Областные литературы

Развитие производительных сил феодального общества приводит к образованию новых экономических, политических и культурных центров, в которых начинается интенсивный процесс формирования областных литератур. Этот процесс проявляется прежде всего в разви­тии местного летописания и агиографии.

Еще с середины XI в. значительное место в развитии русской культуры занимает Новгород. С 1136 г. он становится самостоятельной феодальной городской республикой, управляемой вечем и советом господ во главе с епископом. С 1036 г. в Новгороде ведется местная летопись. Краткость и простота становятся характерными ее особен­ностями. Главное внимание летописцы уделяют хозяйственной жизни города и области, внутренним «гражданским интересам».

На основании местных устных преданий в конце XII — начале XIII в. в Новгороде пишется первое агиографическое произведение — житие Варлаама Хутынского (1-я ред). Благоприятную почву в Новго­роде нашел жанр хождений. Здесь создаются «Сказание о Софии в Царьграде», «Книга паломник» — о путешествии в Царьград Добрыни Ядрейковича в 1200—1204 гг. и «Повесть о взятии Царьграда фрягами» (крестоносцами) в 1204 г.

Крупным политическим и культурным центром становится в XII в. Смоленск. О характере его духовной жизни позволяет судить житие Авраамия Смоленского, написанное Ефремом, и литературная дея­тельность Климента Смолятича, избранного в 1147 г. собором русских епископов на митрополичий престол. «Бысть книжник и философ так, яко же в Руской земли не бяшеть», — отмечал летописец. Перу Климента принадлежит послание священнику Фоме. Последний обвинил Кли­мента в тщеславии и гордости, а также в том, что он пишет «от Омира и от Аристотеля и от Платона, иже во ельнъскых нырех славне беша». Оправдываясь, Климент дает символико-аллегорическое толкование «писания» в форме вопросов и ответов. Этот принцип широко исполь­зует младший современник Климента Смолятича Кирилл Туровский.

Творчество Кирилла Туровского. Скудные сведения о Кирилле дает проложное его житие. Сын богатых родителей, уроженец города Турова, Кирилл стал монахом-затворником, после чего был поставлен епископом Туровским. Говоря о литературной деятельности Кирилла, житие отмечает: «..много божественная писания изложив и славен бысть по всей стране той». «...Другой златословесный учитель нам в Руси восия паче всех», — так оценивалось современниками его творчество.

Кириллу принадлежит обличение ростовского епископа Федорца, послание к Андрею Боголюбскому (до нас не дошло), восемь торже­ственных «слов», два поучения, около двадцати двух молитв и один канон.

Торжественные «слова» Кирилла Туровского посвящены церков­ным праздникам. Они лишены политической злободневности и пуб­лицистичности «Слова» Илариона. Кирилл ставит своей задачей разъяснить смысл того или иного христианского праздника, «воспети», «прославити», «украсити словесы», «похвалити». С этой целью он прибегает к аллегорическим образам, символическим параллелям. Образные художественные средства Кирилл использует с большим вкусом и умением. Характерная особенность «слов» Кирилла — свое­образный лиризм и драматизм. Он часто вводит монологи и диалоги, плачи. Использует Кирилл и символическое толкование отдельных явлений природы. Таково, например, его «Слово на антипасху»: «Ныне солнце красуяся к высоте въсходить и радуяся землю огреваеть: възиде бо нам от гроба праведное солнце Христос и вся верующая ему съпасаеть...»

«Слова» Кирилла Туровского необычайно четки по композиции, в них три части: вступление, изложение и заключение.

Задача вступления — привлечь внимание слушателей, создать оп­ределенное эмоциональное настроение, подготовить к восприятию последующей, основной «речи». С этой целью автор прибегает к анафористическим «зачинам». Таково, например, вступление к пятому «слову»: «Неизмерима небесная высота, неиспытана глубина преисподней, неведома тайна божественного помысла. Велика и неизречена милость божия народе человеческом, которою помиловал нас...» В известной мере это вступление напоминает былинный зачин: «Высота ль, высота ль поднебесная...»

Нередко вступительную часть «слова» Кирилл начинает разверну­тым сравнением, позволяющим автору использовать его образы в дальнейшем изложении содержания. В этом отношении интересно вступление к восьмому «слову»: «Яко же историци и ветия, рекше летописъци и песнотворцы, прикланяють своя слухи в бывшая межю цесари рати и въпълчения, да украсять словесы и възвелтатъ мужъствовавьшая крепко по своемь цесари и не давъших в брани плещю врагом, и тех славяще похвалами венчаютъ, колми паче нам лепо есть и хвалу к хвале приложити храбром и великим воеводам божиям...»

