Кладовая

И на самом деле, было уже воскресное утро. Незаметное, правда, темно-серое и мутное, но утро, без всякого сомнения.

Толик, соблюдая максимальную осторожность, перешагнул через Наденьку, влез в тапочки и в пижамке подошел к Пирошникову, который, приподнявшись на локте, с интересом на него поглядывал.

— Пошли, — пригласил Толик, дотрагиваясь до Владимира.

Пирошников послушно поднялся, взял Толика за руку и вышел с ним в коридор.

Толик потянул Пирошникова в кухню, где в полумраке раздавалось посапывание старушки Анны Кондратьевны, спавшей на своем сундуке, да глухо урчал соседкин холодильник. Толик медленно обошел помещение, знакомясь с обстановкой и внимательно все разглядывая. Молодой человек двигался за ним на цыпочках. Старушка шумно вздохнула во сне и проговорила свое «о господи!», видимо участвуя в каком-то сновидении. Осмотрев кухню, Толик направился в коридор, где горел свет, и раскрыл дверь в комнату Ларисы Павловны. Комната за ночь утихомирилась и привела свой пол в горизонтальное положение. Соседка спала на тахте, укрытая желтым одеялом и возвышаясь под ним, как песчаная дюна. Георгий Романович отсутствовал, лишь на журнальном столике лежала его черная перчатка, сжимавшая пустую бутылку шампанского.

— Ничего интересного, — разочарованно сказал Толик, закрывая дверь. — А где же мы будем играть?

Они пошли по коридору, и тут мальчик заметил дверь в кладовку, куда немедленно сунул нос. Из кладовки пахнуло непривычным смолистым запахом. Толик юркнул внутрь, и Пирошников последовал за ним в полную темноту. В кладовке пахло морем, смолой, глухо слышался плеск волн и шуршанье прибрежной гальки. Владимир пошарил рукой по стене рядом с дверью и нашел выключатель. Раздался щелчок, и над головами Толика и Пирошникова зажегся фонарь, обернутый в редкую проволочную сетку и светившийся голубым светом.

Пирошников прикрыл дверь в коридор и окунулся в новый мир, существовавший, оказывается, совсем под боком, но до сих пор неведомый.

Глухая каморка имела вид капитанской каюты, в которой видимо-невидимо было всяческих предметов, заставивших мальчика и молодого человека сразу обо всем забыть. Прежде всего бросился в глаза иллюминатор с толстым двойным стеклом, за которым, как это ни удивительно, покачивалось море, удаленное, точно в подзорной трубе, если смотреть в нее с широкого конца. Под иллюминатором находился штурвал, плотно сидящий на медной оси с блестящей шишечкой на конце и расходящимися от нее тонкими деревянными лучами. Тяжелый прямоугольный в сечении обод штурвала, перехваченный железом, был утыкан рукоятками, отполированными ладонями рулевых, а сверху по нему шла вырезанная полукругом надпись по-латыни: «beati possidentes», что означает: «счастливы обладающие».

Справа от штурвала находился компас с покрытым потрескавшейся и частью соскочившей эмалью кругом указателя, на котором нанесены были многочисленные деления. И подзорная труба, конечно же, тоже лежала на специальной полочке под компасом, сохраняя след капитанской руки на кожаной черной обшивке. Тут же висело на крючке никелированное сооруженьице, по всей видимости секстан, с двумя крохотными зеркальцами, укрепленными на нем странным образом.

По левую от штурвала сторону торчала изогнутая и расширяющаяся на конце труба, смотревшая на наших героев весьма требовательно, точно ожидая приказа, который вот сейчас должен провалиться в нее, — и тогда корабль тяжело и послушно выполнит команду.

И наконец, боковые стены каюты занимали полки, на которых стояли в беспорядке книги, разумеется старинные; сложены были карты, причем одна из них свисала с полки, открывая незнакомые контуры материков, лишь отдаленно напоминающие их истинные очертания.

Нечего и говорить, что Толик сразу шагнул к штурвалу и, расставив ноги, впился в него мертвой хваткой. Пирошников встал позади и взял подзорную трубу.

— Куда поплывем? — спросил он суровым голосом.

— На Северный полюс, — немедленно ответил Толик тоже серьезно.

Он легонько повернул штурвал влево, и картина в иллюминаторе медленно поползла вправо.

