Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Роковую окраску приобретает давнишняя утаиваемая неприязнь к взрослому окружению.
Как часто это бывает: ребенок провинился, разбил окно. Он должен чувствовать себя виноватым. Справедливо выговаривая ему, мы редко встречаем раскаянье, чаще - сопротивление, досаду, нахмуренные брови, взгляды исподлобья. Ребенок хочет, чтобы воспитатель проявил доброе свое отношение к нему именно тогда, когда он виноват, когда он плохой, когда с ним случилась неприятность. Разбитое стекло, пролитые чернила, порванная одежда - все это результаты неудавшихся начинаний, предпринятых вопреки предостережениям взрослых. А взрослые, потеряв деньги в плохо обдуманном предприятии, - как они воспринимают претензии, упреки и осуждение? Неприязнь к суровым и принципиальным панам существует в ту пору, когда ребенок считает взрослых высшими существами. И вдруг он ловит их с поличным. - Ах, значит, вот как, значит, вот она, ваша тайна, значит, вот что вы скрывали, и впрямь было чего стыдиться. Он слышал об этом и раньше, но не верил, сомневался, его это пока не касалось. А теперь он хочет знать, и есть от кого узнать, и ему нужны эти сведения для борьбы с ними, и наконец он сам чувствует свою причастность ко всему этому. Раньше было: " Этого я не знаю, зато вот это знаю наверняка", - теперь же все прояснилось. Значит, можно хотеть, но не иметь детей; значит, вот почему девушка может родить ребенка; значит, можно не рожать, если не хочешь; значит, за деньги; значит, болезни; значит, все так делают? А они живут, и ничего, им ничуть не стыдно. Их улыбки, взгляды, запреты, страхи, смущение, недомолвки - все, такое непонятное раньше, теперь становится ясным и поразительно достоверным. - Ну что ж, теперь сочтемся. Учительница польского строит глазки математику. - Пойди сюда, нагнись, я тебе шепну кое-что... И злая торжествующая улыбка, и подглядывание через замочную скважину, и сердце, пронзенное стрелой, на промокашке или на доске. Старуха вырядилась. Старик кокетничает. Дядя берет за подбородок и говорит: " Не обращай внимания, он еще сопляк". Нет, не сопляк, " я знаю". Они еще делают вид, еще пытаются лгать, значит, надо выслеживать, разоблачать обманщиков, мстить им за годы неволи, за украденное доверие, за вынужденные ласки, за выманенные признания, за обманутое уважение. Уважать? Нет, презирать, насмехаться, унижать. Бороться с ненавистной зависимостью. Я не ребенок. Мое дело, что я думаю, не надо было меня рожать. Ты мне завидуешь, мама? Взрослые не святые. Или притвориться, что не знаешь, пользуясь тем, что они не посмеют признаться открыто, насмешливым взглядом и полуулыбкой говорить " я знаю", когда губы говорят другое: - Не понимаю, что в этом плохого, не понимаю, чего вы хотите. НО, Следует помнить, что ребенок недисциплинирован и злобен не оттого, что " знает", а оттого, что страдает. Безмятежное незнание снисходительно, в то время как раздражающая усталость агрессивна и мелочна. Было бы ошибочно считать, что понимать - означает избежать трудностей. Как часто воспитатель, сочувствуя ребенку, вынужден скрывать свои добрые чувства, вынужден обуздывать его выходки, чтобы воспитать в ребенке дисциплину поведения, хоть тот об этом и думать не желает. Здесь тяжкому испытанию подвергаются и основательная научная подготовка, и немалый опыт, и душевное равновесие. - Я понимаю и прощаю, но люди, общество не простят. На улице ты должен вести себя прилично, удерживаться от слишком бурных проявлений веселости, не давать выхода гневу, не высказывать вслух замечаний и оценок, оказывать уважение старшим. Даже при всем желании и напряжении всех душевных и умственных сил, это бывает нелегко, а найдет ли ребенок поддержку в родном доме? Когда ему 16, родителям чаще всего за 40: возраст болезненной рефлексии, нередко - возраст последнего протеста собственной жизни, момент, когда баланс прошлого обнаруживает очевидный дефицит. Что у меня за жизнь? - говорит ребенок. А я что видела в жизни? - отвечает мать. Предчувствие подсказывает, что и он не выиграет в лотерее жизни, но мы-то уже проиграли, когда он надеется и ради этой напрасной надежды рвется в будущее, не обращая внимание на то, что вычеркивает нас из жизни. Помните ли вы тот миг, когда своим лопотаньем он разбудил вас ранним утром? За труд вставания вам заплатили поцелуем, за пряник мы получали банкноту благодарной улыбки. Туфельки, чепчик, слюнявчик, все такое дешевое, милое, новое, очаровательное. А теперь все дорогое, моментально рвется, а взамен ничего, слова доброго не скажет. Не напасешься - подметки сбивает в погоне за идеалом. И растет-то как, а на вырост ведь ничего носить не желает. - Вот тебе на карманные расходы... Ему надо развлекаться, у него свои небольшие потребности. И он вынужден с безучастным видом принимать наши деньги - как милостыню от врага. Боль ребенка болью отзывается в сердце родителей, страдание