И затем это сравнение с воинами отцов вселенского собора, поразивших нечестивого еретика Ария, раскрывается в содержании «слова», превращенного автором в своеобразную «песню победную».

Кирилл Туровский органично сливает свои «слова» с церковным песнопением и живописью, он переносит действие из далекого услов­ного прошлого в настоящее, в сегодняшний день, заставляет присут­ствующих стать свидетелями событий, происходящих «днесь» и «ныне». При помощи стилистической амплификации проповедник передает слушателям чувства душевного волнения, восторга. Благодаря этому, как справедливо отмечает И. П. Еремин, евангельский сюжет в его «словах» приобретает характер своеобразного лирического стихотво­рения в прозе.

Заключительная часть «слов» Кирилла — похвала или молитва празднику — звучала как мощный финальный аккорд праздничной симфонии.

«Слова» Кирилла Туровского пользовались большой популярно­стью на Руси. Они включались в сборники «Златоуст», «Торжествен­ники» наравне со «словами» прославленного византийского витии Иоанна Златоуста. Они свидетельствовали о той большой художест­венной высоте, на которую поднялось ораторское искусство на Руси к концу XII столетия.

Литература южной и юго-западной Руси. Традиции «Повести времен­ных лет» были продолжены Киевской летописью, которая много внимания уделяет княжеским междоусобным распрям. В ее составе находится повесть об убиении Игоря Ольговича во время восстания в Киеве в 1147 г. Интересуют летописца и события северо-восточной Руси: под 1175 г. он помещает повесть об убиении Андрея Боголюбского. Под 1185 г. помещена пространная историческая повесть о походе на половцев Игоря Святославича Новгород-Северского.

В XII — первой половине XIII в. политическая роль Киева падает. Выдвигаются новые культурные центры — Чернигов, Переяславль Южный, Владимир Волынский, Холм, Галич. Галицкие князья держат в своих руках торговые связи Руси с Западной Европой, сдерживают натиск венгерских и польских феодалов.

Из литературных памятников этой области до нас дошла лишь Галицко-Волынская летопись, да и то в неполном составе. Это связано с тем, что в XIV в. прикарпатская Русь была захвачена польскими феодалами, которые насаждали там католичество, а католическое духовенство истребляло памятники древнерусской национальной культуры.

Галицко-Волынская летопись, дошедшая до нас в составе Ипать­евской летописи, состоит из двух частей: Галицкой летописи, излага­ющей события с 1205 по 1264 г., и Волынской — с 1264 по 1292 г.

Галицкая летопись представляет собой связное высокохудожест­венное повествование о княжении Даниила Галицкого. Составитель летописи отходит от хронологического принципа изложения, он ставит в центр повествования историческую личность князя и создает его биографию. Главное внимание уделяется политическим и военным событиям: борьбе Даниила Романовича с боярами, нашествию монго­лов. Церковная жизнь вовсе не интересует летописца.

Стиль повествования чисто светский. В Галицкой летописи нет религиозно-мора­листических рассуждений, цитат из «священного пи­сания», но зато широко используется стиль героического дружинного эпоса и книжная риторика. Это и придает стилю произ­ве­дения яркость и поэтичность. Похвалой галицкому князю Роману, состоящей из целого ряда поэтических сравнений, открывается летопись: «Устре­мил бо ся бяше на поганыя, яко и лев, сердит же бысть, яко и рысь, и губяше, яко и коркодил, и прехожаше землю их, яко и орел, храбор бо бе, яко и тур».

Летописец вспоминает о деде Романа Владимире Мономахе, кото­рый завладел всей землей половецкой и «пил золотным шеломом Дону». Далее приводится замечательная поэтическая легенда о половецких ханах Сырчане и Отроке. Разбитый Мономахом Отрок бежал в Обезы (Абхазию). После смерти Владимира Сырчан посылает к Отроку певца Оря с пучком степной полыни («емшана»). Запах емшана пробуждает в душе Отрока чувство родины.

«Да луче есть на своей земле костью лечи, не ли чюже славну быти», — говорит он, возвращаясь в родные половецкие степи.

Поэтичность этого сказания дала возможность. Вс. Миллеру в работе «Взгляд на «Слово о полку Игореве» предположить, что это фрагмент героической повести, до нас не дошедшей.

