Глава 11. Страсть, секс и радость.

В предшествующей главе был подвергнут рассмотрению страх смерти, который, по моему убеждению, лежит в основе всех эмоциональных проблем, заставляющих людей обращаться к терапевту. Результатом страха смерти является страх жизни. Человек не в состоянии капитулировать перед жизнью или перед собственным телом, поскольку такая капитуляция означает отказ от контроля со стороны эго. А подобный отказ свел бы человека лицом к лицу со страхом перед тем, что он неизбежно умрет или, по крайней мере, может умереть. Указанный страх берет свое начало в пережитом в самом раннем детстве опыте соприкосновения с реальной смертью или хотя бы с возможностью смерти, которая заставила организм в качестве защитной меры облечь себя в броню, чтобы в дальнейшем не быть уязвимым для этой возможности, если она повторится. Однако жить закованным в броню и находящимся в состоянии полной боевой готовности означает, что такой человек в любой момент вполне допускает вероятность подвергнуться нападению или оказаться под угрозой потери жизни. Ясно, что это и есть психологическое, а также физическое состояние борца за выживание. Вся та энергия, которая вкладывается в усилия по обеспечению выживания, изымается из организма и оказывается недоступной для того, чтобы наслаждаться жизнью. Одновременно это еще и означает, что страх смерти, обуревающий человека, не позволяет ему жить полноценно и тем самым только приближает его к смерти.

Жизнь и смерть представляют собой два противоположных состояния. Если кто-то жив, то он не может быть мертв, и наоборот, но, как мы отмечали в одной из предыдущих глав, человек вполне может быть наполовину жив и наполовину мертв. Если некто не живет полноценно, то он отчасти мертв и, следовательно, тем сильнее напуган перспективой смерти. Человек, живущий полноценно, не боится смерти, поскольку в нем вообще нет страха, он ничем не запуган. Он свободен от хронической зажатости, которая является внешним представлением страха. Его тело не закрепощено, оно расслаблено и свободно. Такой человек не отрицает смерть, но она не является для него физической реальностью до тех пор, пока она действительно не наступит. А когда смерть все-таки приходит, она не сопровождается никакими ощущениями. Жизнь — вот что является подлинным противоядием от смерти.

Храбрый человек по определению не боится смерти, потому что в этом как раз и состоит суть храбрости. На протяжении тысячелетней истории люди рисковали своей жизнью ради свободы и иных высоких идеалов, поскольку свобода и все то, что с ней сопряжено, необходима для того, чтобы испытывать радость жизни. Без свободы радость невозможна, а без радости жизнь пуста. В ходе дебатов по поводу независимости американских колониальных владений от Англии, которые проходили в рамках законодательного конвента штата Виргиния, Патрик Генри [Патрик Генри (1736-1799) — американский политический деятель времен войны за независимость, патриот, страстный трибун, блестящий оратор и автор многочисленных памфлетов. Цитируемые далее слова, ставшие одним из лозунгов Американской революции, взяты из его знаменитой речи «Призыв к оружию», произнесенной 23 апреля 1775 года. — Прим. перев.] произнес слова, ставшие впоследствии знаменитыми: «Дайте мне свободу или дайте мне смерть». Присущее ему чувство устремленности к свободе возвысилось до страсти, которая была достаточно сильна, чтобы превозмочь страх смерти. Другие храбрецы поступали подобным же образом, поскольку в них также пылала страсть, достаточно сильная для того, чтобы они могли без всякого страха взглянуть в лицо смерти. Многие люди отдали жизнь за свои религиозные убеждения, поскольку их убеждения были неразрывно связаны со страстным отношением к принципам и доктринам своей религии. Но влюбленные тоже неоднократно рисковали и тоже приносили свою жизнь на алтарь страсти. В этом и заключается природа любой страсти, что она в состоянии подвигнуть человека на действия, которые пересиливают свойственное нашему эго стремление к самосохранению. Только через такое преодоление человек может испытать ту радость и даже экстаз, которые предлагает жизнь.

Подлинная страсть по самой своей природе является жизнеутверждающей, то есть позитивной для жизни — даже в том случае, если она может закончиться смертью данного конкретного человека. Принято, к примеру, говорить о страсти к искусству, к музыке, ко всему прекрасному, если указанные стороны жизни вызывают в ком-то сильные чувства. И это правомерно. С другой стороны, никогда не стоит говорить о страсти к спиртному, к наркотикам, к азартным играм или к любым действиям, которые разрушительны для жизни. Гнев, испытываемый по поводу свершившейся несправедливости, может дойти до высот страсти, но впасть в ярость вовсе не означает проявить страстное чувство. Различие, по моему убеждению, состоит в том факте, что страсть — это нечто горячее; она представляет собой пламенное чувство, берущее свое начало в сильном горении. Гнев также является жарким чувством. А вот ярость холодна, даже невзирая на присущее ей стремление к насилию. Многие люди испытывают сильное чувство ненависти, но это чувство не образует собой страсть. Все горячие чувства имеют отношение к любви, и, как я показал в главе 5, в их число входит гнев.

