Русская поэзия в 20-30 годы. Судьба и поэзия С.Есенина, В.Маяковского, М.Цветаевой, А.Ахматовой, О.Мандельштама, Б.Пастернака.

Особенную связь личностного опыта и общественной жизни выражают судьбы поэтов и их поэзия. Поэзия данных поэтов – величайших представителей Серебряного века приобрела трагический отсвет в годы советского режима. В творчестве Маяковского – создание социалистического мифа и разочарование в постоянных «перегибах», допускаемой властью. Судьба Есенина – судьба человека, пытающегося найти свое место в бурном водовороте истории, в мире, где крестьянство объявлено категорией людей третьего сорта, а искусство – буржуазным пережитком. Цветаева – неспособность найти общий язык с эмиграцией и горечь возвращения на Родину, где она оказалась никому не нужна. Ахматова и Пастернак – пожалуй единственные представители Серебряного века, пережившие сталинщину, из творчество на долгие годы означено немотой – неспособностью творить в «плотоядную» эпоху. Мандельштам – чей голос зазвучал после долгого перерыва благодаря Армении, но и зазвучал себе на гибель.

Антиутопия и фантастика 20-х годов. Е.Замятин. Роман-антиутопия «Мы». М.Булгаков “Собачье сердце”.

Написанный в 1920 году и опубликованный в России на русском языке лишь в 1988 году, роман «Мы» более повлиял на западную литературу (Дж. Оруэлл и его «1984»), чем на русскую. Однако и по сей день, этот роман-антиутопия звучит как предупреждение против тоталитарного общества, главной причиной которого является уничтожение личности, его чувственной и духовной жизни.

Фантастика в произведениях Булгакова. Острая сатира и злободневность в «Собачьем сердце». Шариков – как метафора «новым» людям, классу гегемону, победившему в революции. Разруха не как примета переходного времени, а драма бездуховности.

Сатира в 20-е годы. Творчество М.Зощенко (рассказы 20-х гг.) и И.Ильфа и Е.Петрова («12 стульев», «Золотой теленок»).

Переход разрушительной политики «военного коммунизма» к новой экономической политике (нэп), возвращение институтов частной собственности, появление советских буржуа (нэпманов), с одной стороны, и социалистическая идеология – с другой, порождали множество несоответствий, которые стали материалом для сатиры первого десятилетия советской власти. В рассказах Зощенко появляется тип советского мещанина, «среднего» человека, с гнилой моралью и «обезьяньим» языком, кормящийся идеологией и поучающий других. У писателей Ильфа и Петрова – Остап Бендер, герой плутовского романа, на фоне похождений которого проступает широкая несовершенная действительность советского общества.

Литература в 30-е годы. Шолохов, Пильняк, Платонов, Булгаков.

Творчество М..Шолохова и А.Толстого Гражданская война в «Тихом Доне» и модель диктатора в «Петре I».

Впервые дается попытка прочтения крупных произведений двух авторов в едином контексте. В «Тихом Доне» показан герой – сильная личность из казацкой среды в сшибке двух исторических волн, на перепутье исторической драмы, в центре национальной катастрофы; в «Петре Первом» происходит сотворение другой сильной личности, которая стоит над исторической катастрофой и ее вызывает. Трагедия одного казака, конечно же, не сопоставима с драмой царя. Но один показан как жертва, пытающаяся сохранить себя как личность, а другой – как деспот, который пытается обезличить и себя и остальных ради дела. И если возможно прочтение образа Григория Мелехова как средства противления имперской истории, то Петр Первый Ал. Толстого выступает именно как создатель Империи, построенной на крови и жертвах.

Литература в 30-е годы. Год «Великого перелома». Б. Пильняк: «Голый год», «Повесть непогашенной луны», «Красное дерево».

Творчество Б. Пильняка отмечено новаторством формы, стиля. Увидев в революции действие сил хаоса и проявление мужицкого бунта, Пильняк воспринял революционные преобразования в плане тектонического сдвига. И во многих произведениях проявилось его видение истории как сдвига, в которой одна часть общества и народа шагнула вперед, к машинам, а другая сдвинулась назад, в прошлое, к волчьим инстинктам. «Голый год» как метафорическое описание революционный событий (первым из писателей России)

«Повесть непогашенной луны» (1926), написанная по горячим следам смерти М.Фрунзе, показывает характер создания системы, одна из вершин которого уничтожает другую. Здесь писатель использует опыт Достоевского, описавшую систему, спаянную пролитой кровью жертвы; у Пильняка же кровь – это кровь тысяч жертв, пролитая по приказу.