Довольно подробно рассказывается в Галицкой летописи о взятии Киева монголо-татарскими завоевателями в 1240 г. Батый приходит к Киеву «в силе тяжьце». «Многомь множьствомь силы своей» враг окру­жает город: «...и не бе слышати от гласа скрипания телег его (Батыя.— В. К.) множества ревения вельблуд его и рьжания от гласа стад конь его. Ибе исполнена земля Руская ратных». С помощью стенобитных орудий, поставленных Батыем подле Ляцких ворот, врагам удается образовать пролом в стене. Киевляне мужественно обороняются, «...и ту беаше видити лом копеины и щет скепание (щитов рассечение), стрелы омрачиша свет побеженым». После ожесточенного боя город был захвачен противником. Батый, восхищенный стойкостью его защит­ников, сохраняет жизнь раненому Дмитрию «мужьства ради его».

В этом рассказе отсутствует религиозно-моралистическая дидакти­ка, в нем лаконично при помощи художественно емких словесных формул воинских повестей изложены факты, связанные с осадой и штурмом Киева вражескими войсками.

Образ мужественного князя-воина Даниила Галицкого раскрыва­ется летописцем в рассказе о поездке князя в Орду в 1250 г. Когда Батыев посол потребовал у Даниила Галич, князь принял смелое решение: «Не дам полуотчины (половину вотчины) своей, но еду к Батыеви сам». Это решение, подчеркивает летописец, князь принимает не сразу, а после раздумий, находясь «в печали велице».

Встретившись с врагом у Переяславля, Даниил «нача болми скорбети душею». Его смущает необходимость поклониться солнцу, луне, земле и кусту, т. е. дьяволу. «О скверная прелесть их!» — восклицает рассказ­чик-летописец. И только теперь в его рассказе появляется провиденциалистский взгляд на события. Даниил богом избавлен «от злого их (врагов) бешения и кудешьства». Батый принимает Даниила в своем шатре. Он предлагает князю испить кумыса, говоря: «...ты уже нашь же татарин: пий наше питье». И эта «честь», оказанная русскому князю Батыем, вызывает горестные размышления летописца: «О злее зла честь татарьская!»

И когда Даниил, пробыв в Орде 25 дней, возвращается в Галич, «быстъ плачь обиде его, и болшая же бе радость о здравъи его».

По-видимому, рассказ о пребывании Даниила в Орде написан очевидцем событий, лицом, сопровождавшим князя.

Исследователи неоднократно отмечали близость многих поэтиче­ских средств Галицкой летописи «Слову о полку Игореве» (сравнения, связанные с животным миром, использование военной терминологии: «пить шеломом Дону», «изострится на поганых» и т. п.). Подобно «Слову» Галицкая летопись прославляет воинские подвиги.

Волынская летопись посвящена описанию княжения Владимира Васильковича. Здесь обычный летописный хронологический принцип изложения материала. Стиль церковно-книжный, уснащенный обиль­но цитатами из «писания». В характеристиках князей подчеркиваются религиозно-нравственные качества.

Поэтический героический стиль Галицкой летописи оказал боль­шое влияние на повествовательный стиль северо-восточной Руси, в частности на стиль жизнеописания Александра Невского.

Литература северо-восточной Руси. С середины XII в. на северо-востоке Руси крупным политическим и культурным центром становится Владимир. Деятельный «властодержец» Андрей Боголюбский превращает его в столицу Суздальской земли, противопоставляя боярскому Ростову. Он участвует в составлении летописи, создании культа иконы Владимирской Богоматери, идеологически обосновывая права Владимиро-Суздальской земли на политическую и религиозную самостоя­тельность. Пропаганде идей небесного покровительства владимир­скому князю и его земли служили такие произведения, как «Слово о милости божией к Андрею Боголюбскому» и «Сказание о победе над болгарами 1164 года и празднике Спаса», а также «Сказание об обретении мощей Леонтия Ростовского». Важным этапом в развитии исторической повести явилась «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», в которой фактографическая основа сочетается с публицистич­ностью. Во Владимиро-Суздальском княжестве появилось такое выдающееся произведение, как «Слово» Даниила Заточника.

«Слово» Даниила Заточника. Это произведение дошло до нас в двух редакциях: XII в. — «Слово» Даниила Заточника и первой половины XIII в. — «Моление» Даниила Заточника. Оно построено на искусной контаминации послания-просьбы, поучения, обличительно­го слова и панегирика. По его поводу высказано много противоречивых суждений, касающихся соотношения редакций, времени их появления, социальной принадлежности автора.

