрясает невинную девочку знание о том, для чего предназначено отверстие у нее между ног. Захватывающее чтение, затрепанные томики «Философского наследия», возбуждение… да, откровенное животное возбуждение и первый настоящий оргазм: «Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?» Бессонная обычная ночь, нагота, книга, возбуждение, одновременная мастурбация мысли и клитора… Ты растлил не только идеи, Дионис. До сих пор после лекций о тебе приходится менять подмокшие трусики.
— Значит этим познавали меня…
— Да…
— Исток, начало человеческой жизни…
— Нет. Обман, фальшь. Ловушка для простаков. Вход в черную дыру, ничего не дающую взамен, лишь поглощающую то, что могло бы стать жизнью.
— Природа расточительна. То, что бережет, ищет оправдание и цель — к жизни не относится. Не будь скупа. Не думай о цене. То что имеет цену, не имеет ценности.
— Делай что хочешь?
— Но прежде надо мочь хотеть.
Еще один бокал вина льется на лоно:
— Бойся завистников и ненавистников. Прячься, чтобы не распластали твою душу; прыгай на ходулях, чтобы не заметили твоих длинных ног; показывай всем лишь зиму и лед на твоих вершинах, и не показывай, что гора твоя окружена всеми солнечными поясами. Будь сострадательна к состраданию этих завистников и ненавистников.
— Трудно. Тяжело. Одиночество угнетает. Порой сил хватает лишь на то, чтобы не залезть в ванну и не распороть запястья бритвой.
— Счастлива ли ты?
— Если да, то таким счастьем, которое тяжело и не похоже на подвижную волну, которое гнетет и не отстает, прилипнув, точно расплавленная смола.
— Ну что ж, каждому, кто обдумывает трудные вещи, случается нечаянно наступить на человека в самом себе.
— Порой хочется сойти с ума… впасть в безумие обыденной, размеренной жизни… нарисовать очаг на старом холсте, спрятав за ним дверь в покои души.
— Следует освободиться от морали, чтобы морально жить.
— А что-то более сильнодействующего, кроме слов, в твоем арсенале нет?
— Ты имеешь в виду кровь?
— Даже кровь уже ничего не перевернет в душе… Слишком много ее пролили с того полудня. Вспомни Лютера — мир обязан своим творением забывчивости бога, ведь если бы бог вспомнил об атомной бомбе, он никогда не сотворил бы мир.
— Старик погорячился.