«Красное дерево» (1928) – рассказ написанный о противоречивом времени (в которое произошло политическое поражение Троцкого, Рыкова – «правого уклониста» и начало культа личности Сталина), где в одном пространстве сосуществуют различные эпохи: от домостроевских до постреволюционных.

Творчество А. Платонова: «Котлован», «Джан». Рассказы о любви «Фро», «Река Потудань», «Афродита».

История произведений Андрея Платонова – это драма человека, ровесника века, поверившего в революцию и увидевшего, как революция выворачивает человека наизнанку; в своем творчестве Платонов, во многом еще не прочтенный и не разгаданный писатель, выворачивал наизнанку сами идея и идеалы.

«Котлован» – утопия и антиутопия в одном произведении. Начинается произведение с благой идеи переоборудовать всю землю и построить новые принципы общежития, а заканчивается пронзительной трагедией невозможности построить всеобщее счастье на «детской слезе».

«Джан» – одно из самых религиозных произведений Платонова, в котором сгустилась метафорика Ветхого и Нового Заветов. Чагатаев, как и пророк Моисей, выводит народ джан из пустыни к обетованной земле. Как и Христос, он готов отдать свое тело в жертву народу. Вместе с землей обетованной он дает ему и свободу, возвращает тягу к жизни. В политическом плане Платонов отобразил революционные события в Средней Азии (присоединение Туркестана), но в платоновской мистике их революционность «подрывается» изображением подлинно бездуховной жизни.

В рассказах о любви Платонов возвращается к своей давней теме «вещества личного и всеобщего существования» в новой постановке проблемы: духовная и телесная любовь, любовь, сосредоточенная на человеке, и любовь, возвеличивающая человека, направленная в мир.

Творчество М.Булгакова. «Мастер и Маргарита», «Собачье сердце», пьесы «Бег», «Дни Турбиных»,.

Драматургия: пьеса «Дни Турбиных». Героические защитники Города. Благородство и подвиг белых офицеров. Общечеловеческие понятия чести, родины, города, дома – основные приоритеты писателя до конца жизни. Более очерченный, чем в романе «Белая гвардия», поворот к «красной» России. «Бег» – фантасмагория человеческих судеб в сменяющих друг друга сновидениях – сценических действиях пьесы. Образ сильного человека (Романа Хлудова и его прототипа) и его трагедия. Суд земной и суд небесный – пролог к драме Понтия Пилата. Драма эмиграции – жизнь вне Родины и без народа. Сатира – осуждение эксперимента над человеческой природой и душой в приемах иносказания («Роковые яйца»). Человекоподобие Шарикова в «Собачьем сердце» и его тип в новом обществе.

«Мастер и Маргарита» – роман о поиске человеком своих начал (любовь, творчество). Поэтика расслоения пространства, времени и человеческой природы, стремящейся к «единству духовных связей». Система образов и композиция; художественно-философская фантастика, произрастающая из христианской мифологии; сочетание мистики и реализма. Роман как эстетическое отрицание существующей действительности. Апология Понтия Пилата как попытка понять сильного человека. Явление Воланда в Москве – напоминание о высшем суде.

Литература русского зарубежья

Эмиграция, желавшая сохранить свое национальное лицо, нуждалась в литературе. Изгнанники унесли свою Россию, в большинстве случаев горячо любимую, с собой, в себе. И воплотили ее в литературе такой, какой ее не могли и не желали воплотить советские писатели. Б. Зайцев в 1938 г. говорил, что именно эмиграция заставила его и других понять Родину, обрести «чувство России». Так могли сказать многие писатели-эмигранты. Литература хранила для них и их детей русский язык - основу национальной культуры. В быту они часто должны были говорить на иностранных языках, но, например, И. Бунин, первый русский нобелевский лауреат, прожив последние три десятка лет во Франции, французского языка так и не выучил. Многие из эмигрантов считали себя хранителями единственной подлинной русской культуры, надеялись, что обстановка в России изменится и они вернутся возрождать разрушенную большевиками духовную культуру. В. Ходасевич уже через десять лет после революции полагал, что на эту тяжелейшую работу уйдут труды нескольких поколений.