«Слово» Даниила Заточника адресовано Ярославу Владимировичу, князю новгородскому с 1182 по 1199 г. Оно открывается авторским вступлением, в котором Даниил с гордым самосознанием ценности своей личности прославляет «разум ума своего». Разум — главное ка­чество сердечной красоты, духовной сущности человека, утверждает автор. Он слагает панегирик человеческой мудрости, определяет глав­ную тему «Слова», его жанровую структуру, основой которой является притча — мудрая сентенция.

Даниил заявляет, что не может не писать своего «слова», только писанием он может облегчить душу, сбросить с сердца тяжкие оковы.

Тут же Даниил сообщает и о своей жизненной неудаче: его «живот», т. е. достояние, богатство, «расыпася» и нищета покрыла его, «аки Чермное море фараона», и пишет он свое «слово», «бежа от лица художества». Он полагается на «добросердие» князя, на обычную его любовь. Без них он подобен «траве блещеной», растущей «на застении». Только страх княжеской «грозы» может оградить его от жизненных неурядиц, «яко оплотом твердым». Так возникает вторая, не менее важная тема —тема князя, способного защитить попавшего в беду умного человека твердым оплотом своего могущества, своей любо­вью-милостью.

Прибегая к словесным каламбурам, Даниил отмечает бедственность своего положения, подчеркивая различие между собой и князем: «Зане, господине, кому Боголюбиво, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне черней смолы; кому Лаче озеро, а мне на нем седя, плач горкии; и кому ти есть Новъгород, а мне и углы опадали, зоне не проценте часть моя». Как попал Даниил на Лаче озеро, был ли он туда заточен? — можно только предполагать!

Далее Даниил вводит читателя в типичную жизненную бытовую ситуацию: от человека, попавшего в беду, отвернулись его друзья и близкие. Ведь он не может теперь поставить перед ними «трапезы многоразличных брашен». Его возмущает лицемерие друзей, и житей­ский опыт позволяет сделать малоутешительный вывод: «...не ими другу веры, ни надейся на брата».

Теперь на первый план выдвигается тема бедности и богатства. Автор не может и не хочет примириться с нищетой. Нищета унижает личность: «Лепше смерть, ниже продолжен живот в нищети». Приводя слова Соломона, Даниил показывает, что богатство рождает гордость, а нищета толкает на воровство и разбой. Одержимый нищетой, он вопиет к сыну «царя Владимира» с просьбой о милости. Он обращает внимание на социальный контраст общества, контраст между богатым и «убогим» мужем: «Их же ризы светлы, тех речь честна».

Многие беды, подчеркивает Даниил, сокрушают человека, снедают его душу, сушат кости; в горе трудно быть разумным, хотя «в печали обретаетъ человек ум свершен». Помочь человеку в печали все равно, что напоить его в знойный день студеною водой.

Просьба к князю перерастает в панегирик правителю, милостивому к обижаемым вельможами сиротам и вдовицам. Подобно весне, князь украшает землю, оживляет людей своей милостью. Его глас «сладок», «образ красен», его уста источают мед и «послание» (дар), «аки рай с плодом».

Даниил рисует бытовую картину обильного княжеского пира, вводит читателя в княжескую опочивальню, где правитель возлежит на мягкой постели «под собольи одеялы». Эти картины контрастируют с положением бедняка, питающегося сухим хлебом, пьющего теплую воду, лежащего «под единым платом», «зимою умирающа» и «каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе». Даниил здесь неориги­нален. Он берет готовые образцы, рассыпанные в дидактических сборниках «слов» и поучений, однако придает этим картинам личност-но-биографический характер.

Вновь Даниил призывает князя к милости, щедрости, подчеркивает гиперболически неисчерпаемость княжеского богатства и отмечает, что славу и честь князя составляют его люди, его воины. Даниил готов воевать в войске хорошего князя. Только «безнарядием полци погибають». Во главе полков должен стоять «добрый» (хороший) князь. Его властью крепится город, как тело — жилами, дуб — множеством кор­ней; его власть устанавливает общественный порядок в городе, гармонию, как персты «строят» гусли. На службе у князя слуги обретают новую семью, оставляя своих отца и мать.

Даниил противопоставляет доброго и злого господина, щедрого и скупого князя. Симпатии его на стороне первых, ибо, служа доброму господину, можно получить свободу.

