Формула грозы 1 страница

Новая, пахнущая чужой краской «аэрокобра» послушно набирает высоту. Зеленая весенняя земля все глубже погружается в голубую дымку.

Впереди последние горы. За ними кубанская равнина.

Летим на фронт. Где-то позади, возле Баку, оставлен наш аэродром, а вместе с ним и трудные полгода тыловой жизни.

«На фронт!» — эти слова будоражили наше воображение, заставляли снова и снова проверять свою готовность к новым боевым испытаниям.

Если бы плохая погода не задержала нас, мы бы уже сегодня дрались с «мессершмиттами». Перед самым фронтом пришлось еще два дня скучать в ожидании вылета. Когда в твоих руках боевое оружие, а родную землю топчет враг, думаешь только о сражениях, мысли и чувства зовут к расплате.

Под крыльями проплывают заснеженные вершины. Они воскрешают в памяти совсем другие, недавние перелеты.

…Наш полк, закончив переучивание, некоторое время ожидал новые самолеты. Их должны были доставить из Тегерана специальные летчики-перегонщики. Но дни шли, а машин все не было. Наконец кто-то решил, что мы сами можем получить их за границей.

В Иран мы вылетели на транспортном ЛИ-2. Преодолев на большой высоте горный кряж, разделяющий долину Куры и персидские степи, увидели огромный город с белыми дворцами и мечетями. Это был Тегеран.

«Аэрокобры» плотными рядами стояли вдоль полосы, готовые к перегону. Мы с парашютами находились на аэродроме, ожидая распоряжений, кому в какой самолет садиться. Но нашим временем здесь не очень дорожили. Никто не позаботился заранее подобрать лидера, который бы провел нас через горы на обратном маршруте.

День был на исходе. Нам предложили переночевать в одной из тегеранских гостиниц.

Впервые очутились мы лицом к лицу с чужим миром.

С роскошью дворцов соседствовала нищета бедняцких жилищ. Странно было видеть женщин, закрытых паранджой. Знакомство с Тегераном, откровенные дружеские разговоры с американскими летчиками за ужином в какой-то мере вознаградили нас за потерянное время. Но дикий случай снова испортил все настроение: на наших глазах английский офицер надавал пощечин солдату-негру.

Утром мы уже снова были на аэродроме. Когда гурьбой направлялись к самолетам, Вадим Фадеев вдруг остановился и, окинув взором даль, продекламировал грохочущим голосом:

Мне пора обратно ехать в Русь, Персия! Тебя ли покидаю? Навсегда ль с тобою расстаюсь? Из любви к родимому мне краю Мне пора обратно ехать в Русь.

Знаменитые есенинские строки очень точно передавали наше настроение.

Через два дня мы вернулись за новой партией самолетов. И опять на аэродроме не оказалось лидера. Летчикам, как и в первый раз, предложили ночевку в Тегеране и подали автобус.

Все ребята сели, а я с ведомым остался.

У меня была довольно веская причина немедленно возвратиться домой. Мы выходили из ЛИ-2 без стремянки. Я как-то неудачно прыгнул и встал не на обе, а только на правую ногу. А я повреждал ее уже дважды до войны, когда занимался планеризмом, и на фронте — при вынужденной посадке в Молдавии. Теперь, чувствуя, что нога распухает, я боялся, что завтра мне вообще не позволят сесть в самолет и оставят в чужой стране лечиться.

Как только автобус уехал, я пошел искать наших представителей. С большим трудом мне разрешили самостоятельный перелет через горный хребет.

На всю жизнь мне врезались в память величественные картины, раскинувшиеся под крылом самолета: глубокие черные тени ущелий, мощные вздыбленные облака с окнами, через которые были видны сверкающие под солнцем вершины гор Эльбурс. Потом вдали, в голубоватой дымке, обозначился Казбек.

Теперь оживал в памяти перелет, который дал мне право вести большую группу через Кавказские горы, вселял уверенность в моих действиях…

Постепенно горы становились все ниже, а скоро их сменили холмы. За ними открылся огромный разлив Кубани. Я не раз видел с воздуха кубанское половодье, но такого, как теперь, что-то не запомнил. Река затопила все плавни, слилась с лиманами и речушками, казалось, Азовское море подступило к самому Краснодару.

