Некоторые итоги эпохи Возрождения в других странах

История музыкального искусства и музыкальной культуры в целом представляет в каждой из западноевропейских (и не только западноевропейских) стран неоспоримый самостоятельный инте­рес, который возрастает по мере формирования той или иной на­ции. Однако полностью проследить за истоками и развитием музыкального искусства каждой страны в отдельности можно лишь в специальной работе крупного масштаба, основанной на первоисточниках, на изучении нотных рукописей и других ар­хивных материалов, связанных с историей данной страны, нахо­дящихся по преимуществу в ее пределах и исследуемых обычно представителями ее науки. В том сжатом освещении истории музыкального искусства Западной Европы, которое возможно в нашей книге, прослеживается общий процесс творческого разви­тия в его важнейших проявлениях, быть может неравнозначный

для разных стран, но все же в конечном счете объединяющий их в большом поступательном движении.

Как именно сказалась эпоха Возрождения в других странах Западной Европы — помимо тех, о которых уже шла речь? Какие из важнейших творческих направлений эпохи так или иначе ото­звались за пределами Нидерландов, Италии, Франции, Германии? Какие новые творческие тенденции выступили в этих исторических условиях? На примере нескольких выделенных нами стран станет ясно, сколь различными оказались судьбы музыкального искусства в эпоху Ренессанса в Испании — и в Чехии, в Англии — и в Поль­ше. И все-таки, даже при существенном несходстве в общеисторическом положении этих стран на протяжении эпохи, они не остались изолированными от творческих идей или течений, профессиональных традиций или стилистики Ренессанса.

Оставляя пока в стороне всю область инструментальной музы­ки (чтобы затем осветить ее в целом), включим сначала в поле зрения жанры светского и духовного музыкального искусства, ко­торые получили столь широкое развитие в Западной Европе — к тому же при значительной взаимосвязи разных ее стран.

В Испании признаки Возрождения вполне отчетливо прояви­лись в XVI веке, а предпосылки для этого, по всей видимости, возникли еще раньше. Известно, что уже в XV столетии существовали давние и прочные музыкальные связи между Испанией и Италией, между испанскими капеллами и входившими в них пев­цами-композиторами — и папской капеллой в Риме, а также ка­пеллами герцога Бургундского и герцога Сфорца в Милане, не говоря о других европейских музыкальных центрах. С конца XV ве­ка Испания, как известно, благодаря совокупности исторических условий (окончание реконкисты, открытие Америки, новые дина­стические связи в пределах Европы), обрела очень большую силу в Западной Европе, оставаясь в то же время консервативно-католи­ческим государством и проявляя немалую агрессивность в захвате чужих территорий (что в полной мере испытала затем на себе Италия). Крупнейшие испанские музыканты XVI века, как и ранее, находились на службе церкви. Они не могли тогда не испытать на себе воздействие нидерландской полифонической школы с ее сло­жившимися традициями. Уже говорилось о том, что выдающиеся представители этой школы не раз бывали в Испании. С другой стороны, испанские мастера, за немногими исключениями, посто­янно встречались с итальянскими и нидерландскими композитора­ми, когда уезжали из Испании и работали в Риме.

Почти все крупные испанские музыканты рано или поздно по­падали в папскую капеллу и участвовали в ее деятельности, тем самым еще прочнее осваивая коренную традицию полифонии строгого стиля в ее ортодоксальном выражении. Крупнейший ис­панский композитор Кристобаль де Моралес (1500 или 1512— 1553), прославленный за пределами своей страны, в 1535—1545 го­дах находился в составе папской капеллы в Риме, после чего возглавлял метризу в Толедо, а затем соборную капеллу в Малаге.

Моралес был крупным полифонистом, автором месс, мотетов, гимнов и других вокальных, по преимуществу хоровых произведений. Направление его творчества сложилось на основе синтеза корен­ных испанских традиций и полифонического мастерства нидер­ландцев и итальянцев того времени. В течение многих лет (1565—1594) жил и работал в Риме лучший представитель сле­дующего поколения испанских мастеров Томас Луис де Виктория (ок. 1548—1611), которого по традиции, но не слишком точно относят к палестриновской школе. Композитор, певец, органист, капельмейстер, Виктория создавал мессы, мотеты, псалмы и дру­гие духовные сочинения в строгом стиле полифонии a cappella, более близком Палестрине, чем нидерландцам, но все же не сов­падавшем с палестриновским — у испанского мастера было мень­ше строгой сдержанности и больше экспрессии. К тому же в поздних произведениях Виктории проступает и стремление нару­шить «палестриновскую традицию» в пользу многохорности, концертности, тембровых контрастов и иных новшеств, ведущих свое происхождение скорее от венецианской школы.

