БИЛЕТ ДО САН-ФРАНЦИСКО

Не все, что Гилли написала Кортни, было чистой правдой, но Троттер на самом деле была религиозна. Она читала Библию и молилась каждый день. Когда мистер Рэндолф благословлял трапезу, она постоянно вторила ему. И потом, если человек по доброй воле каждое воскресенье в девять утра отправляется в церковь и возвращается оттуда домой не раньше половины первого, нормальным его считать нельзя.

Для Гилли эти воскресные часы были мучением. Церковь, небольшое деревянное старое здание, торчала на холме за полицейским участком; ее построили, когда город был еще небольшим поселком, а не частью разросшейся столицы Вашингтон. В сегодняшнем мире церковь была такой же старомодной, как и ее прихожане.

Занятия в воскресной церковной школе, куда Гилли и Уильяма Эрнеста запихнули вместе с пятью или шестью другими детьми от шести до двенадцати лет, вела древняя Минни Эпплгейт, которая каждое воскресенье твердила своим питомцам, что ее возродил к жизни некто Билли Сандей. Кто такой этот Билли Сандей, черт побери? Его имя чем-то напоминало героя комиксов. «Билли Сандей встречает Бренду Стар». Мисс Эпплгейт не считала нужным сообщить, от чего же ее спас этот Билли Сандей. От пожара? Из-под поезда? Ну и что из этого? Какая от этого радость и ей, и всему миру? Мисс Эпплгейт рассказывала им о десяти заповедях, но решительно отказывалась объяснить, что такое «прелюбодеяние».

— Но, мисс Эпплгейт, если мы не знаем, что такое прелюбодеяние, как же мы можем сказать, совершали мы его или нет? — законно спросил ее как-то восьмилетний мальчик во время перерыва.

Гилли, конечно, знала, что это такое, и между проповедью и занятиями в воскресной школе готова была за небольшую плату не только разъяснить смысл этого слова, но и поделиться некоторыми другими пикантными подробностями местной жизни, которые ей были известны от Агнес Стоукс. Таким путем она заработала семьдесят восемь центов, предназначавшихся для церковных пожертвований.

Мисс Эпплгейт была старой-престарой, а проповедник — совсем молодой. Он тоже постоянно твердил о «вечном спасении». Грамматику он знал еще хуже, чем Троттер, и Гилли с отвращением замечала, что он запинается, если в Библии попадается слово больше чем в один слог. Только религиозные фанатики и их невинные жертвы, которых они заставляют посещать церковь, могут терпеть всю эту муру каждую неделю больше часа.

В отличие от других прихожан, Троттер, выходя из церкви, не подсмеивалась над проповедником. Поэтому Гилли осмелилась однажды спросить:

— И как только вы его терпите?

Это был неуместный вопрос. Троттер шумно втянула воздух и с негодованием посмотрела на нее.

— Кто я такая, — загромыхала она, — чтобы осуждать посланца Божьего?

Разве может кто-нибудь, кроме фанатика, ляпнуть такое?

Мистер Рэндолф посещал баптистскую церковь для черных. Троттер с детьми завозила его туда на такси по пути в церковь для белых и заезжала за ним на обратном пути. Гилли заметила, что черные баптисты и одевались лучше, чем белые, и улыбались чаще. Но служба у них шла еще дольше, и Уильяму Эрнесту приходилось бегать за стариком и приводить его к такси до окончания их службы, а счетчик тем временем нетерпеливо постукивал. Обычно они возвращались домой, снимали праздничную одежду, готовили еду и только после двух часов усаживались за неторопливый обед.

В воскресенье после бесплодной уборки мистер Рэндолф удивил всех, отказавшись от добавки.

— Вы должны понять, миссис Троттер, как трудно мне говорить «нет» вашей прекрасной курице, но сегодня около трех должен приехать мой сын.

При слове «сын» у Гилли ёкнуло внутри. А что, если этот сын заметит что-то неладное в гостиной мистера Рэндолфа? Кресло стоит на другом месте. Книги расставлены не так как раньше. А вдруг он знает, где должны были лежать деньги?

— Но у вас еще есть время, чтобы полакомиться кусочком пирога, на этот раз вишневого,

— Вишневый пирог! Какой сюрприз! Тогда отрежьте мне, пожалуйста, вот столько, — мистер Рэндолф чуть-чуть раздвинул большой и указательный палец на костлявой руке и показал, какой кусочек ему можно отрезать, — я не в силах устоять перед вашими пирогами, миссис Троттер. Просто не в силах.

Он с наслаждением принялся за пирог и вдруг спохватился.

— Скажите, а на моей одежде пятен нет? Это так расстраивает сына.

Троттер отложила вилку и внимательно оглядела костюм мистера Рэндолфа.

— У вас вполне приличный вид, мистер Рэндолф. Разве вот на галстуке несколько пятнышек.

— Боже, мой сын только и ищет повода, чтобы доказать, что я не могу обслуживать себя и меня надо переселить в его большой дом в Вирджинии.

Он окунул салфетку в стакан с водой и безуспешно попытался стереть пятна с галстука.

— Да вы не беспокойтесь, мистер Рэндолф. Давайте-ка я достану вам какой-нибудь старый галстук покойного Мэлвина. Сама не знаю, чего это я все еще берегу его вещи. — Она хмыкнула, словно отгоняя от себя воспоминания о покойном мистере Троттере. — Гилли, сбегай-ка в мою комнату, погляди в стенном шкафу, в середке. Там на вешалке их целая дюжина, а то и больше. — И прежде чем Гилли вышла из комнаты, добавила: — Выбери, какой получше, слышишь? Не больно яркий. — Она повернулась к мистеру Рэндолфу и, как бы извиняясь, сказала. — В последние годы, бывало, станет Мэлвину тошно, пойдет он, да и купит себе какой-нибудь страхолюдный галстук и уж не расстается с ним всю неделю. — Она покачала головой. — Наверно, надо благодарить Бога, что ему никто не вешался на шею…

Мистер Рэндолф хмыкнул.

— А почему бы мне не напялить какой-нибудь страхолюдный галстук, мисс Гилли? Надо растревожить этого пятидесятилетнего господина, который приходится мне сыном.

Троттер закинула назад свою большую голову и разразилась громким смехом.

— Вы настоящий мужчина, мистер Рэндолф.

— А вы — настоящая женщина.

Гилли стремглав поднялась по лестнице. Разговоры между миссис Троттер и мистером Рэндолфом вызывали у нее тошноту.

Противно слушать кокетливую болтовню этих стариков, да еще при том она — белая, а он — черный.