Резко выступает автор «Слова» против земельных владений, рас­положенных близ княжеских сел. Теперь его поучение-наставление обращено к тем княжеским слугам, которые получают за свою службу от князя земли: «Не имей собе двора близ царева двора и не дръжи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь трепетицею накладен, и рядовичи его аки искры. Аще от огня устережещися, но от искор не можеши устеречися и сождениа порт».

Снова в обращении к князю звучит хвала мудрому человеку, пусть нищему, но зато «смысленому». Он противопоставляется богатому «несмысленому», которому нельзя ничего поручить: «Безумных бо ни сеють, ни орють, ни в житницю сбирают, но сами ся родят».

Обращаясь к князю, Даниил говорит: «Не зри внешняя моя, но возри внутренняя моа. Аз бо, господине, одеянием скуден есмь, но разумом обилен...» Главная ценность личности, утверждает Даниил, не в ее положении в обществе, а во внутренних качествах.

Даниил вступает в воображаемый диалог с князем: «Или ми речеши» (эти слова повторяются трижды): полемизирует с ним, как с вообра­жаемым своим оппонентом, отвергая обвинение в безумии и лжи. Он не видел «неба полъстяна, ни звезд лутовяных, ни безумного мудрость глаголющь». Пусть он солгал, «аки пес». «Добра бо пса князи и бояре любят». Но он не лжет, «аки тать», ибо, если бы «украсти умел, то толко бых к тобе не скорбил», — гордо заявляет Даниил князю.

В беду князь впадает благодаря своим «думцам». «3 добрым бо думцею думая, князь высока стола добудет, а с лихим думцею думая, меншего лишен будеть». Перед нами типичный удельный князь, прави­тель города, ставящий своей целью добывание «высокого стола».

Далее в «Слове» следует внезапный переход к характеристике семейных отношений. Опираясь на «мирские притчи», Даниил пока­зывает всю нелепость таких отношений, когда мужем «своя жена владеет». Даниил обращает внимание на нелепость женитьбы на «злообразной жене», «прибытка деля». Перед читателем предстает яркая бытовая зарисовка кокетничающей перед зеркалом «злообразной жены», «мажущися румянцем».

Отвергает Даниил воображаемый совет князя жениться «у богата тьстя чти великиа ради». Это даст ему повод выступить с обличением злых жен, в котором использован уже имевшийся в распоряжении Древнерусских книжников материал обличительных «слов» и поучений. На место обращений к князю приходит в «Слове» риторический вопрос «Что есть жена зла?», повторяемый дважды, и обращение к «братии» — слушателям, которым автор также адресует свое произведение, помимо главного адресата — князя, а также обращение к мужьям и женам. Жен Даниил призывает послушать слова апостола Павла: «...крест есть глава церкви, а мужь жене своей», а мужей призывает «по закону водить» своих жен, «понеже не борзо обрести добры жены». «Добра жена венець мужу своему и безпечалие».

Даниил не верит в возможность нравственного возрождения «злой жены»: «Лепше есть камень долоти, нижели зла жена учити; железо уваришь, а злы жены не научишь». Она «ни бога ся боить, ни людей ся стыдить». Обличение злых жен Даниил завершает притчей о муже, который после смерти жены стал продавать своих детей. Когда его спросили: «Чему дети продаешь?», он ответил: «Аще будуть родилися в матерь, то, возрошьши, мене продадут». Увидев, что он увлекся и отклонился от основной темы, Даниил спешит возвратиться «на пере­дняя словеса».

Теперь основное его внимание обращено на характер адресован­ного князю произведения. Он подчеркивает, что «ни за море ходил, ни от философ научихся». Автор подчеркивает книжность своего произве­дения. Оно, подобно медвяному соту, искусно вылеплено из «сладости словесной», которую он, Даниил, как пчела, собрал из многих книг. Среди них Псалтырь, книги Нового завета, Паремийник, «Стословец» Геннадия, «Слово некоего отця к сыну своему», «Наказание бога­тым» и «слова», направленные против злых жен, с которыми читатель встречался в Святославовом Изборнике 1073 г., и в «Повести вре­менных лет», и в «Повести об Акире Премудром», и «Пчеле», и мирских притчах.

Он придает «Слову» форму импровизации, довольно свободно располагая заимствованные из разных источников афоризмы, образ­ные сравнения, наставления.

В заключение Даниил выступает в роли наставника, чувствующего тот мир, к которому он обращается, понимающему, что нельзя безум­ному запретить безумие (глупость) его. Он понимает, что своею речью, многословной беседой может надоесть, подобно птице, частящей «песни своя», ибо «речь продолжена не добро».

