Автор: Джоди Пикулт

Глава 1

Как все начиналось

Однажды в далекой стране жил был смелый король и прекрасная королева, которые любили друг друга так сильно, что люди, к которым они выходили, бросали все свои дела, только чтобы посмотреть на них.
Крестьянки, которые ругались со своими мужьями, сразу забывали причину ссоры, парнишки, которые были готовы дернуть девчонок за косу, пытались вместо этого их поцеловать; художник плакал, потому что ничего из того, что он нарисовал, не могло сравниться с красотой чистой любви короля и королевы.
Это значит, что в тот день, когда король и королева узнали, что королева беременна, над королевством раскинулась радуга, такая прекрасная и большая, какую никто никогда не видел. Казалось, что даже небо показывает свою радость.
Но все же не все разделяли радость короля и королевы. В норе на краю королевства жил мужчина, который отрекся от любви.
Обжегшийся, ребенок боится огня. В доисторические времена Раскуллио надеялся, что и для него найдется сказка где он сможет найти свое счастье с девушкой, которая не будет замечать шрамы на его лице, и его искривленные конечности, и будет относиться к нему с добром тогда, когда его презирал весь мир.
Снова и снова он переживал в душе тот день, когда его школьные приятели грубо толкнули его в грязь и протянутую стройную белую руку, готовую ему помочь.
Как он цеплялся за нее, этот ангел, как якорь спасения!
Дни и ночи он проводил за тем, чтобы сочинять стихотворения в ее честь и рисовать ее портреты, которые не шли, не в какое сравнение с ее красотой.
И он просто ждал правильного момента, чтобы признаться ей в своей любви. Но тогда он нашел ее в объятиях другого мужчины, каким он никогда не смог бы стать: высоким, сильным, высокопоставленным.
Затем Раскулио погрузился в еще более мрачное бытие, и еще больше закопался в ненависти. Картины его возлюбленной стали хитроумным средство для мести тому мужчине, который разрушил его жизнь: Король Морис.
Однажды ночью перед воротами королевства послышалось рычание, какого еще никто никогда не слышал; Земля содрогнулась, и огненный шар упал с неба, и загорелись соломенные крыши домов в деревне.
Когда король Морис и королева Морин бежали из королевства, они увидели огромное черное чудовище с горящими красными глазами и распростертыми крыльями, огромными как парус. Оно неистовствовало в ночном небе, дышало серой и извергало пламя. Раскуллио нарисовал дракона на магическом холсте, и демон ожил.
Король посмотрел на объятое ужасом лицо своей жены, но она согнулась от боли и опустилась на колени. — Ребенок, — прошептала она. — ребенок идет.
Разрываясь между чувством любви и чувством долга, король не знал, как должен поступить. Он поцеловал возлюбленную супругу и оставил ее со служанкой, пообещав вернуться к тому времени, когда на свет появится их сын.
Взмахнув мечом он поскакал, полный решимости и гнева, в сопровождении сотни рыцарей в блестящих доспехах по разводному мосту.
Но победить дракона не такая простая затея. Когда он увидел, как его верные подданные падали с коней и были разорваны на части огнедышащим чудовищем, Король Морис понял, что он должен взять все в свои руки.
Он схватил меч павшего рыцаря в левую руку, а свой сжал в правой руке, и начал сражаться с драконом.
Пока ночная тьма сгущалась, а под стенами замка бушевала битва, в муках Королева родила сына.
Согласно королевскому обычаю собрались все феи королевства, чтобы преподнести новорожденному свои дары. В сияющем свете кружили они над кроватью Королевы, которая, казалось, сходила с ума от боли и заботе о своем Муже.
Первая фея выпустила над кроватью облако светящегося тумана, такого яркого, что Королеве пришлось прикрыть глаза.
— Я дарю этому ребенку мудрость, — проговорила фея.
Вторая фея выпустила теплый луч, который окутал Королеву на ее ложе.
— Я дарю этому ребенку верность, — проговорила фея.
Третья фея хотела одарить малыша мужеством, потому что каждый королевский отпрыск нуждается в порядочной порции храбрости. Но только хотела она выпустить свой дар, как неожиданно Королева Морин села на кровати, и распахнула глаза от ужаса, ибо увидела она своего мужа на поле брани, в разъяренной пасти Дракона.
— Пожалуйста, — прокричала она. — Спасите его!
Феи в смятении смотрели друг на друга. Ребенок тихо лежал на подушках и не двигался. Уже много раз присутствовали феи при рождении детей, которым не суждено было сделать свой первый вдох.
Третья фея решила не дарить новорожденному задуманное раньше Мужество.
— Я дарю ему жизнь, — проговорила она, и слово это как желтый вихрь вылетело из ее губ и приземлилось на ладони. Поцеловав младенца, вложила она этот вихрь в рот ребенка.
В Королевстве есть легенда, будто принц Оливер в тот самый момент, когда Король Морис стонал в смертельной агонии, сделал свой первый крик.

