Глава 2. Катюша

Н-ск произвёл на меня просто целительное впечатление. Словно неожиданно в кладовке находишь своего, любимого в детстве, старого плюшевого Мишку – удивление и радость и наплыв трогательных воспоминаний.

Этот древнерусский городок с его одно-двухэтажными улочками, многими, чудом избежавшими большевистского динамита, древними церковками, доброжелательными жителями, чьи лица совершенно лишены каиновой печати московской «крутости» и жесткосердной обречённости, был трогателен и уютен. Мне, родившемуся и большую часть жизни проведшему в Сокольниках, он показался какой-то настоящей родиной, той, которая, очевидно, глубоко живёт в сердце каждого русского человека.

Расслабившись, после сытного, за совершенно смешные для москвича деньги, обеда в местном «Погребке», я позволил себе полчасика погулять по старому центру города и полюбоваться кондовыми купеческими постройками, изукрашенными «навороченной» резьбой карнизов и оконных наличников, прошёлся под длинной колоннадой торговых рядов. Затем посидел в заросшем черёмухой и бузиной полузаброшенном маленьком парке высоко над неширокой и, какой-то кроткой, речушкой, глубоко вдыхая всей грудью неотравленный никакими промышленными монстрами воздух, и вместе с ним – удивительные для меня покой и безмятежность.

Тридцать километров до указанного мне четвёртого перекрёстка я проскочил одним махом.

* * *

Повернув, я увидел голосующую мне полную, опрятного вида, пожилую женщину, рядом с которой стояла стройная, даже пожалуй худенькая (ох уж этот мужской взгляд!) миловидная девушка лет восемнадцати на вид с грустными глазищами, необычной глубины и яркости, пугливо выглядывающими из под надвинутого на самые брови светлого платка.

– Сыночек! Ты не в сторону Покровского едешь?

– В самое Покровское. Подвезти?

– Подвези голубчик, Христа ради. Услышал мои молитвы Никола, Угодничек Господень; послал нам тебя – ангела своего! Два уж часа стоим здесь с Катюшей и ни одной машины в ту сторону. Автобус-то в Покровское только по выходным регулярно ходит, и то благодаря батюшке Флавиану – убедил как-то начальство, чтоб люди на всеночную да к обедне могли добираться. А по будням – беда. То один автобус в день, а то и не одного. Вот попутных и ждём да Николе Угодничку молимся – он путешествующим первый помощник.

– Садитесь, садитесь, заодно и дорогу покажете, я тут впервые.

– Катюшенька, милая садись туда, сзади, да сумочки прими, а я тут, с сыночком рядом устроюсь, спаси его Господь и Пресвятая Богородица!

Продолжая воркотать, женщина пропустила в глубь «Нивы» свою Катюшу, пристроила рядом с ней авоськи с баночками и свёрточками, и взгромоздилась рядом со мной, тут же тщательно пристегнувшись ремнём безопасности.

Тронулись. Попутчица справа оказалась словоохотливой.

– Сыночек, прости любопытную, ты не из Т-ска будешь?

– Из Москвы, матушка.

Мне вдруг почему-то захотелось назвать её этим, каким-то хорошим русским словом – матушка.

– Что ты, сынок! Я не «матушка», я – мирская. И, словно догадавшись о моём недоумении, пояснила:

– Матушками, сынок, в церкви монахинь зовут, вот как мать Серафиму, келейницу батюшки Флавиана, или супругу священника. А я – что, какая я матушка? Так – Клавка грешница.

– Клавдия значит. А по отчеству?

– Ивановна. Иван Сергеичем отца звали.

– Клавдия Ивановна, а вы отца Флавиана давно знаете?

– А ты сам-то, сынок, к нему никак едешь?

– К нему. Мы с ним в институте вместе учились. Отдохнуть пригласил.

– Слава Тебе, Господи! Правильно едешь! У батюшки дорогого Флавиана самое душе отдохновение и утешение. Я его почитай шестой годок знаю, вот как впервой к нему с Катюшенькой приехала, с тех пор и знаю. Сильно замечательный батюшка. Любовь в нём к людям большущая! Бесы его сильно ненавидят.

