Часть вторая. Изгнанник 24 страница

— Я не хочу, — сказала Мод, вцепившись обеими руками в руку Уилла, — не хочу, чтобы он разговаривал с этой женщиной!

— Он будет говорить с ней, и он ее поцелует, — со странной настойчивостью заявил монах.

— Это невозможно, — возразил Уилл.

— Совершенно невозможно, — добавила Мод.

— Покажите мне вашу возлюбленную, мастер Джилл, где она?

— Ну зачем вам это, Уилл? — сказала Мод. — У вас не может быть желания ее видеть, и к тому же… к тому же, Уильям, мне кажется, что особа, о которой идет речь, неподходящее знакомство для вашей жены.

— Ты права, милая моя женушка, — сказал Уилл, целуя Мод в лоб, — она недостойна даже один миг смотреть на тебя. Дорогой Тук, — продолжал Уилл, — ты очень обяжешь меня, если прекратишь свои шутки, они неприятны Мод; у меня нет ни желания, ни даже любопытства встретиться с той, которую ты любишь, поэтому давай не будем больше говорить об этом.

— И все же, я дал честное слово, и ты должен увидеться с ней, Улл.

— Не надо, не надо! — воскликнула Мод. — Уильям вовсе не жаждет этой встречи, и мне она неприятна.

— А я хочу вам ее показать, — упрямо возразил Джилл, — вот она!

И с этими словами Тук вытащил из-под рясы серебряную флягу и, поднеся ее к глазам Уилла, сказал:

— Ну, взгляни на мою красавицу-бутылку, на мое утешение, и посмей только сказать, что ты ее ни разу не целовал!

Новобрачные рассмеялись от души.

— Каюсь, грешен, брат Тук, — воскликнул Уилл, беря бутылку, — и прошу мою милую женушку разрешения поцеловать свою старую подружку.

— Разрешаю, Уилл, выпей за наше счастье и благоденствие веселого брата Тука!

Уилл слегка отпил ярко-красного напитка и вернул флягу брату Туку, а тот в своем восторге опустошил ее.

Друзья еще несколько минут гуляли втроем, держась за руки; потом их позвал Робин, и они присоединились к остальным.

Робин представил Барбаре Мача и сказал, что это и есть тот жених, о котором он уже давно говорил, но Барбара с самым лукавым видом встряхнула белокурыми локонами и сообщила, что она пока замуж не собирается.

Маленький Джон, от природы очень сдержанный, был весь день любезен и предупредителен со своей двоюродной сестрой Уинифред, и было видно, что у них есть о чем поговорить вдвоем: они перешептывались, танцевали только друг с другом и, казалось, ничего вокруг не замечали.

Нежное лицо Кристабель сияло от счастья, но она была еще так взволнована своим внезапным разрывом с отцом, так ослаблена выпавшими на ее долю страданиями, что не могла принять участие в играх и танцах. Она сидела рядом с Алланом Клером на пригорке, покрытом сукном и украшенном цветами, и казалась юной королевой, которая дает праздник своим подданным.

Марианна, с нежностью опершись на руку мужа, ходила среди танцующих.

— Я хотела бы жить вместе с вами, Робин, — говорила она, — и до того счастливого дня, когда король помилует вас, я буду делить с вами все тяготы вашей жизни изгнанника.

— Было бы разумнее, друг мой, остаться жить в Барнсдейле.

— Нет, Робин, сердце мое с вами, а жить без сердца я не могу.

— Я с гордостью принимаю твое мужественное самопожертвование, любимая моя, ненаглядная моя жена, — с волнением ответил Робин, — и сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты в своей новой жизни была счастливой и довольной.

Поистине, день свадьбы Робин Гуда был счастливым и радостным.

IV

Марианна сдержала свое слово и, несмотря на слабое сопротивление Робина, поселилась в старом Шервудском лесу. Аллан Клер, у которого, как мы уже сказали, был прекрасный дом в долине Мансфилда, не смог уговорить сестру поселиться там вместе с Кристабель, потому что Марианна твердо решила не расставаться со своим мужем.