Но на этот раз ее раздражали не эти разговоры. Ей не давала покоя мысль о пятидесятилетнем чопорном сыне мистера Рэндолфа, который будет совать свой нос во все углы отцовской гостиной. Поэтому, когда она увидела на кровати Троттер широко раскрытую сумку со сломанным затвором — сумка приглашала, требовала… — она заглянула в нее. Вот это да! Наверно, Троттер только что разменяла чек, полученный из окружного благотворительного общества. Гилли прикинула — да здесь не меньше ста долларов! Эта сотня поможет ей добраться до самой Kалифорнии, до самого дома, до Кортни Рутерфорд Хопкинс. Гилли засунула деньги в карман, пошла к стенному шкафу и нашла там вешалку с многочисленными свидетельствами мании Мэлвина. Выбрала самый кричащий галстук с балеринами в фиолетовых пачках — их ноги сплетались на зеленоватом фоне галстука в смелом пируэте. Гилли проскользнула в свою комнату, засунула толстую пачку денег в ящик комода под свои майки и на цыпочках вернулась к двери комнаты Троттер, откуда, громко топая, спустилась по лестнице.

— Боже, что ты наделала, детка?

Гилли похолодела. Откуда Троттер узнала?

— Ох, этот галстук! Это самое страшное преступление Мэлвина, да будет ему земля пухом.

— Прекрасно, прекрасно! — Мистер Рэндолф поднялся, возбужденно потирая свои морщинистые руки. — Расскажите мне, что это за галстук?

— Лучше не надевайте этот галстук, мистер Рэндолф, по нему прыгают легкомысленные дамы.

— Правда? — Улыбка осветила маленькое коричневое лицо. — А во что они одеты?

— Ну, они не то что бы одеты, они… в каких-то лиловых тряпочках.

— В пачках, — высокомерно подсказала Гилли, с радостью приходя в себя после потрясения.

— Что? — переспросила Троттер.

— В пачках. На них надеты пачки.

Троттер расхохоталась во все горло.

— Какие там пачки? Пач-ки. Пач-ки. Одно только название!

Мистер Рэндолф уже снимал запятнанный черный галстук, чтобы освободить свою шею для легкомысленных дам.

— Вы и впрямь его повяжете, мистер Рэндолф? Как бы ваш сын не решил, будто я плохо влияю на его безупречного отца-баптиста.

Гилли с тревогой подумала: не подавится ли бедный мистер Рэндолф своим собственным хихиканьем.

— Ему вовсе не обязательно знать, откуда у меня такой галстук. Торжественно обещаю вам, — с трудом проговорил он сквозь взрывы безудержного хохота.

Троттер завязала галстук уверенной рукой — ведь она проделывала это более четверти века. Потом отступила немного, чтобы оценить свою работу.

— Ну как, Гилли? Идет ему этот галстук?

— Порядок.

— И только? Маловато. А тебе, Уильям Эрнест, детка, нравится новый галстук мистера Рэндолфа?

— Очень красивый галстук, — восхищенно прошептал мальчик.

— Видите! — Троттер успокоилась. — Уильяму Эрнесту нравится.

— Вот и прекрасно, — сказал мистер Рэндолф с чувством вновь обретенного достоинства, — проводи меня домой, сынок.

Мальчик соскользнул со стула и взял старика за руку.

— До завтра. Слышите? — сказала Троттер.

— Большое спасибо. Благодарю вас. И вас также, мисс Гилли. До завтра.

— Договорились, — сказала Гилли, хотя завтра в это время она рассчитывала быть, по крайней мере, в штате Миссури.

Она вытерла тарелки, которые вымыла Троттер, и поставила их на полку, а в мыслях своих была уже в автобусе, который скользил по дороге, чем-то похожей на топографическую карту в учебнике географии.

Троттер была тут же и все подсмеивалась над мистером Рэндолфом, который щеголял в галстуке с танцовщицами.

— Его сын — известный адвокат в Вирджинии, — говорила она. — Адвокат! Вот бы поглядеть, какое у него будет лицо, когда он увидит этот галстук. Дорого бы дала, чтобы увидеть это.

Когда уборка в кухне была закончена, Троттер отправилась в гостиную и улеглась на диван. По воскресеньям она поднималась наверх только раз, чтобы переодеть праздничное платье, а остальное время проводила на диване, дремала или с трудом читала воскресную газету. В дверях снова появился Уильям Эрнест. Включил телевизор и, растянувшись на ковре, стал смотреть старый фильм.

Самое время. Гилли пошла к лестнице.

— Оставайся с нами, детка. По девятому каналу передают футбольный матч, и если Уильям Эрнест не против… — Уильям Эрнест поднялся с ковра, готовый послушно переключить программу.

— Нет, — сказала Гилли, — сейчас не могу. У меня еще есть кое-какие дела.

— Ну, как хочешь, детка.

Если она собирается уходить, медлить нечего. К вечеру Троттер поднимется наверх и обнаружит пропажу денег, и кто знает, чего можно ждать от этого адвоката, сына мистера Рэндолфа.

Она быстро упаковала чемодан, хотя руки у нее тряслись. Прежде всего надо было сложить деньги вместе и положить их в карман. Получился комок величиной с апельсин. Ну зачем она выбросила эту сумку на длинном ремне, которую миссис Нэвинс подарила ей на прошлое Рождество?

Да, и еще куртка. «На следующей неделе первым делом купим тебе хорошее теплое пальто», — сказала Троттер. Она все ждала, когда же перешлют, наконец, по почте благотворительный чек… Куртка висит у входной двери, придется пройти мимо открытой двери гостиной. Троттер наверняка дрыхнет, и если проскользнуть бесшумно, Уильям Эрнест, может, и не услышит.

Она прокралась вниз, зажав чемодан под правой рукой, чтобы он не бросался в глаза. Проходя мимо освещенного пространства, она заглянула в гостиную. Никто не повернул головы. Она сняла куртку с крючка и накинула ее на чемодан, чтобы свободной рукой можно было нажать на ручку двери.

— Ты куда?

Она вздрогнула и обернулась на эти слова, шепотом произнесенные Уильямом Эрнестом.

В темном проходе блестели его очки.

— Мне надо выйти, — шепотом сказала она. «Господи, пусть он замолчит».

Мальчик замолчал и смотрел то на чемодан, то на нее.

— Не уходи! — Его личико сморщилось и дрогнуло так же, как и его голос.

— Я должна, — процедила Гилли сквозь зубы.

Она открыла дверь и прикрыла ее за собой. Взяла чемодан в одну руку, куртку — в другую и побежала вниз с холма. Скорее… Скорее… В голове стучало так же громко, как топот ее кед по тротуару.

Только свернув за угол, она замедлила шаг. Если бежать, на нее могут обратить внимание. Автобуса не было и в помине. По воскресеньям они ходят редко. Придется топать пешком до автобусной станции, что-то около мили; она приостановилась, надела тонкую куртку, чтобы укрыться от ноябрьского ветра. В автобусе топят, напомнила она себе, а в Калифорнии всегда светит солнце.

Она добралась до автобусной станции уже в сумерки. Прошла прямиком в туалет, причесалась, заправила рубашку в джинсы. Она старалась убедить себя, что выглядит старше своих одиннадцати лет. Была она высокая, но еще плоская, как доска. Ну и черт с ним! Она застегнула молнию на куртке, расправила плечи и пошла к билетной кассе.

