Кривое дерево

Кривое дерево стояло во дворе

в тени

и зацветало только летом.

Не заживали раны на коре.

И не хватало света,

света,

света!

Изогнутое в длительной борьбе,

оно тянулось вверх

и выше,

выше!

Оно бросало ветки через крышу,

как вызов незаслуженной

судьбе!

И, наконец,

с редеющей листвой,

намного выше стройных и красивых,

оно взметнулось светлой головой

над городом,

над голубым заливом…

*****

Стройный дождь пришёл,

наладил

свой оркестр -

и неспроста:

он пошёл, как на параде,

от Дворцового моста

вдоль по Невскому,

по Росси…

Он смеялся и шутил!

Каблуки свои, как гвозди,

в мостовую вколотил.

До меня дошёл.

Я шляпу

перед ним покорно снял.

«Вдоль по Питерской»,

Шаляпина,

этот дождь напоминал.

*****

Здесь на Васильевском,

на Стрелке,

застанет нас врасплох весна,

у крепости поставит к стенке,

отхлещет солнцем докрасна!

Мгновенно, буйно, безрассудно,

на юг - желанье отобьёт…

Ты посмотри! Навстречу утро -

на Петропавловку плывёт!..

Васильевский взмахнёт мостами,

как парой вёсел.

А вдали -

рисует крупными мазками

апрель для мая корабли.

Мы с парапета чёлки свесим,

а на Неве искрится лёд.

И этот лёд стоит на месте,

а город медленно плывёт.

Исаакий здешний и не здешний…

И кажется издалека,

что это колокол подвешен

к фамильным невским облакам!

*****

Светилась даль.

Был тропами пронизан

знакомый лес, знакомый косогор.

Рассветный луч метался по карнизу,

неравномерно освещая двор.

Уже призывно крылья шелестели -

летели птицы к северной земле,

тянулись к свету молодые стебли

и золотыми углями в золе

цвели цветы мать-мачехи в низинах…

А я смотрел, дыханье затая,

на большаки, пропахшие бензином,

зовущие в далёкие края.

И я решил: «Прощай село родное!

Прощайте, соловьи мои в садах!..»

И чибисы кружили надо мною.

И голубая талая вода

мои следы поспешно заливала.

День, поднимаясь, солнце расточал…

Но круче, чем дорога до вокзала,

я ничего на свете не встречал.

Начало

..И было радостно и жутко

просить приюта у родни.

А там,

за станционной будкой,

в тумане плавали огни.

Там, где была недавно свалка,

перекликались голоса

и в пламени электросварки

росли жилые корпуса.

Работала вторая смена,

позванивал подъёмный кран…

И к этим крупным переменам

я постепенно привыкал.

Был этот вечер на исходе,

и были планы велики,

и тосковали по работе

мастеровые две руки.

*****

Красиво пишут о работе…

А как мне рассказать о том,

когда и силы на исходе,

и схватывается бетон?!

Когда никак не успеваем,

когда над ним теряем власть!..

А он дымится, отдавая

тепло

и камнем становясь.

Его не куб, не два, не двадцать…

И бригадир на нас кричит:

«Ну что?! Не надо было браться,

молокососы, трепачи!»

А бригадир бывает страшен

и зол.

Он даром хлеб не ест!

Идём за ним, как в рукопашную,

с лопатами наперевес.

Идём, сильней чем дружбой, связаны,

освирепев перед концом,

не поднимая лица грязные,

чтоб не ударить в грязь лицом

перед собой, как перед миром,

и перед прочими людьми,

перед охрипшим командиром,

уставшим так же,

как и мы.

*****

Я жил с художниками, славными ребятами.

Они работали в котельной кочегарами.

Их руки, облицованные жаром,

достойны были кисти и пера.

Хотя на вид и выглядели щуплыми,

они в котельной вкалывали сутками,

а после рисовали до утра.

Меня в них поражала тяга к творчеству,

трудоспособность необыкновенная.

