Глава девятая 4 страница

Собственно говоря, ничего нельзя возразить против такой речи. Опасное обилие может быть заслужено вами, может быть не заслужено вами, но едва ли оно испортит вас еще больше. Хорошо уже то, что вы довольны. Может быть, хорошее настроение поможет вам лучше делать то дело, которое вам поручено.

Но... у вас есть дети. Они тоже живут в волнах этого чрезмерного изобилия, они тоже поглощают его без меры и логики, они тоже приобретают уверенность - в особом предназначении, и, честное слово, это недалеко ушло от теории голубой крови.

Ваши дети, воспитанные в практике неоправданных потребностей, безудержного и пассивного потребления, к каким берегам придут с возрастом, к каким должны готовиться трудным испытаниям? Но даже и не это самое важное. Какую идеологию вы дадите вашим детям, к какой человеческой истории вы их приготовляете?

Слабые взгляды некоторых не могут оторваться от типа " Д", тем более что кое-кто уже наблюдал такую жизнь и позавидовал ей.

Это не наша жизнь; если она, правда, чрезвычайно редко у нас встречается, то это не больше, как случайность и неопасные фурункулы на нашем теле. Они быстро проходят, и иначе быть не может.

Но стремление к такому типу встречается. Иногда оно начинает реализоваться, обычно осторожно, с невинной миной на лице. Просто появляется какой-нибудь японский халатик глубокого синего цвета, потом другой, третий. На библиотечных полках все прибавляется и прибавляется корешков " Академии", хотя все окружающие прекрасно знают, что никто в доме этих книг не читает. Это никого не смущает - здесь тщеславие уже начинает сбрасывать пролетарскую спецовку и показывается в открытом виде. Из других аксессуаров раньше всего появляется чванство, самая глупая форма поведения в наших условиях и в то же время самая трагическая, ибо что может быть трагичнее одиночества идиота, воображающего, что он отмечен перстом провидения. все равно наступит момент, и его отметит другой перст, гораздо более справедливый и реальный - перст советской печати и общественного мнения. И тогда крышка, выражаясь тривиально.

Если даже вам нравится такой тип семьи, вспомните о ваших детях. (Представьте себе: они тоже живут... одно слово далее неразборчиво)

Что сказать о других семейных типах?

Нельзя, конечно, возражать против вкладов в сберкассы, нельзя возражать и против типа " В", когда все довольны и ничего больше не нужно, но можно возразить против нравственной картины такого " благополучия".

Разрешите нам быть поклонниками типа " А".

Мы не возражаем и против типа " В" и против типа " Г". Пожалуйста, складывайте ваши деньги в сберкассе, это во всех отношениях полезно, но сделайте милость, не консервируйте вашей личности и личности ваших детей " в полном удовлетворении". Пусть в вашей семье всегда будут налицо неудовлетворенные потребности, пусть они волнуют и беспокоят вас, пусть впереди у вас стоит что-нибудь малодоступное, требующее борьбы, напряжения, труда или осторожности. Может быть, и Яша из книги А. Барбюса хотел бы иметь отдельную комнату, но ее не имеет, и это прекрасно.

Такой стиль семьи нелегко организовать, ибо для этого требуются и пристальное внимание к способностям, и постоянна филигранная работа над потребностями. Ведь те самые, которые всем довольны и пользуются " идеальным благополучием", скорее всего, по уровню своих потребностей стоят очень невысоко.

2. В семье Веткиных

...Оксана завертела ручкой крана, разливая чай в наши чашки. Но строгий порядок за столом в этот момент как-то расшатался, и последний удар ему был нанесен Марусей. Она стояла за своим примостком, пялилась большими глазами на отца и запищала:

- А сказку? А ты что говорил? Про медведя говорил.

Все быстро оглянулись на Степана Денисовича, и все глаза и глазенки требовательно и с увлечением заулыбались.

Очевидно в том, что сказка сейчас начнется, ни у кого не было сомнений, потому что все ребята захватили в руки чашки и порции коржей и

передвигались на скамьях ближе к батьке. За помостком Маруся заявила протест:

- Не закрывайте! Не закрывайте! Витька, уходи, чего ты закрываешь!