Всем нам известно, что сексуальные чувства могут достичь уровня страсти, если сексуальному желанию сопутствует достаточно сильная любовь. Сексуальное желание само по себе является всего лишь возбужденным состоянием генитального аппарата, в то время как страстное любовное чувство локализуется во всей нижней части живота и ощущается там как теплый расплав. Генитальное возбуждение может достигать высокой интенсивности, но если оно ограничено генитальными органами, то, с моей точки зрения, не подпадает под определение страсти. Потребность помочиться или опорожнить кишечник также может стать весьма сильной, а ее удовлетворение может доставлять несомненное облегчение и удовольствие, но эти ограниченные по своей сути ощущения ни в коем разе не образуют собой страсти. Страсть — будь она вызвана любовью, гневом и даже печалью — представляет собой эмоцию, притом сильную, а это означает, что она подключает к испытываемому чувству все тело в целом. Сексуальное желание является выражением любви, поскольку его цель состоит в том, чтобы слить двух индивидов воедино в акте взаимного переживания удовольствия. Если, однако, указанное желание ограничивается половым контактом, то подобное выражение любви носит слишком узкий и ограниченный характер, дабы претендовать на соответствие определению страсти. При таких обстоятельствах результатом полового акта не становятся та радость и тот экстаз, которые он может дать.

Разрыв между сексом и любовью, между сексуальным желанием и сексуальной страстью связан с присутствующим в личности человека разрывом между эго и телом. Если эго в чувстве сексуального желания не капитулирует перед телом, то половой акт становится не более чем ограниченным выражением любви и, следовательно, на глубинном уровне он не доставляет человеку удовлетворения, не дает ему чувства свершения. Такая неспособность достигнуть удовлетворения в любви на сексуальном уровне сохраняет и даже усиливает чувство отчаяния, которое данный индивид испытал в своих ранних отношениях с окружающими. По моему убеждению, мы должны критически оценивать современную изощренно-софистскую точку зрения многих психологов и психотерапевтов, что половой акт сам по себе дает ощущение свершения и удовлетворения или что способность успешно функционировать сексуально представляет собой действенный и эффективный критерий здоровья. В нашей культуре люди чрезмерно озабочены «производительностью», количественными показателями, а последние никак не связываются с тем подлинным чувством, которое существенно необходимо для того, чтобы любой акт сделался выражением здоровья.

Взрослые не умеют испытывать радость так, как на это способны дети, поскольку положение взрослого человека налагает на него ту ответственность за свои поступки и поведение в целом, от которой ребенок свободен. Вот почему взрослые не могут играться столь же беззаботно, как это делают дети. Игра взрослого непременно содержит в себе серьезную ноту, поскольку эго взрослого человека всегда не на шутку вовлечено в исход того, чем он занимается. К примеру, какая-нибудь карточная игра, являющаяся для детей всего лишь развлечением или времяпрепровождением, может оказаться вполне серьезным предприятием для взрослых, которым исход игры, выигрыш или проигрыш, зачастую гораздо важнее, чем сам процесс игры. Когда и в игре детей победа или поражение становится важным фактором, это является бесспорным признаком того, что эго играющих ребят развилось до такой степени, где появляется самосознание и стремление к самоутверждению. Такое сознающее себя эго оценивает и контролирует поведение индивида, тем самым уничтожая его способность свободно и без остатка капитулировать перед своими чувствами. Это, разумеется, не означает, что взрослые люди не в состоянии испытывать радость. Другое дело, что они действительно не испытывают ее в своих повседневных делах, носящих нешуточный, серьезный характер, поскольку такие дела по большей части связаны с зарабатыванием денег или с защитой жизни. Здоровый взрослый человек может воспринимать этого рода деятельность как доставляющую удовольствие, если он в состоянии по своей доброй воле возложить на себя ответственность за ее исход. Существует, однако, один вид деятельности, в котором капитуляция осознающего себя эго поощряется, и это — акт сексуальной любви. Результатом любовной капитуляции в процессе полового акта является оргазмическая разрядка, которая вовлекает в свои конвульсивные движения все тело и которая воспринимается как нечто в высшей степени радостное и даже эскстатическое. Поскольку оргазмическая реакция доставляет человеку по-настоящему глубокое удовлетворение, то возникающее в нем при этом чувство радости сохраняется длительное время, придавая жизни ее подлинный, глубинный смысл.

Способность переживать тотальный оргазм представляет собой примету страстной натуры. Она является результатом возникновения и развития такого уровня позитивного возбуждения, который достаточен для того, чтобы смять эго данного индивида и дать человеку возможность выразить страсть своей любви во всей ее полноте, причем сделать это свободно и тотально. При такого рода оргазме отсутствует всякая двусмысленность, всякие обходные пути, запасные варианты и возможности отступления, всякое колебание в отказе от собственного Я. Довольно многие люди испытывают подобный всеохватный оргазм лишь в редких обстоятельствах. К сожалению, его нельзя считать чем-то широко распространенным. Лишь для очень узкого круга он является нормальной сексуальной реакцией. Это такие индивиды, кто обладает по-настоящему страстными, пассионарными натурами, кто в состоянии вложить в свои чувства и поступки весь свой разум, тело и душу. Я знаком с такими людьми, и даже простое пребывание в их обществе — это настоящая радость. Нечего и говорить, что каждый их поступок носит интенсивный и страстный характер. В них таятся настоящие запасы страстности, которые находят свое внешнее проявление в ярком блеске их глаз, живости их тел и непринужденной грациозности движений.

