Повести о монголо-татарском нашествии 4 страница

Под 1471 г. летопись сообщает о страшной буре, которая сломала крест на Софийском соборе, о появлении крови на двух гробах, о слезах от иконы Богородицы. Все эти страшные знамения предвещали поражение новгородцев в битве с московскими войсками на реке Шелони в 1472 г.; следствием этого поражения и явилось окончательное присоединение Новгорода к Москве.

Большое количество легенд о падении Новгорода вносится в житийную литературу. Так, в «Житии Михаила Клопского» помещен интересный эпизод встречи Михаила с новгородским архиепископом Евфимием. Михаил сообщает, что в Москве родился наследник (Иван III), который будет страшен многим странам и примет власть над Новгородом. Михаил советует новгородцам немедленно отправлять послов в Москву умилостивить князя, иначе он пойдет на них войной. Архиепископ не послушал мудрого совета, и сбылось все «по рентному».

В «Житии Зосимы и Савватия Соловецких» был помещен легендарный эпизод посещения Зосимой дома Марфы Борецкой (она была одним из главарей «литовской партии»). Не принятый Марфой, Зосима сокрушенно говорит. «Приближается время, когда обитатели этого дома не станут ходить по двору этому, и затворятся двери дома, и не отверзутся, и будет двор их пуст». Приглашенный затем Марфой на пир, Зосима увидел, что шестеро бояр сидят без голов (впоследствии они были казнены Иваном III).

В «Житии Варлаама Хутынского» в описании посмертных чудес было вставлено видение пономаря Тарасия. В этой легенде подчеркивалось, что за людские беззакония и грехи Бог решил погубить Новгород: «потопити... озером Ильменем», истребить людей мором и пожаром, и только предстательство святого Варлаама отвратило неминуемую гибель, хотя действительно в Новгороде был мор три года, а затем великий пожар. Так новгородцы стремились объяснить и оправдать утрату независимости вольной феодальной республикой.

Антифеодальное еретическое движение в Новгороде. В 70-е годы XV в. в период присоединения Новгорода к Москве возникает еретическое движение, названное его обличителями ересью «жидовствующих». Сочинения самих еретиков до нас не дошли, и судить о характере движения можно лишь по произведениям его обличителей: «Просветителю» и посланиям Иосифа Волоцкого, посланиям новгородского архиепископа Геннадия. Новое еретическое движение возрождало и развивало ересь «стригольников» и являлось в своей социальной основе типично городским антифеодальным движением.

Иосиф связывает возникновение ереси с приездом в Новгород в свите литовского князя Михаила Олельковича «жидовина» Схарии. Однако, как показал Я. С. Лурье, этот рассказ Волоцкого игумена лишен достоверности¹.

Еретики подвергли критическому пересмотру один из основных догматов ортодоксальной церкви — учение о «единосущной и нераздельной троице»: Христос, утверждали они, — это не богочеловек, единосущный богу-отцу и богу-святому духу, а пророк, равный Моисею. Они выступили против почитания икон, «от рук человеческих сотворенных вещей», не видя в них ничего божественного. Следуя за учением «стригольников», еретики высказали враждебное отношение к церковной иерархии. Они считали, что человек не нуждается в специальных посредниках между собой и Богом. Тем более, что эти посредники (священники, монахи) часто ведут образ жизни, далекий от нравственных норм, проповедуемых ими самими, добиваются церковных должностей путем подкупа {«мзды») и только наживаются за счет приношений верующих, вкладов «по душе».

Социальную сущность средневековых ересей определил Ф. Энгельс: «Ересь городов — а она собственно является официальной ересью средневековья — была направлена главным образом против попов, на богатства и политическое положение которых она нападала. Подобно тому как в настоящее время буржуазия требует gouvernement a bon marche, дешевого правительства, точно так же и средневековые бюргеры требовали прежде всего е' glise a bon marche', дешевой церкви»².