родителей невольно становится болью ребенка. Если так сильна эта связь, насколько была бы она сильнее, когда бы ребенок не готовил бы себя постепенно, против нашей воли, сам, собственными силами, к тому, что мы не всемогущи, не всезнающи, не совершенны. Если внимательно вглядеться не в совокупную душу детей этого возраста, а в ее составные части, не во всех вместе, а в каждого в отдельности, то мы вновь увидим две полярно отличные организации. Мы увидим ребенка, который тихонько плакал в колыбельке, медленно обретал уверенность в собственных силах, безропотно отдавал печенье, издали, не смея приблизиться, глядел на детей, игравших вместе, а теперь топит свою боль и бунт в никому не видимых, ночных слезах. Мы увидим и другого ребенка, который синел от крика, которого ни на минуту нельзя было оставить одного, который отбирал у сверстников мяч, командовал: " Кто будет играть, скорее беритесь за руки", а теперь будоражит всех вокруг, навязывает свою программу бунта сверстникам и всему обществу. Долго и упорно искал я объяснения этой мучительной загадки: почему в жизни и юных, и взрослых порядочность так часто вынуждена прятаться или тихонько, с трудом пробивать себе дорогу, в то время как спесь кричит о себе на всех перекрестках, почему доброта так часто синоним глупости или нерасторопности. Как часто осторожный общественный деятель и добросовестный политик уступает, сам не зная почему, а мог бы найти объяснение в словах Елленты: - У меня не хватает нахальства отвечать на их выдумки и нападки, я не умею разговаривать и находить общий язык с теми, у кого на все готов наглый ответ альфонсов. Что делать, чтобы в брожении соков коллективного организма могли занять места и активные, и пассивные, чтобы в нем свободно обращались элементы всех плодотворных сфер? -Я этого не прощу. Я знаю, что делать. Довольно с меня этого добра, - говорит активный бунтовщик. - Успокойся. Зачем тебе это? Возможно, тебе это только кажется. Эти простые слова, выражения подлинного сомнения, действуют успокаивающе, обладают большей силой, нежели искусственная фразеология тирании, которой пользуемся мы, взрослые, желая поработить детей. Сверстника не стыдно послушаться, но дать убедить себя взрослому, а тем паче позволить влиять на себя, означает дать себя перехитрить, обмануть, признаться в собственном убожестве. К сожалению, они правы, не доверяя нам. Но как, повторяю, защитить рефлексию от ненасытного тщеславия, робкое размышление от кричащею аргумента, как научить отличать чистую идейность от идейности карьериста, как оградить моральную устойчивость от насмешки, а юношескую мечтательность от утонченной демагогии? Ребенок вступает в жизнь, в жизнь вообще, а не в половую, он весь созревает, не физиологию имеем мы в виду, говоря это. Если ты поймешь, что не сумеешь решить ни одной из этих задач без их участия, если скажешь им все, что тут написано, а кончив, услышишь: - Ну, пассивные, пошли домой. - Не активничай, получить по носу. - Эй ты, догматичная среда, шапку мою забрал. Не думай, что они издеваются над тобой, не говори: " Не стоило..." Мечты. Игра в Робинзона перевоплотилась в мечту о путешествиях, игра в разбойников в мечту о приключениях. И снова реальной жизни недостаточно, и мечта становится формой побега от действительности. Не хватает материала для размышлений - появляется его поэтическое осмысление. В мечту воплощаются чувства, которые не находят применения в действительности. Мечта становится жизненной программой. Умей мы ее расшифровывать, мы бы увидели, что мечты сбываются. Если мальчик из простонародья мечтает стать врачом, а становится санитаром, он выполнил свою жизненную программу. Если он мечтает о богатстве, а умирает на голом тюфяке, то мечта его не исполнилась только внешне: ведь он мечтал не о трудном пути ради достижения цели, но о сладостях мотовства; мечтал пить шампанское, а накачивался самогоном; мечтал о салонах, а устраивал гулянки в кабаках; мечтал расшвыривать направо и налево золото, а бросал медяки. Другой мечтал стать ксендзом, а стал учителем или даже просто сторожем, но, будучи учителем, стал ксендзом, будучи сторожем, стал ксендзом. Она мечтала быть грозной королевой, и разве не тиранит она мужа и детей, став женой мелкого чиновника? Другая мечтала стать любимой королевой, и разве не царствует она в народной школе? Третья мечтала стать великой королевой, и разве не стало славным ее имя, имя замечательной, необыкновенной портнихи или экономки? Чем притягивает молодежь художественная богема? Одних привлекает распущенность, других -экзотика, третьих блеск славы, честолюбие, карьера, и лишь один из десяти любит искусство как таковое. Один из всей компании настоящий художник, он, единственный, не продавший своего искусства, умирает в нищете и забвении, но ведь он и мечтал о творческой победе, а не о почестях и золоте. Прочтите " Творчество" Золя: в жизни больше логики, чем нам