Завершается «Слово» молитвой, в которой автор просит у Бога «князю нашему Самсонову силу, храбрость Александрову, Иосифль разум, мудрость Соломоню и хитрость Давидову».

Тем самым идеал князя мыслится автором как воплощение лучших качеств героев всемирной истории.

Афоризмы-гномии служили весьма удобной, емкой обобщающей формой, позволявшей автору заявить о незаурядности своей собствен­ной личности, своем умственном превосходстве над обществом, обра­тить внимание на его противоречия, общественный и социальный быт, увидеть расхождения между идеалом и действительностью. Впервые в русской литературе человек заявил о своем праве на уважение не по положению, занимаемому им в обществе, а по своим внутренним качествам, своему уму — высшей ценности личности.

«Моление» Даниила Заточника адресовано князю Ярославу Всево­лодовичу Переяславскому, княжившему с 1213 по 1236 г., и «бра­тии» — слушателям. Обращение к князю открывается цитатой 115, 3 псалма: «Аз раб твои и сын рабы твоя». На основании этого некоторые исследователи делают категорический вывод о социальной принадлеж­ности автора «Моления» и относят его к холопам. Заметим, что эти же слова произносит Дмитрий Донской в «Слове о житии и о престав­лении Дмитрия Ивановича»: «,..яко аз раб твой и сын рабы твоея» (ПСРЛ. Т. 34. С. 137).

В «Молении» усилено панегирическое прославление князя путем цитирования «Песни песней» царя Соломона. Подчеркнуто значение мудрых властителей и доказывается преимущество мудрости над храб­ростью: «Умен муж не велми бывает на рати храбр, но крепок в замыслех; да тем собирати мудрые».

Вряд ли следует относить к биографии героя слова о том, что мать и отец оставили его. Это, по-видимому, литературный прием, подчер­кивающий значение князя, призванного заменить своему служивому человеку отца. Только заявление автора о том, что он «под работным ермом пострадах», возможно, в какой-то мере отражает реальность положения. Сам же Даниил выступает сторонником сохранения хо­лопства. Как бы ни был, считает он, горделив и «буяв» холоп, «но укора ему своего не избытьи — холопия имени», подобно тому как котлу с золотыми кольцами не избыть черноты жжения.

В «Молении», по сравнению со «Словом», появляется резкое осуждение боярства. Бояр Даниил относит к злым господам, которые попирают человеческое достоинство своих слуг. Даниил предпочитает служить князю: «Лучше бы ми нога своя видети в лыченице в дому твоем, нежели в черлене сапозе в боярстем дворе; луче бы ми в дерюзе служити тебе, нежели в багрянице в боярстем дворе».

О своей социальной принадлежности автор «Моления» заявляет более четко: «Княже мои, господине! Всякому дворянину иметь честь и милость у князя». Прав И. У. Будовниц, отнесший «Моление» к про­изведениям ранней дворянской публицистики.

Более скромное место в «Молении» по сравнению со «Словом» занимает обличение злых жен. Гнев Даниила здесь направлен на старых злообразных жен, обобщенный гротескный образ которых он создает.

Вводится в «Молении» и новая, по сравнению со «Словом», тема обличения монашества. С негодованием отвергает Даниил вообража­емый совет князя постричься в монахи: «То не видал есмъ мертвеца на свинии ездячи, ни черта на бабе; не едал есми от дубья смоквеи, ни от липъя стафилья. Лучши ми есть тако скончати живот свои, нежели, восприимши ангельский образ солгати». Вслед за Козьмой пресвитером Даниил Заточник изображает нравы монахов, возвращающихся на «мирское житие, аки пес на своя блевотины». Он обличает порочные, низменные обычаи чернецов и черниц, которые, словно псы ласкосердые, обходят дома и села «славных мира сего».

Появляется в «Молении» и великолепная картина игр на иппод­роме, своеобразных состязаний в ловкости и силе. Завершает «Моле­ние» молитва, в которой звучит тревога по поводу появления «незнаемого языка».

Таким образом, и «Слово» и «Моление» принадлежат к публици­стическим дидактическим произведениям, которые в лапидарной фор­ме гномий-афоризмов, наполненных философским нравственным содержанием, раскрывают быт и нравы Руси накануне монголо-татар-ского нашествия. Как справедливо отмечал еще Белинский, «...кто бы ни был Даниил Заточник, — можно заключить не без основания, что это была одна из тех личностей, которые, на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают и, не умея прятать от людей своего превосходства, оскорбляют самолюбивую посредственность; которых сердце болит и снедается ревностию по делам, чуждым им, которые говорят там, где лучше было бы помолчать, и молчат там, где выгодно говорить; словом, одна из тех личностей, которых люди сперва хвалят и холят, потом сживают со свету и, наконец, уморивши, снова начинают хвалить...».