Кассир даже и глаз не поднял.

— Пожалуйста, один билет до Калифорнии. — Она тут же поняла свою ошибку.

— Куда? — теперь кассир посмотрел на нее из-под полуопущенных век.

— Ах, да… До Сан-Франциско, Сан-Франциско в Калифорнии.

— В один конец или туда и обратно? «Куда девалась Невозмутимая Леди?»

— В один… в один конец, до Сан-Франциско.

Он нажал на какие-то кнопки. И, как в сказке, появился билет.

— Сто тридцать шесть долларов шестьдесят центов, с комиссионными.

Денег у нее было достаточно. Дрожащими руками она вытащила из кармана пачку и стала отсчитывать нужную сумму. Человек лениво наблюдал за ней.

— А твоя мать знает, где ты находишься?

Только не дрейфить, Гилли. Возьми себя в руки. Она расправила плечи и посмотрела прямо в его сонные глаза взглядом, который приберегала для учителей и директоров школ.

— Я еду повидаться с матерью. Она живет в Сан-Франциско.

— Ясно, — сказал он, взял деньги и, прежде чем вручить ей билет, пересчитал.

— Автобус отходит в восемь тридцать.

— В половине девятого?

— Да. Чемодан сдавать будешь?

— Но сейчас только половина пятого.

— Совершенно верно.

— Значит, придется ждать еще четыре часа?

— Опять же верно.

— Но я хочу уехать как можно скорее.

— Послушай, девочка, ты пришла и попросила продать билет. Я продал тебе билет на следующий автобус. — Он вздохнул. — Ладно, — сказал он и посмотрел в справочник, — можно ехать на пятичасовом до Вашингтона, а там пересесть на автобус шесть двадцать два. — Он протянул руку. — Придется выдать тебе другой билет. — Она вернула билет. — Но это займет какое-то время, — сказал он, — надо проверить маршрут. Посиди вон там, — он кивнул головой на стул в зале ожидания. — Я тебя позову.

Она заколебалась, потом неохотно направилась к стулу. Ей было не по себе — деньги и билет оставались у кассира, но возражать боязно: как бы не стал расспрашивать.

Он долго копался с билетами, приглушенным голосом говорил с кем-то по телефону. Потом снова рылся в справочниках. Наконец встал, пошел в камеру хранения и пробыл там несколько минут.

На часах было уже почти без четверти пять. Так можно опоздать на пятичасовой. Гилли встала и подошла к баку с питьевой водой. Вода была теплая, и кто-то залепил сток куском жвачки. Так и не напившись, она вернулась к обитому красным пластиком стулу.

Кассир появился, когда на часах было четыре сорок восемь; он уселся на свое место, а в ее сторону даже не взглянул.

— Мой билет?

В ту же минуту в зал вошли мужчина и женщина, и кассир занялся ими. Это было несправедливо. Ведь она ждет с четырех тридцати. Гилли встала и пошла к стойке. Она даже не заметила полицейского, пока тот не положил ей руку на плечо. Нетерпеливо поведя плечами, Гилли сбросила руку и оглянулась; кто это к ней пристает?

— Ты куда собралась, девочка? — он говорил тихо, словно боялся побеспокоить кого-то.

— Повидаться с матерью, — сухо ответила она. " Боже, сделай так, чтобы он исчез ".

— Одна, до Сан-Франциско?

Теперь она поняла — полицейского вызвал кассир. Только этого недоставало!

— Да.

— Ясно, — сказал полицейский и обернулся к кассиру, который теперь глазел на них.

— Я не сделала ничего плохого.

— Тебя никто ни в чем не обвиняет. — Полицейский поправил фуражку и спросил очень спокойно и медленно. — Где ты здесь жила?

С какой стати она должна отвечать? Это не его дело.

— Послушай, о тебе будут беспокоиться.

«Как же, станут они беспокоиться!»

Он откашлялся.

— Дай мне твой номер телефона, чтобы я мог проверить.

Она с ненавистью посмотрела на него. Полицейский снова откашлялся и посмотрел на кассира. Самое время дать деру, а как же деньги? Куда она денется без денег?

— Я думаю, — сказал полицейский, — лучше всего отвести ее участок и там побеседовать.

Кассир кивнул, казалось, все происходящее доставляет ему удовольствие.

— Вот деньги, которые она мне дала. — Кассир протянул желтый конверт. Полицейский осторожно взял ее за руку и подвел к стойке. Кассир передал ему конверт.

— Это мои деньги, — запротестовала Гилли.

— Конечно, твои, крошка, — сказал кассир с фальшивой улыбкой.

Знай она, как тут быть, она бы так и поступила. Гилли лихорадочно шарила в уме, ища ответа, но мысль застыла в черепе, как замороженный мамонт в толще ледника. Всю дорогу до самого участка она спрашивала себя: как быть? Выпрыгнуть из машины у следующего светофора? Забыть про эти проклятые деньги? Но замороженный мамонт по-прежнему спал беспробудным сном, не желал и пальцем шевельнуть.

В служебном помещении полицейского участка за низкой перегородкой два полицейских попытались допросить ее. Новый полисмен, высокий крупный блондин, спросил того, который привел ее:

— А документов, удостоверяющих личность, при ней нету?

— Я не буду обыскивать ее, а Джуди пошла ужинать.

— Ну, а как насчет чемодана?

— Точно, надо проверить.

Она хотела закричать — они не имеют права копаться в ее вещах, но никак не могла пробиться сквозь толщу льда.

Полицейский-блондин стал перетряхивать ее одежду и почти сразу же наткнулся на фотографию Кортни.

— Это твоя мать?

— Положите на место, — шепотом сказала она.

Наконец-то заговорила!

— Митчелл, она говорит, чтобы ты положил фотографию на место.

— Ладно, ладно, я же исполняю свои обязанности. — Он бросил фотографию в чемодан и продолжал рыться в ее вещах.

— Вот это да, — сказал он, найдя открытку. Он внимательно прочитал ее и передал другому полицейскому. — Послушай, Райн, здесь есть все — и имя, и адрес. Представь, она действительно знает кого-то в Сан-Франциско.

Полицейский по имени Райн прочел открытку, потом подошел к Гилли и наклонился к ней.

— Это адрес твоего отца? — спросил он, указывая на открытку. Она сидела неподвижно и сверлила его взглядом. Райн покачал головой; он распрямился и вернул открытку Митчеллу.

— Проверь, кто живет по этому адресу, и позвони им.

Через полчаса в дверях полицейского участка появилась задыхающаяся Троттер, вся в красных пятнах; она держала за руку бледного Уильяма Эрнеста. Троттер сразу увидела Гилли, которая сидела у стола по другую сторону перегородки. На лице Троттер появилось подобие улыбки, но Гилли резко отвернулась. За перегородкой сидела женщина-полисмен, она возвратилась с ужина и приступила к дежурству.