Сразу после свадьбы рыцарь предложил Генриху II продать короне свои поместья в Хантингдоншире за две трети их стоимости, при том условии, что король подтвердит жалованной грамотой его брак с леди Кристабель Фиц-Олвин. Алчный Генрих II, никогда не упускавший случая присоединить к королевским владениям самые богатые поместья Англии, согласился на это предложение и подтвердил особым указом законность брака молодых людей. Аллан Клер действовал так ловко и быстро, а король так обрадовался возможности заключить сделку бесповоротно, что, когда епископ Херефордский и барон Фиц-Олвин прибыли ко двору, все уже было кончено.

Само собой разумеется, что прелат и норманнский вельможа сделали все от них зависящее, чтобы гнев короля пал на Робин Гуда. По их настоятельной просьбе Генрих II даровал епископу право схватить отважного разбойника и без промедления и пощады казнить его.

Пока эти два норманна строили козни против Робин Гуда, сам он, достигнув вершины своих желаний, спокойно и беззаботно жил в тени зеленых деревьев Шервудского леса.

Красный Уилл, добившийся наконец руки своей обожаемой Мод, чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Наделенный от природы пылким воображением, Уильям простодушно полагал, что высшее счастье — это обладание такой женщиной, как Мод, которую он в своем простодушии наделял ангельскими совершенствами. Мод понимала, насколько велика и лестна для нее любовь мужа, и старалась удержаться на пьедестале, куда он ее вознес. Так же как и Робин Гуд с Марианной, Уилл с женой жили в лесу, и жизнь их там протекала в радости и счастье.

Робин Гуд боготворил прекрасный пол и по природной склонности, и в честь прелестного создания, носившего его собственное имя. Товарищи Робина также относились к женщинам с уважением и симпатией, а потому любая девушка из окрестных селений могла без всякого страха ходить по лесным тропам. Если случалось какой-нибудь из хорошеньких путниц встретить одного из веселых лесных братьев, ее любезно приглашали отобедать в их обществе, а после трапезы давали ей сопровождающих, чтобы она могла спокойно пройти по лесу, и ни одна из девушек никогда на них не жаловалась. Скоро слухи о любезном отношении лесных братьев к слабому полу широко распространились в округе, и немало юных девиц с блестящими глазками, с легкой походкой и столь же легким нравом отваживались ходить по лесным чащам и долинам Шервуда.

В день свадьбы Робин Гуда на празднике присутствовало множество молодых девушек с нежными и прелестными лицами, и сердца их воспламенялись при виде прекрасной четы. Во время танцев белокурые дочери Евы бросали беглые взгляды на своих любезных кавалеров и, казалось, сами удивлялись, как могли они их хоть мгновение бояться, признаваясь себе в душе, что приятно было бы разделить с такими смелыми парнями их полную приключений жизнь. По наивности своих юных сердец они не сумели скрыть своих мыслей, а восхищенные лесные братья поспешили немедленно извлечь из этого всю возможную пользу. И хорошеньким горожанкам Ноттингема пришлось убедиться, что речи людей Робин Гуда не менее выразительны, чем их взгляды.

Результатом же этого открытия стало то, что у брата Тука оказалось очень много работы, и он с утра до вечера благословлял все новые и новые пары. В конце концов у доброго монаха зародилось подозрение, что это своего рода заразная болезнь, и ему все хотелось узнать, сколько еще молодых падет ее жертвой. Но на его вопрос никто не мог ответить. Достигнув высшей точки, тяга к свадьбам стала ослабевать, они случались уже реже; тем не менее любопытно, что симптомы заболевания оставались все такими же бурными, и такими же они сохранились и по сей день.