«Киево-Печерский патерик». В первой половине XIII в. было положено начало формирования «Киево-Печерского патерика».

Основу патерика составила переписка между суздальским еписко­пом Симоном и монахом Киево-Печерского монастыря Поликарпом, а также послание Поликарпа к игумену Акиндину. Эта переписка завязалась в начале 20-х годов XIII в. Недовольный положением простого монаха, Поликарп мечтал о епископской митре, пытался же он получить высокую церковную должность через жену князя Ростис­лава Рюриковича Анастасию — Верхуславу. Происки и «высокоумие» Поликарпа вызвали возмущение епископа суздальского Симона. В своем послании к Поликарпу он называет его «санолюбцем» и говорит о святости Киево-Печерского монастыря. Симон сам готов променять епископский сан на тихое и безмятежное житие в святой обители. Святость монастыря настолько велика, что только простое погребение и его стенах, по словам Симона, искупает все грехи.

Симон подчеркивает культурное значение Киево-Печерского мо­настыря для всей Русской земли: из его стен вышли знаменитые деятели христианского просвещения, и Симон перечисляет славные имена Леонтия и Исаи Ростовских, митрополита Илариона, Германа и Ни­фонта — епископов Великого Новгорода, Ефрема Суздальского и др., отмечая, что всего мож­но насчитать до 50 знаменитых имен.

Свои мысли Симон подкрепляет «Сказанием о святых черноризцах печерских», в котором содержится девять «достоверных» повестей «о божественнейших отцах», «подобно лучам солнечным просиявших до конца вселенной», и повестью о построении и украшении Печерской церкви.

Под влиянием послания Симона Поликарп в обращении к игумену Киево-Печерского монастыря Акиндину сообщает еще одиннадцать рассказов о «подвигах» тридцати монахов, дабы и другие узнали «святое житие преподобных отец».

Позже сказания Симона и Поликарпа были объединены вместе, дополнены «Житием Феодосия Печерского», написанным Нестором, «Сказанием о черноризцах печерских», помещенным в «Повести вре­менных лет» под

1074 г. В таком виде дошла до нас древнейшая рукопись патерика, относящаяся к 1406 г., созданная по инициативе тверского епископа Арсения. Эта редакция патерика получила назва­ние Арсеньевской. В 1460 г. и 1462 г. в Киево-Печер­ском монастыре по инициативе игумена Кассиана были созданы более полные редак­ции памятника, названные «Патерик Печерский».

Патерик открывается сказанием о создании и росписи Печерской церкви, построенной в 1073 г. и посвященной Успению Богоматери. Она послужила архитектурным образцом Успен­ских соборов, которые затем сооружаются в Ростове, Суздале, Владимире на Клязьме, Вла­ди­мире Волынском.

Возникновение Печерской церкви легендарное сказание патерика связывает с варягом Шимоном, пришедшим на службу к киевскому князю Всеволоду Ярославичу. Образ будущей церкви дважды является и видении Шимону: во время бури на море и во время битвы с половцами. Размеры церкви указаны Шимону Богородицей. Она же посылает из Царьграда зодчих и живописцев. Место строительства церкви определяется самим богом, посылающим знамения: росу, столп огненный, небесный огонь. Мерой церкви становится золотой пояс, украшавший распятие в варяжской земле и привезенный с собой Шимоном. Все эти многочисленные чудеса подчеркивали особое положение Киево-Печерского монастыря, находящегося якобы под непосредственным покровительством самого Бога и Богородицы.

Основное содержание патерика составляют рассказы-новеллы о «подвигах» благочестия печерских монахов — этих «храбрых божиих». Созданные на основе устных монастырских легендарных преданий, эти рассказы наполнены религиозной фантастикой, описанием чудес, видений, борьбы с бесами. В то же время под этой фантастикой нетрудно обнаружить и реальные, теневые стороны монастырского быта. Патериковая легенда сохраняет ряд интересных исторических подробностей и касается вопросов политических.

Большое место в рассказах патерика занимает изображение взаи­моотношений монахов с великим киевским князем. Как правило, при столкновении монастыря со светской властью по­беда остается всегда за монахами. Так, старец Прохор, умевший превращать золу в соль, по­срамляет Святополка Изяславича. В рассказе о Прохоре-лебеднике в фантастической форме ярко отражены реальные отношения: мона­стырь был серьезным конкурентом великого князя и киевских купцов в торговле солью, и в этой борьбе он одерживает победу.