— Мэйм… Мэйм Троттер… — Троттер не могла перевести дух. Она задыхалась еще сильней, чем когда поднималась по лестнице.

— У меня там… такси… ждет… Нет денег… заплатить…

— Минутку…

Джуди, женщина-полисмен, подошла к Райну и что-то тихо сказала ему. Тот поднялся, и они вместе подошли к перегородке. Из разговора Гилли удалось разобрать лишь отрывистые ответы задыхающейся Троттер.

— Приемная дочь… Да, где-то есть… Сан-Франциско, да, может быть. Окружной отдел благотворительного общества… Да, мисс Мириам Эллис… Да, да… Нет… нет… нет… Может, здесь кто-нибудь заплатит за такси? Он все еще ждет там…

Полицейский Райн передал Троттер желтый конверт. Она вздохнула, кивнула головой, вытащила из конверта какие-то деньги и протянула ему. Он передал деньги Митчеллу, а тот протянул их женщине-полисмену; та нахмурилась, но все-таки встала и вышла из комнаты, чтобы расплатиться с шофером.

— Нет, нет, — говорила Троттер. — Конечно, нет… она еще ребенок…

Когда Райн провел Троттер за перегородку, она все еще отрицательно качала головой в ответ на какие-то слова. Уильям Эрнест цеплялся за ее поношенное пальто. Наконец, Троттер отдышалась, но голос ее все еще дрожал. Стоя в дверях, она обратилась к Гилли:

— Я приехала забрать тебя, детка. Мы с Уильямом Эрнестом приехали за тобой.

Райн прошел через комнату, остановился возле стула, на котором сидела Гилли, и наклонился к ней:

— Миссис Троттер не будет ни в чем обвинять тебя. Она хочет, чтобы ты вернулась.

«Обвинять? Ах, да, деньги. Неужели этот болван думает, что Троттер захочет, чтобы ее Гилли арестовали? Но как теперь вернуться? Великолепная Гилли, которая убежать и то не сумела! Завалила все на свете». Она уставилась на свои руки. Под ногтями грязь. Она ненавидела грязные ногти.

— Гилли, детка…

— Домой! Разве ты не хочешь домой? — спросил Райн.

«Хочу ли я домой? Куда же, вы думаете, черт возьми, я собиралась?»

Она ничего не ответила, и Райн встал.

— Может, лучше оставить ее здесь до утра и сообщить в благотворительное общество, — сказал он.

— Вы хотите арестовать ребенка?

— Здесь она будет в безопасности. И только до утра.

— Вы что, думаете, я разрешу арестовать моего ребенка?

— Может, это к лучшему, — тихо сказал Райн.

— К лучшему? Это как понимать? Что у вас на уме?

— Похоже, она не очень хочет возвращаться к вам, миссис Троттер. И я не знаю…

— О, Господи, вы не знаете… О, Господи…

Гилли никогда не слышала, чтобы Троттер так разговаривала. Она посмотрела на заплывшее, убитое горем лицо.

— Боже милостивый, что же мне делать?

— Гилли! Гилли! — Уильям Эрнест бросился к ней через всю комнату и стал колотить кулаками по ее коленям. — Пойдем домой, Гилли, пожалуйста, пойдем домой! Пожалуйста! — На белой шее напряглись и проступили синие жилки.

Лед в ее замороженном мозгу раскололся и тронулся. Она встала и взяла его за руку.

— Слава Всевышнему! — сказала Троттер.

Райн откашлялся.

— Можешь не идти, если не хочешь. Ты знаешь об этом, правда?

Гилли кивнула. В дверях Троттер подняла руку. С нее свисала коричневая сумка. Сломанный затвор раскрылся. Троттер смутилась, опустила руку и захлопнула сумку.

— Мне такси надо, — сказала она.

— Я попрошу Митчелла отвезти вас, — сказал Райн.

«БАБАХ!»

Между Троттер и мисс Эллис разгорелось сражение. Когда на следующий день Гилли вернулась из школы, шум этой битвы донесся до нее из гостиной.

— Не будет этого никогда, никогда, никогда! — ревела Троттер, как мать, у которой отбирают детеныша.

Гилли остановилась в коридоре и бесшумно прикрыла за собой входную дверь.

— Миссис Троттер, в нашем Обществе никто не обвиняет вас, мы не считаем, что вы в чем-то виноваты.

— Наплевать мне, что думают обо мне в вашем Обществе.

— Вы одна из наших лучших клиенток. Вы берете у нас приемных детей вот уже более двадцати лет. Этот случай не повлияет на вашу репутацию. Мы так ценим вас.

— Наплевать мне на репутацию. Не отдам Гилли.

— Но мы же заботимся о вас…

— Хороша забота! Если бы вы заботились обо мне, вы никогда не явились бы сюда с таким дурацким предложением.

— Но Гилли неуравновешенный ребенок, Мэйм. Ее надо показать…

— Не отдам. Никогда.

— Если вы не думаете о себе, подумайте об Уильяме Эрнесте. Он изменился к лучшему за последний год. Я своими собственными глазами видела, что Гилли раздражает его.

— Но как раз Уильям Эрнест уговорил ее вчера вернуться домой, — голос Троттер был решительным и твердым.

— Потому что он увидел, как вы расстроены. Это еще не значит, что она оказывает на него хорошее влияние.

— Уильям Эрнест живет у меня третий год. Он не пропадет. Уж я-то знаю. Иногда, мисс Эллис, приходится отрезать палец, чтобы спасти руку.

— Не понимаю, что вы хотите этим сказать?

— Кто-то должен хоть немного позаботиться о Гилли. Хоть немножко. Ей так давно это нужно.

— Что верно, то верно, миссис Троттер. Я прекрасно знаю, что нужно Гилли. Я наблюдаю за этим ребенком почти пять лет, и, хотите верьте, хотите нет, мне она дорога, но сейчас речь не о ней.

— А о ком же?

— О вас, — слова были едва слышны. Молчание, и потом:

— Да, видит Бог, она мне нужна. — Странный прерывистый звук, похожий на рыданье. — Когда она исчезла, я думала, помру.

— Успокойтесь, миссис Троттер. Разве можно так терзать себя из-за них?

— Не учите мать, что она должна чувствовать.

— Но вы приемная мать, — голос мисс Эллис звучал твердо, — и вы не должны забывать об этом.

Острая боль пронзила Гилли с головы до ног. Она открыла и захлопнула входную дверь, как будто только что вошла в дом. На этот раз они услышали ее.

— Это ты, Гилли, детка?

Она подошла к гостиной. Женщины стояли с покрасневшими, как от бега, лицами.

— Так вот, Гилли… — начала мисс Эллис. Ее голос раздражал, как искусственная рождественская елка.

— Мисс Эллис, — громко прервала ее Троттер, — только что сказала, что теперь все зависит от тебя… — Троттер сделала вид, будто не заметила настороженного взгляда мисс Эллис. — Захочешь остаться с Уильямом Эрнестом и со мной — хорошо, не хочешь — она найдет тебе другой дом. Решать — тебе. — Троттер с тревогой посмотрела на мисс Эллис.