А там, за голубым простором полой воды, небо подпирали знакомые столбы дыма. Да, мы летели на фронт. Только сейчас он проходил уже не там, где мы оставили его осенью прошлого года. За шесть месяцев на всех фронтах Отечественной войны произошли серьезные перемены. Советская Армия одержала уже немало побед над гитлеровскими захватчиками. Эту весну Кубань встречала уже освобожденной от оккупантов. Фашистским войскам удалось задержаться лишь на небольшом клочке кубанской земли — на Таманском полуострове.

О воздушных боях над Кубанью, в которых с обеих сторон участвуют одновременно сотни самолетов, мы уже знали из газет. Противник пытается наглухо закрыть для наших бомбардировщиков небо над своими войсками, прижатыми к морю. Советское командование точно оценило обстановку на этом участке фронта, разгадало планы вражеских штабов. Потому мы и летим теперь в Краснодар.

Под крыльями — прямоугольники черных коробок сожженных домов, прямые длинные улицы, выходящие в степь, белые цветущие сады. Это дорогой мне Краснодар. Утверждают, что жизнь человека идет кругами, по спирали вверх. Я вынужден поверить в это: в Краснодаре началась моя служба в авиации. Здесь я впервые подготовил своими руками боевой самолет и, встав перед пилотом, доложил о том, что машина готова к вылету. Теперь я вступал на уже раз пройденную мной тропу, но в совершенно иное время, другим человеком.

На земле стало ясно, почему все самолеты теснятся на бетонированной полосе — чернозем набух водой.

Наши эскадрильи шли каждая отдельно, взлетев с некоторым разрывом во времени. Две из них — моя и капитана Тетерина — уже прилетели, а третьей, которую вел штурман полка Крюков, почему-то не было.

Мы толпились у командного пункта и волновались. Где же они? Все сроки уже прошли. Неужели с ними что-нибудь приключилось на маршруте? Да, уже можно их не ждать — время прошло.

Погребной вместе с летчиками направился к бараку, в котором нам предстояло жить. В просторном продолговатом помещении вдоль стен громоздились двухэтажные нары. Полки, прилетевшие раньше, заняли низ, нам достался верх.

Похлопав по черному, туго набитому соломой матрацу, Искрин пошутил:

— На такого высокого скакуна не каждый взберется.

— Это еще полбеды, — отозвался Андрей Труд, пробуя прочность тоненьких стоек. — Вадима Фадеева эти нары ни за что не выдержат. Клянусь!

По длинному коридору прохаживались, о чем-то разговаривая, командир БАО и наш комиссар. Я подошел к Погребному и попросил разрешения съездить в город — не терпелось увидеть его, пройтись по знакомым улицам. Конечно, причину указал другую: «Надо постричься и побриться». Комиссар разрешил, а командир БАО дал для поездки «газик». Когда летчики узнали об этом, у меня оказалось очень много попутчиков.

Возвращение в разрушенный знакомый город — печальное путешествие. Руины, заваленные обломками улицы, опаленные, почерневшие деревья, которые уже никогда не распустят своих листьев, никак не увязываются с тем, что помнилось мне с чудесных довоенных лет. Залитые солнцем, сверкающие огнями нарядные улицы… Где они? Яркий людской поток… Гул жизни… Где все это?

Вот и большой дом, «стоквартирка», в котором я прожил почти три года. Его коробку я заметил еще с воздуха. Теперь можно остановиться перед ним, как перед могилой друга. Через обугленные отверстия окон снизу видно небо. Повисли лестничные пролеты. Вот стена бывшей когда-то моей комнаты. Половина стены…

Мы шли дальше по улице. Я показывал ребятам, где до войны были кинотеатры, Дом офицеров. Они понимали мои переживания, сами вздыхали, глядя на развалины.

Многое воскресила моя память в эти минуты. Но особенно сильно защемило сердце, когда мы подошли к полуразрушенному зданию аэроклуба с черной, обугленной дверью парадного входа.

Встреча с Супруном в Хосте, наши беседы укрепили меня в намерении стать летчиком. Я возвратился в Краснодар уже зимой. На дворе стояла слякоть, и приходилось только вспоминать сибирские снега, морозы, захватывающие дух, лыжные тропы. Но и здесь землю изредка притрушивало снежком, и тогда я поспешно вставал на лыжи.