* * *

Не так уж просто расти без отца. За шестнадцать лет своей жизни принцу Оливеру никогда не позволяли быть ребенком. Вместо того, чтобы играть в салочки, должен был, он выучить семнадцать языков. А вместо сказок на ночь, зубрил он наизусть книгу законов Королевства.
Оливер любил свою мать, но как бы он ни старался, ему не удавалось стать тем, кем ей бы хотелось. Иногда он слышал, как она говорила с кем— то в своих палатах, но когда он входил — она всегда была одна. Тогда она смотрела на его черные волосы и голубые глаза и замечала, как он вырос и как стал похож на своего отца, слезы наворачивались на ее глаза. Насколько он мог судить, между ним и его героически погибшим отцом было одно существенное различие: мужество. Чтобы сделать свою мать счастливой, всю свою юность пытался Оливер преуспеть во всем остальном.
Каждое утро проводил он суд, где крестьяне могли разрешить свои споры. Благодаря изобретенной им системе севооборота, кладовые королевства были полны даже в самые суровые холода.
Вместе с Орвилем, волшебником королевства, разработал он жаропрочную броню на случай, если вновь придется сразиться с Драконом (и это, несмотря на то, что он чуть чувств не лишился от страха, когда во время испытаний брони ему пришлось проходить сквозь костер). В шестнадцать лет он был в лучшем возрасте, чтобы занять трон, но ни его мать, ни его поданные не торопились. И как он мог их в этом обвинять: Король должен защищать свои владения. А Оливер вовсе не торопился вступить в битву.
Он знал, конечно, в чем была причина. Его собственный отец погиб с мечом в руке, а Оливер предпочел бы остаться в живых, и в этом меч был скорей помехой. Все было бы совсем по другому, если бы отец был жив и учил его фехтованию.
Но его мать не позволяла ему даже взять в руки кухонный нож. Единственное воспоминание Оливера о хоть каком— либо применении физической силы было, когда он, в возрасте десяти лет, вместе с его другом Фиггинсом, сыном придворного пекаря, боролись против пиратов и драконов. Но затем Фиггинс внезапно исчез.
В тайне Оливер предполагал, что он даже не смог сделать вид, как будто он борется.
После этого у Оливера был еще один друг, бродяжничая собака, которая появлялась во второй половине дня каждый день, после того как Фиггинс исчез.
Фрамп, так звали собаку, был действительно отличным попутчиком, но не мог научить Оливера фехтовать. Так и вырос Оливер с огромной тайной: В глубине души она даже радовался тому, что никогда не ездил верхом на битву или не соревновался в турнире, а так же не вступал ни с кем в сражение... потому что всегда ужасно этого боялся где— то глубоко внутри.
Тем не менее, эту тайну можно было сохранить только до тех пор, пока господствовал мир. Факт того, что дракон, который убил его отца, укрылся за горами и не давал о себе знать уже шестнадцать лет, не обозначал, что он никогда не вернется назад. И если бы это произошло, не помогли бы ни законы, ни языки, которыми Оливер владел, если только он не смог бы сделать их острыми как лезвие клинка.
Однажды, когда день Суда подходил к концу, Фрамп начал лаять. Оливер заметил в противоположном конце зала одинокую фигуру, с ног до головы укутанную в черные одежды. Мужчина упал на колени перед троном Оливера. — Ваше величество, — попросил он, — спасите ее.
— Кого я должен спасти? — хотел знать Оливер.
Фрамп, который был знатоком хороших людей, оскалился и зарычал. — Место, мальчик, — пробормотал Оливер и протянул руку мужчине, чтобы помочь встать. На мгновение мужчина замешкался, а затем схватился за нее как утопающий. — Какая скорбь гложет вас, добрый человек? — спросил Оливер.
— Моя дочь и я живем в королевстве за много миль отсюда. Ее похитили, — прошептал он. — И мне нужен кто— то, кто может ее спасти.
Еще никто не обращался к Оливеру с такой просьбой. Обычно речь шла о том, что сосед украл курицу или что овощи на юге страны растут хуже, чем на севере.
Перед его внутренним взором предстала картина, как он выезжает на лошади в полном военном облачении, чтобы спасти благородную девушку, и сразу же подумал о том, что будет вынужден сдаться. Мужчина не мог знать, что из всех принцев в мире он выбрал самого большого труса.
— Определенно есть другие принцы, которые лучше подходят на эту роль, — предположил Оливер. — Я же совершенно не опытен в этом.
— У первого принца, которого я спросил, нет времени, так как в его королевстве господствует гражданская война. Второй сбежал в путешествие, чтобы забрать невесту. Вы — единственный, который согласился меня выслушать.
Мысли Оливера перепутались. Плохо уже то, что он сам знал о своей нерешительности, но что, если слух о его трусости долетит до границ королевства и просочится наружу? Что, если мужчина на своей родине расскажет кому— нибудь, что принц Оливер не готов бороться с простудой... а что уж говорить о врагах?
Мужчина неправильно истолковал молчание Оливера как промедление и вытащил маленький овальный портрет из кармана накидки. — Это — Серафима, — сказал он.
Оливер в жизни не видел такой обворожительной девушки. Ее светлые волосы сияли серебром, ее глаза отливали фиолетовым цветом королевских одежд. Ее кожа светилась подобно луне, на щеках и губах был легкий румянец.
Оливер и Серафима. Серафима и Оливер. Звучит, вроде, неплохо.
— Я найду ее, — пообещал Оливер.
Фрамп посмотрел на него и заскулил.
— Беспокоиться будем потом, — прошептал Оливер в ответ.
От благодарности мужчина упал навзничь, и на секунду пола его плаща распахнулась, и Оливер увидел искаженное шрамами лицо, и Фрамп вновь залаял. В то время как отец девушки верноподнически пятился, Оливер тяжело опустился на трон, положил голову на руки и спросил себя, во что, во имя всего святого, он только что ввязался.
— Ни в коем случае, — провозгласила королева Морин. — Оливер, мир там снаружи опасен.
— Мир здесь внутри такой же, — заявил Оливер. — Я могу упасть с лестницы. Я могу отравиться за ужином.
Глаза королевы наполнились слезами.
— Оливер, это не штука. Ты можешь погибнуть.
— Я не отец.
Как только он произнес это, тут же пожалел о сказанном. Его мать опустила голову и вытерла слезы. — Я сделала все, чтобы тебя защитить, — причитала она. — И теперь ты хочешь подвергнуть себя опасности ради девушки, которую ты даже не знаешь?
— А что если нам предначертано познакомиться? — спросил Оливер. — Может, я полюблю ее, как ты полюбила отца? Разве любовь не стоит риска?
Королева подняла голову и посмотрела на сына.
— Я должна тебе кое— что рассказать, — ответила она.
В течение следующего часа, Оливер сидел не шелохнувшись и слушал, как его мать рассказывала о юноше по имени Рапскулио и о злом человеке, которым он стал, о драконе и феях, о дарах, которые были даны ему при рождении, и о том даре, что он не получил.
— Долгие годы я переживала, что Раскуллио однажды вернется, — призналась она. — Что он заберет у меня последнее доказательство любви твоего отца.
— Доказательство?
— Да, Оливер, доказательство, — объяснила королева. — Тебя.
Оливер покачал головой. — Это никак не связано с Раскуллио. Речь идет о девушке по
имени Серафима.
Королева Морин взяла сына за руку.
— Обещай, что ты не будешь бороться. Ни против кого— либо, ни против чего— либо.
— Даже, если бы и хотел, я, скорее всего, даже не знаю, как это делать, — усмехнувшись, Оливер покачал головой. — У меня, вообще— то, даже нет никакого плана действий.
— Оливер, у тебя много других талантов. Если это и сможет кто— то сделать, так это ты.
Его мать встала и сняла кожаную ленту, которую носила вокруг шеи.
— Но, в любом случае, ты должен взять это с собой.
Из корсета ее платья она вытащила маленький стеклянный шарик, который висел на подвесках ее ожерелья, и протянула его Оливеру.
— Это — компас, — сказал он.
Королева Морин кивнула. — Он принадлежал твоему отцу, — объяснила она. — А он получил его от меня. Компас передается в моей семье от поколения к поколению, — она посмотрела на своего сына. — Он не показывает путь на север, а указывает путь домой. Твой отец называл его талисманом.
Оливер подумал о своем смелом, отважном отце, как он едет верхом на коне с этой лентой вокруг шеи, чтобы сражаться с драконом. Да, компас привел его домой, но не живым. Он тяжело сглотнул и задался вопросом, как, ради всех благ, он должен спасти эту девушку, если у него даже нет меча. — Папа определенно никогда ничего не боялся, — наконец, тихо произнес он.
— " Испытывать страх, значит иметь что— то, к чему стоит возвращаться" — одно из любимых высказываний твоего отца, — объяснила ему мать. — И он всегда говорил мне, что беспрерывно боялся.
Оливер поцеловал ее в щеку и надел ленту с компасом через голову. Когда он выходил из Большого Зала через дверь, то поймал, себя на мысли, что его жизнь очень— очень скоро станет гораздо сложнее.