Ванька старший поставил табуретку между нашим столом и примостком и обьявил " мелочи":

- Не бузите! Батько здесь сидит!

Анна Семеновна безнадежно махнула на детей обеими руками:

- Да чего вы подняли такое?! Чай же выпить нужно.

Но Ванюшка громко распорядился, поворачиваясь на скамье фронтом к Ванькиной табуретке:

- Мы будем пить чай, а он пусть рассказывает.

Степан Денисович недовольно напружинился и посерьезнел, даже восстановил свою сосательную гримасу:

- Да чего вы! Какую там сказку! У нас же гость!

Но ему ответил общий возмущенный галдеж, трудно было даже разобрать, почему все закричали, но все были несклонны к уступкам. Возле самого моего уха Васька кричал:

- И гость пускай слушает.

Марусин голос покрывал всех и остался последним хвостиком общего возмущения:

-...про медведя говорил? А что вчера говорил?

Я присоединился и свой голос к народному требованию:

- Рассказывайте, Степан Денисович! Я двадцать лет сказок не слушал.

- Да я никаких сказок не знаю, - смущенно и по секрету сказал мне Степан Денисович, - ну, иногда выдумаешь что-нибудь - для детишек. А сегодня я им забыл сказать, что... раз... может, человек не любит...

Ванька просунул голову между нами и сказал:

- Вы его не слушайте. Сказки у батька хорошие. Рассказывай, батько, не ломайся.

Степан Денисович глянул на Ваньку и сдался:

- Ну... что ж! Только тихо сидите, не сербайте и не плямкайте.

Кто-то из старших обиженно не удержался:

- Мы не плямкаем!

Но на него заворчали, и вдруг все связалось в сплошную гармонию: тишина, направленные на батька искристые взоры и ожидающие, прихваченные хорошим, умным и веселым вниманием лица. Степан Денисович пересел на табуретку, захватил бороду рукой и потащил ее вправо, дрогнул под усом снисходительной, иронической улыбкой и начал...

3. Что такое авторитет?

Что такое авторитет? По этому вопросу не только родители, но и специалисты-педагоги иногда путаются в теории. А на практике явление авторитета предоставлено полному самотеку и поэтому обычно относится к тем качествам человека, которые поступают от бога. Если говорят: " У такого-то есть авторитет" - это вовсе не значит, что " такой-то" чему-то научился, а означает, что у него от природы есть талант авторитета. Развивая это положение, многие убеждены, что авторитет заключается в осанке, в выражении глаз, вообще, в наружной импозантности.

Такой милостью божьей авторитет, конечно, не у каждого может быть, как не у каждого случается хороший тенор. Поэтому большинство граждан с завистью посматривают на авторитетных счастливцев. Что делать? Авторитет - нужная вещь, без него невозможно работать, а в семье это предмет самой первой необходимости. Каждый и старается, если уж нет природного дара, заменить его каким-нибудь суррогатом, поскольку суррогаты отнюдь не запрещены, даже в государственных магазинах продается, например, кофе суррогат! Совершенно открыто! Ведь и с голосом так: нет хорошего тенора, есть какой-нибудь, при помощи его не только разговаривают, но даже и поют. Нет хорошей фигуры, делается фигура при помощи костюма, и не только для общего приличия, но даже и для побед.

Так делают и с авторитетом. Каждый старается из чего-нибудь его приготовить, и очень мало есть таких людей, которые в отчаянии махнули рукой на свою бесталанность и живут как попало.

Давайте заглянем в некоторые семейные гнезда и посмотрим, как родители устраиваются с авторитетом. Нас удивит прежде всего то обстоятельство, что мы нигде не найдем авторитета " милостью божьей", а найдем либо самодеятельный суррогат, либо настоящий авторитет, но последний оказывается сделанным вовсе не из осанки и специальных глаз, а совсем из других вещей.

Суррогатное творчество родительского авторитета очень распространено. Имеется несколько его типов, мы отметим самые яркие.