Той зимой я пришел в Краснодарский аэроклуб, чтобы продолжать свои занятия планеризмом. Рассчитывал услышать интересные беседы инструкторов, летчиков, а меня самого сразу сделали там «преподавателем». Я почти каждый вечер торопился в этот большой, залитый светом дом и проводил здесь занятия с юношами и девушками по аэродинамике, помогал им изучить мотор самолета. Это было одновременно и общественным поручением комсомольской организации, которое совпадало с моими намерениями и мечтами. Оно отбирало уйму времени.

Кружок при аэроклубе не имел своего планера. Увлеченные любимым делом, мы решили сами, своими силами построить его. Нам представлялось все доступным, и мы взялись за дело. Пришлось быть и конструктором и инженером. Вечерами трудились в столярных мастерских, в комнате аэроклуба, поставив перед собой задачу соорудить свой паритель. В этих хлопотах незаметно прошла зима. Осенью мы достроили планер. Снова наступила зима, и занятия перенесли в классы. Весной нас ожидало что-то интересное: надо было испытывать наш паритель. Перед намеченным днем мне пришлось выехать в командировку в Ростов, сдавать в ремонт самолеты. Возвратясь в Краснодар, я не застал нашего планера, а вместе с ним и одного летчика-планериста: они разбились. Виной была неопытность испытателя. При заходе на посадку он забыл сбросить буксировочный трос и зацепился им за провода высокого напряжения.

Из Краснодара я отослал несколько рапортов на имя наркома обороны и командующего ВВС РККА, в которых просил направить меня учиться в летную школу. На мои просьбы не отвечали — или потому, что они были такими надоедливыми, или потому, что их нельзя было удовлетворить. Но вот однажды в часть пришел совершенно неожиданный вызов: командованию части предписывалось отправить меня для сдачи экзаменов в Военно-воздушную академию имени Н. Е. Жуковского. Я мечтал о летном училище, чтобы стать истребителем, а поступить в академию — значит еще дальше уйти от своей намеченной цели.

Экзамены в академию я сдавал, скажу прямо, без особого желания. Однако совесть и гордость не позволяли мне получать плохие оценки. Все шло к тому, что я не возвращусь в свою часть, в аэроклуб. Снова пришлось брать судьбу в свои руки.

Я зашел в отдел кадров ВВС с просьбой направить меня учиться на летчика. К моей огромной радости, там сообщили, что есть приказ наркома обороны, разрешающий посылать лучших техников на переучивание в летные школы, но раз меня вызвали в академию, там и надо учиться.

Экзамены закончились. Меня принимали в академию с условием: в первом семестре сдать немецкий язык и физику. Я воспользовался этим и отказался от «скидки», к удивлению членов приемной комиссии. Посоветовавшись, они решили откомандировать меня в часть.

Возвратившись в Краснодар, я прямо с дороги забежал в аэроклуб. Здесь с лета шла подготовка летчиков-спортсменов. Я подумал: если мне удастся сюда устроиться и пройти курс обучения, значит до заветной цели останется недалеко.

Начальник аэроклуба, к которому я обратился, ответил, что в этом году меня не могут принять: занятия идут уже давно, через два месяца будет первый выпуск. Сколько я его ни упрашивал, он не соглашался. Тогда я сказал, что если меня не зачислят сейчас, то я перестану проводить здесь занятия. Это подействовало.

В тот же день я оформил очередной отпуск и решил приложить все усилия для того, чтобы за месяц пройти летную подготовку. Снова аэроклуб стал моим родным домом. Работал я и занимался, не зная отдыха. Эти дни напряженной учебы, волнений навсегда остались в моей памяти.

Настал долгожданный день. Это было 3 сентября 1938 года. Я поднялся в кабину самолета уже не как техник, а как пилот, хотя за моей спиной еще сидел инструктор. Проверив работу мотора, вырулил на старт. Оглянулся — инструктор махнул рукой. И я повел машину на взлет.

В воздухе я старался все делать так, как советует чудесная книга Пестова «Полет на У-2», по которой мне пришлось готовиться. Без ошибок, конечно, не обошлось. Инструктор не раз делал мне замечания и даже иногда вмешивался в управление самолетом.

После третьей посадки он спросил:

— До этого когда-нибудь летали?

— Только на планерах.

— Хорошо. Вас можно выпускать самостоятельно. Попробую сейчас добиться разрешения.

Однако начлет не разрешил.

После девятого контрольно-провозного полета, когда я еще не покинул кабину У-2, ко мне подошел начальник летной части аэроклуба.

— Сделайте круг над аэродромом, — распорядился он.