Глава 2

Оливер.

Итак, только вы знаете, если говорят " Это было однажды...", то это — ложь.
Это произошло не один раз. И даже не два. Это происходило сотни раз, снова и снова, каждый раз, если кто— то раскрывал эту пыльную, старую книгу.
— Оливер, — говорит мой лучший друг. — Шах.
Я смотрю на шахматную доску, которая на самом деле не настоящая шахматная доска. Это только песок вечного морского берега, расчерченный на квадраты, а также несколько фей, который такие милые, что выполняют роль пешек, ферзей и королевы в игре.
Так как в этой сказке не упоминается шахматная доска, мы должны довольствоваться этим, и затем, конечно, мы должны стереть все следы, иначе кто— нибудь может прийти к мысли, что за этой историей спрятано что— то большее, чем он прочитал.

Я не знаю, когда я впервые заметил, что жизнь, которую я знаю, нереальна. Что роль, которую я играю снова и снова, является как раз именно только ролью.
И, что самое необходимое для спектакля, так это огромное, круглое лицо, которое каждый раз к началу истории закрывает наше небо. То, что стоит на страницах этой книги, не всегда соответствует действительности.
Если мы не заняты игрою роли, мы можем в принципе заниматься все, чем хотим. Это действительно довольно сложно. Я — принц Оливер, но одновременно с этим не принц Оливер.
Если книгу закрывают, я могу прекратить делать вид, как будто заинтересован в Серафиме или сражаюсь с драконом, а вместо этого околачиваюсь с Фрампом или наслаждаюсь одним из напитков, которые королева Морин так охотно смешивает на кухне.
Или могу попрыгать в море с пиратами, которые очень даже приятные ребята. Другими словами, по ту сторону жизни, которую мы играем, когда читатель открывает книгу, у каждого из нас другая жизнь. Всем остальным достаточно знать об этом.
Им не составляет труда играть свою роль снова и снова, а после того как читатели исчезают, быть пойманными за кулисами. Но я всегда думал об этом.
Все же это становится очевидным, если есть жизни вне этой истории, она связана с читателями, лица которых парят над нами. И они не пойманы между крышками переплета. Итак, где же они находятся? И чем они заняты, если книга закрыта?
Однажды очень маленький читатель, бросил книгу, она раскрылась и осталась так лежать на странице, на которой есть только моя роль. Таким образом, я смог смотреть на другой мир целый час.
Эти гиганты складывали куски древесины с буквами друг на друга и строили из них огромные здания. Они закапывали руки в глубоком ящике с точно таким же песком, как у нас на вечном морском берегу.
Они стояли перед мольбертом как Раскуллио, но эти художники имели своеобразный стиль: они опускали руки в краске и наносили цветные завитки на бумагу. Наконец, одно из существ, такого же возраста, как и королева Морин, склонилось, нахмурившись над книгой, и сказало:
— Дети! Так не обращаются с книгами, — а затем закрыло меня.
Когда я рассказал другим, что я видел, они только пожали плечами. Королева Морин предположила, что я должен поговорить с Орвиллем по— поводу моих странных мыслей и попросить у него напиток для сна. Фрамп, мой лучший друг, всегда, в сказке или за ее пределами, верил мне.
— И в чем же разница, Оливер? — спросил он. — Зачем растрачивать время и энергию на недостижимые места или личностей, которых никогда не будет, подумай? — я сразу пожалел, что завел речь об этом.
Фрамп не всегда был собакой, в истории Раскуллио превратил его в обычную собаку. Так как это упоминается только в начале, он появляется в тексте исключительно как собака, и поэтому он остается ей, когда мы покидаем сцену.
Фрамп съедает мою королеву.
— Шах и Мат, — торжествует он.
— Почему ты всегда выигрываешь? — вздыхаю я.
— Почему что ты всегда позволяешь мне выиграть? — спрашивает Фрамп и чешет за ухом. — Чертовы блохи.
Если мы работаем, Фрамп не разговаривает, так как только лает. Он бегает за мной как, ну да, маленькая, верная собачонка. Увидели бы его на сцене, никогда не подумали бы, что он командует нашей реальной жизнью.
— Мне кажется на сорок седьмой странице я видел слезу, — замечаю я мимоходом настолько, насколько возможно, хотя, с тех пор как заметил ее, я горю желанием вернуться туда и узнать об этом больше. — Хочешь пойти со мной и посмотреть?
— Оливер, ты серьезно. Не снова, — Фрамп закатывает глаза. — Ты как цирковая лошадь, у которой только один фокус.
— Мне кто— то звал? — рысью подбегает Сокс.
Он — мой верный конь и, кроме того, ярчайший пример того, что внешний вид обманчив.
На страницах нашего мира он сопит и стучит копытом как гордый жеребец, но когда книга захлопывается, он превращается в комок нервов с самоуверенностью комара.
Я улыбаюсь ему, так как иначе он подумает, что я злюсь на него. Он очень чувствителен.
— Нет, никто...
— Но я определенно четко слышал слово лошадь...
— Это был просто оборот речи, — замечает Фрамп.
— Но так как я уже здесь, скажите честно, — просит нас Сокс и поворачивается боком. — С этим седлом мой зад выглядит очень жирным, или?
— Нет, — спешу я уверить его, в то время как Фрамп быстро качает головой.
— Ты состоишь из одних мускулов, — говорит Фрамп. — Я как раз хотел тебя спросить, занимаешься ли ты спортом.
— Вы говорите это для того, чтобы я чувствовал себя лучше, — пыхтит Сокс. — Я же знал, что во время завтрака должен был отказаться от последней морковки.
— Сокс, ты выглядишь отлично, — настаиваю я. — Правда, — но он все же трясет гривой и обиженно уходит рысью на другой конец морского берега.
Фрамп переворачивается на спину. — Если я еще раз услышу стоны этой старой клячи...
— Именно об этом я и говорю, — перебиваю я.
— Что, если бы ты не должен был бы? Что, если ты везде, если ты мог бы быть любым, кем ты хочешь?
Мне снится иногда сон. Он немного сумасшедший, но в этом сне я бегу по улице, которую никогда не видел, в деревне, которая мне не знакома.
Девушка бежит ко мне на встречу из— за всех сил, темные волосы развиваются как знамя, и из— за чистой поспешности она врезается в меня. Когда я протягиваю к ней руку, чтобы помочь, чувствую, как между нами пробегает искра.
Ее глаза цвета меда, и я не могу отвести от них взгляд. " Наконец— то", — говорю я, и когда целую ее, она на вкус как мята и зима, и вообще это не так как с Серафимой.
— Да, действительно, — прерывает меня Фрамп. — Как велики шансы получить профессию таксы?
— Ты — собака, потому что так стоит в книге, — возражаю я. — А если бы ты мог это изменить?
Он смеется. — Изменения. Историю меняют. Совершенно ясно, он был хорошим, Олли. Где ты принимаешь участие, почему бы тебе не превратить море в виноградный сок и сделать так, чтобы морские нимфы могли летать?
Возможно, он прав и все зависит только от меня. Все другие в этой книге, кажется, совершенно не ломали голову над тем, что они — часть сказки; то, что они прокляты, и должны делать одно, и тоже снова и снова, и говорить как в пьесе, которую уже вечность ставят в программу.
Вероятно, они верят, что люди в другом мире живот такой же жизнью как мы. Я же с трудом могу представить себе, что читатель встает в определенное время по утрам, ест один и тот же завтра, часы на пролет сидит на стуле и ведет одни и те же разговоры с родителями, идет в постель и снова встает, только для того чтобы все началось с самого начала.
Я считаю более вероятным, что они ведут невероятно замечательную жизнь, и под невероятно замечательно я имею в виду, что они сами принимают решения. Я все время задаюсь вопросом, каково это: Если бы книгу открыли, и я попросил бы королеву позволить, чтобы меня вытащили.

