В Крыму

По прибытии в госпиталь меня вызвали на перевязку, первую после той, что сделал Яченя. Бинты слиплись от запекшейся крови. Сестра надрезала их и силой оторвала. Было очень больно, я крепко стиснул зубы, чтобы не кричать. Врач нашел, что рана гноится. От всунутых в рану тампонов было нестерпимо больно. Когда меня отнесли в палату, я был так измучен, что скоро уснул.

Потекли однообразные дни в больнице. Угрюмов и я много беседовали, играли в шахматы. В десятых числах сентября его выписали из больницы, и мы с грустью расстались. Рана моя заживала, но я должен был каждый день ходить на физиотерапию и делать гимнастику руки. Я часто сидел в небольшом парке неподалеку от госпиталя, вспоминая переживания, охватившие меня после ранения: радость, что остался в живых, радость, что смогу отдохнуть от постоянного напряжения, от почти ежедневных боев в течение шести месяцев…

Как-то ко мне в парке подошла девушка лет двадцати пяти, спросила о моем ранении, а потом стала задавать вопросы — какого я полка, где ранен, за что получил Георгиевский крест. Я насторожился и отвечал общими фразами. Она стала рассказывать о существующих в Феодосии и других городах организациях, которые готовят восстание в Крыму, поскольку все равно нет смысла воевать. Ушла она, посоветовав далеко не ходить одному, так как могут и подстрелить.

12 сентября я был выписан из больницы и приехал в запасной полк, размещенный в большом селе возле Джанкоя. От полковника Явленского я узнал о моем назначении в кавалерийское военное училище в Симферополь. Но врач заявил, что, пока я не пройду трехнедельного курса терапии, я никуда не поеду. В Симферополь я прибыл в начале октября. Начальник училища генерал Говоров был приветлив, но сказал, что, поскольку я не явился к сроку, мое место передано другому. Возвращаясь в полк, я встретил Алексея Каплана, с которым дружил еще в Ставропольской гимназии. Сперва Алексей поцеловал мой Георгиевский крест, а потом меня. Мы нашли укромный уголок и несколько часов беседовали.

Вернувшись в полк, я попросил отпуск, чтобы навестить сестру Таню в Мелитополе. Разыскав дом сестры, я увидел ее на балконе с какой-то дамой. Одет я был в форму своего полка: бескозырка с красным околышком и синим верхом. Кавалерийская шинель, наброшенная на плечи, скрывала ранение. Таня пристально всматривалась в меня, явно не узнавая. И вдруг вскрикнув «Павлик! Брат!» бросилась ко мне, стала целовать и так крепко прижала, что я сморщился от боли. Начались расспросы, показались дети: Вове, моему племяннику, было не больше четырех, а его сестра Наденька была еще в люльке. Приходили знакомые, родственники и все расспрашивали, кто победит: белые или большевики? Таня старалась меня получше угостить. Мне так понравилась заготовленная ею на зиму колбаса в бочонке со смальцем, что за восемь дней, которые провел у Тани, я съел всю колбасу и половину смальца. Отпуск пролетел быстро. Семнадцатого октября я отправился на железнодорожную станцию и с трудом влез в теплушку, набитую ранеными.

Не дойдя до станции Ново-Алексеевка, поезд внезапно остановился. Выйдя из вагона, мы увидели, что впереди все полотно Железной дороги забито составами. В нашем вагоне было несколько корниловцев. Из них особенно выделялся энергией и предприимчивостью раненный в руку капитан. Он выяснил, что между станцией Ново-Алексеевка и Сальково появились большевицкие разъезды. Был выбор: ждать, пока красные будут отброшены, или идти пешком на юго-восток к Геническу, а затем по Арбатской стрелке в Крым. Капитан заявил, что идет на Геническ, но предупредил, что путь по Арбатской стрелке трудный: длина стрелки 100 верст. Шесть корниловцев и я присоединились к капитану. Попросилась и одна сестра милосердия. Оказалось, что она слишком легко одета. День был морозный, дул северо-западный ветер. Все остающиеся и собиравшиеся в путь помогли, чем кто мог, ее теплее одеть.

В пути мы увидели вереницу людей, идущую в сторону Геническа; туда же мчались подводы, перебравшиеся между поездами через полотно железной дороги. Мы нервничали, глядя на этот скачущий в панике обоз. А вдруг красная конница совсем близко и мы не успеем дойти до Геническа? После двух часов ходьбы, уже у Геническа, мы увидели проволочное заграждение и окопы с белыми. Ясно было, что они ждут скорого появления противника. Это подтверждала орудийная стрельба. На дороге перед заграждением стояли несколько офицеров и подгоняли всех на Арбатскую стрелку.