Я запустил мотор, повернулся к нему. Он кивнул головой.

Вот он — первый самостоятельный, вершина, до которой я так долго шел.

В этот день я стал летчиком.

В конце сентября, когда были сданы все зачеты, мне вручили удостоверение летчика-спортсмена. А через два месяца с аттестатом Краснодарского аэроклуба, от которого остались теперь одни руины, я отправился в Качинскую авиашколу.

Путешествуя по городу, мои спутники порядком устали.

— А все-таки надо бы постричься, — напомнил кто-то. Мы как раз подходили к парикмахерской. Здание, в котором она находилась, чудом уцелело. Обслуживал знакомый мастер. До войны я довольно часто бывал у него. Теперь он работал здесь один, к нему стояла очередь. Но разве можно уйти, не поговорив со знакомым человеком?

Наконец и я подошел к его креслу.

— Прошу, — вежливо пригласил он садиться. «Не узнал», — решил я. Сел и тут же спросил, оставался ли он в городе или эвакуировался. Только теперь он, пристально посмотрев на меня, вспомнил своего довоенного клиента.

Мастер прослезился. Он всегда любил летчиков, и для него эта встреча явилась событием. Ну конечно же, я и мои друзья были побриты и подстрижены, как женихи перёд свадьбой. За работой парикмахер рассказал нам, как внезапно был взят город и как жестоко гитлеровцы расправлялись с жителями.

Потом он проводил нас на улицу и на прощание сказал:

— Надеюсь всех вас увидеть в моем кресле после победы над врагом!

Его пожелание звучало не банально, а тепло, трогательно.

Возвратившись на аэродром, мы застали все ту же неясную обстановку. Об эскадрилье Фадеева по-прежнему не было никаких вестей. Все терялись в догадках, что с ней могло произойти. Ведь ее вел штурман полка, опытный летчик Крюков.

Краев собрал летчиков у командного пункта, молча прошелся вдоль строя и начал объяснять, как завтра будем изучать район предстоящих боевых действий. Все оставшиеся эскадрильи совершат утром облет переднего края. Поведет группу кто-то из командиров соседнего полка, может быть сам Дзусов.

Слушая Краева, я представил скопление большого числа самолетов, похожее на толпу экскурсантов. Хотелось возразить и сказать, что было бы лучше лететь четверками или шестерками. При встрече с противником такие группы окажутся более маневренными и боеспособными. Но я сдержался, наученный горьким опытом. Командир полка опять мог по-своему расценить мое замечание.

Вечером из штаба дивизии сообщили, что эскадрилья во главе с Крюковым сидит у станицы Т. Ведущий группы, приняв разлив Кубани за море, решил, что сбился с маршрута, и взял намного правее. Поэтому Краснодар остался в стороне.

Что ж, такое вполне могло случиться. Надо было выручать заблудившихся. Но там наши самолеты никто горючим не заправит. И бензовозы немедленно отправились в далекую дорогу.

После ужина летчики со смехом и шутками стали взбираться на нары. Не успели улечься, как послышался треск и грохот. Неужели бомбежка? Нет. Это почти весь второй ярус рухнул. Снова рассыпался хохот и полетели реплики в адрес БАО. Хорошо, что никто не пострадал.

Стали устраиваться спать кто где мог. Первый ярус потеснился, и мы благодаря этому «несчастью» еще ближе познакомились с летчиками, уже побывавшими в боях над так называемой «Голубой линией».

В завязавшихся разговорах лучше прояснялась обстановка на нашем фронте. Кто-то из полка Дзусова несколько дней тому назад сбил знаменитого немецкого аса, который спустился с парашютом. Фашист рассказал, что их командование перебросило сюда несколько частей из-под Харькова и даже с ленинградского направления. Другие «спущенные на землю» гитлеровцы недавно прибыли из Африки.

Воспользовавшись затишьем на других фронтах, противник сосредоточил на Таманском полуострове свои лучшие воздушные эскадры. Многие вражеские авиационные части базировались также в Крыму и на юге Украины. Немецкие бомбардировщики совершали массированные налеты под мощным прикрытием истребителей.