К сожалению, в детские годы именно подобная живость натуры порождает конфликты, которые в конечном итоге обычно ведут к подавлению страстности. В предшествующих главах этой книги велся подробный разговор о некоторых разновидностях травмирующих воздействий и страхов, которые подрывают интегральную цельность ребенка и заставляют его подавлять свои страсти. Хотя указанные конфликты возникают, как правило, на самых ранних стадиях жизни, они достигают своего максимума в течение эдипова периода, когда любовь ребенка к родителю противоположного пола впервые приобретает сексуальную окраску. Как и в античном мифе об Эдипе, возникающие при этом чувства несут угрозу для ребенка, а иногда — и для родителей. Ребенок в подобной ситуации ощущает, что его жизнь окажется под угрозой, если он не уйдет от складывающихся обстоятельств путем отсечения тех пассионарных сексуальных чувств, которые он питает к родителю противоположного пола. Отсечение сильных сексуальных чувств равнозначно кастрации. Я обнаруживал указанный страх кастрации буквально у всех своих пациентов, причем он сочетался у них со страхом быть убитыми. Такой путь разрешения складывающейся эдиповой ситуации ведет в результате к уменьшению силы и прочности всех присущих данному человеку чувств, к ощущению сексуальной вины, которое носит подсознательный характер, и к развитию характерологической или же привычной установки на подчинение властному авторитету. Человек может при этом противиться указанной установке посредством поверхностного бунтарства, которое представляет собой усилие, имеющее целью отрицать и преодолевать свою подчиненность.

Восстановление способности человека к страстным чувствам является, как я неоднократно отмечал на протяжении всей книги, одной из важнейших терапевтических задач. Ее решение включает в себя пополнение тела пациента энергией благодаря углубленному дыханию, подталкивание пациента к более глубокому плачу, оказание ему помощи в понимании причин испытываемого им страха и снятие указанного страха посредством выражения гнева в терапевтической ситуации. Цель при этом состоит в том, чтобы помочь пациенту почувствовать свободу выражать себя надлежащим образом. Однако ключом к достижению страстности является восстановление полноты сексуального возбуждения, особенно в тазе, а не только в гениталиях. Подобное может случиться лишь в том случае, если поток возбуждения, связанный с дыханием, беспрепятственно достигает таза, интегрируя при этом все сегменты тела таким образом, что голова, тело и душа воспринимаются как единое целое.

Для того чтобы пациент смог найти в себе сексуальную страсть, он нуждается в поступлении в таз большего количества энергии и возбуждения. Ему нужно также понимать те страхи, которые блокируют этот направленный вниз поток. В главе 10 я рассматривал случай пациентки по имени Мэри. В процессе анализа и работы с телом она обрела хорошее понимание указанной проблематики, но ее страх перед собственной сексуальностью все еще был велик. Во время одного из сеансов она описала случившийся с ней перелом следующим образом: «Когда вы нажимали пальцами на мышцы, расположенные у меня в районе таза, а я направляла дыхательную волну вниз, как раз в ту область, где вы надавливали, то у меня возникало ощущение обретенного рая. Но я была не в состоянии сохранить и закрепить его, отчего испытывала печаль и плакала». В указанной процедуре человек адресует свою энергию вниз, в сторону таза, чтобы облегчить имеющееся там ощущение давления. Результатом становится воспринимаемое в области таза чувство живости и полноты. Однако сама по себе Мэри была не в состоянии длительно сохранять это приятное ощущение, поскольку испытывала в этой связи слишком сильный страх и стыд.

На следующий сеанс Мэри пришла с другой установкой. Она заявила: «Мне надоело быть такой неспокойной, такой перепуганной. Больше я не хочу шагать по этому пути. Я устала бороться. Начинаю принимать жизнь такой, как она есть. Уверена, что выживу и так». Теперь она была заметно ближе к тому, чтобы капитулировать перед собственным телом. Эта новая жизненная установка брала свое начало в более основательном, более болезненном инсайте (озарении или постижении собственных проблем). «Никогда раньше не чувствовала, насколько же я изувечена, как сильно все во мне разрушено.

Мне так стыдно, так стыдно, что хочется спрятать лицо от окружающих». Это был стыд по поводу сексуальности. К этому она добавила следующее — уже применительно к своему отцу: «Всегда я была его маленькой женщинкой-деточкой. Я ощущала себя такой особенной, такой замечательной и неповторимой. Потом все это лопнуло, и я почувствовала, что я никто, просто кусок грязи».

Далее Мэри продолжала: «Когда я оставила этот стыд позади, когда перешагнула его, то ощутила, что глаза у меня стали чище и ярче. Это такое приятное чувство. Я чувствую внизу какую-то мягкость, и это сладостное, приятно жгущее ощущение. О Боже! В области таза у меня так приятно, но голова совсем безумная». Понадобилась изрядная дополнительная работа, чтобы поток возбуждения, текущий и сверху вниз, и в обратном направлении, оставался привязанным к ясной голове и мягко заряженному энергией тазу. Такое может случиться лишь в том случае, если страх перед капитуляцией окажется полностью преодоленным.

Мэри пришла на следующий сеанс после того, как побывала на совершенно постороннем психотерапевтическом семинаре, проводившемся в выходные дни. Она начала с того, что чувствовала в себе внутреннее сопротивление визиту ко мне и испытывала нежелание открыться любому чувству. Потом она рассказала, что на том семинаре работала с женщиной-терапевтом над вопросом своих отношений с матерью и при этом плакала из-за сильной страсти, которую испытывала к матери. Затем она описала, как по дороге с семинара домой она напевала то, что сама назвала маленькой маминой песенкой, словом, вела себя так, как если бы все еще продолжала быть маленькой девочкой. Мне было очевидно, что у Мэри произошел явный регресс, выражающийся в отступлении с той гораздо более зрелой позиции, которой она достигла ранее. Такого рода шаг назад свидетельствует о том, что ей довелось соприкоснуться с глубоким страхом. Он родился в результате сновидения, которое было у Мэри сразу же после упомянутого семинара. Судя по ее рассказу, в том сне она находилась вместе с какой-то девочкой постарше, которая пыталась зарезать ее ножом. У Мэри было при этом такое чувство, что когда та девочка предприняла попытку заколоть ее ударом прямо в сердце, то она смогла защититься, но потом, когда убийца сделала движение, чтобы повторить атаку и поразить ее куда-то в область таза, моя пациентка почувствовала себя беспомощной. Дело выглядело так, что — тем или иным способом — нападавшая все равно убьет ее. Когда я спросил у Мэри, кем, по ее мнению, была та девочка из сна, она ответила без секунды колебаний: «Моей матерью». Затем она рассказала о своей всегдашней убежденности, что мать не хотела ее, потому что она — девочка. Ощущая антагонизм со стороны матери, маленькая Мэри повернулась в поисках одобрения, поддержки и любви к отцу — и он действительно дал ей все это. Но весь его дар оказался опошленным сексуальным интересом к ней. В своей невинности маленькой девчушки она принимала отцовскую заинтересованность и чувства вполне чистосердечно, и это спасло Мэри, но отец-то все равно предал ее. Она не осознавала этого предательства до тех пор, пока ее иллюзии по поводу того, какая она особенная и необычайная красавица, не лопнули перед лицом унижений и оскорблений, от которых она страдала, когда тот же отец выставлял ее на обозрение своих подвыпивших приятелей. В отчаянии моя будущая пациентка вообще отказалась от своей сексуальности и обратилась к матери и церкви, превратившись в дочь, безгранично преданную матери, и в весьма ревностно верующую католичку. Однако она по-прежнему чувствовала себя уродливой и переполненной стыда.