Если бы волшебницы не заманили меня в засаду, и я не должен был бы драться со злодеем. Если бы я влюбился бы в девочку с медовыми глазами. Если бы я встретил кого— то, кого не знаю, и кто не знает меня.
Я действительно не разборчив. Для меня не составило бы труда вместо принца быть мясником. Или плавать через океан, чтобы меня встречали как легендарного атлета. Или поспорить с кем— нибудь, кто перейдет мне дорогу.
Я бы лучше делал что угодно чем то, что я делаю уже на протяжение целой вечности. Возможно, я просто должен верить, что на свете есть что— то большее, чем на страницах этой книги. Или я, вероятно, я просто хочу непременно верить.

Я бросаю взгляд на других. Если книга закрыта, открываются настоящие характеры. Один из троллей разучивает мелодию на своей флейте, которую он вырезал из куска бамбука.
Волшебницы разгадывают кроссворд, который для них выдумал капитан Краббе, но они постоянно жульничают и советуются с хрустальным, магическим шаром. А Серафима...
Она посылает мне воздушный поцелуй, и я заставляю себя улыбнуться.
Я считаю ее симпатичной, со своими серебристыми волосами и глазами, которые такие синие как фиалки, которые растут на лугу перед замком.
Но ее IQ оставляет желать лучшего. Например, она на самом деле верит, что я испытываю к ней серьезные чувства, только потому, что я снова и снова спасаю ее. При этом я просто делаю свою работу. Я хочу быть честным, поцеловать девушку — не такая уж и сложная работа.
Но через некоторое время это превращается в рутину. Я определенно не люблю Серафиму, но эта маленькая деталь, кажется, ускользает от нее. Поэтому я всегда испытываю угрызения совести, если целую ее, потому что знаю, чтобы она хочет от меня большего, чем я готов ей дать, когда книга будет закрыта.
Фрамп жалобно воет рядом со мной. Это вторая причина, почему я чувствую себя таким виноватым, если целую Серафиму. Он мечтает о ней, так долго как себя помню, и это делает все еще ужаснее. Каково это для него день за днем наблюдать, как я делаю так, как будто влюблен в девушку, которая ему нравится?
— Мне очень жаль, дружище! — говорю я ему. — Я хотел бы, чтобы она знала, что это просто шоу.
— Не твоя вина, — отвечает он кратко. — Ты только исполняешь свой долг.
Он как будто совершил вызов, яркий свет внезапно вторгается внутрь и наше небо раскалывает щель.
— Внимание! — лихорадочно шумит Фрамп.
— Все по местам! — затем он шумит, чтобы помочь троллям разобрать мост, чтобы они затем могли его восстановить.
Я хватаю накидку и кинжал. Волшебницы, которые были нашими шахматными фигурами, поднимаются в воздух как искры и пишут в воздухе слова " ДО СКОРОГО", прежде чем исчезнуть в лесу, оставив светлый след за собой.
— Да, и спасибо еще раз! — говорю я вежливо и быстро отправляюсь к замку, где начинается моя первая сцена.
Что бы произошло, спрашиваю я себя, если бы я опоздал? Если бы я помедлил или остановился у ворот замка, чтобы понюхать куст сирени, так что не был бы нас своем месте к открытию книги? Осталась бы она тогда не открытой? Или история началась бы без меня?
Для проверки я иду медленнее, давая себе время.
Но в одно мгновение я тянусь вперед за камзол как магнитом через книгу. Страницы шелестят, когда я прыгаю с одной на другую, и, бросив удивленный взгляд вниз, я понимаю, что мои ноги двигаются как в центрифуге.
Я слышу Сокса, который ржет в королевских конюшнях, плескания нимф, которые снова ныряют в море, и, внезапно, я стою на предназначенном месте, перед королевским троном в Большом Зале.
— Пришло время, — бормочет Трамп. Мгновение и вокруг нас становится светло, и вместо того, чтобы отвернуться, как обычно, я направляю взгляд наверх.
Я могу разглядеть лицо читательницы, по краям немного нечеткое, так похоже на солнце на морском дне. И также, как при взгляде на солнце я словно загипнотизирован.
— Оливер, — шипит Фрамп. — Сконцентрируйся!
Итак, я отворачиваюсь от этих глаз, цвета меда, от этого рта, губы которого слегка приоткрыты, как будто она произносила мое имя. Я отворачиваюсь и говорю в сотый миллион раз первую строчку моего текста.
— Кого я должен спасти?
Строки, которые я говорю, написал не я, а получил их однажды, уже и не помню, когда это произошло. Мой рот формирует слова, тем не менее, их звук возникает в голове читателей, не в моем горле.
Подобным образом происходят и все движения, которые мы совершаем во время игры, что— то вроде фантазии другой личности. Это похоже на то, как будто действия и звуки с нашей крохотной сцены переносятся далеко в мысли читателя.
Думаю, я никогда не узнавал об этом, а просто всегда знал, также как я знаю, что цвет травы зеленый.
Я предоставляю возможность Расскулио рассказать мне, что он дворянин из далекой страны, любимая дочь которого была похищена. Из— за того уже так много раз слышал этот монолог, я иногда бормочу кое что себе под нос. Конечно, у него нет никакой дочери в этой истории.
Он просто устраивает мне засаду. Но я еще не могу знать об этом, даже если сыграл эту сцену бесчисленное количество раз. В то время как он рассказывает мне старую песню о других принцах, которые не хотят спасать Серафиму, мои мысли возвращаются к девочке, которая читает нашу историю.
Я уже видел ее однажды. Она не похожа на наших обычных читателей, которые обычно — женщины в возрасте как королева Морин, либо дети, которых еще впечатляют истории с принцессами в опасности.
Но эта читательница выглядит так, как будто мы ровесники. Но такого же просто не может быть. Она же определенно знает, как и я, что сказки, просто выдуманные истории.
Что в настоящем мире нет счастливого конца.
Фрам семенит по черно— белому мраморному полу, и когда он останавливается рядом со мной, начинает дико вилять хвостом.
Внезапно я слышу голос, вдалеке, как сквозь туннель, но все равно ясно и отчетливо.
— Делайла, я тебе уже в третий раз повторяю... мы опоздаем!
Время от времени такое происходит, когда я слышу читателя. Обычно они не читают вслух, но иногда беседуют, пока книга открыта. Так как я хороший слушатель, я много выучил из этого.
" Рассадник блох*" — очевидно выражение, чтобы сказать спокойной ночи, а также так говорят про помещение, в котором и день со днем не сыщешь ни одну блоху.
(* так говорят про плохую, грязную постель)
И я знаю о вещах из другого мира, которых нет у нас: телевизор (его родители не любят, так как книги); Хеппи Мил (очевидно, не все трапезы бывают счастливыми); и принимать душ (это делают, перед тем как пойти в душ и полностью промокают от этого)
— Дай мне дочитать до конца, — говорит девушка.
— Ты уже тысячу раз читала эту книгу и знаешь, как она заканчивается. И сейчас значит сейчас!
Я уже неоднократно слышал, как эта читательница разговаривала с более взрослой женщиной. Их разговоры о закрытии книги, должно быть это ее мама. Она всегда заставляет Делайлу закрыть книгу и идти на улицу.
Прогуляться и подышать свежим воздухом. Позвонить подруге (без понятия, что она имеет в виду) и пойти в кино (что бы это значило?). Каждый раз я жду, что она последует распоряжению ее матери, тем не менее, в большинстве случаев она находит отговорку.
А иногда она выходит на улицу и продолжает читать там. Я не могу вам сказать, как это разочаровывает меня. Я кисну здесь в этой книге и не желаю ничего более страстно, чем ускользнуть из этой книги, а она не может оторваться от истории.
Если бы я мог поговорить с этой Делайлой, почему она готова променивать время своего мира на мой, в котором я застрял.
Но я уже пытался громко поговорить с другими читателями. Поверьте мне, это было первым, что я попробовал, с тех пор меня преследуют мечты по другому миру.
Если бы я мог добиться от людей, которые читают книгу, чтобы они поняли меня, тогда, вероятно, у меня появился бы шанс сбежать.
Тем не менее, эти люди видят меня только, когда происходит действие, и тогда мне приходится придерживаться за текст. Даже если я хочу сказать, например:
" Пожалуйста, послушай меня" вместо этого изо рта вылетает " Я отправляюсь спасти принцессу! " как у марионетки. Я бы все сделал для того, чтобы читатель смог увидеть меня настоящего, которым я являюсь, а не роль, которую я играю.
Я кричал изо всех сил. Я бегал по кругу. Меня же превращали в горящий факел. Вот таким меня и видят.