Установки в разных ветвях литературы были противоположны. Советские писатели мечтали переделать весь мир, изгнанники – сохранить и восстановить былые культурные ценности. Но утопистами были и те и другие, хотя первые – в большей степени. Построить земной рай, тем более с помощью адских средств, было невозможно, но невозможно было и вернуть все на круги своя именно таким, каким оно было или казалось на временном и пространственном расстоянии.

XX век значительно изменил русский язык. Распространившиеся в революционное время аббревиатуры бывали нелепы (их высмеивали как Булгаков, так и нападавший на него Маяковский), но появлялись просто новые слова, необходимые в изменившейся реальности. Литература русской эмиграции тоже испытала влияние революции. Тут вспоминаются и «Окаянные дни» И. Бунина, и «Солнце мертвых» И. Шмелева; новые звучания явственно слышны в поэзии Владислава Ходасевича, Георгия Иванова, Игоря Северянина, не говоря уже о неистовой Марине Цветаевой. Даже в «Последних стихах» холодной и высокомерной Зинаиды Гиппиус есть отголоски новых, хотя и болезненно отвергаемых ею звуков. В. Брюсов в 1921 г. («Смысл современной поэзии») требовал от поэтов «помимо выработки нового словаря... создать и новый синтаксис, более приспособленный к речи, воспитанной на радио и на военных приказах, более отвечающий быстроте современной мысли, привыкшей многое только подразумевать». Мотивировка слишком прямолинейна, но очевидно, что в большой литературе XX века стало меньше разжевывания очевидного и подразумеваемого, что темп речи ускорился.

Эмигрантам первой волны, не видевшим коллективизации, была, по сути, недоступна соответствующая тема, как и «лагерная», «тюремная». Правда, о трагедии коллективизации выдающегося по художественным достоинствам произведения вообще нет. Эмигранты второй и третьей волны внесли в литературу зарубежья свой опыт. Так, роман Сергея Максимова «Денис Бушуев» (1949) и сборник его рассказов «Тайга» (1952) намного опередили «лагерную прозу» А. Солженицына и В. Шаламова. Эмигранты знали вторую мировую войну, но не Великую Отечественную. Они первыми показали противоречия военного времени (Л. Ржевский, В. Юрасов, отчасти Б. Ширяев), однако тема Великой Отечественной как тема героики и высокой нравственной чистоты - достояние главным образом советских писателей. Показательно, что Солженицын, участник Отечественной войны, игнорирует столь важную тему как таковую, вне связи с лагерной: это событие способствовало общенациональному, общенародному единению, а Солженицына интересуют истоки и проявления страшного раскола нации, ставшего самой большой исторической трагедией XX века. Избирательность подхода очевидна, ведь трагедия второй мировой войны и сама по себе грандиозна. Не чуждой оказалась эта тема и более молодым, не воевавшим эмигрантам: никто из сверстников Г. Владимова, живущих в России, не попробовал написать о войне книгу, подобную владимовскому роману «Генерал и его армия».

Русское зарубежье счастливо избавилось от такой псевдолитературы, как «производственная», литература «о рабочем классе». Сетования на неудачи в области «темы труда» проходят от А. Воронского, М. Горького через весь советский литературный процесс. Как Воронский в 20-е годы («Об индустриализации и об искусстве») жаловался, что «среднего рабочего... в нашей современной литературе почти совсем нет», так и в конце 70-х говорилось (слова подсобного рабочего), что писатели обращают внимание на передовиков и отстающих, а не на тех, кто дает государственную норму 100%. Советская литература в этом отношении интересовалась именно производством, но не жизнью. Шофер парижского такси Г. Газданов писал и о рабочих, но всегда – о людях, а не о «производственниках». Нет в литературе зарубежья и пухлых псевдоэпопей о народе на протяжении десятилетий советской истории вроде сочинений Ан. Иванова и П. Проскурина.

Объединение советской и русской зарубежной культур началось только в конце 80-х, во время перестройки.