Такого разрушительного воздействия не могло бы произойти, если бы ее мать всегда была рядом с нею. Располагай Мэри материнской любовью, она ни за что не потеряла бы себя ради отца и не превратилась в его маленькую женщину-деточку. Отношения ее родителей друг к другу также были искаженными, искривленными. Мать Мэри была женщиной холодной, сухой, весьма религиозной и полностью антисексуальной. Что касается отца, то он был человеком сексуально распущенным, внешне привлекательным и ориентированным на житейские удовольствия. Противоположности притягиваются. Этих двоих людей тянуло друг к другу, поскольку каждый из них подспудно нуждался в том, чем обладал другой. Но так как они были не в состоянии принять эту взаимонуждаемость и капитулировать перед ней, то каждый из них исступленно и неустанно атаковал то, что воплощал в себе другой. Мэри оказалась в этой войне жертвой, попав между двух огней и получая все тумаки и шишки с обеих сторон — особенно от матери, которая завидовала дочери и ненавидела ее за сексуальное возбуждение, получаемое той рядом с отцом. Мэри ощущала себя настолько виноватой в связи со своей сексуальной увлеченностью отцом, что оказалась совсем потерянной и беспомощной. Страх, испытываемый ею перед матерью, привел к разрушению ее цельности как личности, и этот злосчастный страх по сей день продолжал по-прежнему находиться в ней. Чтобы прочно чувствовать себя в условиях взросления, а также роста своей сексуальности, Мэри нужно было взглянуть этому страху в глаза и найти от него избавление, сделав это путем мобилизации собственного гнева. Она хорошо понимала и принимала объяснение, которое я давал сложившейся тогда и продолжавшейся теперь ситуации. Лежа в моем кабинете на кровати и скручивая руками полотенце, Мэри открыла глаза, чтобы бросить мысленный взгляд на мать, и произнесла: «Ты ведь меня на самом деле ненавидишь, верно я говорю?» Сказав эти слова, она воочию увидела перед собой лицо матери с таким выражением глаз, которое сильно напугало ее. В этот момент она промолвила: «Я всегда испытываю страх, когда заглядываю в глаза кому-либо, особенно женщине. Долгие годы я не могла видеть материнских глаз. Когда я выросла, то припомнила ее облик, увиденный мной в возрасте четырех лет. Не могу забыть эти холодные, ледяные глаза, смотревшие так, словно она готова была убить меня. Я почувствовала себя парализованной и не могла дышать».

Чтобы помочь Мэри перебороть гнетущий ее страх, я велел ей изменить указанное упражнение на нечто противоположное. Скручивая изо всех сил полотенце, она должна была вопить на свою мать: «Ненавижу тебя! Мне ничего не стоит убить тебя». Выражая эти чувства, Мэри заметила: «Благодаря им моя внешность кажется мне вполне симпатичной. А я ведь привыкла ощущать себя эдакой страхолюдиной». И добавила к этому с гневом: «Не смотрите на меня так. Это меня страшно пугает». Никогда до сих пор Мэри не мобилизовала в себе столь смертоносный гнев против матери. Она чувствовала себя слишком виноватой в связи с вовлеченностью в какие-то околосексуальные отношения с отцом и испытывала по этой же причине слишком сильный страх перед матерью. Понадобилось почти три года терапии, чтобы привести Мэри в такое состояние, когда она избавилась от владевших ею чувств вины и стыда настолько, чтобы располагать возможностью постоять за себя. Она стала сильнее и обрела больше уверенности в собственной способности выжить в одиночку, стоя на собственных ногах. Но было бы ошибкой полагать, что этот перелом знаменовал собой конец терапии. Ведь такие термины, как «стала сильнее» или «обрела больше уверенности в себе», носят далеко не абсолютный характер, они весьма и весьма относительны. Ее тело нуждалось в дальнейшем продолжении работы над ним, чтобы нарастить его энергетику и пойти дальше по пути интеграции личности. Ведь, столкнувшись с серьезным стрессом или разочарованием в своих отношениях с окружающими, Мэри все еще могла, что называется, рухнуть или развалиться. Мы никогда не в состоянии до конца преодолеть последствия травм, полученных на заре жизни. Однако если нам доведется стать мишенью новых ударов, то мы сможем быстрее мобилизовать наличные силы и восстановить в своем теле состояние хорошего самочувствия и удовольствия. Каждый кризис, с которым нам приходится столкнуться в жизни, становится возможностью для дальнейшего развития и укрепления нашего Я. В результате можно без всякой натяжки сказать, что терапевтический процесс никогда не завершается. Наше путешествие в страну самопознания ни в коем случае не кончается до тех пор, пока мы продолжаем жить, поскольку каждый новый жизненный опыт, каждое жизненное испытание или обретение вносит свою лепту в обогащение нашего естества. Во всяком случае, применительно к моему личному путешествию это утверждение более чем справедливо.