Итак, небольшая лесная колония жила весело. Подземелье, о котором мы рассказывали, было разделено на отдельные комнаты, которые служили, впрочем, только спальнями. Гостиной и столовой были зеленые лужайки, и лишь зимой их устраивали в подземном убежище. Трудно представить себе, насколько тихой и приятной была жизнь этих людей. Почти все саксы, они были привязаны друг к другу как члены одной семьи, а породнила их жестокость норманнских захватчиков.

Данниками веселых лесных братьев были два слоя общества — богатые норманнские сеньоры и церковники: первые — потому, что они отняли у саксов титулы и наследие отцов; вторые — потому, что они изо всех сил старались увеличить за счет народа свои богатства, и без того уже немалые. Робин Гуд облагал норманнов данью, но эта дань, надо правду сказать, достаточно большая, взималась без применения оружия и кровопролития. Приказы молодого вожака строго выполнялись, потому что ослушание влекло за собой смертную казнь. Строгая дисциплина создала отряду Робин Гуда добрую славу, а сам он слыл человеком благородным и справедливым. Несколько раз королевские войска пытались изгнать веселых лесных братьев из их убежища, но напрасно, а потому, устав от бесплодных усилий, власти оставили это дело, и, поскольку Генрих II проявлял к нему полное равнодушие, норманны в конце концов были вынуждены смириться с опасным соседством.

Марианне жизнь в лесу понравилась даже больше, чем она могла предположить: молодая женщина словно была создана для того (и она сама со смехом это признавала), чтобы стать возлюбленной королевой этого веселого племени. Уважение, преданность и любовь, которые веселые братья выказывали Робин Гуду, чрезвычайно льстили самолюбию Марианны, и она гордилась, что у нее столь доблестный защитник. И если терпением и дружбой Робину удалось завоевать и удержать любовь и искреннюю преданность своих людей, то он умел и заставить их беспрекословно повиноваться.

Прекрасный Шервудский лес давал Марианне возможность выбрать развлечение себе по вкусу: иногда она бродила с мужем по живописным извилистым тропам в лесу, иногда с удовольствием училась играм, которые тогда были распространены. Заботами Робина она собрала редких и ценных ловчих птиц и уверенно и умело обучала их. Но самым любимым ее развлечением была стрельба излука. С неустанным терпением Робин посвящал жену во все тайны искусства лучников; Марианна оказалась прилежной, внимательной и очень способной ученицей и скоро стала первоклассным стрелком. Робин и его веселые братья любовались, когда, облачившись в куртку из зеленого линкольнского сукна, Марианна стреляет в цель: ее величественный и гибкий стан откидывался назад, левая рука держала лук, а правая, изящно согнувшись и локте, оттягивала стрелу к самому уху. Когда Марианна постигла псе секреты искусства, принесшего такую славу Робину, она стала не менее знаменитой лучницей. Несравненная меткость молодой женщины вызывала искреннее восхищение и уважение лесных братьев, а их друзья, жители Мансфилда и Ноттингема, сбегались толпами, чтобы полюбоваться удивительным искусством Марианны.

Так прошел год, полный счастья, веселья и празднеств. Аллан Долинный (теперь мы будем называть рыцаря по имени его поместья) стал отцом: Небо благословило его брак дочерью; у Робина и у Уильяма появилось по чудесному сыну, и все эти счастливые события были достойно отмечены.

В одно прекрасное утро Робин Гуд, Красный Уилл и Маленький Джон сидели под деревом, которое называли Деревом Встреч, потому что под ним в случае надобности собирался весь отряд; вдруг они услышали слабый шум.

— Тише, друзья, — живо сказал Робин, — я слышу, как с прогалины несется топот копыт, сходите посмотрите, не посылает ли нам Бог сотрапезника; вы меня поняли, Маленький Джон?

— Конечно, и я приведу вам этого всадника, если он заслуживает чести разделить с вами трапезу.

— И он будет тем более желанным гостем, — смеясь, добавил Робин, — что я начинаю испытывать голод.

Маленький Джон и Уилл пробрались через кусты к дороге, по которой ехал путешественник, и встали так, чтобы видеть его.