Другим испанским композиторам, работавшим главным обра­зом в области духовной музыки, тоже доводилось временно со­стоять певцами папской капеллы в Риме...В 1513—1523 годах в состав капеллы входил А. де Рибера, с 1536 года там был певцом Б. Эскобедо, в 1507—1539 годах — X. Эскрибано, несколько позд­нее — М. Робледо. Все они писали полифоническую духовную музыку в строгом стиле. Один лишь Франсиско Гуерреро (1528—1599) всегда жил и работал в Испании. Тем не менее его мессы, мотеты, песни пользовались успехом и за пределами страны, часто привлекая внимание лютнистов и виуэлистов как материал для инструментальных обработок.

Из светских вокальных жанров наиболее распространенным тогда был в Испании вильянсико — род многоголосной песни, то несколько более полифоничной, то, чаще, тяготевшей к гомофо­нии, истоками связанный с бытом, но прошедший профессиональ­ную разработку. Однако о сущности этого жанра следует говорить, не отрывая его от инструментальной музыки. Вильянсико XVI века — чаще всего песня под виуэлу или под лютню, создание крупного исполнителя и композитора для избранного им инстру­мента.

И в бесчисленных вильянсикос, и вообще в бытовой музыке Испании необычайно богат и характерен национальный мело­дизм — своеобразный, сохраняющий свои отличия от итальянской, французской и тем более немецкой мелодики. Эту свою характер­ность испанская мелодика пронесла сквозь века, привлекая к себе внимание не одних национальных, но и зарубежных композиторов вплоть до нашего времени. Своеобразен не только ее интонаци­онный строй, но глубоко своеобразна ритмика, оригинальна ор­наментика и импровизационная манера, очень крепки связи с дви­жениями танцев. В упомянутом выше обширном труде Франсиско де Салинаса «Семь книг о музыке» (1577) приведено

множество кастильских мелодий, которые привлекали внимание ученого музыканта прежде всего с их ритмической стороны. Эти краткие мелодические фрагменты, охватывающие порой всего лишь диапазон терции, удивительно интересны по своим ритмам: частые синкопы в различном контексте, острые перебои ритма, полное отсутствие элементарной моторности, вообще постоянная активность ритмического чувства, никакой его инерции! (Пример 110)Эти же качества были восприняты из народной тра­диции светскими вокальными жанрами, более всего вильянсико и другими разновидностями песни под виуэлу.

Инструментальные жанры в Испании широко и самостоятель­но представлены творчеством композиторов-органистов во главе с крупнейшим из них Антонио де Кабесоном (1510—1566), а также целой плеядой блистательных виуэлистов с несметным количест­вом их произведений, отчасти связанных с вокальной мелодикой различного происхождения (от народных песен и танцев до ду­ховных сочинений). К ним мы специально вернемся в главе об инструментальной музыке эпохи Ренессанса, чтобы определить их место в общем ее развитии.

К XVI веку относятся и ранние этапы в истории испанского музыкального театра, который зародился еще на исходе предыду­щего столетия по инициативе поэта и композитора Хуана дель Энсины и существовал в течение долгого времени как драмати­ческий театр с большим участием музыки в особо предназначен­ных для нее местах действия,

Наконец, заслуживает внимания ученая деятельность испан­ских музыкантов, из которых мы уже оценили Рамиса ди Пареху за прогрессивность теоретических воззрений и Франсиско Салина­са за уникальное по тому времени рассмотрение испанского фольклора. Упомянем также несколько испанских теоретиков, посвятивших свои работы вопросам исполнительства на различ­ных инструментах. Композитор, исполнитель (на виолоне — басо­вой «виоле да гамба), капельмейстер Диего Ортис издал в Риме свой «Трактат о глоссах» (1553), в котором подробнейшим обра­зом обосновал правила импровизированного варьирования в ан­самбле (виолоне и клавесин). Органист и композитор Томас де Санкта Мария опубликовал в Вальядолиде трактат «Искусство играть фантазию» (1565) — попытка методически обобщить опыт импровизации на органе: Хуан Бермудо, выпустивший в Гренаде свою «Декларацию о музыкальных инструментах» (1555), охватил в ней, помимо сведений об инструментах и игре на них, некоторые вопросы музыкального письма (возражал, в частности, против перегруженности полифонии).

