Земская, городская и судебная реформы

Отмена крепостного права неминуемо влекла за собой реформы в области центрального и местного управления, суда, военного дела, просвещения. Реформа 1861 г. изменила экономический базис страны, соответственно менялась и надстройка, т.е. обслуживающие данный базис политические, правовые, военные, культурные учреждения. Та же потребность национального развития, которая сделала необходимой реформу 1861 г., главным образом принудила царизм и к реформам 1862—1874 гг.

Вторая причина, обусловившая реформы 1862—1874 гг., — это подъем в стране массового и революционного движения. Царизм оказывался перед альтернативой: либо реформа, либо революция. Все реформы того времени явились побочными продуктами революционной борьбы.

Наконец, подтолкнула царизм к реформам 1862—1874 гг. сила общественного мнения, давление со стороны буржуазии и части помещиков, вставших на капиталистические рельсы и потому заинтересованных в буржуазных реформах. Помещики-крепостники и сам царь предпочли бы обойтись без реформ. Александр II еще в 1859 г. назвал местное самоуправление, свободу печати и суд присяжных «западными дурачествами», не предполагая, что через два-три года обстоятельства заставят его вводить эти дурачества в собственной империи. Главными из реформ 1862—1874 гг. были четыре: земская, городская, судебная и военная. Они заслуженно стоят в одном ряду с крестьянской реформой 1861 г. и вслед за ней как великие реформы.

Земская реформа изменила местное управление. Прежде оно было сословным и безвыборным. Помещик неограниченно царил над крестьянами, управлял ими и судил их по своему произволу. После отмены крепостного права такое управление становилось невозможным. Поэтому параллельно с крестьянской реформой готовилась в 1859—1861 гг. и земская реформа. В годы демократического подъема (1859—1861) руководил подготовкой земской реформы либерал Н.А. Милютин, но в апреле 1861 г., когда «верхи» сочли, что отмена крепостного права разряжает опасную для царизма напряженность в стране, Александр II заменил Милютина консерватором П.А. Валуевым. Милютинский проект был Валуевым скорректирован в пользу дворян, чтобы сделать их, как они о себе говорили, «передовой ратью земства». Окончательный вариант реформы, изложенный в «Положении о губернских и уездных земских учреждениях», Александр II подписал 1 января 1864 г. /201/

В основу земской реформы были положены два новых принципа — бессословность и выборность. Распорядительными органами земства, т.е. нового местного управления, стали земские собрания: в уезде — уездное, в губернии — губернское (в волости земство не создавалось). Выборы в уездные земские собрания проводились на основе имущественного ценза. Все избиратели были разделены на три курии: 1) уездных землевладельцев, 2) городских избирателей, 3) выборных от сельских обществ.

В первую курию входили владельцы не менее 200 десятин земли, недвижимой собственности на сумму более 15 тыс. руб. или годового доходи свыше 6 тыс. руб. Владельцы менее 200 (но не меньше 10) десятин земли объединялись, и от того их числа, которое совокупно владело земельным массивом в 200 (как минимум) десятин, избирался один уполномоченный на съезд первой курии.

Вторую курию составляли купцы всех трех гильдий, владельцы недвижимости не менее чем на 500 руб. в малых и на 2 тыс. руб. в больших городах или торгово-промышленных заведений с годовым оборотом более 6 тыс. руб.

Третья курия состояла главным образом из должностных лиц крестьянского управления, хотя здесь могли баллотироваться и местные дворяне, а также сельское духовенство. Так, в Саратовской и Самарской губерниях в гласные от крестьян прошли даже пять предводителей дворянства. По этой курии, в отличие от первых двух, выборы были не прямые, а многостепенные: сельский сход выбирал представителей на волостной сход, там избирались выборщики, а затем уездный съезд выборщиков избирал депутатов (гласных, как они назывались) в уездное земское собрание. Это было сделано для того, чтобы «отсеять» из крестьян неблагонадежные элементы и вообще ограничить крестьянское представительство. В результате, по данным на 1865—1867 гг., дворяне составили 42% уездных гласных, крестьяне — 38%, прочие —, 20 %.