Меня привлек к Райху его тезис о том, что человек может найти сексуальное удовлетворение только посредством капитуляции перед своими сексуальными чувствами. Он назвал эту способность оргазмической потенцией, желая тем самым четко обозначить, что мерилом сексуальной страсти является не то, насколько в человеке сильно сексуальное побуждение, а то, насколько полной и завершенной является разрядка или снятие существующего сексуального возбуждения. В полном или по-настоящему завершенном оргазме все тело, включая разум, участвует в конвульсивной реакции, которая приводит к исчерпывающей разрядке всего сексуального возбуждения. Указанная конвульсивная реакция запускается в ход волнами возбуждения, которые раз за разом пересекают тело, будучи при этом связанными с резко ускоренным темпом дыхания. Хотя я применяю термин «конвульсивные», следуя в этом Райху, соответствующие движения не являются ни хаотическими, ни клоническими; они носят, я бы сказал, змеевидный характер. Во время этого процесса таз движется вперед вместе с волной выдыхания и назад с волной вдыхания. Аналогичные движения таза могут наблюдаться как сопровождение глубокого и полного дыхания без какой-либо сексуальной заряженности или генитального возбуждения. В подобной ситуации указанные движения носят название оргазмического рефлекса, и они не ведут ни к какой кульминационной точке. Тем не менее это явление воспринимается человеком как весьма расслабляющее и приятное. Когда в ходе полового акта сильный сексуальный заряд, накопившийся в генитальном аппарате, находит себе взрывоподобный выход, движения таза приобретают совершенно непроизвольный характер и осуществляются быстро и с силой. Человек ощущает себя так, словно его выносит за границы собственного Я, что представляет собой наивысшую форму капитуляции. Осознание своего Я исчезает, как если бы человек испытывал слияние с космическими процессами. Это переживание и есть экстаз.

В результате терапии, которой я подвергался у Райха, я оказался в состоянии испытать полную капитуляцию перед своими сексуальными чувствами, и мне знаком связанный с этим экстаз. Однако это удавалось пережить совсем нечасто. Тем не менее подобные переживания подкрепили мое убеждение в том, что любовь и сексуальная страсть представляют собой грани такого явления, как отождествление человека с вселенной. Но если подобное отождествление является частью человеческой природы, то почему капитуляция оказывается столь трудным делом? Я уже описывал всевозможные страхи, препятствующие капитуляции или блокирующие ее, но поскольку разного рода страхи носят в нашей культуре универсальный и повсеместный характер, мы должны признать, что они имеют к этой культуре самое непосредственное отношение. То, что происходит в семье, отражает общепринятые культурные установки и ценности, и до тех пор пока мы не признаем искаженный характер указанных ценностей, мы будем беспомощны в своих усилиях избежать их разрушительного воздействия на нас самих и на наших детей.

Культура претерпевает развитие по мере того, как человек уходит от чисто животного состояния и становится осознающей себя личностью. Имевшее когда-то место продвижение вперед от позы на четырех лапах, присущей всем прочим млекопитающим, к вертикальному положению возвысило человека над животными, а также — по мнению самого человека — даже над природой. Человек оказался в состоянии объективно созерцать процессы, происходящие в природе, и постигать некоторые законы, управляющие их протеканием. И, действуя таким образом, он постепенно стал обретать определенный контроль над окружающей природой и, продолжая процесс постижения, над собственной природой. Он развил эго — инструмент самоосознания и самоуправления, который дал ему возможность подучить могущественное превосходство над всеми иными живыми тварями, и это привело человека к убеждению в своей «инакости», что, безусловно, верно, и в своей «особости», которой на самом деле нет. Указанное развитие стало возможным благодаря эволюционному скачку, после которого человек стал обладателем более сильно заряженного тела и приобрел больший диапазон физической подвижности, особенно если речь идет о кистях рук и лицевой области, включая и голосовой аппарат. Человек умеет делать больше вещей и умеет выражать себя гораздо большим количеством способов, чем любое животное. В этих отношениях он действительно выше их, но по-прежнему без всякой особости. Он рождается подобно другим животным и умирает так же, как они. Его чувства могут быть более тонкими, но и они тоже чувствуют. Человек расцвел и многого достиг за то краткое время, в течение которого он гостит на этой планете, но постоянное движение вперед и вверх привело человека к отчуждению от его фундаментальных корней на земле и в природе, а его деятельность приобрела разрушительный характер — как для него самого, так и для природы. Разрушительное, деструктивное воздействие нашей культуры на природу сейчас достаточно широко признается, но мы еще не готовы согласиться с теми разрушительными последствиями, которые она имеет для человеческой личности. Мы наблюдаем причиняемый ею ущерб в виде злоупотребления детьми, необузданного насилия, сексуальной разнузданности и прочего, но при всем этом разгуле мы убеждены, что в наших силах удержать ситуацию под контролем и даже подлечить ее, если мы обретем для этого надлежащую волю и проявим ее в конкретных действиях.