Таким образом, испанское музыкальное искусство в целом (вместе с его теорией), вне сомнений, пережило в XVI веке свой Ренессанс, обнаружив и определенные художественные связи с другими странами на этом этапе, и существенные отличия, обусло­вленные историческими традициями и социальной современностью самой Испании.

В истории чешского музыкального искусства XIV—XVI веков еще проявляются черты, характерные для позднего средневековья, с начала XV века важнейшая роль принадлежит реформационно-освободительному движению с его гуситскими песнями, и, наконец, в XVI веке возникают творческие явления, родственные тем, какие представляют эпоху Ренессанса в других западноевропейских странах. От второй половины XIV — начала XV века до нас дошли первые музыкальные памятники — записи светских песен на чешские тексты, а также самые ранние образцы многоголосия средневекового типа. Крупнейший чешский исследователь Зденек Неедлы убедительно доказывает, что подъем светского песнетворчества и появление первых имен создателей песни неразрывно связаны с гуситским движением, с гуситскими войнами и с деятель­ностью самого Яна Гуса (1371 — 1415), возглавившего в начале XV века Реформацию в Чехии.

В борьбе против духовной диктатуры и политических притя­заний католической церкви Гус стремился, в частности, отстоять чешский язык от чуждых ему инородных наслоений, заботился о чистоте литературного языка, отредактировал чешский перевод Библии, создавал духовные песни на чешском языке, чтобы они стали доступными широким слоям общества и объединили их в общем патриотическом, антифеодальном, антикатолическом дви­жении. Все это происходило задолго до начала Реформации в Гер­мании. Вместе с тем отношение Гуса к национальному языку и к духовной песне во многом предвосхищало аналогичные устрем­ления Лютера. Крестьянин по происхождению, Гус был разно­сторонне и высоко одаренным человеком; он получил гуманитар­ное образование в пражском университете, а с 1402 года стал его ректором. Как постоянный проповедник пражской городской ка­пеллы, произносивший, вопреки традициям, проповеди на чешском (а не на латинском) языке, Гус сумел воздействовать на широ­кий круг своих слушателей, в доступной форме излагая перед ними идеи Реформации. Он был убежден также в том, что именно чеш­ская песня способна лучше, чем молитва, объединить тех, к кому он обращался с проповедями. Сам Гус с юности хорошо знал и любил чешские народные песни, даже участвовал в студенческие годы в их исполнении. Как и Лютеру, Гусу приписывается создание текстов и мелодий ряда духовных песен, получивших широкое распространение в стране. Но не установлено с досто­верностью, сочинял ли он только чешский текст их, быть может лишь подбирая старые чешские мелодии, или действительно соз­давал музыку вместе с текстом. Зденек Неедлы на основании про­веденных исторических исследований полагает, что во всяком случае поэтические тексты новых духовных песен Гус создавал сам, что же касается мелодий, то он мог в отдельных случаях сочинять и их, приближаясь к современным ему чешским свет­ским песням. По всей вероятности, Гус создал мелодии духовных песен «Jesu Kriste» и «Navstë v riâ s, Kriste zâ dû ci», которые исполнялись слушателями его проповедей. Жизнь Гуса оборвалась

рано. В 1415 году, более чем за сто лет до начала деятельности Лютера, Ян Гус был сожжен на костре: с ним расправились церковные и светские власти, опасавшиеся его идей и его попу­лярности. На смерть вождя Реформации его приверженцы созда­ли новую песню, а затем эта прогрессивная песенная традиция уже не прерывалась.

Так или иначе именно от Гуса, из круга его друзей и едино­мышленников исходит большая и долгая национальная традиция гуситской песни как крупного социально-художественного явления. Не случайно, видимо, и то, что на рубеже XIV и XV веков были созданы первые светские чешские песни, мелодии которых сохранились. Одна из них приписывалась магистру Завишу из Зап (на его же текст). Если в ней и есть собственно чешские песенные черты, то в целом она еще очень близка развитым григо­рианским церковным напевам. Важно, однако, что светское песнетворчество зарождается именно в пору патриотического подъема, связанного с реформационным движением.