Т и п п е р в ы й. В этом типе авторитет делается по принципу потрясения. Родители, а больше всего отцы, держатся перед домашними, как боги. У нас отдельные углы, недоступные, как " святая святых" в иерусалимском храме. В семье все с трепетом произносят: папина кровать, папин шкаф, папины штаны. Папа, возвращаясь со службы, не проходит по комнатам, а шефствует. Обедает папа один, хмурый и " загазеченный", а дети это время где-нибудь пересиживают в семейном переулке. Когда папа дома, все передвигаются на носках и говорят шепотом. Папин авторитет поддерживается специальным ритуалом и множеством ритуальных предметов. Сюда относятся: папина машина, папин шофер, папин портфель и в особенности папин кабинет, но бывает, что ритуальный характер принимают и предметы менее значительные, в том числе и папина зубочистка. Папина служебная деятельность обыкновенно покрывается мраком неизвестности, отчего она кажется более блестящей и важной.

Папа такого сорта редко спускается со своей вышины для производства педагогического действия, но ни в коем случае нельзя утверждать, что папа педагогически нейтрален. Напротив, все, что совершается в семье, совершается от его имени или от имени его будущего недовольства. Именно недовольства, а не гнева, потому что недовольство папино - вещь ужасная, папин же гнев просто представить себе невозможно. Мама поэтому так и говорит:

- Папа будет недоволен.

- Папа узнает.

- Придется рассказать папе.

Папа редко входит в непосредственное соприкосновение с подчиненными. Иногда он разделяет трапезу за общим столом, иногда даже бросит величественную шутку, на которую все обязаны ответить восторженными улыбками. Иногда он ущипнет девочку за подбородок и скажет:

- Живешь?

Девочка обязана замереть от счастья и опустить голову.

Но такая прогулка папы по семейным угодьям происходит редко. Больше частью папа передает свои впечатления-директивы через маму после ее доклада. Тогда мама говорит:

- Папа не согласен.

- Папа согласен.

- Папа узнал и очень сердился.

Польза такого авторитета в том, что он производит действительное потрясение, и при этом надолго. Даже женатые сыновья боятся беспокоить папу и предпочитают иметь дело с секретарем, то бишь с мамой. Из детей такой семьи выходят люди, очень склонные к подхалимству.

Варианты, конечно, возможны. Это зависит от многих обстоятельств, больше всего от характера мамы. При очень покорной маме, перепуганной не меньше детей, последние получают возможность иногда покуражиться хотя бы над матерью. В такой семье при первом ослаблении отцовского авторитета все может полететь в трубу.

Вариации возможны и в самом отце. В случае недостатка ритуальных предметов напряжение производится более простыми и грубыми способами. Если нет папиной машины и папиного кабинета, пускается в ход постоянная молчаливость, окрик, ругательство, вообще, оскал зубов. Непосредственное соприкосновение протекает с палкой и ремешком в руках.

Само собой разумеется, это суррогат. Авторитета здесь нет, а вместо него организуется страх, притом того сорта, который называется безотчетным.

Предполагается, что страх удержит детей от всего плохого, а священный папин пример и папино одобрение научат детей всему хорошему. На деле и сам папа ничего хорошего не знает, потому что поглощен собственной святыней, и от плохого он никого не удержит, потому что дети умеют служить только его самодурству.

Т и п в т о р о й. Авторитет создается по принципу " твердой воли". Родители не окружают себя недосягаемым ритуалом и не стараются потрясти и запугать детей. Здесь родители вообще более " умственные" и склонные к педагогическим рассуждениям. Основанием для родительской мудрости здесь служит известная формула:

- Раз сказал - так и будет.

Родители только и следят за тем, чтобы родительский авторитет имел характер тавровой балки: ни согнуть, ни разделить, ни сдвинуть. Несмотря на большую распространенность этого типа, каждый его представитель глубоко уверен, что он первый " это" придумал, поэтому каждый очень ревниво относится к своему детищу и никогда ему не изменяет.