[Академия Знакомств [Soblaznenie.Ru] - это практические тренинги знакомства и соблазнения в реальных условиях - от первого взгляда до гармоничных отношений. Это спецоборудование для поднятия уверенности, инструктажа и коррекции в " горячем режиме". Это индивидуальный подход и работа до положительного результата! ]

Мой тезис заключается в том, что любая воля бессильна изменить текущее состояние дел, поскольку сама воля представляет собой часть общей большой проблемы. Мы обрели власть и оказались привязанными к ней. Движущей силой нашей культуры — и буквально, и психологически — является власть. Без власти нашей цивилизации придет конец, но по мере наблюдающегося усиления власти она все быстрее и быстрее движет нас во всех наших начинаниях к той точке, где мы окончательно утратим контроль над собственной жизнью. Наши тела не могут справиться с тем темпом действий, который от них требуется, — что представляет собой основную причину стресса. Ведь только получив возможность передохнуть в течение нескольких минут, мы сможем в следующие минуты бежать быстрее. Нас же без устали и без пауз побуждают шагать в ногу и не отставать, нас побуждают успевать и преуспевать, нас в самом буквальном смысле побуждают лезть из кожи вон и гонят прочь из собственного тела. За те пятьдесят с лишним лет, которые прошли с момента, когда я стал заниматься изучением человека, я наблюдаю общее ухудшение состояния тел тех, кто обращается ко мне. Они менее насыщены энергией, менее интегрированы и менее привлекательны, чем тела пациентов, которые я привык видеть в былые времена. Едва ли не доминирующим расстройством стали пограничные состояния. Старомодный истеричный пациент, о котором писал Фрейд, в чистом виде почти никогда не попадается. Истерик не в состоянии справиться со своими чувствами; у шизоидного индивида их вообще не слишком много. Большинство людей на сегодняшний день отделены, диссоциированы от своих тел и живут главным образом головой, с помощью эго. Мы проживаем в эгоистической или нарциссической культуре, в которой тело рассматривается как объект, а разум — как высшая сила и власть, осуществляющая полный контроль над телом и над человеком.

В контексте терапевтического процесса как власть, так и воля представляют собой негативные силы, препятствующие исцелению. Власть находится в мозгу у терапевта, поскольку он рассматривает себя как посредника, который в состоянии вызвать в пациенте желательные изменения. Своим осознающим разумом терапевт может понимать, что не в силах изменить пациента, но имеющееся у него знание психологических нюансов, лежащих в основе дискомфорта или дистресса пациента, может давать ему ощущение власти, если сам он, подобно большинству людей в нашем культурном круге, представляет собой нарциссическую личность и нуждается во власти для поддержания самомнения и собственного внутреннего имиджа. Эта власть реализуется через его оценку аналитического материала и контроль над ним. Тем или иным способом терапевт выказывает свое одобрение или неодобрение того, что говорит и делает пациент. И поскольку именно он является тем гидом, который должен провести пациента через преисподнюю, то он действительно располагает указанной властью. Точно так же обстоит дело с любым родителем. Если терапевт отрицает наличие у себя подобной власти, то это означает потерю контакта с реалиями жизни. Вопрос состоит в том, ограничивается ли он тем, что распознает факт наличия у него власти и принимает это к сведению, или же позволяет данному факту ударить ему в голову.

Власть представляет собой тот спорный вопрос, с которым я боролся в течение всей моей деятельности как практикующего терапевта. Обладая способностью отчетливо видеть проблему пациента путем чтения языка его тела, я питал убежденность в своем умении подсказать обратившемуся ко мне человеку, что именно он должен делать для того, чтобы ему стало лучше. Когда пациент делал то, что я ему указывал, он, как правило, действительно чувствовал себя лучше, но это улучшение не было стабильным. Хотя от Райха я научился тому, что основная проблема состоит не в том, чтобы делать, а в том, чтобы чувствовать, моя собственная личность не позволяла мне воздержаться от попыток все-таки добиться настоящего и долговременного улучшения. Видимо, во мне сидела убежденность в том, что если мне действительно удастся это сделать, то я тем самым лишний раз дам подтверждение своим качествам личности высшего порядка, на что я в глубине души претендовал смолоду. Я глубоко уверен, что в нашей культуре большинство, почти все люди неисцелимо заражены идеей, что человек должен стараться, чтобы это произошло — иными словами, чтобы стать здоровым и богатым, преуспевающим и наделенным любовью. Я знал, что это утверждение справедливо применительно к моим пациентам, и понимал, что оно в равной мере относится и ко мне. Но ведь если тем, что мы ищем, является страсть, сексуальное удовлетворение и радость, то это нельзя заставить произойти, наступить вдруг — точно так же, как нельзя одной лишь волей и усердными стараниями добиться, чтобы вдруг произошло рождение новой жизни.

Когда я работаю с людьми, то все время осуществляю контроль за терапевтическим процессом, поскольку являюсь провожатым или даже поводырем. На мне лежит ответственность — понять пациента и его проблемы, а также изложить их ему таким образом, чтобы он также мог видеть и понимать их. Без моего понимания мы оба будем блуждать в потемках; без его понимания заблудшим будет он один. Это моя ответственность — направлять его по дороге, ведущей к самопостижению. Однако само исцеление лежит за пределами того, чем я могу управлять.