кажется. Одна мечтала о монастыре, а очутилась в публичном доме, но там она стала сестрой милосердия и в свободное от своих занятий время выхаживает больных подруг, терпеливо выслушивает их признания, сочувствует их горестям. Вторая всю жизнь хотела развлекаться и так выполняет свою жизненную программу в отделении для больных раком, что даже умирающий, слушая ее болтовню, улыбается, следя угасающим взглядом за ее прелестной фигуркой. Бедность... Ученый размышляет над этой проблемой, исследуя, строя гипотезы, развивая теории, юноша мечтает, что построит больницы, будет раздавать вспомоществование. В детских мечтах присутствует Эрос, в них до поры до времени нет места Венере. Формула о том, что любовь - эгоизм биологического вида, представляется мне вредной. Дети любят особ своего пола, стариков, людей, которых они никогда не видали, даже тех, кого нет на свете. Даже познав эротическое влечение, они еще долго любят идеал, а не плоть. Тяга к борьбе, уединению, славе, труду, самопожертвованию, жажда обладания, самоотдачи, исследования, честолюбие, дурная наследственность - все это находит выражение в мечте, какую бы форму она ни принимала. Жизнь превращает мечты в действительность, из его юношеских мечтаний она ваяет один монументальный образ действительности. 1I3. Первая стадия периода созревания: Знаю, но еще не чувствую, чувствую, но еще не верю, сурово осуждаю то, что делает природа с другими, терплю, потому что то же грозит и мне, неуверен, что сумею избежать этого. Но я не виноват в том, что их презираю, а за себя только боюсь. Вторая стадия: во сне, в полусне, в мечте, в пылу игры, вопреки сопротивлению, вопреки отвращению, вопреки запрету все чаще и все очевиднее возникает чувство, которое к болезненному конфликту с внешним миром добавляет тяжесть конфликта с самим собой. Силком отброшенная мысль возвращается вновь и вновь, как симптом болезни, как первые признаки жара. У сексуальных чувств есть инкубационный период: сначала они удивляют, застают врасплох, потом - будят тревогу и вызывают отчаяние. Стихает эпидемия тайн, с усмешечкой нашептываемых на ушко, теряют очарование пикантные шуточки, ребенок вступает в период исповеди: вот когда главное значение приобретает дружба, прекрасная дружба сирот, брошенных на произвол судьбы в джунглях жизни, сирот, которые поклялись, что будут помогать друг другу, не кинут друга в беде, что их не разлучат невзгоды. Теперь уже ребенок, сам несчастный, подходит к чужой нищете, страданию, увечью не с готовыми формулами и печальным удивлением, но с горячим сочувствием. Слишком занятый собой, он не может слишком долго предаваться унынию по поводу чужих бед, но у него найдется слово участия и для обманутой девушки, и для избитого малыша, и для преступника, на которого надели наручники. Каждый новый лозунг, идея, выспренняя фраза обретают в нем чуткого слушателя и горячего сторонника. Книги он не читает, а глотает, как запойный пьяница водку, и молится о чуде! Детский сказочный бог, позже – бог - виновник всего плохого, первопричина всех несчастий и бед, тот, который все может, но не хочет, возвращается вновь - на этот раз как бог - притягательная тайна, бог - прощение, бог - разум, превышающий слабое людское разумение, бог – тихая пристань во время урагана. Раньше он говорил: " Если взрослые заставляют молиться, то, наверное, и молитва тоже ложь. Если они выгоняют моего друга, то, верно, он-то и сумеет помочь мне найти верную дорогу", - потому что разве можно им верить? Теперь по-другому, враждебность и неприязнь уступают место сочувствию. Определение " свинство" его уже не удовлетворяет: тут что-то бесконечно более сложное. Но что же? Книжка только внешне, только на минуту рассеивает сомнения, а ровесник сам слаб и мало знает. И тут наступает момент, когда можно снова завоевать ребенка, он ждет, он хочет услышать от тебя многое. Что же сказать ему? Да уж, верно, не то, как оплодотворяются цветы и размножаются бегемоты, и не о том, как вреден онанизм. Ребенок чувствует, что речь идет о чем-то неизмеримо более важном, а не просто о чистых пальцах и простынях, что тут на весы ложится вся его душевная организация. Весь смысл его существования, жизнь. И он мечтает снова стать наивным малышом, который верит всему, что бы ему ни сказали, который еще не начал размышлять и задумываться. А еще лучше: наконец-то стать взрослым, убежать от " переходного" возраста, стать, как они, как все. И он мечтает о монастыре, уединении, набожных размышлениях. Еще лучше - слава, героические подвиги. Путешествия, впечатления. Танцы, развлечения, море, горы. Но самое прекрасное - умереть: потому что к чему жить, зачем мучиться? Воспитатель - в зависимости от того, что накопил он за долгие годы наблюдения за ребенком к этому моменту, - может дать ему программу того, как познать самого себя, как победить себя, какие усилия приложить, как искать собственную дорогу в жизни.
|