За моей спиной глухо проворчала собака.

– Клавдия Ивановна, а места там, в Покровском, красивые?

– Сам сыночек увидишь, по мне, так там – рай земной, церковь – чудо замечательная, не закрывалась никогда, иконы ста-ринные намолённые, благодать несказанная, вокруг церкви матушка Серафима с Ниной, женой лесника, цветов насадила – что твоё Дивеево. Да сортов разных, ранних и поздних, цветут почитай от самой Пасхи и аж до после Покрова, красота, аромат стоит – как есть рай земной. Да вон за тем пригорочком уже и видно будет, почти уже и приехали. Слава тебе Господи за всё! Молитвами свя-тых твоих и батюшки отца Флавиана, помилуй и спаси нас!

Собака сзади снова приглушённо зарычала.

И вдруг, одновременно с пронизавшим меня ледяным холодком, в мозгу ясно высветилась мысль: «Откуда в машине взялась собака?»

Во мгновение ока в памяти моей промелькнули все виденные мною фильмы ужасов, в которых красивые девушки превращаются в волков, вампиров и прочую нечисть. Мне «поплохело».

С замиранием сердца я заставил себя посмотреть в зеркало заднего вида, ожидая увидеть вместо миловидной Катюши всё что угодно. Катюша была на месте. Глаза её были опущены вниз, губы слегка шевелились. Прислушавшись сквозь гул мотора, я услышал: «Господи помилуй, Господи помилуй…»

Я скосил глаза на Клавдию Ивановну, безмятежно копающуюся в кошёлочке, и немного успокоился.

Машина взобралась на вершину поросшего разнотравьем пригорка и передо мной открылся очаровательный, типично средне-русский, неброский, но удивительно красивый пейзаж. На берегу довольно большого озера с вытекающей из него узкой вертлявой речушкой, словно грибы на полянке, виднелись, там и тут выглядывающие из яблоневых садов, крытые дранкой крыши некрашенных деревянных домиков отсвечивающих характерным для старого выветренного дерева серебристым оттенком. На первый взгляд, домов было не больше тридцати – сорока.

В центре селения белела небольшая пятиглавая церквушка с шатровой колоколенкой, очевидно семнадцатого, а может и шестнадцатого века (в конце концов не искусствовед же я, хоть и пролистал с десяток альбомов по древнерусской архитектуре), похожая на игрушечную своей нарядной узорчатостью и свежей побелкой.

– Матушка Владычица! Святым Твоим Покровом не остави нас! – вздохнула перекрестившись Клавдия Ивановна – вот оно – Покровское, сейчас сынок через мостик, потом за горочку и налево, мимо колодца, а там и храм и батюшка дорогой.

Следуя указаниям «штурмана» я подкатил к сверкающим на солнце белизной церковным воротам с кованными решётчатыми створками закрытыми на замок, который стал бы гордостью экспозиции любого музея кузнечного искусства.

За воротами я увидел вход в колокольню обрамлённый роскошным цветником, в котором бросались в глаза гигантские мальвы всех самых невообразимых оттенков.

Предоставив Клавдии Ивановне самой выкарабкиваться из, не самой, для неё, удобной дверцы, я молодецки выскочил из-за руля, откинул водительское сиденье и галантно подал руку симпатичной Катюше. Она не отвергла мою любезность и осторожно выбралась наружу вцепившись в моё запястье необычайно холодными, подрагивающими как в ознобе, неожиданно сильными пальцами. Огромные глаза её как-то вдруг потускнели, а зрачки разширились до предела. На хорошеньком лице её застыла гримаса, как бы от зубной боли, что-то похожее на сдавленный стон вырвалось сквозь стиснутые побелевшие губы.

– Приехал! Ну ты брат и быстро! Мы тебя к вечеру ждали. О! Д ты и пассажиров знакомых привёз. Заходите, с миром принимаем! – голос Флавиана-Андрея вывел меня из тревожных размышлений о том, не придётся ли сейчас ехать за врачом, или, ещё хуже, вести заболевшую Катюшу в больницу.