Жизнь детей в такой семье не имеет самодовлеющей ценности, она принесена в жертву последовательности и субординации. Добросовестные родители строго смотрят за тем, чтобы в семейной дисциплине не происходило никаких колебаний. Без грубости и ритуала, тем не менее настойчиво, родители рассыпают положения и приказания, наказания и замечания. Хорошо они сделаны или плохо, изменились обстоятельства или не изменились - " оставь надежду навсегда", она должны быть выполнены, коррективы и перемены невозможны. Часто родители и сами видят, что поступили плохо, что получается бесцельно, иногда опасно, иногда жестоко, все равно: авторитет - главное.

Такая система приносит большой вред не столько в своем действии на ребят, сколько в действии на родителей. Постепенно они становятся сухими формалистами, и уже не только в области приказания, но и вообще в своем отношении к детям. Формализм укрепляется в самой родительской натуре, он мешает им видеть движение и рост детской личности, особенность и своеобразие отдельного случая, неожиданные повороты детской психики, собственные ошибки и собственную неповоротливость. Ребенок таким воспитателям кажется зеркалом авторитета, не больше того.

Это тоже суррогат, не такой глупый, как первый, но гораздо глупее всякого другого. В нем ничего нет, кроме примитивной прямолинейности. Может быть, есть такие роды деятельности, где он может пригодиться, но на детей он может оказывать только безнравственное влияние.

Живые, податливые, легко формирующиеся и изменяющиеся духовные движения ребенка вовсе не имеют вида прямой линии, а, скорее, напоминают сложный зигзаг, сопровождаемый частыми возвращениями и петлями, явлениями ритма и повтора. Тавровая балка для такого сложного движения - наименее подходящий регулятор, способный только разрушать нежные нити детского характера. Сегодня ребенка цукали за ложь, наложили наказание, видели какой-то поворот, но не разобрали, какой и в какую сторону, выдержали наказание до конца, создали этим новый поворот, тоже не разобрали какой, наломали, напортили, смяли и идею лжи и идею правды, все повороты и все впечатления. И довольны, потому что главное достигнуто - сохранен родительский авторитет. Завтра будут цукать за правду, которая показалась почему-то неудобной, будут так же слепы и так же ничего не увидят, а " дело до конца доведут". Все эти концы один с другим не сходятся, да и каждый в отдельности ничего не стоит.

В такой семье нет всеподавляющего страха, но зато нет и другой важной вещи: разумности и целесообразности родительского авторитета. Что получится из детей, предсказать трудно, потому что слишком разнообразны и случайны комбинации детского движения и родительской тупости. Но беспринципность в такой семье рождается обязательно. Дети привыкают к неожиданным и неоправданным сопротивлениям, привыкают к бессилию всех разумных принципов, привыкают к глупости и формализму. Унеся эту привычку в жизнь, они и там готовы будут встретиться с любым требованием и с любым капризом без сопротивления. Они выработали в себе умение извернуться, чтобы в том и в другом случае не сильно пострадать, и этим умением они воспользуются даже и тогда, когда им будет предъявлено разумное требование. Жизнь они встретят без любви и ненависти - только одной ловкостью и острым глазом.

Представители обоих рассмотренных типов очень часто хвастают тем, что они проводят волевое воспитание. Многие любят слушать их рассуждения, развесив уши и умиляясь. Многие уверены, что хороший воспитатель невозможен без сильной воли. Это одно из самых дикий заблуждений. Нет ничего более смешного, как воля педагога в приложении к ребенку. Сочетание этих двух слов отдает настоящим варварством, как сочетание кузнечного молота и фарфоровой чашки. Воля нужна педагогу только в редких случаях, преимущественно в вопросах перевоспитания. В нормальной семье, в небольшом семейном коллективе, воля нужна только для одной цели: заставить себя самого - воспитателя - подумать и поступить правильно. Направляя же волю на детей, да еще без предварительного размышления, это приносит только вред, и при этом большой.

4. О половом воспитании

Я разрешаю себе маленький парадокс:

- Наилучшим образом проблема полового воспитания разрешается в отсутствие полового воспитания.