Вы можете себе представить, каково это знать, что ваша жизнь — бесконечная последовательность дней, совершенно одинаковых, что вы пойманы во временной петле? Вероятно, как принц Оливер я получил, однако самый дорогой подарок... но у меня никогда не было шанса пожить настоящей жизнью.
— Иду, — сказала Делайла через плечо, и я с облегчением вздыхаю. Я даже и не заметил, что задержал дыхание. Мысль о том, что не придется снова проигрывать все эти сцены, кажется мне благом.
Когда книга начинает закрываться, нас слегка пошатывает, но мы уже привыкли к этому.
Мы цепляемся за что— нибудь: люстру, ножки стола, по необходимости даже за буквы с крючками как " у" или " з", пока страницы не будут полностью закрыты.
— Ну, — говорю я и отпускаю занавеску, за которую держался. — Пожалуй, мы снова отделались.

Едва я закончил предложение, как я снова кувыркаюсь и лечу через страницы, так, как книгу листают дальше. Незадолго до конца нашей книги наш мир снова открывается. Как по мановению колдовства я снова оказываюсь на вечном пляже, и рядом со мной стоит Серафима, сверкая и блистая в своей светящейся одежде.
На шее Фрампа серебристый ошейник, на котором прикреплены кольца. Тролли натянули свадебный балдахин, домовые спряли шелковые ленты, которые намотаны на низ и раздуваются морским бризом. Морские нимфы собираются в воде и с отвращением смотрят, как мы будем жениться.
Я смотрю на землю, и меня охватывает паника.
Шахматная доска. Она все еще здесь. Волшебниц в виде шахматных фигур, конечно, нет, но квадраты, которые я нарисовал на песке, доказательство того, что в книге присутствует своя жизнь, если никто не читает, все еще видны на песке.
Я не понимаю, почему книга не восстановила сама себя. Никогда раньше она не совершала таких ошибок, при каждом перелистывании мы оказываемся в нужном месте в костюмах и полной готовности, а также в кругу соответствующих партнеров.
Насколько я понимаю, возможно, такое уже происходило, и я просто этого не заметил. Но, если я вижу, то и кто— нибудь другой может заметить.
Например, читатель.
Делайла.
Сделай глубокий вздох, Оливер, успокойся.
— Фрамп, — шиплю я.
Он рычит, но я отлично понимаю его: " Не сейчас."
" Все прекрасно, " — говорю я себе. Это не катастрофа. То, что интересует людей в сказках, это счастливый конец, он не начинают искать едва заметную шахматную доску, которая нацарапана на дальней стороне пляжа.
Все равно я пытаюсь притянуть Серафиму ближе, чтобы шахматную доску было не видно из— за огромной юбки ее платья. Серафима неправильно понимает мой жест и думает, что я хочу быть поближе к ней. Он поднимает подбородок и закрывает глаза, так как ждет, что я ее поцелую.
Все ждут. Тролли, волшебницы, морские нимфы. Пираты, которые крепко обмотали швартовной канат вокруг дракона Пиро, чтобы держать его связанным.
Читательница тоже ждет. И если я ей дам то, что она хочет, она захлопнет книгу, и тогда все.
Ну, прекрасно.
Я наклоняюсь вперед и целую Серафиму, закапываю пальцы в ее волосах и прижимаю свое тело к ее. Она тает от моих прикосновений, и я заключаю ее в крепкие объятия. Даже если она не в моем вкусе, нет никаких причин, почему работа не должна доставлять удовольствие.
— Делайла!
Когда девушка склоняется еще больше над нами, небо темнеет. — Как странно, — бормочет она.
Ее палец опускается к нам, прижимается к нашему миру, деформирует сцену, на которой мы стоим. Я задерживаю дыхание, так как думаю, что она схватит меня. Вместо этого она прикасается к месту, где нацарапана шахматная доска.
— Этого, — говорит она, — никогда здесь не было.