Новгородская ересь захватила Псков и распространилась в Москве. Этому способствовало покровительство, оказанное еретикам великим князем Иваном III. Очевидно, еретики одобряли те решительные меры, которые принял Иван III по отношению к новгородскому боярству и высшему духовенству: казнь главарей «литовской партии», конфискация земель новгородского владыки и крупнейших новгородских монастырей. В свою очередь великий князь видел в торгово-ремесленном населении Новгорода, интересы которого выражали еретики, опору своей централизаторской политики.

В середине 80-х годов возник кружок московских вольнодумцев, в который входили лица, стоявшие у кормила государственной власти: великокняжеский дьяк Федор Курицын, его брат Иван Волк, дьяк Митя Коноплев, купец Семен Кленов и сноха Ивана III Елена Волошанка. Этот кружок не имел ярко выраженной антифеодальной окраски и носил чисто светский характер.

Московские еретики не подвергали критическому пересмотру книги Ветхого и Нового заветов. Признавая бесспорность их авторитета, они выступили с критикой «предания», т. е. творений «отцов церкви». Согласно толкованиям «писания» «отцами церкви», по истечении седьмой тысячи лет, т. е. в 1491 г., должен был наступить «конец мира». Эти предсказания не сбылись. «Святые отцы солгали», — утверждали еретики. В авторитетность их писаний нельзя верить. Эти взгляды развивал избранный в 1490 г. на митрополичий престол Зосима, которого Иосиф Волоцкий называл «злобесным волком», «скверным еретиком».

Подвергая критике сочинения «отцов церкви», московский кружок отвергал основанный на «предании» институт монашества, а это наносило удар интересам церкви.

Возникшее в конце XV столетия брожение умов отметил Иосиф Волоцкий: «Ныне же и в домех, и на путех, и на тържищах иноци и миръстии и ecu сомнятъся, ecu о вере пытают».

Как показал Я. С. Лурье, формирование идеологии Московского централизованного государства было связано не с Иосифом Волоцким, как это было принято считать, а с деятельностью московского еретического кружка¹.

В 1488 г. в ответе послу германского императора Поппелю Федор Курицын от имени Ивана III заявил: «Мы божиею милостию государи на своей земли изначала от первых своих прародителей и поставление имеем от бога, как наши прародители, так и мы».

«Новым градом Константина» именует митрополит Зосима Москву в своем «Изложении пасхалии» 1492 г., а Ивана III называет «новым Константином», подчеркивая идею перехода мирового значения «второго Рима» — Константинополя на Москву. Эта идея получила воплощение в акте торжественного венчания на царство внука Ивана III Дмитрия в 1498 г.

Решительную и непримиримую борьбу против новгородских еретиков повели архиепископ новгородский Геннадий (был поставлен на архиепископство в 1484 г.) и игумен Волоколамского монастыря Иосиф Санин.

В 1488 г. Геннадий добивается «торговой казни» некоторых новгородских еретиков, а созванный в 1490 г. специальный церковный собор для суда над еретиками отлучил их от церкви и предал проклятию. Однако решительных мер правительством Ивана III к еретикам принято не было. Это вызвало недовольство «обличителей» во главе с Геннадием и Иосифом. Они добиваются в 1494 г. устранения с митрополичьего престола «еретика» Зосимы и ставят перед правительством Ивана III вопрос о необходимости принятия крутых мер против еретиков, что было сделано в 1504 г.

Поскольку еретики подвергали критическому пересмотру книги «священного писания», для ведения успешной борьбы с ними при дворе новгородского архиепископа Геннадия был сделан в 1499 г. полный перевод книг Ветхого завета.

Идее централизованного государства, разрабатываемой московскими еретиками, сторонники «церкви воинствующей» во главе с Геннадием противопоставили идею превосходства духовной власти над светской: «священство преболе царства есть». Обоснованию этой идеи посвящена «Повесть о новгородском белом клобуке», созданная в конце XV в.

«Повесть о новгородском белом клобуке». Повесть состоит из трех частей. Первая часть — история возникновения клобука. В благодарность за исцеление от неизлечимой болезни и за «просвещение» (обращение в христианство) Константин нарек Сильвестра папой, подарил ему белый клобук и даже предоставил в его распоряжение Рим, основав новую столицу Константинополь, решив, что не подобает в едином граде быть власти светской и церковной.