— Кто будет капитан? — спросил Толик.

— Ты, — великодушно предложил Владимир.

Мальчик подумал и отказался:

— Ты будешь капитан, а я буду матрос. Ты больше.

— Хорошо, — сказал Пирошников и крикнул в трубу: — Всем по местам! С якоря сниматься!

Пол под ногами вздрогнул и покачнулся. Сквозь стены каюты проникли внутрь свистки боцманских дудок и топот ног бегущих матросов. Море в иллюминаторе сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей устремилось навстречу, накатываясь бесконечной чередой волн. Вздрогнул и пополз эмалированный кружок компаса, вращаясь внутри другого кружка, а из переговорной трубы внезапно раздался хриплый бас:

— Якорь поднят, сэр!

— Отдать швартовы! — радостно крикнул Пирошников, и Толик в восторге подхватил:

— Отдать швартовы!

О воображение! О божественное и дерзкое мальчишечье воображение! Чего бы мы стоили без тебя? Ты даришь нам временами и как бы походя царственные подарки: далекую жизнь, необитаемый остров, несбывшуюся любовь. Ты разыгрываешь спектакли в гениальной постановке случая, ты таинственно и прихотливо, ты посещаешь смелых и делаешь их обладающими. Не аргументами доказываешь ты свою правоту, а картинами, и твой обман в тысячу раз правдивей реальности, потому что осенен свободой.

А на экране между тем показались айсберги, оплывающие под солнцем и изрезанные струями воды по бокам. Толик, повинуясь приказам капитана, крутил штурвал, а лицо его побелело от напряжения и сделалось неподвижным.

Он вывернул штурвал вправо до отказа. Стена айсберга сдвинулась вбок и пропала из поля зрения, а на ее месте возникла новая картина. Теперь путешественникам открылась другая стена, состоящая из белых кафельных плиток, на которых был укреплен крючок с висевшим на нем оранжевым махровым полотенцем. Изображение в иллюминаторе поплыло дальше и обнаружило соседку Ларису Павловну, которая склонилась над умывальником и плескала себе в лицо пригоршнями воду.

Очевидно, иллюминатор каким-то образом выходил в ванную комнату, где и застал не вовремя Ларису Павловну.

— Лево руля! — испуганно крикнул Пирошников, и соседка исчезла, но зато снова голубой грудью надвинулся айсберг.

— Правее! — приказал Владимир. Толик исполнил приказ, и корабль каким-то чудом проскочил между айсбергом и соседкой по узенькой полоске воды.

Толик повернул голову к Пирошникову, и молодой человек увидел его глаза. Темные и сидящие глубоко, эти глаза уже не излучали неприязни, но светились вдохновением и ожиданием немедленного счастья.

— Они нас встретят, — твердо сказал Толик.

— Кто встретит? — спросил Владимир, все еще находясь под впечатлением белой, как айсберг, соседкиной фигуры.

— Мама и папа.

Ах вот зачем они плыли к Северному полюсу! До Пирошникова только теперь это дошло. Они плыли на рандеву с несуществующими родителями мальчика — поди ж ты! — и Владимир, обругав себя за несообразительность, подумал, что игра может завести слишком далеко, если обманет ожидания Толика.

— Слушай меня внимательно, матрос, — сказал Пирошников. — И крепче держи штурвал… На Северном полюсе нету твоих папы и мамы. Они находятся здесь.

Толик не шелохнулся, продолжая смотреть в иллюминатор.

— Они живут теперь здесь, — продолжал Владимир, уже предчувствуя последующие свои слова. — Этот корабль они привезли тебе. Это наш корабль. На нем мы все вместе будем путешествовать.

И вот оно вырвалось — это слово «мы», разом объединившее его, Толика и Наденьку, объединившее непреднамеренно, но тем не менее вполне определенно. Толик понял его смысл одновременно с Пирошниковым и, обернувшись, посмотрел на Владимира так, что трудно описать. Крушение легенды, за которую мальчик держался из последних сил, уже было подготовлено в его душе — и теперь он смотрел на Пирошникова, как будто понимая его шаг и то, как тот ему дался; он смотрел с готовностью поверить и со страхом обмануться, с радостью и страданием одновременно, причем все это было выражено на его лице в крайней степени, так что Пирошников на секунду отвернулся, чтобы проглотить подступивший к горлу комок.