Глава 3

Делайла.

Я странная.
Так говорят все. Наверное, это потому что я чувствую себя более уютно с книгой, пока другие пятнадцатилетние беседуют о самом замечательном блеске для губ или о самом горячем герое фильма.
Совершенно серьезно, вы бывали в последнее время в старшей школе? Почему кто— то, кто обладает всеми пятью чувствами, должен восхищаться хоккеистами, которые ведут себя как неандертальцы?
Или бегать по струнке перед злыми девушками, которые проходят мимо шкафчиков как полиция моды делают замечания моим выцветшим кедам и пуловеру из магазина " Secondhand"?
Нет, спасибо. Я лучше представлю, что я где— то в другом месте, и именно так происходит, если я открываю книгу.
Моя мама беспокоится за меня, так как я — одиночка. Но это совершенно не так. Моя лучшая подруга Джулс полностью понимает меня.
Мама сама виновата, если бы она могла не замечать булавку в ухе Джулс и ее розовый ирокез. Самое классное в этом, что я не бросаюсь в глаза рядом с Джулс.
Джулс понимает мое пристрастие к книгам. Ее слабостью являются дешевые фильмы ужасов. Она знает все реплики из фильма " Капля" (Фильм ужасов 1988 года). Популярные девочки в нашей школе называют ее " Пожиратель тел".

Джулс и я не относимся к популярным девушкам. Я, во всяком случае, далека от того, чтобы быть популярной или даже задержаться в компании популярных. Последний год, когда мы играли в софтбол в спортивном зале, я ударила Элли МакЭндрю ракеткой прямо по коленной чашечке. Элли — капитан команды поддержки и после этого не могла стоять наверху пирамиды шесть недель, кроме того, ей пришлось принимать корону, которую ей вручали как королеве бала, стоя на костылях.
Самым ужасным было то, что я вообще не могла пойти на бал. У всех, кто раньше не ненавидел меня, вдруг появилась причина подрезать меня или посмеяться надо мной, или толкнуть в коридоре на ряд со шкафчиками.
Пока не пришла Джулс, она перешла сюда через неделю после инцидента. Когда я рассказала ей, почему надо мной издеваются, она рассмеялась. — Жаль, что ты не сломала ей обе чашечки, — только и сказала она.
Джулс и я ничего не скрываем друг от друга. Я знаю, что она одержима страстью к мылу, а она знает, что моя мама работает уборщицей.
Есть только одна вещь, которую я не рассказала Джулс, и именно поэтому я не видела ее всю прошлую неделю. Я стесняюсь своего выбора книг.
Сказка, которая написана для начальных классов.
Если вы думаете, что публичное самоубийство — это буквально случайно ударить капитана команды поддержки, тогда попробуйте почитать детскую книжку на глазах у всей старшей школы.
Если вы читаете Достоевского, вы взбалмошны, но умны. Если вы читаете комикс, вы взбалмошны, но круты. Если вы читаете сказку, то не являетесь ничем кроме как тупым паленом.
Я открыла книгу месяц назад в школьной библиотеке, во время обеденной паузы. Села там тайком и достала сэндвич с арахисовым маслом и зефиром, когда поняла, что книги стояли очень криво на полках, как будто кто— то небрежно расфасовал их.
Так как хотелось помочь мисс Винкс, нашему библиотекарю, я встала, чтобы расставить книги вокруг. Когда я дотронулась до одной, кончики моего пальца ударило током.
Книга была потрепанной и ей не хватало задней обложки, такой экземпляр, должно быть представлен на ежегодном базаре, где можно за десять центов купить старую ветчину.
Хотя это была иллюстрированная сказка, она стояла на полке с книгами о Первой мировой Войне. И что самое странное, на ней не было штрих— кода библиотеки.
— Мисс Винкс, — спросила я. Вы уже читали ее?
— О, она уже целую вечность здесь, — ответила она.
— Но она совершенно особенная. Автор сама проиллюстрировала этот экземпляр и затем отдала на переплет.
— Она, должно быть, стоит целое состояние!
— Совсем нет, сказала мисс Винкс. — Автор знаменитая писательница детективов. Она рассматривала эту книгу как эксперимент. Прототип, который никогда не попадет в книжные магазины. Но на само деле она больше не написала после этого ни одну книгу.
Так как я очень ценю ее другие книги, я просто обязана была взять ее с собой, когда увидела ее у старьевщика. И таким образом она стоила пять центов для школы.
Я рассматривала переплет " Мое сердце между строк" автор Жассмин Джейкобс.
В тот же день я одолжила ее, и на уроке географии, вложив в учебник, прочитала. Там рассказывалось о принце Оливере, который отправляется спасать принцессу, которая похищена злодеем Раскуллио.
Разумеется, Оливер не так охотно как другие принцы сталкивается с опасностью. Его отец умер в битве и потому его девиз: Осторожность лучше, чем потворство.
Я думаю, что именно поэтому продолжила читать. Первое, что узнаешь об Оливере это то, что было, нелегко вырасти без отца. Я пережила тоже самое. Мой отец, правда, не погиб в битве, он покинул маму, когда мне было десять лет, и нашел себе новую, хорошую семью.
Целый год она плакала в подушку. Я была отличницей, не потому что я любила школу, а потому что не хотела разочаровать мою маму. Нам пришлось переехать в маленький дом, и моя мама начала усиленно работать. Она ходила к семьям, девочки которых считали меня не более чем опавшим листком, убирать.
Если уж мы как на исповеди: то Оливер намного прекраснее, чем все мальчики в нашей школе. Понятно, что он всего лишь двухмерный* (имеется в виду двухмерное пространство) и только нарисованный персонаж. Но не показывайте пальцем только на меня, разве вы не считаете, Росомаху из комикса люди Х горячим?
Оливер кажется мне таким непосредственным со своими угольно— черными волосами и светлыми глазами. Каждая нормальная девочка закрылась бы от этого, считая, что этого достаточно среди обычных людей. Но у меня было не так много мест, куда я могла бы пойти.
Кроме того он умен. Оливер преодолевает одну преграду за другой, но не с мечом, а при помощи головы. Когда он оказывается пойманным тремя жуткими морскими нимфами, он обещает им, что женится на каждой и получает за это ящик с сокровищами, хлам, который остается после кораблекрушений в море.