— А как же… — спросила Гилли пересохшими, как черствый хлеб, губами. — Как же моя родная мать?

Брови мисс Эллис полезли наверх.

— Несколько месяцев назад, когда мы решили забрать тебя от Нэвинсов, я отправила ей письмо, Гилли. Но она не ответила.

— Она написала мне. Она хочет, чтобы я приехала к ней.

Мисс Эллис посмотрела на Троттер.

— Да, я знаю об этой открытке, — сказала она.

«Проклятые полицейские — читают чужие письма, сплетничают, болтают о них, высмеивают».

— Но, Гилли, если бы она в самом деле хотела, чтобы вы были вместе…

— Она хочет. Она сама мне написала!

— В таком случае, почему же она не приезжает за тобой? — В голосе мисс Эллис зазвучали жестокие нотки, брови нервно задергались. — Прошло уже больше восьми лет, Гилли. Даже когда она жила рядом, она не навещала тебя.

— Теперь все по-другому, разве нет? Она должна приехать. Она в самом деле хочет, чтобы мы были вместе. Неужели не хочет?

Подошла Троттер и положила тяжелую руку ей на плечо.

— Знала бы она тебя, только бы знала, какая у нее девочка, она б живо примчалась.

«Ну и дура же ты, Троттер. Если бы она знала, какая я на самом деле, она никогда бы не приехала. Только такие недотепы, как ты…» Гилли осторожно освободилась от тяжелого объятья и обратилась к мисс Эллис, только к ней.

— До ее приезда… До того, как она приедет за мной я, пожалуй, останусь здесь.

Троттер вытерла лицо большой рукой и шмыгнула носом.

— Ну, мы с вами еще увидимся, мисс Эллис.

Но избавиться от этой дамы было не так-то просто. Она стояла, расставив ноги, словно боялась, что Троттер может насильно вытолкнуть ее.

— Полицейский Райн сказал мне по телефону, что вчера у тебя было больше ста долларов, — сказала она.

— Да.

Это прозвучало нахально, но мисс Эллис прищурила глаза и продолжала:

— Трудно поверить, что это были твои деньги.

— Ну и что?

— А то, что по-моему это воровство — присваивать себе чужие деньги, мисс Хопкинс.

— Да?

Троттер похлопала Гилли по руке, чтобы успокоить ее.

— И по-нашему так, мисс Эллис, — сказала она, — а только вы думаете, за двадцать лет у меня это впервой?

— Знаю, что не впервой.

— Тогда доверьте уж это мне, я сама все улажу.

Мисс Эллис кивнула и, прежде чем надеть пальто, тщательно расправила на себе брючный костюм.

— Я прослежу за этим, — сказала она.

Троттер чуть ли не вытолкала ее за дверь.

— Не забивайте себе голову заботами о нас. Все будет в порядке, не беспокойтесь.

— За беспокойство мне платят, миссис Троттер.

Троттер натянуто улыбнулась и захлопнула входную дверь. Когда она повернулась и подошла к Гилли, лицо у нее было каменное.

Гилли с удивлением захлопала глазами при виде этой неожиданной перемены.

— Мне воровство — нож острый.

Гилли кивнула. Придуриваться бесполезно.

— Там были не только мои деньги, верно?

— Верно.

— Откуда они у тебя?

— Нашла, — тихо сказала Гилли.

Троттер подошла поближе, обеими руками приподняла ее голову и заставила посмотреть себе прямо в глаза.

— Где ты взяла эти деньги, Гилли?

— Нашла за книгами в соседнем доме.

Троттер не поверила собственным ушам, у нее опустились руки.

— Украла у мистера Рэндолфа?

— Они лежали там, за книгами. Наверно, он даже не…

— Гилли, ты украла эти деньги. Не юли. Это его деньги, и ты их взяла. Так?

— Вроде…

— Сколько там было?

— Что-то около тридцати…

— Не делай из меня дуру. Сколько?

— Сорок четыре доллара, — жалобно сказала Гилли.

— Так вот, ты должна немедленно вернуть их.

— Не могу.

Троттер стояла и не сводила с нее глаз до тех пор, пока Гилли не сказала:

— Пять долларов я отдала Агнес Стоукс.

— Так прямо и отдала?

Гилли кивнула.

— Что ж, — глубокий вздох, — одолжу тебе пять долларов для мистера Рэндолфа, потом отработаешь.

Возвратить деньги мистеру Рэндолфу оказалось легче, чем можно было ожидать. Старик, казалось, и не подозревал, что у него за книгами лежали какие-то деньги. А может, просто забыл об этом, или их положила туда его покойная жена, которая умерла задолго до Мэлвина, мужа Троттер. Как бы там ни было, в присутствии неумолимой Троттер Гилли возвратила старику сорок четыре доллара; он выслушал ее нечленораздельные объяснения без негодования и неуместного любопытства, с поразительным достоинством.

— Благодарю вас, — сказал он, но на этот раз не повторил слов благодарности.

Он положил деньги в карман, слегка потер ладони и протянул руку, чтобы его повели ужинать.

Гилли чуть помедлила — она ждала нотации, если не от него, то уж наверняка от Троттер. Но оба молчали; тогда она взяла мистера Рэндолфа не за локоть, как обычно, а за руку, как бы выражая этим свою благодарность.

Троттер и понятия не имела ни о минимальной оплате труда, ни о законах, запрещающих детский труд. В кухне она вывесила такой прейскурант:

Мытье посуды и уборка кухни — 10 центов

Уборка пылесосом внизу — 10 центов

Мытье и уборка обеих ванн и уборных, включая мытье полов — 10 центов

Протирка мебели от пыли — 10 центов

Помощь Уильяму Эрнесту в приготовлении домашних заданий, один час — 25 центов

Теперь Гилли стала проводить много времени с Уильямом Эрнестом. Она сделала несколько открытий. Как выяснилось, мальчик совсем не такой тупица. Если быть терпеливой и не давить на него, он до всего доходил сам, но стоило насесть на него, он тут же смущался, а когда его высмеивали, поднимал руки, будто защищал голову от удара. Наконец до Гилли дошло: мальчик в самом деле боится, что его будут бить за каждую ошибку.

Так вот почему Троттер сдувает с него пылинки, словно он может рассыпаться от любого шума, вот почему набрасывается как волчица на каждого, кто подтрунивает над ним.

Но она этому потакать не будет. Уильям Эрнест — не старинная чашка из китайского сервиза миссис Нэвинс. Это мальчишка, приемный ребенок — только и всего. И если он не закалится — что же будет, когда Троттер перестанет кудахтать над ним?

Гилли спросила его:

— А что ты делаешь, если тебя ударят?

Его прищуренные глазки испуганно забегали за стеклами очков.

— Я не собираюсь тебя бить, просто хочу узнать, что ты делаешь в таких случаях?