Выборы в губернские земские собрания происходили на уездных земских собраниях из расчета — один губернский гласный на шесть уездных. Поэтому в губернских собраниях преобладание дворян было еще большим: 74, 2 % против 10, 6 % крестьян и 15, 2 % прочих. Председатель земского собрания не избирался, им по должности был предводитель дворянства: в уезде — уездный, в губернии — губернский.

Так выглядели распорядительные органы земства. Исполнительными его органами стали земские управы — уездные и губернские. Они избирались на земских собраниях (на 3 года, как и собрания). Председателя уездной управы утверждал губернатор, а губернской — министр внутренних дел. В земских управах дворяне преобладали абсолютно: 89, 5 % гласных всех губернских управ против 1, 5 % крестьян и 9 % прочих. /202/

Показательно, что в тех губерниях, где дворянско-помещичье землевладение отсутствовало или было слабым (в Архангельской и Астраханской губерниях, в Сибири и Средней Азии), а также в национальных районах с малым числом русских помещиков (Польша, Литва, Белоруссия, Западная Украина, Кавказ), земство не создавалось. Всего к концу 70-х годов оно было введено в 34 из 50 губерний Европейской России.

Преобладание дворянства в земских учреждениях делало их безопасными для правительства. Однако царизм даже таким учреждениям не посмел дать реальную власть. Они были лишены каких бы то ни было политических функций и занимались исключительно хозяйственными нуждами уезда или губернии: продовольствием, местными промыслами, страхованием имущества, почтой, школами, больницами. Но даже такая деятельность земства была поставлена под неусыпный контроль центральных властей. Любое постановление земских собраний могло быть отменено губернатором или министром внутренних дел.

Политически земство было немощным. В.И. Ленин назвал его «пятым колесом в телеге русского государственного управления». М.Н. Катков оценил земство еще уничижительнее: «Они (земские учреждения.— Н.Т.) как бы намек на что-то, как бы начало неизвестно чего-то, и походят на гримасу человека, который хочет чихнуть, но не может»[1].

Тем не менее земство как учреждение прогрессивное содействовало национальному развитию страны. Его служащие наладили статистику по хозяйству, культуре и быту, распространяли агрономические новшества, устраивали сельскохозяйственные выставки, строили дороги, поднимали местную промышленность, торговлю и особенно народное образование и здравоохранение, открывая больницы и школы, пополняя кадры учителей и врачей. Уже к 1880 г. на селе было открыто 12 тыс. земских школ, что составило почти половину всех школ в стране. Врачей на селе до введения земств вообще не было (исключая редкие случаи, когда помещик сам открывал на свои средства больницу и приглашал фельдшера). Земства содержали специально подготовленных сельских врачей (число их за 1866—1880 гг. выросло вчетверо). Земские врачи (как и учителя) заслуженно считались лучшими. Поэтому можно понять восторг К.Д. Кавелина, который провозгласил земство «многознаменательным явлением», семенем для развития «многоветвистого дерева прогресса».

Второй реформой местного управления была городская реформа. Подготовка ее началась в 1862 г., т.е. опять-таки в условиях революционной ситуации. В 1864 г. проект реформы был подготовлен, но к тому времени демократический натиск был отбит, и правительство занялось пересмотром проекта: он дважды /203/ был переделан, и только 16 июня 1870 г. царь утвердил окончательный вариант «Городового положения».

Городская реформа строилась на тех же, лишь еще более суженных, принципах, как и земская. По «Городовому положению» 1870 г. распорядительным органом городского управления осталась городская дума. Однако если до 1870 г. городские думы, существовавшие в России со времен «Городового положения» Екатерины II (1785), состояли из депутатов от сословных групп, то теперь они становились бессословными.