— Смотри прямо, матрос, — сказал он, кладя руку на плечо Толика.

Мальчик отвернулся, и с минуту они молчали. Пирошников кусал губы, но ничего не поделаешь — слезы стояли в его глазах, а грудь разрывало от боли. Он тряхнул головой, сбрасывая слезинки с ресниц, и попытался проглотить слюну, но во рту пересохло.

— Правее, малыш, — сказал он, но голос его дрогнул, и Пирошников, обхватив Толика рукой, притянул его к себе и закрыл глаза, чувствуя, как боль покидает его.

Толик, очевидно, переживал нечто подобное, но молчал и сдерживался. Владимир отпустил его, и мальчик опять взялся за штурвал. Рука Пирошникова, лежавшая на плече Толика, ощущала сквозь пижамку косточки этого острого и маленького, целиком помещавшегося в ладони плеча, которое слегка дрожало.

К счастью, в иллюминаторе вновь возникла ванная комната, где на этот раз находился дядюшка в красной своей майке. Он занимался чисткой зубов. Ни единого звука сквозь иллюминатор не проникало, и было очень забавно смотреть на дядюшку, производящего ритмичные и бесшумные движения щеткой. Эта картина сняла напряжение в каюте. Толик и Пирошников не сговариваясь улыбнулись, и капитан скомандовал:

— Так держать!

Внезапно дверь в ванную комнату распахнулась, и на пороге появилась Наденька, судя по ее лицу, чем-то весьма взволнованная. Она пошевелила губами, на что дядюшка оборотился и прекратил движения щетки. Наденька еще что-то сказала, дядюшка пожал плечами и тоже проговорил несколько слов. Лицо Наденьки стало испуганным, она встревожилась не на шутку и скрылась, а дядя Миша, поспешно закончив утренний туалет, выбежал вслед за племянницей.

По всей видимости, хватились путешественников.

В коридоре за дверью кладовой послышались голоса:

— Они ушли вместе, я видела…

— Да не волнуйся, Надюша! Что он, совсем, что ли, полоумный?

— Толик может простудиться, он же в одной пижамке.

— Господи, как же это? Володюшка ушел, вот беда, вот беда! И с мальчиком, вот несчастье какое!

— Нет, мне этот содом надоел! Я вам решительно заявляю!

— Да погодите вы! Мальчик пропал.

— Это какой еще мальчик? Надюха, твой, что ли?.. Сейчас мы его словим!

— Кирилл, я вам поражаюсь. Вы же интеллигентный…

— Не лезьте не в свое дело, слышите, вы!

— Ах вот как?

За дверью затопали, задвигались, потом шум стих, и голоса удалились. Пирошников виновато взглянул на Толика и, посмотрев по сторонам, обнаружил в углу меховую куртку с капюшоном. Он снял ее с гвоздя и надел на мальчика, тщательно застегнув молнию. Куртка оказалась Толику до пят, рукава смешно болтались, а лицо утопало в капюшоне. Пирошников подмигнул мальчику и приоткрыл дверь. В коридоре никого не было. Владимир вывел мальчика из кладовой, и тут же, откуда ни возьмись, перед ними предстала бабка Нюра.

— Ох, наделали делов, — прошептала она, глядя на Пирошникова и Толика почему-то с одобрением. — Небось понравилось там-то?.. А все вас побегли искать. Ну, да я никому не скажу, уж не бойтесь.

— Где Наденька? — спросил Владимир.

— Первая сорвалась. Плачет, — доложила бабка, крепче сжимая мягкий меховой рукав, внутри которого еле прощупывалась тоненькая Толикова рука, и увлекая мальчика за собой.

Они прошли по коридору к двери на лестницу. Дверь была открыта и легонько поскрипывала от ветерка, продувающего квартиру от лестничной площадки до кухни.

— Володюшка, как же не одевшись? — вскрикнула бабка, но Пирошников лишь махнул рукой. Они с Толиком переступили порог, и уже оттуда, с лестничной площадки, Пирошников оглянулся, чтобы увидеть длинный коридор с крашеным полом, свисающую с потолка на голом проводе лампочку и старушку Анну Кондратьевну с выражением надежды и печали на лице.