Он засунул указательный палец в рот и стал грызть ноготь. Гилли вытащила палец из его рта и посмотрела на руку с обкусанными ногтями.

— Рука как рука. Все нормально. Скажи, а тебе никогда не хотелось дать сдачи?

Широко раскрыв глаза, он покачал головой.

— Так и будешь всю жизнь козлом отпущения?

Он опустил голову. Палец снова оказался во рту.

— Послушай, Уильям Эрнест, — хрипло прошептала она, наклонившись к самому его уху, — я научу тебя давать сдачи. Бесплатно. И когда какой-нибудь здоровенный парень начнет приставать к тебе, ты покажешь ему, где раки зимуют…

Мальчик вынул палец изо рта и недоверчиво уставился на нее.

— Ты слышал, как я однажды отлупила семерых мальчишек? Одна против семерых.

Он почтительно кивнул.

— Так вот, я научу тебя, как это делается. Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! Бабах! — ее кулак нанес семь воображаемых ударов.

— Бабах! — тихо повторил он, неуверенно сжал кулак и нанес слабый удар в пустоту.

— Прежде всего, если кто-нибудь заорет на тебя, никогда не поднимай руки вверх, — она передразнила его, — не веди себя так, будто думаешь, что тебя убьют на месте.

— Бабах! — он неуверенно ткнул маленьким кулачком перед собой.

— Нет, начинать надо с другого. Может, тебя вовсе и не собираются бить. Первым делом — глубокий вдох, — она глубоко вдохнула воздух и подождала, пока он сделает то же, — ребра проступили под его рубашкой, — а потом орешь во все горло: «Проваливай отсюда к чертовой матери!»

Не успела она до конца произнести эту фразу, в дверях, как карающий меч, появилась Троттер.

— Ну, ладно, ладно, — сказала Гилли, — «к чертовой матери» можно и не говорить. Главное — это…

— Что вы здесь делаете, дети? Я думала, я тебе плачу, Гилли, чтоб ты помогала Уильяму Эрнесту читать.

— Нет. Мы занимаемся этим в свободное время. Бесплатно.

Троттер с тревогой посмотрела на Уильяма Эрнеста. Он поднялся на цыпочки, сжал кулаки, зажмурил глаза, сделал глубокий вдох и заорал:

— Проваливай отсюда к чертовой матери! — Потом повернулся к Гилли и улыбнулся. — Ну, как, нормально?

— В присутствии Троттер «к чертовой матери» лучше не говорить. Для начала — нормально.

— Гилли… — сказала Троттер. — Послушайте, Троттер, должен же он, наконец, научиться защищать себя. И здесь, черт побери… Здесь я — лучший учитель.

Троттер остановилась в дверях, словно не зная, что же ей делать дальше. Малыш подошел к ней, поднес кулак к ее массивной груди, сделал глубокий вдох и пропищал:

— Проваливай отсюда!

В глазах женщины появились слезы. Она протянула к нему руки и неуклюже, по-медвежьи обняла его.

— Я просто тренируюсь, Троттер. Это я не тебе сказал.

— Знаю, Уильям Эрнест, знаю, детка, — ответила она.

— В этом мире он должен научиться защищать себя, Троттер.

Женщина вытерла передником лицо и шмыгнула носом:

— Неужто я не понимаю, детка? — Она погладила мальчика и выпрямилась. — Может, пойдете во двор? Не хочу я все это слышать.

— Пошли, Гилли! — Уильям Эрнест обошел Троттер и направился к заднему крыльцу. — Бабах! — тихонько выкрикивал он, идя по коридору.

— Я не собираюсь делать из него задиру, — сказала Гилли, — просто я хочу, чтобы он мог постоять за себя. Не может же он прятаться за вашу спину всякий раз, когда кто-нибудь не так посмотрит на него.

— Конечно.

— Даже родные матери не опекают своих детей всю жизнь. А вы только приемная.

— Мне вечно твердят об этом.

Гилли не хотела быть жестокой, но Троттер должна понять.

— Если он научится читать и защищать себя, с ним будет все в порядке.

— Ты уже во всем разобралась, детка, — с облегчением улыбнулась Троттер, — ну что ж, не буду мешать вам заниматься боксом. А только глядеть на это не хочу.

Заниматься боксом?, Эта женщина живет в другом веке. Гилли пошла к двери. Когда она проходила мимо громадной Троттер, та обняла ее и крепко поцеловала в лоб. Гилли непроизвольно подняла руку — хотела вытереть лоб, но при виде лица Троттер рука ее застыла в воздухе.

— Не пойму, чего это на меня нашло, — пробормотала Троттер, пытаясь обратить все в шутку, — я знаю, ты ненавидишь все эти поцелуи. Но иногда на меня находит, и я становлюсь сама не своя.

— В воскресной школе мисс Эпплгейт называет это дьявольским наваждением.

— Неужели? Дьявольским наваждением? — Троттер затряслась от хохота.

Гилли почувствовала, как под ее ногами задрожали доски.

— Дьявольское наваждение! Ну, Гилли, с тобой не соскучишься. А теперь беги, пока дьявол снова не попутал меня.

Она было замахнулась, чтобы шутливо шлепнуть Гилли, но рука ее повисла в воздухе — Гилли и след простыл.

ГОСТЬ

За несколько дней до праздника Дня Благодарения мистер Рэндолф заболел гриппом. Сама по себе болезнь протекала не тяжело, но мистер Рэндолф был старый, а для стариков, как говорила Троттер, любая болезнь — несчастье.

Останавливаясь, чтобы Троттер могла перевести дух, они с Гилли снесли вниз с чердака раскладушку на колесиках и поставили ее в столовой; нежилая комната превратилась в больничную палату для мистера Рэндолфа.

Долго спорили, следует ли сообщать о болезни отца сыну, известному адвокату. Мистер Рэндолф был убежден, что, узнав об этом, сын немедленно явится и заберет его навсегда в Вирджинию. И хотя Троттер понимала, что такая чудовищная угроза существует, она считала, что по моральным обязательствам необходимо сообщать о болезни человека его ближайшим родственникам.

— Представляете, он приезжает, а вы больной, — больше уж он доверять вам не будет. И наверняка увезет вас отсюда.

Но мистер Рэндолф считал, что стоит рискнуть. Они сошлись на компромиссе — решили перевести мистера Рэндолфа в дом Троттер, чтобы он все время был на глазах.

— А что, если вы умрете здесь?

— Обещаю не умереть у вас в доме. Клянусь честью.

— Гилли, если он совсем раскиснет, мы мигом спровадим его обратно, а то этот знаменитый адвокат из Вирджинии еще подаст на меня в суд.

Мистер Рэндолф приподнялся на раскладушке.

— Если я умру в вашем доме, миссис Троттер, подайте на меня в суд. Берите себе все мое имущество, до последнего цента. — Он усмехнулся и опустился на раскладушку, с трудом переводя дух.

— Хм, «до последнего цента». После смерти вы и пенсии не получите. Лучше живите на здоровье, вот мой совет.