Со времен гуситских войн, которые начались в 1419 году, новый род чешских духовных и боевых песен приобрел примерно такое же значение, как протестантский хорал во время Крестьян­ской войны в Германии. Гуситские войны — это, по характеристике Маркса, — «национально-чешская крестьянская война против не­мецкого дворянства и верховной власти германского императора, носившая религиозную окраску»⁵⁰. В реальных условиях дли­тельной борьбы гуситские песни приобрели смысл и звучание боевых гимнов, особенно прославившихся у таборитов, представ­лявших наиболее радикальную, революционно настроенную часть гуситов. Среди популярнейших песен того времени выделяются песня-гимн «Кто же вы, божьи воины?» (которую цитирует в од­ном из писем вождь таборитов Ян Жижка) и «Восстань, восстань, великий город Прага». Авторы музыки неизвестны. Предполагают, что первую из них создал священник Ян Чапек — автор ряда дру­гих песен, появившихся в 1417—1420 годы.

Первые зафиксированные образцы многоголосного склада в Чехии относятся ко второй половине XIV века: в двухголосном песнопении на латинский текст голоса движутся по преимуществу параллельными квинтами, что было характерно для ранних этапов многоголосного пения в средние века. В дальнейшем чешское искусство знало и другие формы многоголосного изложения, более сложного и развитого. В так называемом канционале Франуса (1505) мы находим, например, трехголосную обработку песни, происхождение которой относится, видимо, ко времени Яна Гуса, а трехголосное изложение возникло скорее всего на рубеже XV—XVI веков. В том же канционале содержатся записи трех- и четырехголосных мотетов с cantus firmus'oм в теноре и подвижными верхними и нижними голосами, с единичными краткими имитациями. На протяжении XVI века появляются и

⁵⁰ Маркс К.. Энгельс Ф. Соч., т. 6, с. 180.

более сложные, с широкими распевами в большом диапазоне, ритмически изысканные мотеты на чешские тексты. По своему музыкальному облику они непохожи на многоголосные произве­дения, созданные в то же время в традициях" нидерландской полифонии. Чешские мотеты далеки от полифонической виртуозно­сти, а в ряде случаев их склад напоминает скорее многоголосие Ars nova, чем крупные многоголосные композиции второй полови­ны XV—XVI века.

С середины XVI века и еще более к концу его Чехия испытала на своей музыкальной культуре воздействие нидерландской полифонической традиции, как испытывали его с XV века многие за­падноевропейские страны. Как известно, с 1526 года королем Че­хии стал Фердинанд Габсбург и с тех пор династия Габсбургов надолго утвердилась в стране. При королевском дворе была созда­на капелла, со временем все расширявшаяся; ко двору приглаша­лись известные музыканты из других стран, которые приносили с собой творческие традиции своих школ.

Рудольф II Габсбург, император Священной римской империи, король Чехии и Венгрии, в годы своего правления (1576—1612) рассматривал Прагу как свою столицу, и при нем в придворной капелле собрались крупные нидерландские мастера, среди которых блистало на всю Европу имя Филиппа де Монте (1521 —1603), автора многих месс, мотетов, chansons и более 1200 итальянских мадригалов. Этот композитор, происхождением из Мехелена (Ма­лина), был тесно связан и с итальянской полифонической школой, а в его произведениях еще царил дух Ренессанса и преобладало светское экспрессивное начало. Хотя пример иностранных масте­ров полифонии не остался безразличным для чешских музыкантов того времени, все же они, изучая чужой опыт, сохранили свое­образные черты своего искусства. Так, чешские композиторы Ян Троян Турновский, Йиржи Рыхновский и особенно Криштоф Гарант (1564—1621) как бы передали от XVI к XVII веку, со сво­ими духовными и светскими полифоническими произведениями, традицию более простого понимания многоголосия (без техниче­ской виртуозности) и формообразования в целом. Месса Турновского (или, во всяком случае, приписываемая ему) сочинена на мелодию чешской народной песни «Дунай — вода глубокая». Криштоф Гарант получил отличное музыкальное образование под руководством нидерландских мастеров, работавших при дворе эрцгерцога Фердинанда Тирольского в Инсбруке, много путешест­вовал по Европе с эрцгерцогом, создал у себя в замке собственную капеллу из певцов и инструменталистов, был автором пятиголосной мессы (на материале одного из мадригалов Маренцио), пяти- и шестиголосного мотетов, а также несомненно многих дру­гих сочинений, которые не сохранились или не найдены.