Для нервных читателей, и в особенности профессоров педагогики, дальнейшего читать не рекомендую, а впрочем, особенно волноваться и не следует: некоторые коррективы к парадоксу будут своевременно допущены.

Давайте возьмем быка за рога. Чего мы хотим добиться от наших детей в области полового воспитания? Не подлежит сомнению, что в наши цели вовсе не входит обратить их в бесполые существа, относиться к половой жизни и с осуждением и ханжеским стоицизмом. С другой стороны, нас как будто вовсе не увлекает фигура С. из романа А., этакая... жеребячья " простота" отношений.

Единственная наша цель может заключаться только в создании высокой культуры половой жизни, той культуры, которая выработана человечеством очень давно, высочайшие образы которой достигнуты еще во времена Данте, Петрарки, Шекспира. Я думаю, вопрос о необходимости такой культуры мы не будем обсуждать, поскольку мы уже молчаливо согласились, что живем в момент самой напряженной борьбы за большую общечеловеческую культуру, наконец, хотя бы уже потому, что мы не отказываемся от горячей пищи, электричества, радио и книги.

Пожалуйста, только не подумайте, что высокая культура половой жизни необходима только для украшения жизни, что она подобна гирляндам роз, венкам на челе, шелковым одеждам и благовониям. В этой и в самом деле красивой области все же спрятаны настоящие фундаменты человеческого общежития. Здесь заложены начали радости и горя, разумной деятельности, человеческого гуманизма и человеческой любви. Мы еще можем представить себе общество без железных дорог и телефонов, но общество без упорядоченной и приведенной к высоким формам половой жизни не может самостоятельно существовать. Общество развратников стоит ниже социальных возможностей, ибо в таком обществе не может существовать ни человеческая нравственность, ни человеческая дисциплина.

Высокая культура половых отношений должна стоять перед нами как одна из главнейших общественных целей. Но мы еще раз настаиваем на том, что наилучшее половое воспитание то, в котором нет полового воспитания. Это происходит потому, что культура половой жизни не начало вещей, а их конец. Воспитывая отдельное половое чувство, мы еще не воспитываем гражданина, воспитывая же гражданина, мы тем самым воспитываем и половое чувство. И поэтому нет отдельной области полового воспитания.

Я не могу представить себе никакого полезного прикосновения взрослых к половой сфере ребенка или юноши, кроме одной формы: половое воспитание не выходит за границы общего дисциплинирования личности. Вот та самая дисциплина, вот тот самый родительский авторитет, о котором говорилось в прошлой главе, без каких бы то ни было дополнительных специальных приспособлений должны обеспечить и правильное половое воспитание. В совершенно здоровой семье и в совершенно здоровом обществе половые темы просто не возникают. Только когда дети вплотную подходят к границам взрослой жизни, когда начинают звучать уже облагороженные темы любви и брака, возможна прямая консультация родителей и, само собой разумеется, необходима помощь матери в гигиенических вопросах, связанных с наступлением половой зрелости у девушек.

Я заведовал трудовой колонией им. М. Горького, когда вопросы полового воспитания меня поневоле заинтересовали. В то время у меня не было семьи, и мой опыт в этой нежной области был совершенно ничтожен. А в мою колонию приходили дети в 12-15 лет, как раз в том возрасте, когда, казалось мне, без полового воспитания нельзя никак обойтись. Мое положение, конечно, было гораздо труднее положения любого родителя не только потому, что детей было много, но главным образом потому, что у моих детей был уже большой опыт жизненной борьбы, и в том числе опыт половых представлений, если не половой жизни. В особенности затрудняли меня девочки. Некоторые из них побывали даже в проститутках и принесли оттуда растревоженное любопытство, умение кокетничать и скомканные жизненные перспективы.

А я сам не мог противопоставить этому тяжелому комплексу не только никаких знаний, но и никакого жизненного опыта, ибо по странному стечению обстоятельств в своей жизни не видел ни одной проститутки, ни одной развратной женщины (бывают такие телячьи жизни, вот такая была и у меня). О развратной женщине и о проститутке у меня были только книжные представления. Несмотря на то что книги о таких вещах говорили всегда с хорошими гуманитарными слезами и освещали души лучом благородного всепрощения и надежды, у меня осталось от этих образов ощущение брезгливости и непонятности. Я просто не мог себе представить, как это можно за деньги, регулярно торговать своим телом, как можно при этом сохранить какие-то остатки человеческой личности.