— Клянусь святой мессой! У бедного малого довольно жалкий вид, — сказал, лукаво улыбнувшись, Уильям, — и готов держать пари, что его кошелек не слишком оттягивает ему карман.

— Да, признаюсь, вид у него и жалкий и подавленный, — ответил Маленький Джон, — но, может быть, эта нищенская внешность просто ловкая игра? Благодаря ей путник рассчитывал безнаказанно проехать через Шервудский лес. Мы покажем ему, что если он умеет притворяться, то и мы хитростью не обижены.

Хотя всадник и был одет как рыцарь, с первого же взгляда он вызывал сочувствие. Ветер развевал его плащ, капюшон был откинут, голова в глубокой задумчивости опущена на грудь, и весь его вид говорил о глубоком горе, настолько поглотившем его, что ему, по-видимому, было не до одежды. Внезапно низкий и громкий голос вывел путника из задумчивости.

— Здравствуйте, сэр чужестранец, — крикнул великан Маленький Джон, появляясь перед ним на дороге, — добро пожаловать и наш зеленый лес, нас с нетерпением ждут.

— Меня ждут? — спросил незнакомец, устремив печальный взгляд на радостное лицо Маленького Джона.

— Да, сударь, — подтвердил Красный Уильям, — наш хозяин приказал искать вас повсюду, и вот уже часа три, как он ждет вас, чтобы сесть за стол.

— Меня никто не может ждать, — встревоженно ответил путник, — вы ошибаетесь, я не тот гость, которого ждет ваш хозяин.

— Прошу прощения, сударь, но он ждет именно вас; ему стало известно, что этим утром вы проедете через Шервудский лес.

— Это невозможно, — повторил незнакомец.

— Мы говорим правду, — подтвердил Уилл.

— И кто же проявляет такую любезность к бедному путнику?

— Робин Гуд, — ответил Маленький Джон, стараясь скрыть улыбку.

— Робин Гуд, знаменитый разбойник? — с явным удивлением спросил незнакомец.

— Он самый, сударь.

— Я давно уже слышу разговоры о нем, — сказал путник, — и присущее его действиям благородство внушает мне искреннее расположение. Я счастлив, что мне представился случай встретиться с ним, это справедливый и честный человек. А потому я с радостью принимаю его любезное приглашение, хотя и не могу понять, каким образом он был предупрежден о моем проезде через его владения.

— Он сам с удовольствием вам все объяснит, — ответил Маленький Джон.

— Тогда да исполнится ваша воля, храбрый лесник, показывайте дорогу, я поеду за вами.

Маленький Джон взял лошадь под уздцы и повел ее по тропинке, ведущей к поляне, на которой их ждал Робин. Красный Уилл замыкал шествие.

Маленький Джон ни на минуту не усомнился, что и горестный вид, и бедность — всего лишь маска, которая должна была послужить путнику своеобразным пропуском в случае опасной встречи, а Уильям полагал, и, может быть, более справедливо, что путник — бедный человек и ничего от него не получить, кроме удовольствия хорошо накормить его.

Вскоре незнакомец и его спутники увидели Робин Гуда. Тот поклонился путнику и, пораженный его жалким видом, стал не без удивления рассматривать его, пока тот приводил как мое и порядок свою бедную одежду. Но движения незнакомца носили печать врожденного изящества, и постепенно Робин Гуд склонился к мнению Маленького Джона, а именно: путник притворяется грустным и озабоченным и нарочно оделся как можно беднее, чтобы сохранить свой кошелек.

Тем не менее, молодой атаман принял печального незнакомца с великой благожелательностью: он предложил ему спешиться и приказал своим людям позаботиться о его лошади.

На траве накрыли великолепную трапезу, и, как говорится в старой балладе, В достатке были там и хлеб, и мясо, и вино, И Робин гостя принимал, а с ним уж заодно На пир явились птицы из полей и из лесов, И все вокруг звенело там от птичьих голосов.