– Здравствуй Ан… отец Флавиан! Сейчас, сумки возьмём. Машину здесь оставить можно?

– Оставляй, можешь не закрывать даже. Кроме кошки никто не залезет – не Москва тут.

Мой бывший однокурсник выглядел гораздо свежее и радостнее, чем в прошлую встречу, видно было, что здесь он прекрасно чувствует себя в привычной, явно благоприятной для него атмосфере. Он подошёл, прихрамывая, и распахнул калитку:

– Добро пожаловать! Катюша, сможешь сама зайти?

– Пошёл ты… гад, гад, гад! Флавиашка мерзкий! Опять жечься будешь?! Жгись, жгись! Мы тебе пожгёмся!!!

Я просто остолбенел от ужаса, услышав этот, вырвавшийся из страшно оскалившегося Катюшиного ротика, исполненный нечеловеческой ненависти, остервенелый, не крик даже, а рёв звериный. Вновь мгновенным холодом прохватило от спины всё моё естество. Я замер в шоке, не понимая – что происходит.

Девушку словно втиснули в решётку воротной створки, её худенькие пальчики вцепившиеся в прутья решётки были совершенно белы от напряжения, тело вздрагивало как будто от сильных ударов, хриплый мужской, явно не её, голос надрывно кричал:

– Катька! Дура! Беги отсюда! В больницу беги, хочу в больницу! Беги, дура! Я уколов, уколов хочу! Флавиашка гад! Ай! Сергий идёт! Ненавижу! Ненавижу! Всех ненавижу! В огонь вас! Всех в огонь! Ненавижу!

Обернувшись, я увидел отца Флавиана, очевидно уже сходившего куда-то, так как на нём был одет какой-то длинный сдвоенный фартук с крестами и короткие нарукавники, тоже с крестами. В руках он нёс маленький мешочек из золотой парчи и небольшую потёртую книжку. Вид его был деловит и спокоен.

Парализованный происходящим я безмолвно созерцал.

Едва Флавиан подошёл к несчастной, бьющейся о решётку девушке, как с голосом произошла разительная перемена:

– Не надо, Флавиаша, не жгись – голос зазвучал тихо, с ласковыми доверительными нотками – ну зачем ты с нами так! Не трогай нас – здоровым будешь, денег много дадим, епископом станешь!

Флавиан не обращая внимания на эту перемену, быстро положил на голову несчастной девушки свой золотой мешочек и тут же накрыл его концом своего фартука, прижав к Катюшиной голове. Раскрыв, очевидно, заранее заложенную в нужном ему месте книгу, он начал быстро и негромко речитативом:

«Бог богов, Господь господей…» Страшный вопль сотряс напряжённый воздух:

– Не выйду! Ай! Сергий! Ай! Не жгись! Не выйду! Флавиашка, гад! Ай! Сергий! Не выйду! Всех в огонь! Ненавижу!!!

Невзирая на эти леденящие кровь крики, на биение и судороги напрягшегося девичьего тела, отец Флавиан продолжал читать свою молитву, и с каждой фразой крики становились реже, судороги тише, и вдруг – точно из неё внезапно выдернули стержень – Катя охнула и, как подрубленная, рухнула к ногам Флавиана. Он, как ни в чём ни бывало, закрыл свою книжку, сунул её в бездонный кар-ман своей широченной рясы, со вздохом нагнулся, поднял из травы упавший с головы Катюши золотой мешочек, перекрестился, нежно поцеловал его, и с удовлетворением произнёс:

– Благодарю тя, отче преподобне, яко не оставляешь нас еси.

Затем с улыбкой повернулся комне:

– Испугался? В первый раз всегда страшно. Да, в общем-то, и не только в первый.

Я, потрясённый только что виденным, начиная приходить в себя, спросил: – Андрей, это что вообще сейчас было?

– Не Андрей, а Батюшка! Батюшка отец Флавиан! – старая знакомая вновь появилась неизвестно откуда – беса батюшка сейчас прогнал из Катеньки, вот что было! С приездом, молодой человек!