Инструментальная музыка развивалась в Чехии XV—XVI ве­ков, будучи представлена сочинениями композиторов-органистов, пьесами для лютни, всевозможными танцами. К ней мы еще вернемся в специальной главе.

Наконец, нужно упомянуть и о том, что во второй половине

XVI века гуманистически настроенные чешские музыканты, подобно своим французским собратьям из академии Баифа или немецким авторам протестантского хорала, стремились создавать мелодии на тексты Горация, на латинские духовные тексты, а также писали музыку на псалмы (в латинском оригинале и в чеш­ском переводе). Так, крупный ученый своего времени, ректор праж­ского университета Ян Кампанус Воднянский создал в начале

XVII века псалмы в простом, аккордовом четырехголосном изло­жении, в принципе близком протестантскому хоралу того же вре­мени. И в этом, так же как по-своему в гуситских песнях, как в раз­витии полифонических форм, проявились, с одной стороны, неко­торые общие тенденции эпохи Ренессанса и Реформации, с дру­гой — своеобразие их выражения в Чехии, переживавшей слож­ный период своей истории.

XIV век в истории польской музыкальной культуры должен быть еще полностью отнесен к позднему средневековью. Одного­лосная церковная и духовная внелитургическая музыка, традиция рыцарской лирики, идущая от XIII века, ранние образцы полифо­нии — таково польское искусство этого столетия. В XV веке уже стали заметны некоторые признаки нового движения — как в са­мом музыкальном творчестве, так и в области теории музыки. Из­вестно, что в Кракове изучались, например, труды Иоганна де Мурис, что воздействие французского Ars nova могло идти также через произведения Филиппа де Витри и Гийома Машо, проникав­шие тогда в Польшу.

От XV века впервые дошло до нас имя крупного польского композитора Миколая Радомского (Миколая из Радома); сохра­нился и ряд его сочинений в рукописях (отчасти с именем автора). По-видимому, эти сочинения в большинстве относятся к 1420— 1430 годам. Все они, кроме одного, являются образцами духовной музыки в трехголосном полифоническом складе (фрагменты месс, Магнификат и другие). Лишь большое, тоже трехголосное произ­ведение (три части, 127 тактов) под названием «Historiographi» (по первому слову латинского текста) имеет светское панегири­ческое назначение: прославляет рождение наследника, сына коро­ля Владислава. Поскольку тот родился 16 мая 1426 года, рукопись может быть датирована с достаточной точностью.

Характер многоголосия в сочинениях Миколая из Радома не­ровный. Исследователи отмечают, что интонационно-ритмические свойства музыки позволяют говорить о ее связях с народной ме­лодикой. Что же касается сочетания голосов, то подвижность двух нижних голосов с их перекрещиваниями и синкопичностью свиде­тельствует о возможном применении инструментов и о чертах сходства с полифоническим складом французского Ars nova. Вместе с тем известно, что в одном рукописном томе рядом с произведениями Миколая Радомского содержались и произве-

дения Дзахарие — возможно, крупного итальянского компози­тора, имя которого мы упоминали в связи с итальянским Ars nova. Если это в самом деле итальянец Н. Дзахарие, действовавший в начале XV века в Риме, то, следовательно, в Польшу попадали образцы не только французского, но и итальянского искусства то­го времени.

Для XVI века характерен подъем польской творческой школы с обилием композиторских имен и разносторонностью проявлений (вокальные и инструментальные жанры, духовная и светская му­зыка). Во второй половине века и особенно к концу его крепнут художественные связи Польши с итальянским искусством, не утра­тившим дух Ренессанса и представленным в Кракове (а с 1596 года в Варшаве) рядом блестящих мастеров, входивших в королевскую капеллу.

На протяжении XVI века в Польше выдвинулся целый ряд крупных композиторов-полифонистов, создававших по преимуще­ству мессы, мотеты, псалмы, реже песни (на польском языке). Наи­более значительны среди них Вацлав из Шамотул (1533 или 1534 — не позднее января 1568) и Миколай Гомулка (ок. 1535— не ранее 1592). Известны также имена Себастьяна из Фельштына, Кшиштофа Борека, Марцына Леополиты и некоторых других поль­ских композиторов того времени.