Как мы видим, несмотря на жалкий вид гостя, Робин оправдал свою славу гостеприимного хозяина. И если горе способствует аппетиту, то мы должны признать, что незнакомец был в большом горе. Он набрасывался на блюда так, как будто сутки не ел, и запивал их огромными глотками вина, что доказывало превосходное качество напитка, но скорее все же жажду гостя усиливало горе.

Окончив трапезу, Робин и его гость растянулись в тени высоких деревьев, и между ними завязалась чистосердечная беседа. Мнения, которые рыцарь высказывал о людях и вещах, Робину были близки, и, несмотря на жалкий вид сотрапезника, молодой атаман не мог поверить, что нищета его была истинной. Из всех пороков больше всего Робин ненавидел притворство, его честная и открытая натура не выносила хитрости. Поэтому, хотя рыцарь и внушал ему настоящее уважение, он решил заставить его щедро расплатиться за гостеприимство. И вскоре случай ему представился, потому что, разбранив людскую неблагодарность, незнакомец добавил:

— Я так глубоко презираю этот порок, что он меня даже не удивляет, но могу утверждать, что в нем я не был и не буду повинен. Позвольте мне, Робин Гуд, от всего сердца поблагодарить вас за дружеский прием, и, если когда-нибудь счастливый случай приведет вас в окрестности аббатства Сент-Мэри, не забудьте, что в Равнинном замке вы найдете теплый и сердечный прием.

— Сэр рыцарь, — ответил молодой человек, — люди, которых я принимаю у себя в зеленом лесу, никогда не испытывают докуки от моих ответных посещений. Тем, кто действительно нуждается в еде и питье, я охотно даю место за моим столом, но по отношению к тем, которые могут оплатить мое гостеприимство, я менее великодушен. Я побоялся бы оскорбить гордость человека, к которому Фортуна была щедра, если бы бесплатно угостил его дичью и вином. Я нахожу более достойным нас обоих сказать ему: «Этот лес — харчевня, а я ее хозяин, мои же веселые лесные братья — здешние слуги. Как человек благородный, заплатите щедро за то, что вы получили». Рыцарь рассмеялся.

— Вот, — сказал он, — довольно занятный взгляд на вещи и остроумный способ взимать налоги. Несколько дней назад мне с похвалой отзывались о том, как любезно вы избавляете путешественников от избытка их доходов, но никогда не слышал таких понятных разъяснений на этот счет.

— Ну что же, сэр рыцарь, я дополню эти объяснения. С этими словами Робин Гуд взял свой рог и поднес его к губам. На его зов прибежали Маленький Джон и Красный Уилл.

— Сэр рыцарь, — сказал Робин, — гостеприимство кончилось, соблаговолите заплатить по счету, мои казначеи готовы принять деньги.

— Поскольку вы рассматриваете лес как постоялый двор, то счет расходов, несомненно, соответствует обширности леса? — спокойно спросил рыцарь.

— Точно так, сударь.

— И вы за одну цену потчуете рыцаря, барона, герцога и пэра Англии?

— Одинаково, — ответил Робин Гуд, — и это справедливо; не хотите же вы, чтобы такой бедный крестьянин, как я, даром кормил обладающего гербом рыцаря, графа, герцога или принца: это нарушило бы правила этикета.

— Вы совершенно правы, дорогой хозяин, но вы составите себе довольно скверное мнение о своем сотрапезнике, когда он признается вам, что все его состояние состоит из десяти золотых.

— Позвольте мне поставить под сомнение это утверждение, сэр рыцарь, — ответил Робин.

— Дорогой хозяин, я прошу ваших товарищей обыскать мою одежду и убедиться, что это суровая истина.

Маленький Джон, который редко упускал возможность показать, какое место он занимал в обществе, поспешил воспользоваться этим предложением.

— Рыцарь сказал правду! — разочарованно воскликнул он. — У него в самом деле всего десять золотых.