— Так оно и будет, но если за мной будут ухаживать две такие очаровательные леди, боюсь, у меня появится желание болеть очень долго.

— Придется рискнуть. Но если через неделю не подниметесь с постели, ни праздничного стола, ни индейки вам не видать.

Мистер Рэндолф торжественно поклялся, что ко Дню Благодарения он поправится. Ему действительно стало немного лучше, но к празднику свалились с гриппом и Троттер, и Уильям Эрнест.

Троттер старалась не сдаваться до последнего, но температура у нее была высокая, и так кружилась голова, что она не могла держаться на ногах. Несмотря на ее протесты, Гилли не пошла в школу ни во вторник, ни в среду — осталась дома ухаживать за больными.

Ко Дню Благодарения из-за бесконечной беготни по лестнице и от одной кровати к другой Гилли сбилась с ног.

Если б она заболела, никто бы не упрекнул ее, что она свалилась. Но она, конечно же, не заразилась ничем, только от постоянного недосыпания, бесконечных волнений и забот стала раздражительна. Она вызывала врача для мистера Рэндолфа, другого врача для Троттер и еще детского врача, но ей никто не мог помочь. Больным следовало оставаться в постели и принимать аспирин от высокой температуры.

Ножом для мяса Гилли разделила пополам таблетку аспирина для Уильяма Эрнеста; половина таблетки тут же закатилась под плиту, а другая, которую она с немалым трудом запихнула мальчику в рот, немедленно возвратилась назад вместе с супом, который она заставила его съесть перед этим. Снова давать ему аспирин она побоялась.

Троттер велела протереть мальчику лицо, руки и ноги мокрым полотенцем, чтобы немного снизить жар. Это вроде чуть помогло, но мальчику все равно было худо, к тому же, как она ни старалась, в комнате оставался прокисший запах супа, вытошненного Уильямом Эрнестом.

В доме царил жуткий беспорядок. Даже в гостиной и в кухне, куда не заходил никто, кроме Гилли, все было перевернуто вверх дном, как после бомбежки. Она была настолько измучена, что не могла убирать даже за собой.

Наступил четверг, а ей было не до праздника. Индейка, купленная Троттер, напрасно размораживалась на полке холодильника, и ничто больше не напоминало о празднике. Гилли сидела на кухне в джинсах, в старой застиранной майке и дожевывала свой поздний завтрак, бутерброд с колбасой; она и думать забыла, что скоро вся страна будет отмечать за столом этот праздник.

Раздался звонок. Она вскочила. А вдруг этот адвокат, сын мистера Рэндолфа, не поверил отцу, что тот не может приехать на праздник, и явился за ним? Потом она с раздражением подумала, не приперлась ли Агнес Стоукс разнюхать, почему Гилли не была в школе целых два дня.

Но за дверью стояла невысокая полная женщина, из-под фетровой черной шляпки выбивались седые волосы. На ней были черные перчатки и черное твидовое пальто, чуть длиннее, чем полагалось по моде. Под мышкой — поношенная сумка из крокодиловой кожи. Женщина, чуть ниже ее ростом, напряженно вглядывалась в лицо Гилли. Странно она смотрела. Гилли не могла понять, напугана она или просто голодная. Ей вдруг стало неловко. Откинув назад челку, она вспомнила, что советовала говорить Троттер, когда неожиданно появляется какой-нибудь незнакомый человек. Гилли выпалила обе фразы подряд:

— Спасибо, мы сегодня ничего не покупаем, и мы правоверные баптисты, — и попыталась захлопнуть дверь.

— Минутку, — сказала леди, — ты Галадриэль Хопкинс? — Гилли рывком снова распахнула дверь.

— Кто вы? — спросила она. Вопрос прозвучал так же нескладно, как если бы его задал Уильям Эрнест.

— Я.. — смущенно сказала незнакомая леди — я, кажется, твоя бабушка.

Наверно, скажи та, «я волшебница», Гилли удивилась бы не меньше.

— Можно войти?

Гилли молча отступила в сторону и пропустила женщину в дом.

Из столовой доносился храп. Только бы она не сунулась туда, не стала бы глазеть на выглядывающее из-под выцветшего стеганого одеяла смешное маленькое коричневое личико с раскрытым ртом. Но женщина, конечно, заглянула в столовую, слегка встряхнула головой и тут же повернулась к Гилли.

— Гилли, детка, кто это там?

" Вот черт! Кажется, Троттер услышала звонок ".

— Все в порядке, Троттер! — крикнула Гилли, одергивая на себе узкую майку (последнюю, не совсем еще грязную), пытаясь прикрыть собственный пупок.

— Хотите присесть? — спросила она гостью.

— Спасибо.

Гилли прошла в гостиную, пятясь, подошла к дивану и указала рукой на коричневое кресло. — Присаживайтесь.

Они сели одновременно, как привязанные к одной веревке — гостья присела на самый кончик кресла, чтобы ее короткие ноги доставали до полу.

— Так вот… — Черная шляпка колыхнулась.

Да кто сегодня носит шляпки?

— Так вот…

Гилли все еще пыталась разобраться. Эта старая леди в старомодной шляпке и длинном пальто — мать Кортни? Никогда Гилли не представляла себе, что у Кортни есть мать. Кортни существовала для нее вне времени, как богиня, как воплощение совершенства.

— Тебя зовут Галадриэль? Правда? — она говорила с мягким южным акцентом, но речь ее была гладкая как шелк, не то, что у Троттер — грубая, как дерюга…

Гилли кивнула.

— Моя дочь… — Женщина порылась в сумке и вытащила оттуда письмо, — моя дочь уехала из дома много… — она щелкнула затвором сумки, подняла глаза и встретилась с озадаченным взглядом Гилли, — много лет назад. Я… мой муж и я никогда… Простите…

Гилли беспомощно следила за ней. Женщина безуспешно старалась найти слова, чтобы рассказать свою горькую историю.

— Мой супруг… — она попыталась улыбнуться, — твой дед, умер почти двенадцать лет назад.

«Наверное, надо что-то сказать», — подумала Гилли:

— Вот жалость-то!

— Да, да, так тяжело, — женщина с трудом произносила слова, пытаясь подавить слезы.

Гилли не раз приходилось самой вот так сдерживать слезы. Как знакомо все это.

— Мы… Я старалась, конечно, тогда связаться с Кортни, твоей матерью. Но мне это не удалось. Дело в том… — ее голос надломился.

Она замолчала, вынула из своей сумки носовой платок, осторожно дотронулась сначала до одной, потом до другой ноздри и положила платок обратно в сумку.

«Ну, давай, сморкайся как следует, детка, чего стесняешься? Тебе же легче будет…» — Так сказала бы Троттер, но Гилли не могла произнести ни слова.

— Дело в том, — женщина взяла себя в руки и продолжала, — что это письмо… Это письмо от дочери — первое за тринадцать лет.

— Ничего себе! — сказала Гилли.