Депутаты (гласные) городской думы избирались на основе имущественного ценза. В выборах гласных участвовали только плательщики городских налогов, т.е. владельцы недвижимой собственности (предприятий, банков, домов и т.д.). Все они разделялись на три избирательных собрания: 1) наиболее крупных налогоплательщиков, которые совокупно платили треть общей суммы налогов по городу; 2) средних плательщиков, тоже плативших в общей сложности треть всех налогов, 3) мелких плательщиков, которые вносили оставшуюся треть общей налоговой суммы. Каждое собрание избирало одинаковое число гласных, хотя численность собраний была кричаще различной (в Петербурге, например, 1-ю курию составляли 275 избирателей, 2-ю — 849, а 3-ю— 16355). Так обеспечивалось преобладание в думах крупной и средней буржуазии, которая составляла два избирательных собрания из трех. В Москве первые два собрания не имели и 13 % от общего числа избирателей, но избирали они 2/3 гласных. Что касается рабочих, служащих, интеллигенции, не владевших недвижимой собственностью (т.е. подавляющего большинства городского населения), то они вообще не имели права участвовать в городских выборах. В десяти самых крупных городах империи (с населением более 50 тыс. человек) таким образом были отстранены от участия в выборах 95, 6 % жителей. В Москве получили избирательные права 4, 4 % горожан, в Петербурге — 3, 4 %, в Одессе – 2, 9 %.

Число гласных в городских думах колебалось от 30 до 72. Особняком стояли две думы — Москвы (180 гласных) и Петербурга (250). Исполнительным органом городского управления стала городская управа, которая избиралась городской думой (на 4 года, как и сама дума). Во главе управы стоял городской голова. Им по должности был председатель городской думы. Кроме него, в управу входили 2—3 гласных.

«Городовое положение» 1870 г. было введено в 509 городах России. Сначала оно действовало только в коренных русских губерниях, а в 1875—1877 гг. царизм распространил его и на национальные окраины империи, кроме Польши, Финляндии и Средней Азии, где сохранилось дореформенное городское устройство. /204/

Функции городского управления, как и земского, были чисто хозяйственными: благоустройство города (мощение улиц, водопровод, канализация), борьба с пожарами, попечение о местной промышленности, торговле, здравоохранении, образовании. Тем не менее городское управление еще строже, чем земское, контролировалось центральной властью. Городской голова утверждался губернатором (для уездного города) или министром внутренних дел (для губернского центра). Министр и губернатор могли отменить любое постановление городской думы. Специально для контроля за городским управлением в каждой губернии было создано губернское по городским делам присутствие под председательством губернатора.

Городские думы, как и земства, не имели принудительной власти. Для выполнения своих постановлений они вынуждены были запрашивать содействие полиции, которая подчинялась не городским думам, а правительственным чиновникам — градоначальникам и губернаторам. Эти последние (но отнюдь не городское самоуправление) и вершили в городах реальную власть — как до, так и после «великих реформ».

И все-таки, по сравнению с чисто феодальным «Городовым положением» Екатерины II, городская реформа 1870 г., основанная на буржуазном начале имущественного ценза, была значительным шагом вперед. Она создавала намного лучшие, чем прежде, условия для развития городов, поскольку теперь городские думы и управы руководствовались уже не сословными, а общегражданскими интересами горожан.

Гораздо более последовательной, чем земская и городская реформы, стала реформа суда. Из всех реформ 1861—1874 гг. в судебной реформе буржуазное начало было выражено с наибольшей силой. Это естественно. Ведь судебная система и порядок судопроизводства — один из главных критериев человеческой цивилизации. Между тем этот критерий в дореформенной России выглядел так одиозно, как ничто другое. Дореформенный суд был сословным, он зиждился на «правосудии крепостника»:

Закон — мое желание!

Кулак — моя полиция! [2]

Тот суд целиком зависел от администрации, которая, по признанию министра внутренних дел С.С. Ланского, «ездила на юстиции». Тайна судебного производства, применение телесных наказаний, произвол, продажность и волокита, царившие в дореформенном суде, были притчей во языцех, вечными темами народных пословиц: «Кривой суд и правое дело скривит», «Суд, что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет», «Судье полезно, что в карман полезло», «Лучше утопиться, чем судиться». Даже /205/ министр юстиции Александра I Д.П. Трощинский определил дореформенный суд как «море великое, в котором гадов несть числа».