– Не я, мать Серафима, прогнал, сколько раз тебе повторять, а Господь, молитвами преподобного Сергия. Здесь – он показал мне тот парчёвый мешочек – мощевик с частицей мощей преподобного Сергия Радонежского. Он против бесов великий победитель был. Они ещё при земной его жизни, от одного его приближения разбегались. И сейчас его жутко боятся, когда он, по молитве к нему, помочь приходит. А уж мощи его для них – уголь раскалённый. Да, собственно, ты сейчас и сам всё видел.

– Да, уж… батюшка Флавиан… видел. Чуть головой не повредился. А у тебя здесь часто такое?

– Бывает. Да ты не бери в голову. Расслабься. Я тебе потом про всё это объясню. Пойдём с дороги чай пить. Мать Серафима! Поставь самоварчик!

– Уже стоит, батюшка, может гостям борщичка с дороги, поди оголодали?

– Вот это правильно, мать! Давай им борщичка твоего монастырского. И рыбки какой-нибудь. Извини Алёша – мы мяса не едим. Я тебя потом к Семёну леснику на довольствие поставлю, уж он тебя утешит и дичинкой и домашнинкой, в общем обижаться не будешь. А, пока уж, нашего монашеского постного борщичка похлебай для разнообразия.

За разговором все, казалось, забыли о несчастной Катюше, продолжавшей лежать без чувств в траве у ворот. Даже, явно обожающая её, Клавдия Ивановна, не обращая на Катюшу ни малейшего внимания, спокойно разбирала свои, вынутые из «Нивы» авоськи.

Я нагнулся было помочь ей подняться, но её тело абсолютно безжизненно повисало при попытках приподнять её из травы.

Флавиан подошёл:

– Алёша, подожди – и взяв её за руку – Екатерина, встань!

И тотчас же тело девушки выпрямилось, и она прямая, словно оловянный солдатик поднялась на ноги. Глаза её открылись и, наполнившись благодарными слезами, сияя радостным светом устремились на отца Флавиана.

– Батюшка, дорогой! Спаси Вас Господи! Здравствуйте батюшка! Благословите!

– Здравствуй Катюша! – и осеняя её, как-то хитро сложенными пальцами правой руки, крестообразно касаясь лба, сложенных ладошек, правого и левого плечей произнёс: – Благодать Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа на рабе Божией Екатерине! Христос посреди нас!

– И есть, и будет, батюшка!

– К Причащению готовишься?

– Постилась, батюшка. Сегодня каноны начну читать.

– Ну помогай Господь. Готовься. Клавдия! Ты там совсем закопалась! Бери Катюшку, идём трапезничать!

– Идём, батюшка, любимый наш, идём! Сейчас вот только рыжики никак не найду к столу-то, любимые ваши. Ох грешница я окаянныя! Не благословилась ещё! Благослови честный отче и прости меня грешную!

– Благодать Господа нашего… Флавиан повторил своё благословение преподанное Катюше.

– И есть и будет! Вспомнила, батюшка, они в пакете, я его ещё из машины не вынула!

И громко чмокнув благословившую руку, она переваливаясь словно утица, побежала к оставленной за воротами машине.

* * *

После неплотного, но какого-то, уж очень вкусного, ужина («борщичок» и караси, жареные матерью Серафимой в сметане, были просто «нечто») мы с отцом Флавианом сели передохнуть в маленькой, очень изящно и со вкусом вырезанной деревянной беседке (золотые у Семёна руки – вздохнул Флавиан) в уютном уголке церковного садика-дворика.

– Слушай… отец Флавиан! Объясни ты мне, Бога ради, что это всё-таки было с Катей, у меня из головы никак не идёт этот крик жуткий, ведь и голос-то, явно не её был. Как такое может быть? Она что, психически больная?

– Одержимая она.

– Что такое одержимая? Переведи на понятный, мне безбожнику, язык.