— Эта сумма в настоящую минуту представляет все мое состояние, — добавил незнакомец.

— Вы промотали наследство? — со смехом спросил Робин Гуд. — Или оно было невелико?

— Нет, я унаследовал значительное состояние, и я его не растратил, — ответил рыцарь.

— Как же тогда случилось, что вы столь бедны? Ведь, признайтесь, ваше теперешнее положение очень напоминает следствие расточительства.

— Видимость обманчива, и, чтобы вы поняли мое горе, мне нужно рассказать вам одну плачевную историю.

— Сэр рыцарь, я слушаю вас с глубоким вниманием, и, если могу быть вам полезен, располагайте мной.

— Я знаю, благородный Робин Гуд, что вы защищаете всех угнетенных и все они пользуются вашим добрым вниманием.

— Оставим это, сударь, — прервал его Робин, — и вернемся к вашим делам.

— Меня зовут Ричард, — продолжал незнакомец, — и мой род ведет свое происхождение от короля Этельреда.

— Значит, вы сакс? — спросил Робин.

— Да, и мое благородное происхождение послужило причиной многих моих несчастий.

— Позвольте пожать вашу руку как своему брату, — сказал, весело улыбаясь, Робин Гуд, — саксов, богаты они или бедны, в Шервудском лесу принимают бесплатно.

Рыцарь ответил на рукопожатие и продолжал:

— Меня прозвали сэр Ричард Равнинный, потому что замок мой лежит в обширной низине, примерно в двух милях от аббатства Сент-Мэри. Еще в молодости я женился на девушке, которую любил с раннего детства. Небо благословило наш союз и ниспослало нам сына. Никогда еще отец и мать не любили так нежно своего ребенка, а тот не был настолько достоин их любви, как наш Герберт. Мы поддерживали добрососедские отношения с монастырем Сент-Мэри, и я был дружен со многими монахами. Однажды один послушник, к которому я питал искреннюю приязнь, попросил у меня разрешения побеседовать со мной несколько минут.

«Сэр Ричард, — сказал он мне, — я не сегодня-завтра приму постриг и навсегда отрешусь от мирских дел, но я оставляю в мире могилу жены и дочь-сироту, без средств к существованию, без всякой защиты. Я посвятил себя Богу и надеюсь, что строгость монастырского существования позволит мне вынести тяготы жизни еще несколько лет. Я пришел просить вас во имя божественного Провидения проявить сочувствие к моей бедной дочери».

«Дорогой брат, — ответил я этому несчастному, — благодарю вас за доверие, и, поскольку вы на меня понадеялись, я вашей надежды не обману и наша дочь станет моей».

Этот человек был растроган до слез; он горячо поблагодарил меня за великодушие и по моей просьбе послал за своей дочерью.

Никогда мне не приходилось испытывать такое волнение, как в ту минуту, когда я увидел это дитя.

Девочке было двенадцать лет, она была высокой и стройной, чрезвычайно изящной, и на ее хрупкие плечики падали шелковистые белокурые локоны. Войдя в зал, где я ее ждал, она изящно поклонилась и посмотрела мне прямо в лицо огромными синими печальными глазами. Вы сами понимаете, любезный мой хозяин, что эта прелестная девочка сразу завладела моим сердцем; я взял ее ручки в свои и отечески поцеловал ее в лоб.

«Вы видите, сэр Ричард, — сказал мне монах, — что это дитя достойно защиты любящего человека».

«Да, брат мой, признаюсь, что в жизни не видел более очаровательного создания».

«Лили очень похожа на свою бедную мать, — ответил монах, — и, когда я вижу ее, горе мое усиливается, удаляя мой дух от всего Небесного и заставляя думать снова и снова о той, что спит вечным сном под холодной могильной плитой. Удочерите мое дитя, сэр Ричард, вы не раскаетесь в своем милосердии: Лили обладает редкими душевными качествами, у нее прекрасный характер, она благочестива, ласкова и добра».