Вацлав из Шамотул в юности был певцом королевской капел­лы, а с 1555 года до конца жизни находился на службе при дворе князя Радзивилла в Вильне. У него были возможности хорошо ознакомиться со многими сочинениями итальянских, нидерланд­ских и французских мастеров, что, вне сомнений, оказалось важ­ным для его полифонического мастерства. Его собственное творче­ство привлекло внимание современников, произведения его были в числе первых крупных нотных изданий, осуществленных в Кракове, знали его музыку и за пределами Польши. Известно, что Вацлав из Шамотул создавал и вокально-инструментальные со­чинения, но они не сохранились. Мотеты его (в том числе на часто встречавшийся тогда латинский духовный текст «In te domine speravi») обнаруживают зрелую полифоническую технику с чертами внутренне-вариационного развертывания мелодий в че­тырехголосии, гармоничностью формы целого — и одновременно с признаками славянского мелодизма и нетрадиционным для по­лифонии строгого стиля допущением квинтовых и октавных параллелизмов. Создавал также композитор музыку на польский переводный текст псалмов Давида, что, как мы уже знаем, было достаточно характерно для эпохи Реформации. В этой связи ин­тересно, что духовные песни Вацлава из Шамотул включались с конца 1550-х годов в протестантские канционалы.

Миколай Гомулка, в юности мальчик-певчий в королевской капелле, затем трубач и флейтист там же (в поздние годы как будто бы еще и лютнист в другой капелле), вошел в историю как автор «Мелодий на польский псалтырь» — сборника, изданного в Кракове в 1580 году. 150 псалмов написаны Гомулкой на польский

текст Яна Кохановского и предназначены для четырехголосного вокального состава. В посвящении этого труда краковскому епис­копу Петру Мышковскому Гомулка счел нужным подчеркнуть, что его сочинения доступны простым людям и созданы именно для поляков, для простых соотечественников. Нет сомнений в том, что и позиция автора, и сам характер его псалмов проникнуты духом Реформации, хотя Гомулка отнюдь не был склонен, по понятным причинам, сообщать об этом католическому епископу. Музыка псалмов свидетельствует о хорошем владении полифонической техникой, о плавности голосоведения (быть может, идущей и от народной песенности), о прозрачности полифонического письма и ясности гармонического движения.

К XVI веку относится в Польше интенсивное развитие инструментальных жанров, прежде всего музыки для органа и для лютни, всевозможных переложений и обработок (вокальных сочинений), а также инструментальных импровизаций и огромного количества танцев. Об этом пойдет речь дальше.

Благодаря династическому союзу (женитьба в 1518 году коро­ля Зигмунта I на Боне Сфорца из миланского герцогского дома) в Кракове со временем очень укрепились связи с итальянским ре­нессансным искусством, что нашло свое выражение в памятниках архитектуры, во всевозможных перестройках на новый лад, в стиле интерьеров, а также, разумеется, в музыкальной жизни польской столицы. В Кракове в королевской капелле работали с тех пор многие итальянские музыканты (в числе первых — Алессандро Пезенти), а с ними туда проникали произведения итальянских мадригалистов и французских авторов chansons.

Английское музыкальное искусство эпохи Возрождения бли­стательно заявило о себе в первой половине XV века, выдвинув неповторимую творческую личность Джона Данстейбла, которая произвела сильнейшее впечатление на континенте. Общепризнан­ная историческая роль его произведений для развития полифонии в Западной Европе была предопределена также значительной традицией многоголосия (сложившейся еще в средневековой Англии), унаследованной и развитой Данстейблом. Кроме него в XV веке были известны имена многих английских композиторов, создававших мотеты, части месс, порою chansons и баллады. Некоторые из них работали на континенте, кое-кто входил в состав капеллы герцога Бургундского. Их них Лионелю Пауэру принадлежит одна из первых в Англии месс — наряду с мессой Данстейбла. Современниками их были Дж. Бедингхам, Форест, Дж. Бенет, Р. Мортон. Во второй половине XV века действовали Дж. Банастер, У. Ламбе, Р. Дави, У. Фрай. В большинстве они являлись певцами в капеллах и писали много церковной музыки. Как в выборе основных жанров, так и в последовательном развитии полифонического мастерства они во многом смыкались с нидерландской школой, которая в свою очередь была немалым

обязана при собственном зарождении стилевому примеру Данстейбла.