Вторая часть — переход клобука из Рима в Константинополь. При нечестивом папе Формозе и царе Каруле после разделения церквей на католическую и православную в Риме перестали почитать белый клобук: Формоз отступил от православной веры. По прошествии длительного времени другой папа, превозносяся гордостью, подстрекаемый бесом, тщетно пытается сжечь клобук, отослать его в дальние страны, чтобы там его «опоругати и изтребити». По грозному повелению ангела нечестивый папа вынужден отправить клобук в Царьград, к патриарху Филофею.

Третья часть повествует о переходе клобука из Византии в Великий Новгород. По велению «светлого юноши», который поведал Филофею историю клобука, а также Сильвестра и Константина, явившихся патриарху в «тонком» сне, Филофей вынужден отправить белый клобук в Новгород, поскольку «благодать отнимется» от Царьграда «и вся святая предана будет от бога велицей Рустей земли». В Новгороде клобук с честью встречает архиепископ Василий, заранее предупрежденный ангелом о его прибытии. «И благодатию господа нашегоИсусаХриста и по благословению святейшего Филофея, патриарха Царяграда, — утвердися белый клобук на главах святых архиепископ Великого Новаграда».

Исследователи полагают, что автор повести — толмач Дмитрий Герасимов, принимавший активное участие в осуществляемом под руководством Геннадия переводе библейских книг и ездивший по поручению архиепископа в Рим. В предпосланном повести послании, адресованном Геннадию, Дмитрий Герасимов сообщает, что он выполнил данное ему архиепископом поручение разыскать в Риме писание о белом клобуке. Это ему удалось сделать с большим трудом, ибо в Риме писание «срама ради» тщательно скрывали. Только умолив книгохранителя Римской церкви Иакова, Дмитрий Герасимов смог получить римскую копию, сделанную с уничтоженного греческого подлинника. Следующий за посланием текст, по словам Герасимова, является переложением римской копии.

По-видимому, это — своеобразный литературный прием, ставящий целью доказать «историческую» достоверность, документальность повести. Историчны в повести лишь отдельные имена: царей Константина, Карула, Иоанна Кантакузина, папы Сильвестра, Формоза, патриарха Филофея, архиепископа Василия. Имени нечестивого папы, пытавшегося поругать и истребить клобук, повесть не называет, но есть любопытная ссылка на то, что «имя его в писании утаиша, и примениша во ино имя: овии глаголют Геврас имя ему, и инии же Евгении, а истиньны никтоже не повесть». Таким образом, автор повести пользовался не только «писанием», но и устными источниками!

Центральное место в повести отведено вымыслу, подчиненному общей историко-философской и политической концепции перехода символа мировой церковной власти — белого клобука из «ветхого» Рима, «гордостию и своею волею» отпавшего «от веры Христовы», во второй Рим — Константинград, где «христианская вера погибнет» «насилием агарянским», а потом в третий Рим, «еже есть на Руской земли»; «вся христяньская приидут в конец и снидутся во едино царство руское православия ради».

Исследователь повести Н. Н. Розов показал идейную перекличку ее с произведениями, излагающими теорию Русского государства «Москва — третий Рим»¹. Думается, однако, что здесь велась своеобразная полемика с той политической концепцией Русского государства, которая создавалась в кружке московских еретиков и получила официальное признание в акте венчания на царство Дмитрия. Отнюдь не случайно в повести не назван конкретно третий Рим (он на «Руской земли», и только!). При помощи многочисленных чудесных «видений» в повести подчеркивается, что переход клобука осуществляется «изволением небесного царя Христа», в то время как царский венец «изволением земного царя Костяньтина» «дан быстьрускому царю». И царь небесный передает этот клобук не московскому митрополиту, а новгородскому архиепископу!

Возникает вопрос, не отражала ли эта повесть замысла воинствующих церковников и честолюбивых мечтаний Геннадия противопоставить «новому Константину» и «новому Константину граду» — Москве «новый Рим» — Великий Новгород как центр истинного православия?

В повести последовательно проводится мысль о превосходстве духовной власти над светской: белый клобук «честнее» царского венца. С этой же целью повестью использован созданный в Ватикане «документ» — «Дар Константина». В то же время почитание клобука приравнивается к «поклонению» иконам.