«Я буду ей отцом, и отцом нежным», — взволнованно ответил я.

Бедная девочка, изумленно слушала нас, беспокойно переводя взор с одного на другого, а потом сказала:

«Отец, вы хотите…»

«Я хочу твоего счастья, мое любимое дитя, — ответил монах, — настало время нам расстаться».

Не стану описывать, мой любезный хозяин, душераздирающую сцену, последовавшую за этими словами; ребенок был в отчаянии, монах плакал вместе с ним, а потом по знаку этого несчастного я взял Лили из его объятий и увез из монастыря.

Первые дни своей жизни в замке Лили казалась грустной и задумчивой, но постепенно время и общество моего сына Герберта умерили ее печаль. Дети выросли вместе, и, когда Лили сравнялось шестнадцать, а Герберту — двадцать лет, я понял, что они любят друг друга нежнейшей любовью.

«Их юные сердца, — сказал я моей жене, сделав это открытие, — еще не ведали горя, и избавим их от него. Герберт обожает Лили, а Лили нежно любит нашего дорогого сына. Не важно, что Лили незнатного происхождения, пусть отец ее был прежде бедным саксонским земледельцем, ныне он святой человек. Благодаря нашим заботам Лили приобрела все качества, которые составляют достояние ее пола; она любит Герберта и будет ему верной супругой».

Моя жена от всего сердца одобрила мое решение, в тот же день мы обручили детей.

Приближался уже и день, на который была назначена свадьба, как вдруг в аббатство приехал один норманнский рыцарь, чье небольшое имение было расположено неподалеку в Ланкашире. Этот норманн видел мое поместье, и оно ему очень понравилось. Ему тут же захотелось завладеть им. Никак не проявляя своих намерений, он разузнал, что у меня есть приемная дочь на выданье. Справедливо предполагая, что часть своего имения я дам в приданое за Лили, норманн явился к воротам замка и под тем предлогом, что он хочет осмотреть его, познакомился со всей семьей. Как я вам уже сказал, Робин, Лили была очень хороша собой и пленила воображение моего гостя; он приехал вторично и поведал мне, что любит невесту моего сына. Не отклоняя лестных предложений норманна, я ответил, что девушка уже обещала свою руку, но по-прежнему вольна распоряжаться собой.

Тогда он обратился прямо к ней.

Лили отказала ему в самых любезных выражениях, но бесповоротно: она любила моего сына.

Придя в отчаяние, норманн покинул замок, поклявшись отомстить нам, как он выражался, за нашу наглость.

Сначала мы просто посмеялись над его угрозами. Но последующие события показали нам, насколько эти угрозы были серьезны.

Два дня спустя после его ухода старший сын одного из моих вассалов прибежал и сообщил мне, что милях в четырех от замка он встретил незнакомца, приезжавшего до того ко мне в гости, а теперь увозившего мою заплаканную дочь. Новость повергла нас в отчаяние, я не мог этому поверить, но мальчик подтвердил свои слова:

«Сэр Ричард, — сказал он мне, — к сожалению, я говорю правду, и вот каким образом я узнал, что мисс Лили похищена: я сидел на обочине дороги, когда в нескольких шагах от меня остановился всадник, державший в объятиях рыдающую женщину; за ним ехал оруженосец. Что-то разладилось в сбруе, и он с угрозами потребовал, чтобы я ему помог. Подойдя к ним, я увидел, что мисс Лили в отчаянии ломает руки. „Приведи в порядок удила“, — грубо приказал мне всадник. Я повиновался, но незаметно перерезал подпругу седла, а потом, наклонившись якобы для того, чтобы посмотреть, не потеряла ли лошадь подкову, сумел сунуть камешек ей в копыто. После этого я побежал со всех ног предупредить вас».

Мой сын Герберт не стал и слушать дальше; он побежал в конюшню, оседлал лошадь и понесся вдогонку за похитителем.

Хитрость парня удалась. Когда Герберт догнал норманна, тот уже вынужден был спешиться.