Ей стало жаль эту женщину, хотя боль этой старушки вроде не должна была задевать ее.

— Я даже не знала, что у нее есть ребе… Неужели ей не хотелось поделиться этим со своей родной матерью?

Теперь речь, видно, пойдет о ней, о Гилли, но все это было далеко-далеко от нее, будто речь шла о каком-то дальнем знакомом. Гилли попыталась сочувственно кивнуть.

— Гилли, я тебя звал, звал… — цепляясь за дверь, в проходе появился Уильям Эрнест, с воспаленным от жара лицом. В нижнем белье. При виде незнакомой женщины мальчик застыл на месте…

Женщина пристально посмотрела на него, потом так же, как при виде мистера Рэндолфа, быстро отвернулась.

— Прости, Уильям Эрнест, — сказала Гилли, — я не слышала, что ты зовешь меня. Что случилось? — Но она сразу же поняла, в чем дело. Штаны у мальчика спереди были мокрые. Гилли вскочила.

— Извините, я сейчас вернусь.

Она поспешила поскорее вывести мальчика из комнаты. Но это было нелегко, ребенок очень ослаб от температуры и голода. На лестнице выдержка изменила ей.

— Тебе не надо было спускаться, Уильям Эрнест. Ты болен.

— Я описался, — печально сказал он. — Терпел-терпел…

Она вздохнула.

— Я знаю. Когда болеешь, трудно сдерживаться.

Она переодела его в последнюю чистую смену нижнего белья — короткие трусы и майку, не замерз бы! — и перестелила простыни. Сняла для него сухое одеяло со своей кровати. Мальчик лег и тут же повернулся к стене лицом, он совершенно выбился из сил.

— Гилли, детка, — окликнула Троттер в полусне, когда Гилли проходила мимо ее комнаты. — У тебя там гости?

— Да это просто телевизор.

Спускаясь по лестнице, Гилли пригладила волосы и одернула майку. Она знала, что выглядит ужасно. Бедная старая леди, наверно, обалдела при виде ее.

Когда Гилли появилась в дверях, женщина слабо улыбнулась.

— Бедняжка! — сказала она.

Гилли оглянулась — не тащится ли следом за ней Уильям Эрнест? Никого.

— Да хранит тебя Господь!

— Меня?

— Кортни была права. Я так рада, что ты написала ей. Как смели они отдать тебя в такое место?

— Меня?

«О чем говорит эта женщина? В какое место?»

— Понимаешь, я не должна была врываться к тебе так неожиданно, но я хотела увидеть все своими глазами, прежде чем обращаться к сотрудникам Общества. Прости, дорогая, за…

По лестнице раздались тяжелые шаги — топ, топ, топ. Они обе застыли, прислушиваясь к тяжелой приближающейся поступи.

— Ой! — вскрикнула маленькая леди. В дверях появилось огромное босоногое привидение в полосатой мужской пижаме; седые волосы спадали на плечи, в глазах застыл ужас.

— Я забыла! — вскричало оно, раскачиваясь из стороны в сторону, ухватившись за косяк двери. — Забыла!

Гилли вскочила.

— Что вы забыли?

— Индейку, — Троттер едва удерживалась от слез. — Пятнадцать долларов тридцать восемь центов — и все протухло. — Кажется, она не замечала гостьи.

— Ничего не протухло, никакого запаха, я бы почуяла. — Гилли бросила взгляд на маленькую женщину, та была так же перепугана, как пугался Уильям Эрнест, когда натыкался в хрестоматии на непонятное слово.

— Идите ложитесь, Троттер. Я сейчас же поставлю ее в духовку.

Огромная женщина попыталась повиноваться. Она повернулась и чуть не упала.

— Лучше я присяду на минутку, — сказала она, задыхаясь, — сильно кружится голова.

Гилли уперлась обеими руками ей в спину и то ли потащила, то ли повела могучую качающуюся фигуру в полосатой пижаме к дивану. Но она чувствовала — как чувствуешь, когда кладешь последний кубик, что башня вот-вот рухнет — до дивана им не дойти.

— О, Боже! — вскрикнула Троттер, падая на ковер и увлекая Гилли за собой. Она лежала на полу, как перевернутая на спину черепаха. — Ну, конец света, — воскликнула она со смехом. — Наверно, раздавила тебя в лепешку.

— Что случилось? Что здесь происходит? — на сцене появился третий актер.

— Ты жива, Гилли, детка? — спросила Троттер и, не дожидаясь ответа, сказала:

— Все в порядке, мистер Рэндолф.

— Но здесь кто-то упал. Я слышал это своими ушами.

— Ага, это я хлопнулась, — Троттер раскачивалась, тщетно пытаясь подняться с пола и встать на ноги. — Но теперь все в порядке, правда, Гилли?

— Да подвиньтесь немножко, Троттер! Подвиньтесь, — раздался приглушенный голос, — повернитесь и освободите меня.

— Что случилось? Что случилось? — пропищал мистер Рэндолф.

— Бедная крошка, бедная Гилли, — выдохнула Троттер и с громоподобным «ух-х-х» освободила Гилли.

— Гилли, что с вами? — с тревогой спросил он.

— Не беспокойтесь, мистер Рэндолф. Все в порядке.

Гилли поднялась с пола, стряхнула с себя пыль и взяла его за руку.

— Пойдемте, я провожу вас обратно в постель.

Когда она возвратилась в гостиную, Троттер уже добралась до дивана. Она сидела, опершись о подушки, и не сводила глаз с бледной незнакомой женщины.

— Ты же сказала, здесь никого нет, — укоризненно заметила она, обращаясь к Гилли.

Гостья чудом держалась на самом кончике коричневого стула, казалось, она вот-вот потеряет сознание. Но дара речи как будто не утратила.

— Я думаю, мне лучше уйти, — сказала она, поднимаясь. — Кажется, я оказалась здесь не в самый подходящий момент.

Гилли довела ее до двери, не зная, как бы поскорее выпроводить из этого дома, который неожиданно превратился в такой бедлам.

— Рада была познакомиться с вами, — сказала Гилли как можно вежливее.

Не хотелось, чтобы эта женщина плохо подумала о ней. Что там ни говори, это была — по крайней мере, она так называла себя — мать Кортни.

Женщина помедлила в дверях. Потом неожиданно обняла Гилли и чмокнула ее в щеку.

— Ты здесь пробудешь недолго, — шепнула она. — Обещаю.

Усталость затуманила Гилли мозги. Она решительно кивнула и быстро закрыла дверь. И только потом, когда уложила Троттер в кровать и сунула индейку в духовку, до нее дошел смысл слов, сказанных этой леди.

— Боже мой!

Неважно, что думает эта женщина. Мисс Эллис объяснит ей, почему все так случилось сегодня. Никто не может заставить Гилли покинуть этот дом, особенно теперь, когда она всем им так нужна. И потом… Троттер не позволит забрать ее. «Никогда — сказала она — никогда, никогда, никогда».