– Попробую Алёш; вот ты представь себе, что к тебе в квартиру ворвались бандиты, избили тебя, связали. Валяешся ты на полу безпомощный, а они из твоего холодильника продукты едят, твоё вино пьют, по твоему телефону мобильному разговаривают. А ты лежишь связанный с кляпом во рту и ничего сделать не можешь. Вот в этом положении ты и есть одержимый. То есть тот, кого держат в своей власти. Как раба. Так вот «бандиты» эти – бесы. А квартира – тело человека. Ясно?

– Нет. Кто такие бесы? Это что, как в сказке, чёртики такие с рожками и копытцами, что-ли?

– Нет, конечно. Если уж с художественными произведениями сравнивать, то уж лучше с фильмами ужасов, помнишь, как там демонов изображают?

– Помню. Иногда очень даже впечатляюще, аж холодит.

– А, когда Катя кричала, не холодило?

– Ещё как! Был момент, думал меня от ужаса парализует.

– Вот видишь – чувство одно и тоже возникает, а почему?

– Почему?

– Да, потому что те киношные демоны почти что с «натуры» изображены. И многие среди режиссёров и художников гол-ливудских с ними – бесами, личный опыт общения имели – кто через наркоту, кто через занятия оккультизмом. А, некоторые, так сознательно им и служат. Только, самый впечатляющий киношный образ – лишь жалкое подобие того, что бесы в реальности из себя представляют. Примерно как – рисунок и оригинал. Да, собственно, ты это немножко и сам ощутил. Ты ведь видел, как у Кати лицо изменилось?

– Видел.

– А голос был чужой?

– Чужой.

– Ну, а чей же, учитывая все сопутствующие ощущения?

– Наверное, его – демона… Тьфу! Слушай, я сейчас, кажется в бесов поверю… Но, подожди! Вот ты говорил про одержимость на примере квартиры и бандитов. Звучит убедительно. Но… А, если я дверь не открою – никто ко мне и не ворвётся. Дверь у меня, к примеру, стальная и глазок есть. Я же сначала посмотрю в глазок, а потом уж – либо пущу, либо нет. Где же тут сходство?

– Самое прямое. Я недавно в газете читал… что ты так посмотрел? Я газеты некоторые иногда читаю, как пастырь я должен иметь информацию о том мире, в котором моя паства живёт. Прочитал я, что квартирные грабители начали новый трюк при-менять. Они и раньше, то – почтальонами прикидывались, то сантехниками или электриками. А тут, звонят тебе, например, в дверь. Ты в глазок свой смотришь, а за дверью симпатичная молодая девушка стоит с букетом цветов. Ну, ты подумаешь – этажом ошиблась или подъездом, надо ей помочь, подсказать, а то, может, по холостяцки и в гости пригласить. Открываешь дверь, а с боков – «братки» стриженные, ты и охнуть не успел. Также и в духовной жизни. Бесы, они же тебе хари-то свои страшенные не покажут сразу. Они тебе симпатичненький грешок какой-нибудь, заманчивый предложат, вроде: кольнись героинчиком – удовольствие получишь, а не пронравится, мол, так и не будешь больше. Главное – попробуй, дверь в душу приоткрой, ну хоть щёлочку. А остальное для них – дело техники, опыт у них многовековой.

– Слушай, а как же Катя, она что, тоже сама эту дверь открыла?

– Катя? Катя… сама конечно, бедняжка. Так, чтобы как она – сразу одержимой стать – не часто, слава Богу, бывает. Это надо по крупному «подставиться», чтобы бес сразу вошёл. А она подставилась. Только прошу тебя, тут секрета правда нет, то, что я тебе про неё расскажу, это весь К-ч знает, история громкая была. Ты, главное, при ней вида не подавай, что знаешь, ей и так тяжко людям в глаза смотреть, не считая от беса мучений.

– Я постараюсь.

– Постарайся. Так вот: она в пятнадцать лет сиротой осталась, мать от пьянства умерла, а отца она сроду и не знала, других родных нет, а чиновникам наплевать. И братик у неё был, шести лет. Вот они вдвоём в квартире и жили. Сам понимаешь для наркоманов К-ских их квартирка местечко лакомое.