Наши летчики в боях над «Голубой линией» встретились с новейшими самолетами противника МЕ-109Г-2 и МЕ-109Г-4. Они рассказали, что эти истребители обладают мощным вооружением и сильными моторами. За ними трудно угнаться, особенно на пикировании. Появилась здесь и новая машина типа наших штурмовиков — двухмоторный «хеншель-129». Эскадры носили имена известных немецких летчиков Удета и Мельдерса, которые, по мысли гитлеровского командования, должны вдохновлять молодых арийцев на стойкость и отвагу.

Так еще до боевых вылетов у нас, «новичков», создалось ясное представление о том, что собой представляет вражеский плацдарм на Кубани, что нам предстоит делать завтра же. Однако на следующее утро боевая обстановка продиктовала иные задачи.

Уже было определено, кто за кем идет в группе, и летчик из полка Дзусова ждал, когда мы вместе с ним направимся к машинам, как вдруг из штаба дивизии приказали выслать шестерку истребителей в район станицы Крымской. Там шел воздушный бой.

Крымская была по ту сторону переднего края. Одно упоминание о ней взволновало меня.

…Наша часть на лето выезжала туда в лагеря. Мы жили в палатках недалеко от консервного комбината. Однажды, приехав на это предприятие, в его механический цех, по делам службы, я узнал, что на комбинате есть планерный кружок, есть планер, недавно приобретенный и еще не собранный. Мне очень захотелось осмотреть его. Ребята, охотно показавшие мне свое сокровище, сразу догадались, что я не безразличен к этому виду спорта. Они попросили меня помочь им собрать планер и облетать. Я согласился.

И вот мы вывезли ящики за станицу, собрали там аппарат и притащили его на холм, чтобы оттуда легче было оторваться от земли. Я занял место в кабине, грузовик натянул буксир. Планер взмыл над полем. Я сделал несколько разворотов, проверил управление. Наступило время идти на посадку. Но свободной площадки здесь не оказалось. А планер не ждал. Вот он уже над самыми огородами окраины. Я протянул еще немного и посадил его прямо в чью-то картошку.

Пока я освобождался от ремней и вылезал из кабины, к месту приземления планера уже примчалась куча местных ребятишек. Они, конечно, не обращали внимания на межи, на грядки, и потому вслед за ними от каждой хаты бежали кричащие хозяйки.

Последние дали понять, что нам надо убираться куда-то в поле. Мы решили разобрать планер и вывезти его подальше от станицы. Там снова собрали и отправились на клеверное поле. Я опять сел в кабину. Взлетаю. Внизу четко вычерчены ряды подсолнуха, кукурузы, в балках, на склонах, ярко алеет полевой мак.

В воздухе вдруг обнаруживаю, что кто-то в спешке неправильно соединил тяги управления: планер не подчиняется моим движениям. Как ни старался посадить его, он все-таки рухнул на землю. Меня вытащили из-под обломков. Когда я пришел в себя, увидел над собой кружковцев и какого-то пожилого человека. Дядька грустно качал головой. Ему, видно, было жаль меня. Я не мог встать на ногу. Он, оказывается, появился здесь, чтобы прогнать нас отсюда, отругать за вытоптанный совхозный клевер, а теперь пришлось ему даже дать свою машину, чтобы отвезти меня в лагерь.

Планер был вскоре отремонтирован. Его крылья пронесли не одного юношу и девушку над полем у Крымской, не в одном сердце разбудили жажду высоты и полета…

»…Над Крымской идет бой…» — эти слова звучали для меня настоящим и прошлым.

Краев вызвал меня и приказал:

— Полетите на прикрытие Крымской. К ней идут «юнкерсы» и «мессершмитты».

— Есть!

— Справитесь? — Командир, конечно, имел в виду прежде всего ориентировку на незнакомой местности.

Этот вопрос задержал меня на полушаге. Я ответил своему командиру, что его приказ будет выполнен, а сам подумал о более обширных задачах, которые мне предстояло решить во время этого боевого вылета.

Целых полгода я не был во фронтовом небе. Полгода неустанной учебы, глубоких раздумий над тактикой истребителя. За это время я в своих размышлениях и выводах совершенно отрекся от многих устаревших тактических приемов в действиях пары и группы, вся боевая работа истребителей была мной четко разделена на определенные виды, продиктованные этой войной, и каждому виду была найдена современная, с учетом боевого опыта тактика.

Моя тетрадь, приобретенная еще в Маяках, начерченные в ней схемы, занятия в землянках и тренировочные полеты над аэродромом, весь коллективный боевой опыт нашего полка, вся наша воля к победе — все теперь кристаллизировалось в новой тактике, душой которой была до конца созревшая жажда бить врага без промаха.