Старцы Федор и Василий настолько сильны духом, что Мстислав никакими пытками не может заставить их выдать тайну клада, най­денного Федором в Варяжской пещере. Патерик обличает корыстолю­бие и жадность Мстислава Святополковича. За свою жестокость он несет наказание: той стрелой, которой князь прострелил Василия, Мстислав, по предсказанию старца, сам был смертельно ранен в битве с Игорем Давидовичем.

Жестокая кара постигает всякого, кто не почитает монастырь и его старцев, — такова мораль рассказа об иноке Григории, которого при­казал утопить в Днепре князь Ростислав. За это последний жестоко расплачивается — он сам тонет в реке, спасаясь от преследования половцев.

С явной симпатией в патерике изображаются князья Святослав, Всеволод и его сын Владимир Мономах. «Благоверный» князь Святослав своими руками «нача копати» основание для Печерской церкви и на ее строительство дал «100 гривен золота». Почитают монастырь и его иноков Всеволод и Владимир Мономах. Последний, «не смея прислу­шаться чернъца» Агапита, исцелившего его, раздает свое имущество нуждающимся.

Много места патериковая легенда отводит рассказам о борьбе иноков с бесами. Бесы вы­ступают олицетворением низменных побуж­дений, страстей и помыслов. Они принимают различные обличия: собаки, иноземца-ляха, монаха и даже ангела. Борьба обычно закан­чивается торжеством благочестивых монахов и посрамлением бесов, которые вынуждены работать на святую обитель: молоть зерно, печь хлебы, таскать тяжелые бревна. В последнем случае нанятые монастырем извозчики обращаются к судье, который за данную истцами мзду решает дело не в пользу монастыря. Так сквозь религиозную фанта­стику просвечивают черты реальных отношений. Монахам, оказыва­ется, свойственны и лицемерие, и зависть, и корыстолюбие, и стремление вернуться к прежней мирской жизни.

Славу монастыря, подчеркивает патерик, создали его монахи не только своими аскетическими подвигами, но и своим искусством чудесного врачевания (Агапит), писательским мастерством (Нестор), умением творить каноны (Григорий), знанием текста «писания» (Ни­кита), иностранных языков (Лаврентий — говорил по-латыни, по-ев­рейски, по-гречески), искусством живописи (чудесный иконописец Алимпий, которому в его искусстве якобы помогали сами ангелы), слава о них «промчеся» «по всей земли Русьской».

В условиях феодальной раздробленности, когда Киев утратил зна­чение политического центра, патерик напоминал о матери градов русских, о былой славе, величии Киева, говорил об общерусском значении Киево-Печерского монастыря —символа единства Русской земли.

«Прелесть простоты и вымысла» патериковых рассказов восхищала А. С. Пушкина.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. Когда и кем было открыто и опубликовано «Слово о полку Игореве»? Какова история его изучения?

2. Как соотносится текст «Слова о полку Игореве» с летописными повестями о походе Игоря Святославича на половцев?

3. Какова центральная идея «Слова» и какими сюжетно-композиционными средст­вами она выражается?

4. Какое место в сюжете и композиции «Слова» занимают исторические отступления и какова их функция?

5. Какова образная система «Слова о полку Игореве»?

6. Каково соотношение языческих и христианских элементов в «Слове»?

7. Как решается в современном литературоведении проблема жанра «Слова»?

8. Каковы особенности стиля «Слова о полку Игореве»?

9. Какие черты типологической общности обнаруживает «Слово о полку Игореве» с эпосом европейских и азиатских народов средневековья?

10. Какие поэтические переводы и переложения «Слова о полку Игореве» на современный русский язык и языки народов России и СНГ вы знаете? Дайте их краткую характеристику и оценку.

11. Каковы идейно-художественные особенности Галицко-Волынской летописи? Как изображаются летописцами князья Роман и Даниил?

12. Как соотносятся редакции «Слова Даниила Заточника» и «Моления Даниила Заточника»? Каковы основные темы этих произведений?

13. Кто такой Даниил Заточник? Какова его социальная принадлежность? Как изображаются в «Слове Даниила Заточника» и «Молении» князь, бояре, монахи? Каковы особенности стиля?

14. Как и где сформировался Киево-Печерский патерик? Каковы его идейно-худо­жественные особенности?