В России до 1864 г. отсутствовал институт адвокатуры. Николай I, считавший, что именно адвокаты «погубили Францию» в конце XVIII в., прямо говорил: «Пока я буду царствовать, России не нужны адвокаты, без них проживем». Так и получилось. «В судах черна неправдой черной» (по выражению А.С. Хомякова) Россия была веками, но после отмены крепостного права оставаться такой она не могла. Александр II это понял и, к чести его (а главное, к благу России), поручил готовить судебную реформу комиссии из лучших законоведов, которых фактически возглавлял замечательный юрист и патриот, статс-секретарь Государственного совета С.И. Зарудный. Ему более, чем кому-либо, Россия обязана Судебными уставами 1864 г.

Подготовка судебной реформы началась осенью 1861 г., на высшей точке демократического подъема в стране, и завершилась к осени 1862 г. Но лишь 20 ноября 1864 г. Александр II утвердил новые Судебные уставы. Они вводили вместо феодальных сословных судов цивилизованные судебные учреждения, общие для лиц всех сословий с одним и тем же порядком судопроизводства.

Отныне впервые в России утверждались четыре краеугольных принципа современного права: независимость суда от администрации, несменяемость судей, гласность и состязательность судопроизводства. Значительно демократизировался судебный аппарат. В уголовных судах был введен институт присяжных заседателей из населения, избираемых на основе умеренного имущественного ценза (не менее 100 десятин земли или любая другая недвижимость в 2000 руб. в столицах и 1000 руб. в губернских городах). Для каждого дела назначались по жребию 12 присяжных, которые решали, виновен ли подсудимый или нет, после чего суд освобождал невиновного и определял меру наказания виновному[3]. Для юридической помощи нуждающимся и для защиты обвиняемых был создан институт адвокатов (присяжных поверенных), а предварительное следствие по уголовным делам, ранее находившееся в руках полиции, теперь перешло к судебным следователям. Присяжные поверенные и судебные следователи должны были иметь высшее юридическое образование, а первые, кроме того, еще пятилетний стаж судебной практики.

Количество судебных инстанций по Уставам 1864 г. было сокращено, а их компетенция строго разграничена. Созданы были три типа судов: мировой суд, окружной суд и судебная палата. /206/

Мировые судьи избирались уездными земскими собраниями или городскими думами на основе высокого имущественного ценза (не менее 400 десятин земли или другая недвижимость на сумму не ниже 15000 руб.), а члены окружных судов и судебных палат назначались царем.

Мировой суд (в составе одного человека — мирового судьи) рассматривал в упрощенном порядке судопроизводства мелкие проступки и гражданские иски. Решение мирового судьи могло быть обжаловано на уездном съезде мировых судей[4].

Окружной суд (в составе председателя и двух членов) действовал в каждом судебном округе, равном одной губернии. В аппарат окружного суда входили прокурор и его товарищи (т.е. помощники), судебные следователи, привлекались адвокаты. Окружному суду были подсудны все гражданские и почти все (за исключением особо важных) уголовные дела. Решения, принятые окружным судом с участием присяжных заседателей, считались окончательными и не подлежали обжалованию по существу, их можно было обжаловать только в кассационном порядке (т.е. при нарушении законности в производстве дела). Решения же окружного суда, принятые без участия присяжных заседателей, обжаловались в судебной палате. Без присяжных рассматривались такие дела, по которым обвиняемому не угрожало лишение или ограничение гражданских прав.

Судебная палата (в составе четырех членов и трех сословных представителей: предводителя дворянства, городского головы и волостного старшины) учреждалась одна на несколько губерний. Ее аппарат был аналогичен аппарату окружного суда (прокурор, его товарищи, судебные следователи, адвокаты), только больших размеров. Судебная палата рассматривала особо важные уголовные и почти все (кроме наиболее важных) политические дела. Ее решения считались окончательными и могли быть обжалованы только в кассационном порядке.