О широкой популярности повести свидетельствуют многочисленные ее списки (свыше 250), относящиеся к XVI—XIX вв. В середине XVII в. идея повести о превосходстве «священства» над «царством» была использована патриархом Никоном. Московский церковный собор 1666—1667 гг. признал «лживым» и «неправым» писание о новгородском клобуке, подчеркнув, что его автор Дмитрий Герасимов «писа от ветра главы своея».

К «Повести о новгородском белом клобуке» примыкают возникшее в начале XVI в. «Сказание о Тихвинской иконе божьей матери» и окончательно оформившееся «Житие Антония Римлянина».

Таким образом, в новгородской литературе XV в. обнаруживается наличие явных сепаратистских тенденций, культивируемых правящими верхами феодального общества: архиепископами, посадниками. Стремясь утвердить идею независимости «вольного города», они прославляли его местные святыни, его архиепископов: Иоанна, Василия, Моисея, Евфимия II, осуждали «лютого» фараона Андрея Боголюб-ского, покушавшегося на независимость города. В новгородской литературе широко используется легендарный повествовательный материал. Он занимает значительное место в новгородской агиографии, исторических сказаниях. Отразившиеся в нем народные представления, художественные вкусы накладывают своеобразный отпечаток на новгородскую литературу. Лучшие ее произведения отличаются сюжетной занимательностью, конкретностью изображения и присущей новгородцам простотой стиля.

ПСКОВСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Псков до 1348 г. находился в политической зависимости от Новгорода. Став самостоятельной феодальной городской республикой, он теперь подчинялся Новгороду лишь в церковном отношении. Здесь, как и в Новгороде, шла ожесточенная борьба феодальной знати, отстаивавшей «старину» и «пошлину», с «меньшими людьми», являвшимися сторонниками присоединения Пскова к Москве.

С начала XIV в. в Пскове ведется местная летопись. Главное место в ней занимают лаконичные записи о городском строительстве, по-ставлении князей и посадников, небесных знамениях, моровых язвах. Центральной темой летописи является тема борьбы с «безбожной латиной» и «поганой Литвой».

К началу XIV в. относится возникновение развернутого повествования о князе Довмонте-Тимофее, посаженном на княжение «в граде Пскове в лето 6774» (1266). Довмонт изображен идеальным князем-воином, украшенным христианскими добродетелями. В повествовании переплетаются элементы агиографического стиля со стилем воинской повести и используется в качестве образца «Житие Александра Невского». На первый план выдвигается воинская доблесть Довмонта, одержавшего ряд побед над врагами Пскова: литовским князем Гер-деней, «мастером земли Ризския», немецкими рыцарями. Повесть отличается выразительным стилем, передающим особенности местного псковского говора. Пословицы, рифмованные выражения свидетельствуют о связи ее стиля с фольклором. Например, обращаясь к псковичам, Довмонт говорит: «Братья, мужи Псковичи, кто стар, то отец, кто млад, той брат!» Характеризуя стиль псковской летописи, С. М. Соловьев обратил внимание на особое простодушие рассказа и привязанность летописцев к одним и тем же выражениям при описании известных событий.

С XV в. псковские летописи выходят за пределы местного областного материала. К этому времени относится интенсивное развитие книжной деятельности в Пскове, где переписываются Галицко-Волын-ская летопись, «Толковая Палея» и «Хронограф». Как полагают исследователи, здесь же был переписан и сборник, содержащий «Слово о полку Игореве»; доказательством тому^служит надпись на псковском апостоле 1307 г., а также рассказ Первой Псковской летописи о битве москвичей с Литвою под Оршей.

Выдающимся произведением псковской литературы является «Псковское взятие, како взят его князь великий Василий Ивановичь» в 1510 г. В повести обстоятельно и последовательно излагаются события, связанные с окончательной утратой Псковом «своей старины и пошлины». Автор повести не только рассказывает о самом факте присоединения Пскова к Москве, но и пытается выяснить его причины. Страстный патриот своего города — «славнейшего» и «великого», «прекрасного», он с гордостью вспоминает о былой славе Пскова, который «от начала убо Руския земли... ни коим же князем владом бе, но на своей воле живяху в нем сущие людие». Этот город «тверд стенами и людей бе множество в нем».