Возле Геническа Арбатская стрелка выходит довольно широким полуостровом между Азовским морем и Сивашем. Дальше верст на 75 это узкая песчаная полоса, в некоторых местах 30–40 шагов в ширину, на которой ни деревьев, ни построек, только шум моря. Выйдя на широкую часть стрелки, мы увидели разбросанные хуторки, но возле них было много подвод и людей. Ясно было, что свободного угла, чтоб согреться, мы не найдем. Вечерело. Мы ускорили шаг. Но чем дальше мы шли, тем больше убеждались, что в помещения зайти невозможно, они все заполнены стоявшими вплотную друг к другу людьми. У каждой хаты, у каждого сарая возницы кормили лошадей. Все было забито подводами. Мы продолжали наш путь в темноте.

Ночью подошли к какой-то хате. Прибой был слышен и справа и слева. Вокруг последнего дома перед узкой полосой стояли подводы. Горели костры, вокруг которых, теснясь, грелись люди. Дом был переполнен настолько, что наружная дверь не закрывалась. Наша группа разошлась по разным кострам. Капитан, сестра милосердия, поручик и я остались у ближайшего. Голодные, усталые, мы стали во второй ряд, надеясь протиснуться вперед, если кто-нибудь выйдет. У капитана был кусок хлеба и еще что-то из еды. У меня были продукты, которые Таня дала в дорогу. Мы все разделили на четыре части и поели. Через некоторое время сестру милосердия устроили на подводу. Остальные всю ночь безуспешно искали места на подводе и старались согреться. К утру, потеряв из вида капитана и поручика, я остался один. Подводы тронулись в путь. Я побрел с вереницей понурых людей в направлении Крыма.

Мрачное утро, небо покрыто тяжелыми тучами. Дует сильный северо-западный ветер, пронизывая тело. Шумит Азовское море и Сиваш, порой обдавая всех холодными брызгами. Ноги вязнут в песке, но все двигаются вперед. Редко кто остановится на несколько минут, чтобы передохнуть или поправить обувь. Мои сапоги стали сдавать. Через дыры в них стал набиваться холодный, мокрый песок. Пришлось оторвать дырявые подошвы и идти босиком. В беспрерывном движении прошел день. Не было ни еды, ни питья. Попутчики говорили, что мы прошли треть пути и нужны еще сутки, чтобы добраться до Крыма.

Уже вечерело. Я шел медленно. Вдруг кто-то окликнул меня по имени. Подняв голову, я увидел рядом на подводе несколько человек нашего уланского Бугского полка. Ребята потеснились и втянули меня на подводу. Вахмистр и солдаты, все инвалиды, были в хозяйственной части полка. Они закупали в Северной Таврии продукты и корм. При наступлении большевицкой кавалерии они едва не попали в плен, и теперь, удачно проскочив к Геническу, возвращались в полк. Для меня встреча с ними была спасением.

На следующий день мы на подводе въехали в татарское село Ак-Маной. Здесь я расстался со своими спутниками. Они направлялись на юг, мне же нужно было на северо-запад. Офицер в комендатуре сказал, что до завтрашнего дня транспорта не будет и предложил отдохнуть в татарской избе. Там мне указали на маленький чулан со связкой соломы на глиняном полу, где я завалился спать. Я проспал часов пятнадцать и почувствовал себя окрепшим. Помывшись в довольно грязном тазу, я выпил горячую темную жидкость, именуемую чаем, съел немного хлеба и, расплатившись с хозяевами, отправился в комендатуру. Десятка три раненых офицеров и солдат, многие с натертыми от перехода ногами, ожидали подвод для отправки на железнодорожную станцию. На станции Владиславовка мы просидели до вечера, ожидая поезда. В свою часть я добрался 20 октября. У командира дивизиона я узнал, что из выздоровевших раненых формируются взводы для отправки на фронт. Я просил зачислить меня в один из них и выдать мне обувь. Получил я английские ботинки, но оба были на левую ногу. Оказывается, все полученные от англичан ботинки были на левую ногу.

Отправка на фронт затянулась, и только 24 октября три взвода пополнения выступили походным порядком к местечку Чирик, к юго-востоку от Перекопского перешейка, где находилась наша конная дивизия. Утром 27 октября Первая дивизия нашего конного корпуса под командой генерала Барбовича отбросила красных к Чувашскому полуострову, но дальше продвинуться не могла. На помощь были двинуты наша Вторая конная и Первая кубанская казачья дивизии. Но красные повели наступление в обход нашего левого фланга, и мы вынуждены были отойти на последнюю укрепленную позицию на Перекопском перешейке — Юшунскую. В течение всего дня 28 октября наш корпус вел бои на линии Юшунь — Воинка. Рано утром 29 октября нас атаковали новые, крупные силы Красной армии, и мы стали отступать.

В ночь с 29 по 30 октября генерал Врангель отдал приказ войскам, оторвавшись от противника, идти на погрузку в крымские порты. К утру 31 октября (старого стиля) 1920 года фронт проходил в 15 верстах от Симферополя. Конница, сдерживая противника, прикрывала отход пехоты. В ночь на 1 ноября наш конный корпус, оторвавшись от неприятеля, пошел на Ялту, и прибыл туда к вечеру того же дня.