Одним словом, я стоял перед задачей полового воспитания совершенно безоружным, ибо нельзя же было считать оружием мой мещанский страх перед женским развратом.

5. Солидарность, любовь и долг

Аскетизм есть добровольный отказ от желаний, решение уединиться среди общего хаоса в неподвижном голодном покое. В альтруизме больше социальной активности, но это активность уступчивости в каждом отдельном случае, это отказ от желаний из боязни синяков.

Нет, в нашу программу вообще не входит отказ от желаний. Ни голодного одиночества, ни нищенских реверансов перед хаосом жадности мы не хотим. Напротив, сама революция наша - это открыто заявленное право человека на желание. И поэтому в воспитании наших детей аскетизм и альтруизм не могут иметь места, и такие штуки наше общество не считает нравственной доблестью.

Но мы не можем воспитывать и привычку к механическим пределам жадности, т.е. воспитывать моральную систему буржуазного типа. Жадность наших людей должна не механически ограничиваться всеобщей толкотней, а органически превращаться в гармонию желаний, в строгую и точную систему солидарности.

Идея солидарности вырастала в человеческой истории с самых первых ее страниц. Как только человек поднялся над животным миром, как только научился мыслить и говорить, как только возникло общественное производство - не могла не родиться мысль о необходимости равноправного договора между людьми, о возможности порядка вместо суматохи в области человеческих желаний.

Однако сложность и пестрота человеческой истории не позволили этой идее правильно высказаться и реализоваться. К солидарности человечество пробивалось не только через темноту невежества и нищеты, но и через блеск растущей цивилизации, ослепительные вспышки человеческого изобретения и науки. В этих сложившихся условиях выросли и окрепли тезисы собственности, покупки и продажи, формализм религии и анархия индивидуальной воли. Человечество все больше и больше обрастало историческими привычками классового устройства.

Для идеи солидарности тем более трудно было найти для себя пути, потому что она никогда не была в интересах правящих классов, а следовательно, и в интересах науки и искусства. Она жила в тлеющих, неясных стремлениях, в полусонном социальном институте не только в рядах плебса и пролетариев. А в это время мир, построенный на жадности, вырабатывал не только " сильные характеры" владык и миллиардеров, но и правила всеобщей толкотни, то, что называлось в истории законностью, государством, демократией, цивилизацией, вырабатывал буржуазную так называемую " культуру". В известной мере она давала силу проповеди солидарности, она сообщала ей страсть и культуру мысли и слова, она находила огненные принципы справедливости. Только богатство и армия, только организация и опыт власти отсутствовали у сторонников солидарности. И этого было достаточно для того, чтобы проповедь солидарности подменилась проповедью чего-то другого, похожего на нее, но не ее.

Исторический путь идеи солидарности - это путь ошибок и фальсификации. Так была создана с христианских времен Цезарей и Флавиев проповедь бездеятельной любви и нищеты, солидарности терпения и непротивления. Потом родились идеи Великой французской революции, чуть-чуть коснувшиеся вековых стремлений к общечеловеческой солидарности и утопленные в страсти к победе нового класса буржуазии. На смену им пришли идеи утопического социализма, а позже анархизма, идеи солидарности, подкрепленные наивной верой в мощь человеческого сознания и свободы, но не подкрепленные винтовкой.

И только кодекс железных законов Маркса, гений борьбы Ленина,...гений народов СССР отдали в распоряжение идеи солидарности великие силы...

В старой морали высокая нравственность всегда была в подозрительном родстве с глупостью. Многие деятели старого времени достаточно откровенно подчеркивали эту родственность. И это были не только циники, купцы и живоглоты, но и такие тонкие аналитики, как Достоевский. Его князь Мышкин - замечательная иллюстрация к этому закону. Структура нравственного поступка так явно противоречила структуре общества, что только слабый мыслящий аппарат способен был не заметить этого противоречия.