Наиболее важные политические дела должен был рассматривать Верховный уголовный суд, который не функционировал постоянно, а назначался в исключительных случаях по высочайшему повелению. Таких случаев в XIX в. оказалось всего два, и оба они были связаны с покушениями на Александра II — в 1866 г. (дело Д.В. Каракозова) и 1879 г. (дело А.К. Соловьева).

Единой кассационной инстанцией для всех судов империи являлся Сенат — с двумя департаментами: уголовным и гражданским. Он мог отменить решение любого суда (кроме Верховного уголовного), после чего дело возвращалось на вторичное рассмотрение того же или другого суда. /207/

Судебная реформа была завершена уже после того, как демократический подъем схлынул. Поэтому царизм счел возможным и здесь ограничить буржуазное начало, а в следующие годы еще больше ущемил его. Так, сразу была нарушена бессословность суда, поскольку сохранились особые суды для крестьян (волостной суд) и духовенства (консистория). Остался ведомственный суд и для военных. Закон 1871 г. передал дознания по политическим делам жандармерии. В 1872 г. были изъяты из ведения судебных палат и переданы в специально учрежденное Особое присутствие Правительствующего сената (ОППС) все крупные политические дела, а в 1878 г. часть этих дел (о «сопротивлении властям») отошла к военным судам.

Очень условной оказалась несменяемость судей, сохранились инквизиторские приемы следствия, произвол, продажность и волокита в судах. Хотя в 1863 г. были отменены телесные наказания шпицрутенами, кнутами, клеймением и т.д., сохранилась, как тогда говорили, «привилегия быть секомыми» розгами для крестьян (по решениям волостных судов), а также для ссыльных, каторжных и штрафных солдат. Примером волокиты в пореформенном суде может служить дело с иском горнозаводских рабочих против уральского промышленника Строганова, которое тянулось 51 год (с 1862 по 1913).

Даже территориально судебная реформа (впрочем, как и другие реформы 1861—1874 гг.) была ограничена. Новые судебные уставы вводились только в 44 губерниях империи из 82. На Белоруссию, Сибирь, Среднюю Азию, северные и северо-восточные окраины Европейской России они не распространялись.

Тем не менее судебная реформа 1864 г. явилась самым крупным в истории России шагом к правовому государству. Все ее принципы и учреждения (особенно два самых демократических ее института — суд присяжных и адвокатура), несмотря на ограничения и даже притеснения со стороны царизма, содействовали развитию в стране цивилизованных норм законности и правосудия. Присяжные заседатели, вопреки надеждам и прямому давлению властей, выносили иногда вызывающе независимые приговоры, оправдав, например, в 1878 г. Веру Засулич, а в 1885 г.— морозовских ткачей. Что касается российской адвокатуры, то она сумела поставить себя — и юридически, и даже политически — на необычайную для самодержавной страны высоту. К 1917 г. в России было 16, 5 тыс. адвокатов, т.е. на душу населения больше, чем в СССР 1977 г. (как мы тогда говорили, в государстве «развитого социализма»). Главное же, русские дореволюционные адвокаты завоевали национальное и мировое признание своей самоуправляющейся корпорации (присяжных поверенных), выдвинув созвездие первоклассных юридических талантов и политических бойцов. Имена В.Д. Спасовича и Ф.Н. Плевако, Д.В. Стасова и Н.П. Карабчевского, П.А. Александрова и /208/ С.А. Андреевского, В.И. Танеева и А.И. Урусова и многие другие были известны всей стране и далеко за ее пределами, а длинный ряд выигранных ими в борьбе за право и правду судебных процессов вызвал общероссийский и мировой резонанс. Сегодняшняя Россия о столь сильной и авторитетной адвокатуре, какую терпел при себе царизм, к сожалению, пока еще может только мечтать.