Бесчинства московских наместников, которые насилуют, грабят и творят неправый суд над псковичами, вызывают чувства горечи и протеста. Особенно возмущает псковичей московский наместник князь Иван Михайлович Репня. Чаша терпения народного переполнена, и горожане посылают челобитчиков к великому князю московскому Василию Ивановичу, прибывшему в Великий Новгород. Но не находят правды жалобщики у московского князя. Лицемерно обещая псковичам свою защиту, Василий Иванович приказывает «переиматъ» челобитчиков, а в Псков посылает своего дьяка Третьяка Долматова с требованиями уничтожить вече, снять вечевой колокол и полностью подчинить город власти московских наместников.

Повесть осуждает лицемерие великого князя, жестокость и произвол московских властей. Вместе с тем автор повести не видит иного выхода для Пскова, чем присоединение «вольного города» к Москве. В противном случае Пскову грозит опасность со стороны Литвы и Ливонии, а без помощи Москвы Пскову не удастся оборонить своих границ от западных соседей, но как патриот «вольного города», автор повести не может не оплакать падение его независимости. Чувство гражданской скорби, охватившей псковичей, лишенных древнего своего вечевого правления, автор повести передает в лирически эмоциональном плаче: «О славнейший граде Пскове великий! почта бо сетуеши и плачеши? Иотвеща прекрасный град Псков «Како ми не сетовати, како ми не плакаты и не скорбети своего опустения? Прилетел бо на мя многокрыльный орел, исполнь крыле Львовых ногтей, и взят от мене три кедра Ливанова; и красоту мою, и богатество: и чада моя восхити, Богу попустившу за грехи наши; и землю пусту сотвориша, и град наш разориша, и люди моя плениша, и торжища моя раскопаша, а иные торжища коневым калом заметаша, а отец и братию нашу разведоша, где не бывали отцы и деды и прадеды наши, и тамо отцы и братию нашу, други наша заведоша, и матери и сестры наша в поругание даша...»

Плач Пскова обнаруживает незаурядный поэтический талант автора повести, его широкую начитанность. В плаче используются приемы ораторской прозы, поучения Серапиона Владимирского, биб-леизмы, «Девгениево деяние».

Автор стремится передать психологическое состояние псковичей: из Новгорода поступают тревожные вести, и у них «срдце упало»; горожане узнают, что их жалобщики задержаны великим князем, и на псковичей нападет «страх, и трепет, и туга, и пресхоша гортани их от скорби и печали, и уста их пресмягли» (запеклись). После того как Третьяк Долматов объявил волю московского князя, псковичи «горько заплакали»: «Како ли зеницы не упали со слезами вкупе? Како лине урвалося сердце от корени?»

В то же время в повести использованы элементы делового стиля челобитных грамот, посланий. Например: псковичи «биша челом» великому князю «о жаловании (о пожалованье) и о печаловании своея отчины».

Завершается повесть религиозно-дидактическими рассуждениями, обращенными к псковичам: «...ради самоволия и непокорения друг другу бысть сия вся злая на вы». А затем, говоря о бесчинствах московских наместников, их тиунов и дьяков, автор вводит фольклорные образы Правды и Кривды: «Правда... взлетела на небо и Кривда в них нача ходити...»

Центральный герой повести — град Псков и псковичи, собирательный образ которых противопоставлен великому князю Василию Ивановичу и его наместникам.

Характерной особенностью повести является сочетание фактичности, документализма, последовательности изложения событий с эмоционально-лирической, публицистической и дидактической их оценкой.

ТВЕРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В экономическом и политическом отношении Тверское княжество было тесно связано с Владимиро-Суздальским. Выгодное географическое и экономическое положение Твери на пересечении торговых путей с Востока на Запад способствовало ее политическому возвышению. С начала XIV в. тверские князья выступают постоянными соперниками князей московских в борьбе за великое княжение Владимирское. Особенно усилилась политическая роль Твери в период феодальной войны Василия Темного с Дмитрием Шемякой (первая половина XV в.). На этот период падает расцвет тверской литературы, зодчества.