А комендант грозил им выселением

за то, что ночью не гасили свет.

Но вскоре комендант к ним стал захаживать,

о жизни, о товарищах рассказывать

и с ними иногда встречал рассвет.

Он рассказал, как в сорок первом в Таллине

погиб в разведке тёзка, Женька Никонов, -

враги, ему глаза штыками выколов,

на дереве распяли и сожгли.

Не выдал тайны он, не покорился…

И в штыковую шли матросы с «Минска»…

А нам казалось - мы в атаку шли!

Художники пейзажи позабросили

и с комендантом съездили в Эстонию,

на их полотнах ожила История

и Человек, погибший на войне.

Я знал, чего им раньше не хватало.

Любви и ненависти не хватало,

как не хватало их когда-то мне.

*****

Сквозь года, стоящие стеною,

захлебнувшись дымом табака,

в прошлое, как в озеро ночное,

вглядываюсь пристальней стрелка.

Что хочу увидеть? Тропку к дому.

Дом и окна в лунном серебре.

Что хочу услышать?

Шум черемух.

Смех ребят на Борницкой горе…

Всё покрыто смутной пеленою…

Но не в этом суть, в конце концов.

Ясное и вечно молодое

видится мне матери лицо.

*****

Что наше мирное геройство

в сравнении с тем,

что на войне?

Ты за себя не беспокойся,

ведь жизнь нормальная

вполне.

Ну, поработал так, что руки

болят.

И пальцы не согнуть.

Но эти муки – разве муки?!

Не говори о них! Забудь!

Куда нам с громкими речами,

когда уж много, много лет

у дядьки Фёдора ночами

болит рука,

которой нет!

*****

Ночь светла.

Ни ветерка, ни хруста.

Посреди огромной тишины

облаков серебряные люстры

медленной луной освещены.

И когда вспугнёт далёкий поезд

тишину, в заснеженных полях,

слышно, как о чём-то беспокоясь,

разговаривают тополя.

С их ветвей слетает снег да ветер,

растворяясь в голубой тиши…

И опять на целом белом свете

ни души.

Ни души.

Ни ветерка, ни хруста.

Посреди огромной тишины,

Облаков серебряные люстры

медленной луной освещены.

*****

Туман морозный медленно окутал

поля,

луга забытые и лес…

И лишь луна, как острый глаз якута,

следит за всем с прокуренных небес.

Слабеет свет, когда находят тучи,

и вьются

словно волосы луны.

Но горькой мыслью

свет звезды падучей

ударит в сердце вдруг

со стороны.

Хрипит сосна

с раскосым ветром споря.

Смеётся ель -

в преддверье холодов…

Уходят дни.

Уходят боль и горе.

Я к новым испытаниям готов!

*****

Нет ничего прекраснее берёз

в моих краях,

пронизанных ветрами,

где облака нанизаны витками

на зыбкий луч,

как бы из мира грёз.

Нет ничего прекраснее берёз!

Конечно – ель..,

конечно – Новый Год..,

снегурочка

и королева бала…

Я сто очков любому дам вперёд,

который скажет:

«Этого мне мало.»

В листве

иль в бусинках звенящих слёз

нет ничего

прекраснее

берёз!

*****

Этот сад в снегопад

так похож на огромную арфу.

Я такое открытие сделал

в преддверии зимы.

Снег легко повалил.

И тогда,

не успев даже ахнуть,

я вошёл в этот сад,

в этот трепетный мир полутьмы.

Стайка маленьких птиц

походила на нотные знаки

на белеющих ветках

и тонком узоре оград.

И росла, и росла, и росла

эта белая накипь.

Даже ветер и тот побоялся

вспугнуть снегопад.

Снег на плечи ложился.

Ложился твоими словами.

Как молчанье твоё,

этот снег окружает меня.

Этот снег осенял…

И трамвай с голубыми глазами

покатил через мост,

через белое эхо огня.