Этот негодяй и мой сын долго и жестоко сражались, но справедливость победила, и мой сын убил похитителя.

Как только о смерти норманна стало известно, за моим сыном был послан отряд солдат. Я спрятал Герберта и отправил слезное прошение королю. Я сообщил его величеству о недостойном поведении норманна и объяснил, что мой сын сражался со своим врагом и убил его, лишь подвергаясь риску быть убитым самому. Король даровал помилование Герберту, заставив нас заплатить большой выкуп. Я был так счастлив спасению сына, что постарался тут же удовлетворить желание короля. Моя казна была почти пустая, я обратился к вассалам, продал посуду и мебель. Я исчерпал все свои возможности, но мне все же не хватало четырехсот золотых. Тогда настоятель аббатства Сент-Мэри предложил мне одолжить нужную сумму под залог моего недвижимого имущества; я, разумеется, согласился на его любезное предложение. Условия займа были таковы: фиктивная продажа моего имения должна была обеспечить ему получение дохода с него в течение года. Если в последний день двенадцатого месяца этого года я не верну ему четыреста золотых, моя собственность перейдет в его владение. Вот каково мое положение, любезный хозяин, — закончил рыцарь, — день платежа приближается, а у меня всего только и есть, что десять золотых.

— И вы полагаете, что настоятель аббатства Сент-Мэри не согласится дать вам отсрочку? — спросил Робин Гуд.

— К несчастью, я уверен, что он не даст мне ни одного часа и ни одной минуты. Если я не вручу ему в срок всю сумму до последней монеты, он сохранит мое имение за собой. Увы! Я очень несчастен: у моей жены не будет крова, не будет хлеба у моих бедных детей. Если бы мне пришлось страдать одному, я бы еще набрался мужества, но видеть страдания тех, кого я люблю, выше моих сил. Я просил помощи у людей, которые в дни моего благоденствия называли себя моими друзьями, но одни отказали мне ледяным тоном, а другие проявили полное равнодушие. У меня нет больше друзей, Робин Гуд, я один.

Сказан это, рыцарь закрыл лицо руками, и Робин Гуд услышал судорожные рыдания.

— Сэр Ричард, — сказал Робин, — ваша история печальна, но не следует никогда терять надежду на Господне милосердие; Господь хранит нас, и я думаю, что и нам Небо вот-вот пошлет помощь.

— Увы! — вздохнул рыцарь. — Если бы мне удалось получить отсрочку, я, быть может, сумел бы расплатиться. К несчастью, я ничего не могу предложить в обеспечение, кроме обета Пресвятой Деве.

— Я принимаю это обеспечение, — ответил Робин Гуд, — во имя Божьей Матери, нашей Небесной защитницы, я одолжу нам четыреста золотых, которые нам нужны.

Рыцарь вскрикнул.

— Вы, Робин Гуд? О, да будет над вами благословение Господне! И клянусь вам со всей искренностью признательного сердца, а оно никогда не солгало, я вам честно верну все эти деньги.

— Надеюсь, сэр рыцарь. Маленький Джон, — сказал Робин, — вы знаете, где лежат деньги, потому что вы наш казначей, принесите мне четыреста золотых, а вы, Уилл, сделайте мне одолжение и посмотрите, не найдется ли в моем гардеробе одежды, достойной нашего гостя.

— Вы чересчур добры, Робин Гуд! — воскликнул рыцарь.

— Помолчите, помолчите, — смеясь, прервал его Робин Гуд, — мы с вами заключили соглашение, и оно мне делает честь, потому что в моих глазах вы посланец Божьей Матери. Уилл, добавьте к одежде несколько локтей хорошего сукна, а потом наденьте новую сбрую на серую лошадь, которую доверил нашим заботам епископ Херефордский, и, наконец, Уилл, друг мой, добавьте к этим скромным дарам все, что ваше изобретательное воображение вам подскажет и что, по вашему мнению, сможет пригодиться рыцарю.