С конца XIII в. в Твери ведется своя летопись, создаются произведения житийной литературы. К началу XV в. относится «Житие князя Михаила Александровича Тверского». В нем прославлялись подвиги князя, возвеличивалась его политическая роль, а род тверских князей возводился к Владимиру Святославичу Киевскому. В это же время перерабатывается повесть об убиении в Орде князя Михаила Ярославича, дошедшая до нас в многочисленных редакциях XIV—XVII вв., включенных в состав русских летописных сводов XV—XVI вв. и житийных сборников. Повесть ярко изображала борьбу за великокняжеский владимирский престол Юрия Даниловича Московского и Михаила Ярославича Тверского и трагическую гибель в Орде тверского князя в 1318 г. В ней осуждались жестокость, вероломство, корыстолюбие ордынских правителей, в неблаговидном виде изображалось также и поведение московского князя Юрия.

Идею генеалогической преемственности власти тверских князей от киевских развивает «Родословец», предвосхитивший появление в XVI в. Степенной книга.

Около 1453 г. инок Фома, являвшийся, по предположению А. А. Шахматова, придворным летописцем тверского князя, создает «Слово похвальное о благоверном и великом князе Борисе Александровиче», использовав в качестве литературных образцов «Слово о житии и о преставлении Дмитрия Ивановича», «Житие Александра Невского», анонимное «Сказание о Борисе и Глебе», «Слово о законе и благодати» Илариона, Фома создает риторический панегирик «бого-утвержденному на отчем престоле царю и самодержу» Борису Александровичу Тверскому. Хвалу «царствующему самодержавному государю» воздают участники Флорентийского собора: византийский император Иоанн, патриарх и двадцать два митрополита. К такому литературному приему Фома прибегает для того, чтобы придать своему панегирику большую авторитетность. Тверской князь сопоставляется с императорами Августом, Константином, Юстинианом, Львом Премудрым, с библейскими героями Моисеем, Иосифом. Прославляется строительная деятельность Бориса Александровича, создание тверского кремля, монастырей и церквей, которые блестят, как «некий венец благолепия».

Фома изображает тверского князя в роли политического руководителя и самодержавного правителя всей Русской земли. Борис помогает Василию Темному в борьбе против Дмитрия Шемяки и скрепляет дружбу с московским князем браком своей дочери с его сыном.

Таким образом, Фома стремится подчеркнуть, что политическим центром Руси является Тверь, а ее князья, преемники киевских, — царями и самодержцами всея Руси. Эти идеи не могли получить поддержки в Москве, и после присоединения Твери в 1485 г. «Слово похвальное» утратило свое значение. Именно этим объясняется тот факт, что оно дошло до нас в единственном дефектном списке.

ПЕРЕВОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА

Co второй половины XIV в. усиливаются культурные связи Руси с Византией и южнославянскими странами. Центром культурного общения славяно-греческого мира является Афон. Благодаря этому более интенсивной становится переводческая деятельность на Руси, сосредоточенная преимущественно при митрополичьей кафедре в Москве. Здесь значительно пополняется фонд переводной исторической, пат-ристической и агиографической литературы.

В конце XIV в. появляются новые переводы творений «отцов церкви». Василия Великого, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Аввы Дорофея. Переводится Шестоднев Севериана Гавальского, поэма Георгия Писиды «Похвала к богу о сотворении всей твари». Распространяются переводы, выполненные на Балканах, сочинения псевдоДионисия Ареопагита (перевод Исайи), «Диоптра» Дионисия Дисипата, «Беседование с хионы и турки» Григория Паламы в изложении Таронита, литургико-поэтические сочинения Филофея Коккина¹.