Но может быть, в этой толпе найдется несколько человек, которые не полезут в драку, которые не побегут в общем паническом движении, которые обрекут себя на голодную смерть, но никого не столкнут с дороги и никому не придавят горла. Их поведение, конечно, обратит на себя внимание остальных - один назовет их подвижниками, высоконравственным героями, другие назовут глупцами, и эти два суждения не будут находиться в особенном противоречии друг с другом.

Теперь представьте себе другой случай: в таком же положении очутился организованный отряд людей, они объединены сознательной уверенностью в том, что их интересы солидарны, что солидарность эта обеспечивается и чувством их уважения друг к другу, и разумной убежденностью в пользу такой солидарности, и доверием к избранным вождям, и дисциплиной в структуре органов и функций. Если такой отряд обнаружит запасы пищи, он направится к ним стройным маршем и остановится по суровому командному слову только одного человека на расстоянии, как будто наименее вероятном, на расстоянии нескольких человек, у которого заглохнет чувство, который завопит, зарычит, оскалит зубы и бросится, чтобы одному поглотить найденные запасы, - его поведение будет явно для всех и самым безнравственным и самым глупым...

Но кто же в этом отряде будет образцом нравственной высоты?

Здесь мы подошли к самому важнейшему тезису, на который обращаем особенное внимание родителей. В этом отряде на большой нравственной высоте будет не один какой-нибудь герой, а все члены отряда.

По старой морали, нравственная высота была уделом редких подвижников, специальных монстров, число которых было так незначительно, что канонизация их совершалась обычно через несколько сотен лет, когда в памяти людей они сохранялись в туманных формах легенды и устного придания, когда, следовательно, уже не трудно было кое-что и приукрасить. Обыкновенный человек не только в глубине души, а и совершенно открыто для себя такую нравственную высоту считал недоступным и непосильным делом, и с этим все были согласны, т.е. весь контингент таких же обыкновенных людей. Такое, так сказать, снисходительное отношение к нравственному совершенству давно сделалось нормой общественной морали.

В человеческой моральной практике было, собственно говоря, две нормы: одна - парадная, для нравственной проповеди и для специалистов-подвижников, другая - для обыкновенных случаев жизни, для человеческих будней. По первой норме полагалось последнюю рубашку отдать ближнему, пренебречь богатством, предоставить щеки и правую и левую и пр. По второй норме ничего положительного не полагалось, и измерителем нравственности была не нравственная высота, а нечто противоположное: обыкновенный житейский грех. Так уже и считали: все люди грешат, с этим ничего не поделаешь.

Коммунистическая мораль, построенная на идее солидарности трудящихся, в то же время не есть вовсе мораль воздержания. Требуя от личности ликвидации жадности, уважения к интересам и жизни человека-творца, коммунистическая мораль требует солидарного поведения и во всех остальных случаях, и в особенности требует солидарности в борьбе. Расширяясь до философских обобщений, идея солидарности между трудящимися захватывает все области жизни, ибо с точки зрения единого человечества жизнь есть борьба за каждый лучший завтрашний день, борьба с природой, с темнотой, с невежеством, с зоологическими атавизмами, с пережитками варварства, борьба за освоение неисчерпаемых сил земли и неба, за невыразимо великое и прекрасное будущее человечества.

Успехи этой борьбы прямо пропорциональны величине солидарности человечества. Только двадцать лет мы прожили в этой новой нравственной атмосфере, а сколько мы уже пережили великих сдвигов в самочувствии людей! Самочувствие совершенно нового, примечательно нового человека для нас самих еще так непривычно, что мы не всегда отдаем себе отчет в его содержании, и тем более нам трудно проектировать детали этого самочувствия в нашей воспитательной работе.

Мы еще не можем сказать, что мы окончательно освоили логику и диалектику новой, коммунистической морали. В значительной мере в своей педагогической деятельности мы руководствуемся интуицией, больше надеемся на наше чувство, чем на нашу точную мысль...