Он использует этот хлам, и другой людской мусор, чтобы освободиться из лап огнедышащего дракона, который убил его отца.
Он — не типичный сказочный принц, а выпадает из привычных рамок, также как и я. Он — тот вид мальчика, с которым можно было бы просто сидеть рядом бок о бок и читать книгу.
Кроме того он умеет целоваться, в отличии от Леонардо Аберхард, который прямо— таки пытался съесть меня за альпинистской стенкой.
В первую неделю я настолько часто читала книгу, что знала весь текст наизусть и точно знала, на какой странице расположены картинки. Я мечтала о том, что Раскуллио будут преследовать или капитан Краббе заставит его пройти по доске.
Через неделю мне пришлось вернуть книгу, так положено в нашей школе. Затем мне пришлось ждать, пока на следующий день она снова не появилась на полке, чтобы у других появилась возможность ее прочитать.
Но кто еще из современных читателей интересуется сказками? Книга всегда стояла готовая для меня. И таким образом я смогла снова взять ее и вместе с тем закрепить за собой статус известной на всю школу неудачницей.
Моя мама переживала. Почему девушка как я, которая с легкостью могла бы читать взрослые романы, так привязана к детской книге?
Я знала ответ, но ни за что не призналась бы.
Принц Оливер понимал меня лучше, чем кто— либо в мире.
Конечно, я никогда не встречала его. И понятно, что он был вымышленным персонажем. Но он всегда был тем, что мне как раз было нужно, дерзкий герой, красноречивый миротворец или мастером по освобождению.
С другой стороны, принц Оливер существовал только на бумаге и в голове какого— то автора. Он не знал, каково это оказаться закрытой в шкафу командой поддержки и оставаться там пока смотритель не услышит твои крики.

Проснувшись сегодня и смотря в потолок, я решаю, что все должно измениться. Во— первых, я верну книгу в школьную библиотеку.
Также в тетради по английскому отмечу, что я прочитала " Голодные игры" в виде внеклассного чтения, как и девяносто восемь процентов нашего класса, и почему я за Пита, а не Гайла.
Я предложу Джулс пойти на выходных на Rockу— Horror— Picture— Show— ночь. И, наконец, на биологии я наберусь смелости и поговорю с Цахом, моим живым вегетарианцем партнером, который существует только тем, что кормит венерину мухоловку* (хищный вид растения) кусочками тофу и, вероятно, свой двадцать первый день рождения он проведет спасая китов.
Да, с сегодняшнего дня все будет по— другому.
Я встаю, принимаю душ и одеваюсь, но на прикроватной тумбочке как магнит манит книга, которую я положила туда, перед тем как лечь спать.
Наверное, так чувствует себя зависимый человек, я пытаюсь подавить желание сесть и прочитать ее еще раз, последний раз. Руки чешутся, наконец, я хватаю ее со смиренным вздохом, открываю и жадно проглатываю страницу за страницей.
Но в этот раз что— то не так. Это как соревнование между бровями, извилины в мозгу завязываются узлом. Нахмурившись, я пролистываю диалог.
Все как всегда. Затем я бросаю взгляд на картинку: принц сидит на троне, собака ждет рядом с ним.
— Делайла, — кричит моя мама. — Я уже в третий раз повторяю... мы опоздаем!
Прищурившись, я пристально смотрю на картинку. Что— то не так как раньше, но только что?
— Дай мне дочитать до конца...
— ТЫ уже читала эту книгу тысячи раз и знаешь, как она заканчивается. И сейчас значит сейчас!
— Иду, — говорю я и листаю книгу на последнюю страницу. Когда я вижу это, я не могу в это поверить, что не замечала этого раньше. Прямо слева от блестящего свадебного платья принцессы на песке нарисована решетка. Похоже на таблицу из игры в бинго. Или на шахматную доску.
— Делайла!
— Как странно, — говорю тихо я. — Этого раньше здесь не было.
— Делайла Ив!
Если мама зовет меня по второму имени, это действительно плохо. Я закрываю книгу и убираю в рюкзак, затем стремительно несусь вниз, чтобы жадно проглотить завтрак, прежде чем мама отвезет меня в школу.
Моя мама уже моет свою кофейную чашку, когда я хватаю тост и намазываю маслом. — Мам, — спрашиваю я, — ты когда— нибудь читала книгу, а потом она менялась...?
Она смотрит на меня через плечо.
— Ну конечно, когда я читала " Унесенные ветром" и в конце Ретт оставляет Скарлетт одну, мне было пятнадцать, и мне безответная любовь казалась чем— то эротическим. Когда я прочитала ее прошлым летом еще раз, я подумала, что Скарлетт глупа, а Ретт эгоистичная свинья.
— Я не это имею в виду... В твоем случае изменилась ты, не книга, — я откусываю кусочек тоста и запиваю апельсиновым соком. — Представь себе, ты прочитала одну и туже историю сотни, раз и она всегда была одинаковой. И в один прекрасный день ты читаешь ее снова, но в этот раз место действия — Дикий Запад.
— Это глупо, — возражает мама. — Книги не меняются на твоих глазах.
— Моя изменилась, — не соглашаюсь я.
Она поворачивается ко мне, наклоняет голову, как будто хотела понять, вру ли я или становлюсь сумасшедшей или и то и другое.
— Делайла, ты должна больше спать, — выносит она вердикт.
— Мам, я серьезно...
— Ты просто заметила что— то, на что раньше не обратила внимание, — высказала мама и одела куртку. — Поехали.
Но я ничего не просмотрела. Это я знаю точно.
Всю дорогу к школе рюкзак лежал на моих коленях. Мама и я беседовали о мелочах: во сколько она вернется с работы, хорошо ли я подготовилась к тесту по математике, пойдет ли снег, но все это время я продолжаю думать о том рисунке шахматной доски на последней странице сказки.
Мама останавливается возле школы. — Хорошего дня, — желает она мне, и я целую ее на прощание. Я пробегаю мимо ребенка в наушниках и популярных девушек, которые как всегда вместе как гроздь винограда. (Правда, они когда— нибудь ходят по отдельности?)
Брианна и Анжело — первая пара школы, их еще называют БрАнжело, стоят в обнимку перед моим шкафчиком.
— Я буду по тебе скучать, — рыдает Брианна.
— Я тоже буду по тебе скучать, детка, — шепелявит Анжело. О мой бог. Они же не разъезжаются по разным концам света.
А всего лишь идут на урок на один час.
Сначала мне кажется, что я не только подумала об этом, а сказала вслух, когда эти оба пристально смотрят на меня.
— Позаботься о своих собственных делах, — бросает Брианна.
Анжело смеется. — Или найди себе собственного парня.
Они держатся за руки, тогда как другая рука, у каждого из них запущена в карман другого.
Самое страшное во всем этом: они правы. Я даже не поняла бы, что это настоящая любовь, если бы она ударила меня прямо в нос. Ввиду романтического опыта моей мамы, для меня это довольно безразлично.
Все равно что— то во мне знало бы, что это — быть самым важным человеком на свете для кого— то; если испытываешь это чувство и при этом не быть полной дурой.
У моего шкафчика я слышу грохот и когда оборачиваюсь, вижу Джулс, которая стучит по нему рукой, чтобы привлечь мое внимание.
— Эй, — говорит Джулс, — земля вызывает Делайлу? — сегодня на ней темная накидка и мини— юбка с легинсами, которые, очевидно, обработаны лезвием бритвы. Она одета так, как будто собирается выйти замуж за труп. — Где ты была вчера вечером? — спрашивает она. — Я послала тебе десяток сообщений.
Я медлю. До сих пор я скрывала свою страсть к сказкам от Джулс, но если кто— то и сможет поверить мне, что книга изменилась перед моими глазами, то только моя лучшая подруга.
— Мне очень жаль, — говорю я. — Я легла рано спать.
— Ну, все сообщения были о сладком мальчике.
Я краснею. Когда я последний раз ночевала у нее, я призналась ей, что Цах с курса биологии мог бы стать моим будущим парнем.
— Я слышала, что он подцепил Меллори Вегман в последние выходные.
Меллори Вегман уже встречалась со многими парнями из моего класса, поэтому мы звали ее " штамповка".
Я пропускаю эту новость, так же как и тот факт о Цахе, о котором я подумала утром, прежде чем прочитать книгу. Кажется, мне придется торчать здесь вечность.
— Он рассказывает всем, что она подсунула ему обычный бургер вместо вегетарианского, и что его организм не справился с ним. Якобы он не может до конца определиться, что между ними.
— Должно быть, была первоклассная говядина, — бормочу я. На мгновение я беспокоюсь, что Цах, у которого сейчас есть настоящая подруга, опечалит меня, но я могу думать только об Оливере.
— Я должна тебе кое— что сказать, — признаюсь я. Джулс смотрит на меня внезапно серьезно. — Я читала эту книга и она... она как— то изменилась.
— Я точно понимаю, что ты имеешь в виду, — отвечает Джулс. — Когда я видела " Нападение томатов— убийц" в первый раз, я знала, что моя жизнь теперь изменится.
— Нет, не я изменилась, изменилась книга, — я хватаю рюкзак, вытаскиваю книгу и открываю последнюю страницу. — Смотри.
Принц? Стоит там, где всегда стоял.
Принцесса? Тоже.
Фрамп? Весело виляет хвостом.
Шахматная доска?
Отсутствует.
Всего полчаса назад она была, а теперь ее нет.
— Делайла? — спрашивает Джулс. — С тобой все в порядке?
Я чувствую, как меня бросает в холодный пот.