Агиографическая литература пополняется переведенными в Болгарии с греческого языка житиями Григория Синаита, Феодосия Тырновского, Федора Едесского, а также болгарскими и сербскими житиями, Иоанна Рыльского, Илариона Меглинского, Стефана Не-мани, Саввы, Стефана Лазаревича и др. Сербский «Цароставник», или «Родослов», становится образцом для последующего создания родословцев тверских, а затем московских князей. Пополняется апокрифическая литература «Вопросами Иоанна Феолога», «Вопросами Варфоломеевыми к Богородице», «Никодимовым евангелием» и др ².

С конца XIV в. дальнейшее развитие получают сборники Пролог, Четьи-Минеи, «Измарагд», триодный и минейный «Торжественники», вбирающие в свой состав не только переводные произведения, но и сочинения оригинальной древнерусской агиографической и учительной литературы. Появляются переводы греческих хроник Константина Манассии и Иоанна Зонары, сделанные на славянском юге. Обе они излагали события всемирной истории от сотворения мира до 1081 г. (Манассия) и 1118г. (Зонара), уделяя большое внимание церковной истории. Зонара использовал в своей хронике сочинения античных историков. Манассия придал историческому материалу характер завершенного сюжетного повествования и излагал его в пышной риторической манере. По хронике Манассии древнерусские читатели познакомились с новой редакцией повести о Троянской войне — «Притчей о кралех» (полное название — «Повесть о извествованых вещех, еже о кралех притчя и о рожених и пребываних»). В отличие от хроники Иоанна Малалы, по которой древнерусский читатель ранее знакомился с повестью о взятии Трои, «Притча о кралех» излагает события Троянской войны в более беллетризированной, занимательной форме, опираясь на мифологические поэмы Овидия, древние предания. Фантастические рассказы о вещих снах, предсказаниях перемежались с рыцарскими куртуазными мотивами. Так, при дворе царя Менелая «добрии витези играху на фарижех» (конях), герои широко оперируют понятиями рыцарской чести, взаимоотношения Париса и Елены изображаются в типично куртуазном духе Парис пишет «на всяк день» Елене любовные письма «червленемь вином на белом убрусе» (полотенце). «Елено царице, люби мя, да тя люблю». Однако в притче все же торжествует средневековое представление о злой жене. Менелай повелевает убить Елену и Париса: «главы усекну-ти», «да ин никто тебе не превари, ни прелстит».

Завершается повесть нравоучительной сентенцией: «Тако бог смиряет возносящихся и семя нечестивых потребит».

Стилем исторического повествования хроники Манассии воспользовались составители второй редакции Еллинского летописца (середина XV в.). Появление новой редакции хронографа, а также хронографических сборников свидетельствовало о росте на Руси интереса ко всемирной истории. Новая редакция хронографа вюйочала сведения о церковной истории, в том числе и полемические сочинения против латинян, вторую редакцию «Александрии» и новую пространную редакцию жития Константина и Елены¹.

Наряду с хронографом в XV в. пользуется популярностью «Палея» толковая и историческая. Появляется новый перевод «Александрии» (сербская редакция), в котором усилена назидательность, подвергнут христианизации образ центрального героя, даны психологические мотивировки поступков персонажей с помощью эмоционально-лирических и риторических монологов. В сербском переводе распространяется сборник назидательных притч — «Стефанит и Ихнилат» (Увенчанный и Следящий), восходящий к арабскому переводу «Пан-чатантры». Жанр восточной притчи широко ставил вопросы мудрости и глупости, дружбы и вражды, доверчивости и коварства, любви и ненависти, добра и зла, щедрости и скупости и т. п. Эти притчи воспринимались как дидактические наставления в нормах христианской морали и включались в обсуждение злободневной для XV века проблемы роли, места и значения правителя-царя в жизни своей страны и подданных, значения мудрых и злых, коварных советников, окружавших царя.

Таким образом, в XV в. московская литература начинает занимать ведущее положение среди литератур других областей северо-восточной Руси, она утверждает нравственный идеал человека, безраздельно отдающего себя служению обществу, благу других людей. Тема созидания централизованного суверенного Русского государства, защита его целостности, борьбы за независимость становится центральной темой данного периода. Литература отразила существенные стороны характера складывающейся великорусской народности: стойкость, героизм, умение переносить невзгоды и трудности, волю к борьбе и победе, чувство родины и ответственности за ее судьбу.