Исцеление представляет собой естественную функцию самого тела. Если мы порежемся или как-то иначе поранимся, то разве наше тело не исцеляется самопроизвольно? Живые организмы были бы не в состоянии просуществовать сколько-нибудь долго без присущей им врожденной способности к излечению своих ран и заболеваний. В качестве врачей мы в состоянии помочь естественному процессу выздоровления, однако мы не умеем обеспечить его. Но если вышесказанное верно, то почему же у нас нет врожденной способности самопроизвольно излечивать разные эмоциональные расстройства, которые представляют собой в такой же мере ранения тела, как и разума? Ответ на этот вопрос заключается в том, что мы сами не позволяем этому излечению произойти. Как мы убедились в предшествующих главах, из страха мы сознательно и бессознательно препятствуем излечению, блокируем его. Мы не в состоянии избавиться от страха одним лишь обдуманным и намеренным волевым актом; все, что мы можем сделать, — это подавить страх таким образом, чтобы не испытывать страха перед страхом. Однако следствием подобного поведения оказывается подавление всей жизненно важной деятельности тела, включая процессы естественного и спонтанного излечения. Только отказом от контроля со стороны эго можно добиться того, чтобы тело человека могло в полном объеме сохранить свою витальность и энергию, свое натуральное здоровье и страстность.

Капитуляция перед телом и его чувствами может поначалу поразить нас и восприниматься как поражение, каковым оно на самом деле и является, но только для эго, стремящегося к доминации. Однако лишь в подобном поражении мы можем обрести свободу от участия в крысиных бегах современной жизни и в конечном итоге ощутить ту страсть и радость, которые доставляет человеку свобода. Но указанная цель ничуть не относится к разряду легко достижимых. Мы обременены ношей знаний о том, что верно и неверно, а также самосознанием, ограничивающим нашу спонтанность. И еще. Как я уже отмечал недавно, путешествие в поисках самопознания и самопостижения никогда не закачивается. Терапия, однако, есть вопрос сугубо практический. Человек не может и не должен подвергаться терапии на протяжении всей своей жизни. Шесть лет должно быть признано максимумом, поскольку именно столько времени требуется ребенку, чтобы обрести достаточную независимость, позволяющую ему покинуть стены родительского дома и отправиться в школу.

Когда пациент завершает биоэнергетическую терапию, он должен располагать пониманием и владеть методами, которые позволят ему и дальше продолжать углубление процессов самоосознания, самовыражения и самообладания. Он должен понимать связь между телом и разумом, а также знать, что существующие в его организме хронические напряжения связаны с эмоциональными конфликтами, которые берут свое начало в детстве и по сей день остались неразрешенными. Указанные конфликты продолжают воздействовать на настоящее до тех пор, пока в теле бывшего пациента сохраняются вышеупомянутые напряжения. Следовательно, ему придется продолжать работать над своим телом, чтобы уменьшить и в конечном итоге устранить их. Это означает, что он должен будет продолжать выполнять основные биоэнергетические упражнения, трактуя их как часть своих нормальных, повседневных занятий, связанных с заботой о здоровье. Я лично выполняю их почти каждое утро столь же регулярно, как, скажем, чищу зубы, и занимаюсь этим уже более тридцати лет.

Для укрепления дыхания я от трех до пяти минут лежу в запрокинутом положении поверх биоэнергетического табурета, давая своему дыханию возможность стать глубже. Чтобы продвинуть указанный процесс еще дальше, я привлекаю сюда и голос, издавая и долго выдерживая громкий звук. Невзирая на громкость, это вполне легкий звук, испускаемый без усилия. Вообще говоря, цель данного упражнения сводится к тому, чтобы возбудить рыдания. Как только я начинаю плакать, дыхание у меня само по себе становится легче и глубже. Плач важен для меня еще и потому, что во мне всегда присутствовало внутреннее сопротивление этому действию — по тем же причинам, по которым сопротивляются плачу другие люди. Я считал себя решительным человеком, который пытался подняться выше обуревающих его проблем. Хотя на практике такой подход не срабатывал, я был не в состоянии отказаться от него, да и не хотел сдаваться. Плач является актом сдачи, а для многих это означает неудачу, провал. Но терапия как раз добивается того, чтобы пациент сдался, и за долгие годы я накрепко усвоил, что всякий раз, когда в какой-то сфере своей жизни сдаюсь, я обретаю дополнительную свободу. Однако мой невротический характер настолько глубоко укоренился в моей личности, что акту сдачи приходится стать непрерывным, никогда не прекращающимся процессом. Просто я каждый раз сдаюсь еще чуть-чуть больше.

Плач выполняет в моей жизни еще одну немаловажную и взаимосвязанную с предыдущим функцию: он поддерживает меня в контакте с печалью — печалью тех лет, когда я не являлся настолько свободным, чтобы быть искренним перед собой, и печалью из-за того, что мне уже никогда не обрести вновь того состояния невинности, которое стало бы радостью в чистом виде или тем, что я называю благодатью или блаженством. В противоположность животным, мы живем, располагая знанием о борьбе, страданиях и смерти. Такова трагическая сторона бытия человеком. Однако другая сторона — это наша способность воспринимать великолепие и величие жизни так, как это недоступно никакому животному. В религиозных терминах это именуется величием Господа. Я же рассматриваю две указанные концепции: трагедийности и величия — как синонимы. Величие видится мне в красоте цветка, ребенка или женщины, равно как в царственной величавости горы, дерева или человека. Переживание этого величия и есть тот восторг, который находит свое выражение в художественных творениях человека, особенно в музыке. Фундаментальная посылка моей философии состоит в том, что невозможно отделить две указанные стороны друг от друга, не разрушив при этом целого. Человек не в состоянии воспринять величие жизни, если он не приемлет ее трагического аспекта. Нет места никакому величию, если человек пытается отрицать реальную действительность или уйти от нее. Я нуждаюсь в плаче для того, чтобы сохранить свою человечность. Я плачу не только о себе, но и о своих пациентах, и обо всем человечестве. Когда я вижу борьбу и боль, властвующие над моими пациентами, мне на глаза часто наворачиваются слезы. Впоследствии, когда эти люди облегчают свою боль с помощью плача и отказываются от борьбы, я вижу, как их глаза и лица наполняются светом, и ощущаю свое сердце возрадовавшимся. Но я в состоянии по-настоящему прочувствовать эту радость лишь в том случае, если и сам в той же мере, как и они, готов отказаться от борьбы, и в этом причина необходимости плача.