Я закрываю книгу и открываю, чтобы посмотреть точнее, и несколько раз моргаю.
Ничего.
Я убираю книгу снова в рюкзак и закрываю шкаф. — Я, эээ, мне нужно идти, — говорю я Джулс и прохожу мимо нее, когда звенит звонок.
Только чтобы вы знали, я не лгу. Я не краду. Я не прогуливаю. Проще говоря, я — прилежная ученица.
И именно поэтому то, что я сейчас делаю, просто шокирующее. Я разворачиваюсь и иду в направлении спортзала, хотя должна направляться на первый урок в класс.
Я, Делайла МакФи.
— Делайла? — когда я смотрю вверх, передо мной стоит директор. — Разве ты не должна быть в классе?
Он улыбается мне. Он тоже не верит мне, что я прогуливаю.
— Эм... миссис Винкс попросила меня, забрать книгу у мистера Морриса в спортзале.
— О, — говорит директор. — Отлично, — он кивает мне, чтобы я шла дальше.
Одно мгновение я пристально смотрю на него. Действительно так легко быть другой? Тогда я начинаю бежать.
Только в раздевалке я останавливаюсь. Так рано утром он обычно пуст, я знаю об этом. Я сажусь на скамейку, вытаскиваю книгу из рюкзака и снова открываю ее.
Настоящие сказки не для чувствительных. Детей поедают ведьмы и на них охотятся волки; Девушки впадают в кому или живут со злыми родственниками.
Но в конце все эти боли и мучения не окупались, так как в конце всегда был счастливый конец.
Внезапно мне становится на важно, получу ли я в конце полугодия по французскому четыре с минусом или то, что я единственная девушка в школе, у которой еще нет партнера для весеннего бала.
Счастливый конец, все остальное уходит в тень. Но если счастливый конец изменится?
Такое случалось с моей мамой. Когда— то она любила моего отца, иначе они бы не поженились, но сейчас она даже не хочет разговаривать с ним, если он звонит на мой день рождение или рождество.
Вероятно, последнее сообщение в сказке тоже ошибочно, на самом деле оно должно звучать: Иногда внешность обманчива.
Все еще никакой шахматной доски на песке.
Лихорадочно я перелистываю страницы. На большинстве из них принц Оливер не один, а с кем— либо вместе: собакой, злодей Раскуллио, принцесса Серафима. Но на одной картинке стоит только он.
Это моя любимая картинка.

Она находится почти в конце истории, после того, как он перехитрил дракона Пиро и оставил чудовище на попечение капитана Краббе и пиратов.
Затем пираты перевозят Пиро на корабль, Оливер остается на пляже и смотрит на каменный утес с башней, в которой заточена Серафима. На сорок третьей странице он начинает забираться на нее.
Я высоко поднимаю книгу, чтобы лучше рассмотреть Оливера. Изображение цветное, темно черные волосы растрепаны из— за ветра, мышцы на руках напряжены от усилия, когда он забирается по гладкой скале.
Бархатный камзол зеленого цвета уничтожен: обожженный дыханием Пиро и порвался, когда Оливер выбирался с корабля пиратов. Он зажал кинжал между зубами, чтобы схватиться рукой за следующий выступ.
Его лицо обращено к морю, где вдали исчезает корабль.
Я думаю, мне особенно нравится эта иллюстрация из— за особенного выражения на его лице. Собственно, в этот момент он наполнен решимостью. Или, вероятно, пылающую любовь к его принцессе. Но вместо этого он выглядит как— то... ну да, как будто ему чего— то не хватает.
Как будто он лучше бы оказался на корабле пиратов. Или где угодно, только не на этой скале.
Как будто он что— то скрывает.
Я наклоняюсь вперед, до тех пор, пока мой нос чуть ли не касается бумаги. Картинка расплывается, чем ближе я наклоняюсь, но я могла поклясться, что на одно мгновение, глаза Оливера посмотрела на меня.
— Я бы хотела, чтобы ты был реальным, — шепчу я.
Из динамика раздевалки звучит звонок. Итак, прошел первый урок, сейчас начинается алгебра. Вздохнув, я кладу книгу на скамейку в раскрытом виде. Снова открываю молнию рюкзака, а затем беру книгу в руки. И мое дыхание замирает.
Оливер все еще забирается по скале. Но кинжал больше не находится у него в зубах, а в его правой руке. Кончиком стального лезвия Оливер царапает тонкую линию, белую линию в темном граните, затем еще одну и еще.
П
Я протираю глаза. Это же не Nook, Kindle Fire или iPad*, а совершенно обычная книга. Без анимации и всяких прибамбасов. Глубоко вздохнув, я касаюсь, бумаги пальцем как раз в этом месте и снова убираю.
Медленно на поверхности скалы возникают два слова.
Помоги мне.

Глава 4