В XVI столетии музыкальное искусство Англии достигает значительного многообразия. Наряду с традиционными формами католической музыки и духовными мотетами на латинские тексты с середины века уже создавались одноголосные псалмы на ан­глийском языке — характерное явление Реформации. Любопытно, что тот же Джон Мербек (ок. 1510 — ок. 1585), создававший на службе у епископа Винчестерского мессы и латинские мотеты, выпустил в 1549 году первый сборник псалмов на английские тексты. Наряду с ним в первой половине века действовали английские полифонисты, авторы крупных форм Джон Тавернер, Джон Редфорд, Николас Людфорд; несколько дольше длилась творческая жизнь Кристофера Тайя, Томаса Таллиса, Роберта Уайта.

Вместе с тем гуманистические основы новой эпохи привели в Англии XVI века к первому высокому расцвету светского музы­кального искусства как в вокальных, так и в инструментальных формах. Новые поколения английских композиторов, выступивших в последней четверти XVI века и захвативших первые десятилетия XVII, создали школу английских мадригалистов. Й они же поло­жили начало новой области инструментальной музыки — пьесам для вёрджинеля (род клавесина), которые получили широкое распространение уже в XVII веке.

Английские авторы мадригалов Уильям Бёрд (1543 или 1544 — 1623), Томас Морли (1557—1603), Джон Уилби (1574—1638) и другие первоначально в какой-то мере опирались на современные итальянские образцы (мадригал, как известно, зародился в Ита­лии), особенно на Маренцио, но затем обнаружили и своеобра­зие — если не в трактовке жанра, то в характере многоголосия. Возникнув на позднем этапе развития полифонии, у самого пере­лома к новому стилю XVII века, английский мадригал более прост по фактуре многоголосия, чем итальянский, более гомофонен, не лишен порой даже ритмических черт танца. В отличие от времен Данстейбла английская полифоническая школа к концу XVI века представляет по преимуществу национальный интерес (ее тради­ции передаются в XVII столетие и доходят до Пёрселла), но. двигаясь своим путем, она уже не оказывает заметного воздей­ствия на музыкальное искусство Западной Европы.

Не касаясь пока инструментальных жанров в отдельности, отметим значительную роль музыки в английском театре эпохи Возрождения. Роль эта специфична по своему времени: в Англии еще долго не было предпосылок для возникновения оперы, и ничто пока не готовило ее. Музыка звучала в драматическом театре по преимуществу как явление быта (но не как внутренне драматурги­ческий компонент), а в жанре «маски» участвовала в пышных спектаклях при королевском дворе, соединявших зрелищные эф­фекты, балетные сцены, вокальные и инструментальные фрагмен­ты, поэтический текст.

В пьесах Шекспира нередко по ходу действия называются по­пулярные напевы на те или иные слова или общеизвестные тогда танцы, как, например, гальярда. Исследователи обратили внима­ние на то, что ряд этих напевов вошел в прижизненные (для Шекспира) печатные издания или они встречаются как темы для вариаций у английских вёрджинелистов. Вне сомнений, великий английский драматург прочно опирался на распространенную в быту музыку, знал ее, привлекал излюбленные современниками ее образцы. Вместе с тем она становилась у него фоном действия, некоей «средой», вносила некоторые психологические оттенки, почему Шекспир и не нуждался в большем, чем бытовые жанры. Подобное место музыкальных эпизодов в драматическом спек­такле характерно и для итальянского театра XVI века, когда сначала фроттола, а затем мадригал были основными формами сценической музыки.

Что касается такого специфического жанра, как маска, то его даже нельзя назвать драматическим: тут было все, кроме цель­ности драматургического замысла, — чуть ли не случайная фабула лишь внешне скрепляла множество отдельных сцен и номеров, в первую очередь привлекавших своей праздничной зрелищностью. Музыка, особенно на первых порах, могла оставаться в полном смысле сборной. Над ней и в XVII веке иной раз работали несколько авторов, которым не приходилось задумываться над общим смыслом спектакля и тем более над какими-либо связями отдельных номеров между собой.

И хотя вполне ясно, что музыка не была важной частью син­теза в таком развлекательном зрелище, для нее самой этот театральный «опыт» оказался небезразличным. Она действовала в сфере конкретной образности (какова бы та ни была!). Так обстояло дело и в итальянском театре XVI века. В конечном счете это все же помогало музыкантам того времени освободиться от давней отвлеченности их мышления, от равнодушия к тематизму — и, связав свои, пусть и нехитрые задачи, с чисто светским искусст­вом, несколько по-другому ощутить его природу и его воз­можности.