Такую задачу можно было поставить перед собой и перед всеми летчиками своей эскадрильи потому, что мы теперь сели на совершенные, современные скоростные истребители, какими были и наши «кобры», и ЛА-5, ЯК-1, ЯК-9, поступившие на вооружение других полков; потому, что почти все летчики прибыли на фронт с большим опытом за плечами; потому, что страна уже дала нам столько боевой техники, что этот перевес противника на многих участках войны сводился к нулю. Дух победы нашего народа, витавший в весеннем небе сорок третьего года, вдохновлял и нас, летчиков, на дерзкие действия в боях.

…Взлетели шестеркой. Сразу установили связь с «Тигром» — командиром дивизии генералом Борманом, который находился на наблюдательном пункте у самого переднего края. Это он вызвал нас для прикрытия войск.

Мы шли следом за группой истребителей соседнего полка. Комдив сообщил обстановку:

— В воздухе спокойно. Будьте внимательны. Скоро должны появиться «юнкерсы».

Район, который прикрывала моя группа, был строго определен: передний край у станицы Крымская. Раньше в аналогичной ситуации мы действовали так: приходили туда, строились в круг и кружились на малой скорости, оглядываясь на хвосты своих самолетов. «Мессершмитты» обычно наваливались на нас сверху и сковывали боем, имея самое важное, решающее преимущество — в скорости.

Анализируя десятки воздушных поединков, изучая последовательность и взаимосвязь элементов боя на вертикалях, я в мыслях как бы «расщепил» само понятие скорости. Если она является решающим фактором для выигрыша схватки, то из чего же она состоит сама? Как достичь необходимой скорости — этой аккумулированной мощи истребителя, которую можно превратить в любой неожиданный маневр, во внезапное нападение, в разящий огонь?

На эти вопросы я нашел ответ для себя в дни переучивания на «кобре». Мои выводы, сообща осмысленные всеми летчиками, уже были приняты на вооружение полка.

От наших «ножниц», которые мы применяли над Каховкой и позже, настало время отказаться. Ведь надо было не «ходить» над районом, не барражировать, прикрывая «собою» небо от «юнкерсов», подставляя себя под трассы «мессершмиттов», а самим обрушиваться на противника, атаковывать вражеские самолеты внезапно, бить наверняка. Этой задаче должны быть подчинены все элементы полета.

В этом первом вылете я применил все то, что выносил в мыслях и в душе за многие дни и ночи раздумий. Строй нашей группы не был похож ни на один из тех, которым пользовались мы до сих пор. Это была «этажерка» пар, сдвинутая в сторону от солнца, с превышением одной пары над другой на сотни метров.

Шли мы на высоте четыре тысячи метров и держали курс не точно на Крымскую, а преднамеренно отклонились намного в сторону — на юг, к морю. Мы углубились в территорию, контролируемую противником, придерживаясь направления переднего края. У нас был такой запас высоты, такой огромный обозреваемый простор, что никакие неожиданности нам были не страшны. Во-первых, потому, что мы прекрасно видели друг друга и каждый из нас смотрел за своим товарищем, а не за собой, — это было важным пунктом нашей договоренности. А во-вторых, мы, проинформированные «Тигром», знали, что вражеские самолеты встретим только над Крымской. На встрече с ними именно там мы и сосредоточивали все свое внимание.

Но как мы готовили себя к этому? Совсем не так, как раньше. Прикинув расстояние от Новороссийска, над которым мы сейчас шли, до Крымской, я определил, что именно теперь нужно начать наше стремительное снижение, чтобы через несколько минут, в момент самой высокой скорости и на заданной высоте, оказаться над Крымской. Свою высоту мы превращаем в скорость. Скорость нам обеспечивала нужную внезапность, маневренность, уничтожающий огневой удар и опять же высоту на выходе из атаки.

Высота — скорость — маневр — огонь! Вот она, формула грозы, формула победы.

В тот вылет я, конечно, еще не нашел такого четкого выражения словами нашей тактической формулы, но в мыслях, в действиях она уже полностью сложилась.

Именно так, как предполагали: молниеносно прочесали своей шестеркой воздушное пространство и точно над Крымской увидели самолеты.

Но это были наши ЛАГи той группы, которая вылетела перед нами. Проносясь над ними, крутившими устаревшую «карусель», я подумал, что, появись тут пара «мессершмиттов», как появились мы, они могли бы легко разделаться с ЛАГами.