Еще одно упражнение, которое я делаю буквально с момента создания биоэнергетического подхода к терапии, — это упражнение на заземление. Поработав на табурете с целью углубления дыхания, я меняю позу на противоположную, нагибаясь вперед и касаясь пола пальцами рук. Указанное упражнение было полностью описано и проиллюстрировано в главе 2. Если я продолжаю оставаться в этой позе, то по мере того как через мои ноги протекают волны возбуждения, они у меня, как правило, начинают пульсировать. Данное явление не только способствует углублению дыхания, но и более полно привязывает меня к земле, а это означает, что я, да и любой человек, проделывающий указанное упражнение, оказываемся связанными с реальной действительностью собственного тела. Все мы — дети земли, ожившие благодаря духу вселенной. Наша человечность зависит от нашей связи с землей. Потеряв эту связь, мы становимся разрушителями. Мы теряем из виду то, что мы во многом тождественны не только другим людям, но и прочим живым созданиям, поскольку в своей гордыне отрицаем наше общее происхождение. Мы отступаем в свои головы, в мир, который сами сотворили и в котором видим себя особенными, всемогущими и бессмертными. Чем дальше мы отступаем вверх, уходя от земли, тем больше вырастает наше самомнение, наше суждение о собственном имидже. В этом эфемерном мире нет места чувствам печали или радости, боли или величия. Там вообще нет никаких реальных чувств, а только одни сантименты.

Подобно столь многим другим современным людям, я тоже был чрезмерно эгоистичным и нарциссическим индивидом. Мне настоятельно требовалось сойти вниз с вершин, куда я себя вознес, с пьедестала, возведенного мною для того, чтобы отрицать и отвергать унижение, которое меня заставили испытать в детстве. Взгромоздившись на этот высоко поднятый постамент, я боялся свалиться с него или свалять дурака, поскольку моя самоидентификация была привязана к этому возвышенному положению. К счастью, я сохранил какую-то идентификацию со своим телом, и это заставило меня понять, что любая радость, которую я рассчитывал отыскать, может пребывать только и исключительно в царстве тела с присущей ему сексуальностью. Спуск вниз, на землю оказался для меня длительным и трудным процессом, но когда я в конце концов ощутил, что мои ноги прочно связаны с землей, то испытал чувство радости.

Я нахожусь сейчас в большем соприкосновении со своим телом, нежели это было раньше, я в большей степени осознаю его напряжения и понимаю его слабости. Продолжая этот ряд, я гораздо легче ощущаю собственные чувства. Так, если меня спровоцировать или причинить боль, то сегодня мой гнев возникнет быстрее, но вместе с тем я сумею выразить его более подходящим образом. Результат таков: я испуган или обеспокоен меньше, чем когда-либо прежде. А если человек не испуган, то он оказывается в состоянии принять жизнь такой, какая она есть. Все это дает мне ощущение внутренней умиротворенности, являющееся фундаментом радости. И я на самом деле часто испытываю радость, которая приходит ко мне в связи с естественной красотой, свойственной окружающим меня людям и предметам.

Когда человек влачит существование в терминах выживания, то главный смысл начинает придаваться поведению и объектам, способствующим выживанию, скажем, необходимости быть хорошим, сильным и обладать властью. Поскольку поиски смысла лежат в самой природе человеческого разума, то те индивиды, кто ориентирован на радость, находят смысл в жизненных установках и поведении, способствующих обретению радости. Как следствие, я приписываю важный смысл таким установкам, как достоинство, искренность и чувствительность. Я нацелен поступать таким образом, чтобы иметь возможность гордиться собой и избегать поступков, из-за которых могу почувствовать вину или стыд. Истоки внутреннего достоинства лежат в имеющемся у меня чувстве, что я имею право высоко держать голову и смотреть любому встречному прямо в глаза, не отводя взгляда. Искренность представляет собой несомненную добродетель, но одновременно она также является выражением уважения к своей собственной цельности. Когда человек лжет, его личность раздваивается. Тело знает истину, которую произносимые вслух слова отрицают. Такое раздвоение или разрыв представляет собой весьма болезненное состояние, и оно может быть оправдано лишь в том случае, когда не соврать означает подвергнуть свою жизнь или цельность своей личности серьезной угрозе. Многие люди произносят ложь, не испытывая при этом никакой боли, но это свидетельствует всего лишь о том, что они потеряли контакт с собственным телом и нечувствительны к переживаемым ими ощущениям.

Чувствительность — вот свойство по-настоящему живого человека. Когда мы умерщвляем себя, то утрачиваем свою чувствительность. Посему дети, как это всем известно, обычно чувствительнее взрослых. Нужно непременно быть чувствительным по отношению к другим, но также и к себе. Если мы не являемся чувствительными к себе, то заведомо не можем быть чувствительными к другим. Проблема здесь состоит в том, что нечувствительный человек не осознает своей нечувствительности. Я не веду речь о бдительной настороженности, которая представляет собой состояние повышенного напряжения. Чувствительность — это способность оценить различные связанные с жизнью тонкие оттенки выражения, как человеческие, так и не относящиеся к людям. Такого рода чувствительность зависит от внутренней умиротворенности, берущей свое начало в отсутствии борьбы, равно как и чрезмерных усилий. Именно эти ценности придают жизни ее подлинный смысл, поскольку все они относятся к числу свойств, способствующих обретению радости.