– Вот и подсадили девчонку на иглу. Как обычно – первая доза бесплатно, потом, как втянулась – квартира притоном ста-ла, каких мерзавцев там только не побывало, за героин и девственность продала. А один раз, во время ломки, братика своего каким-то «чёрным» за «дозу» отпустила.

– Чёрным – это кавказцам, что-ли?

– Этого даже следователи не выяснили. А она и описать не смогла, «чёрные», говорит, были и всё. Вот и понимай как хочешь – то ли негры, то ли кавказцы, то ли ещё кто. Одним словом нашли его через день в парке мёртвого, всего исколотого и обес-кровленного. Она его когда в морге увидела – сознание потеряла и четыре дня в себя не приходила, мальчишечку умученного так без неё и похоронили. А очнулась уже такая, как сейчас. Одержимая. Бес ведь не просто так входит в человека, чтобы только посидеть. Его задача всё существо человека, и душу и тело, погубить. В вечные муки ввергнуть. Вот и с Катей также. Сейчас уж четвёртый год как полегче стало. А то ведь, поначалу, два раза вены резала, из петли вынимали, под машину кидалась. Для бесов ведь лучше нет, чем человека до самоубийства довести – адские муки обеспечены. Счастье Катюшки, что Господь ей Клаву послал, иначе погибла бы точно.

– А Клавдия Ивановна кто ей будет, родственница?

– Да нет. Просто раба Божья, сестра во Христе. Клавдия после выхода на пенсию санитаркой подрабатывала в «психушке», куда Катю уложили после очередной попытки самоубийства. Она, как Катюшкину историю узнала, очень её пожалела. Так вместе из больницы и ушли – одна выписалась, другая уволилась. У Клавдии и живут вместе с тех пор. Она Катюшку и с Богом познакомила и в Церковь привела. Возит несчастную по святым местам, молится за неё, дай-то Бог, чтобы все за своими родными так ходили, как Клавдия за Катюшей.

– А, скажи, отец Флавиан, что ж Катя теперь всю жизнь так мучиться будет?

– Господь знает. Хотя, когда были они в Почаеве, это монастырь такой на Украине, они туда к старцу ездили, к схиигумену Г-лу, чтобы про Катину беду спросить, встретила их у ворот монастыря юродивая, смотрит на Катю и поёт: «шесть годочков – Мишеньке, шесть годочков – Катеньке». Спела несколько раз, перекрестила Катю и убежала. Братика её, как раз, Мишей звали и было ему шесть лет. Толковать-то слова блаженной можно, конечно, по-разному, но, возможно, что Катюше Господь шесть лет за её грех судил мучимой бесом быть. Однако утверждать это не возьмусь, мне, грешнику, Промысел Божий не открыт. А старец, кстати, их не принял. Передал через келейника, что они уже получили то, зачем приехали. А что он имел в виду: то-ли Благодать Божью от мощей Иова Почаевского, то-ли эти слова блаженной – понимай, как знаешь. Ну, ему видней, отчего он так сказал.

– Слушай, а то, что ей сейчас легче стало, это надолго?

– Как Бог даст. Может на месяц-другой, а может и на недельку. Тут не предскажешь.

– Всё! Батюшка, отец Флавиан! Все контакты в голове уже оплавились. А я-то, свои проблемки за беды считал! Ну, уж если это не «шоковая терапия», то я уже ничего в жизни не понимаю. Всё. Перегруз. Отпусти, как говорят, душу на покаяние. Мне бы сейчас сто грамм и в койку. Я «готов». Вон уж и темнеет.

Флавиан порылся в недрах своего бездонного поповского кармана, извлёк оттуда, какой-то крошечный для его ручищи, телефон, нажал кнопку.

– Семён! Бог благословит. Ты в лесу? Дома? Сейчас к тебе мать Серафима одного раба Божия приведёт, приюти, Христа ради. Скажи Нине, что я благословил ему сто грамм той, которая у неё на зверобое с мятой. И груздочка, да капустки с клюковкой, ну, она сообразит. А спать положи его на чердаке в сенцо, московский дух выветривать. Спаси тя Господь с твоей благоверной Ниночкой.

Так, как я спал в эту ночь, я спал только в далёком детстве.