Наша шестерка снова ушла на высоту. Внизу нам нечего делать. Да, мы выполняли задание по прикрытию наземных войск, мы обязательно пробудем в заданном районе один час двадцать минут времени. Мы пробудем это время здесь, как и те ЛАГи, но мы, совершая движение маятника — пологое снижение с высоты и уход вверх после пролета района прикрытия, — достигаем большой скорости. Наши коллеги, взаимно прикрывающие свои собственные «хвосты», этого не имели.

Когда мы набрали приличную высоту, я подал команду: «Разворот на сто восемьдесят!» Опять идем со снижением на Крымскую. Всего пять минут отсутствовала наша группа в заданном районе. Но картину мы встретили здесь совсем иную: над Крымской появилось больше десятка «мессершмиттов». Они пикировали на четверку ЛАГов, продолжавших кружиться на малой скорости. Теперь решающее слово было за нами. Я бросился в атаку на ведущего вражеской группы. У меня был запас скорости. За ними было преимущество — высота.

Нет, мы недаром корпели над схемами и расчетами, не зря отрабатывали новые тактические приемы. Вражеский истребитель был расстрелян внезапно, он вспыхнул, словно от удара молнии. Я чуть не столкнулся с ним: дымом от него обдало мой самолет. Несколько сот метров мой истребитель шел ввысь, пока я пришел в себя после перегрузки на выводе машины.

Григорий Речкалов, ведущий самой верхней пары, тоже атаковал «мессершмитт» и сбил его первыми очередями пушки и пулеметов.

Когда мы опять набрали высоту, под собой увидели неожиданную картину: немецкие истребители, в одно мгновение лишившись двух из своей группы, уже удирали из этого района. Сюда они пришли, очевидно, чтобы очистить небо от наших истребителей перед приходом «юнкерсов». Наши ЛАГи, которым было бы несладко при том положении, которое они занимали, безусловно, стали б обороняться. Они и теперь не представляли надежной защиты наземникам. Но наша шестерка, готовая снова ринуться с высоты на любого противника, захватила простор, ждала немецких «бомберов».

Наверно, наши атаки и наш уход в сторону солнца так ошарашили вражеских наземных радионаводчиков, что они вернули своих бомбардировщиков, которые до сих пор всегда обязательно появлялись после «мессершмиттов». Небо оставалось чистым.

Мы патрулировали заданное время, то снижаясь, то исчезая в высоте. Не дождавшись «юнкерсов», возвратились на свой аэродром. Я был доволен действиями всей группы, каждым летчиком в отдельности, а особенно тем, что они выдерживали дистанции, четко выполняли маневры группой, что все показали новый стиль работы.

Как только мы приземлились, к нам пришли соседи — те, которые первыми летали на прикрытие Крымской. Они благодарили за выручку, с восхищением говорили о наших атаках.

— Здорово вы их! — говорил один из летчиков. — Сразу всех как ветром сдуло. Если бы не вы, наделали бы, гады, дырок в моей машине.

— Не летайте, как куропатки, безобидной стайкой! — весело отозвался Речкалов, вытирая вспотевший лоб.

— Да, ребята, — поддержал я его, — ваша тактика уже изжила себя.

Мне хотелось обстоятельнее поговорить на эту тему с соседями, но я увидел Вадима Фадеева, который размашистой походкой шел к нам. Радость за его возвращение заставила забыть обо всем.

— Ты это что ж, чертяка, — забасил он, широко разводя руками, — пока мы плаваем по морям и болотам, ты фрицев крошишь? Слыхал, молодец: по-новому, по-нашему действовал?

— Да, Вадим.

— Поздравляю! Кто по-старому воюет, тот одни дырки привозит.

И Фадеев, засмеявшись, похлопал по спине летчика соседней части.

Подошел Крюков.

— Хорошо начали! — сказал Пал Палыч, пожимая всем руки. — Комдив передал, что доволен вашей работой.

Да, это было только начало.

Успешный вылет моей шестерки избавил нашу эскадрилью от «академичного» провоза над районом боевых действий, затеянного Краевым. Мы не увидели, как две другие эскадрильи полка, сведенные в одну группу, торжественно двинулись к переднему краю. Говорят, они пошли под облаками на одинаковой высоте. Теперь мы ожидали их возвращения.