Социологизм

А. Эмиль Дюркгейм

1. Французская социологическая школа и антропология. Французская социологическая школа – не только этап формирования социологии как науки, а также он определил многое в дальнейшем развитии и антропологических идей.

По Дюркгейму (как и Спенсеру) сложные общества состоят из простых, а поэтому пристальное внимание к первобытным обществам (первобытному мышлению, этнографии). Интересовался прежде всего моральными ценностями, религией.

Как и эволюционисты, французская социологическая школа опиралась на позитивистов Конта и Спенсера. Естественные науки как - образец для социальных (натурализм). Эволюционисты в основном придерживались заданной Контом установки на однолинейную эволюцию, а Дюркгейм считал, что человечество пошло одновременно разными путями.

С эволюционизмом ее роднит не только позитивистская методология (социальные исследования есть естественнонаучные), но и социально-реформаторский запал (по сути, французский вариант эволюционизма).

Социологизм. Основная тема работ Д. социальная сплоченность, социальная солидарность. В “О разделении общественного труда” (1893) он признает эволюцию, но не однолинейную и не протекающую в неком общечеловеческом обществе. “…В действительности прогресса человечества не существует. Что существует, что единственно дано для наблюдения, – это отдельные общества, которые рождаются, развиваются, умирают независимо одни от других”. Эволюция заключается в усложнении, один из показателей его – разделение труда. Разделение труда в обществе связано с обретением разными компонентами общества разных социальных функций. Понятие функции взято из биологии – там идет речь о функциях органов. Под социальной функцией Дюркгейм понимает соответствие некоего компонента общества определенной потребности социальной системы.

Разделение труда имеет место исключительно в производстве. Обществу необходима социальная сплоченность, иначе нет общества. Существует коллективное сознание всего общества. Коллективное сознание есть нечто большее, чем просто сумма: оно имеет собственную жизнь и по отношению к каждому индивидуальному сознанию выступает как источник и образец.

“Группа думает, чувствует, действует совершенно иначе, чем это сделали бы ее члены, если бы они были разъединены. Если, следовательно отправляться от этих последних, то мы не поймем ничего из того, что происходит в группе” (1899: 91). В частности категории мышления, понятия создаются только в коллективном сознании, индивидуальное же сознание способно мыслить лишь эмпирически. Позже он заменил “коллективное сознание” на “коллективные представления”. Человек, по Дюркгейму, – существо двойственное, он состоит из двух существ, совершенно различных: одно укоренено в организме, другое – социальное, обусловленное обществом.

Дюркгейм сравнивает архаические общества (“ сегментарные ”, т. е. клановые, общинные) с развитыми (“ организованными ”). В архаических обществах индивидуальное сознание полностью растворено в коллективном (“механическая солидарность”), а в развитых обществах индивиды автономны – их функции разделены, это рождает взаимообмен (“органическая солидарность”). В архаических обществах власть группы абсолютна, и высшая ценность приписывается обществу и его интересам. В развитых социальных системах больше простор индивидуальной инициативе и высшая ценность признается за личным достоинством.

Эти различия выражены в системе нравственно-правовых норм. Нормы с репрессивными санкциями характерны для уголовного права и больше применимы при механической солидарности. Нормы с восстановительными санкциями характерны для права гражданского, семейного, торгового и т. п. И более связаны с органической солидарностью.

Наличие норм характерно для общества при его обычном функционировании. Когда же общество в кризисе, нормы ослабевают или отмирают. Наступает аномия (anomie) – состояние ценностно-нормативного вакуума. Оно характерно для переходных периодов между стадиями в развитии, когда старые нормы и ценности дискредитированы, а новые еще не установились (Аномией он считал и современное состояние капитализма: с ростом рыночной экономики производство стало неконтролируемым и нерегулируемым. Отсюда экономические кризисы, деградация рабочей силы. Конфликты, классовая борьба – это всё социальная патология). Надо распределить занятость на всех.

В “Правилах социологического метода” (1894): как проводить исследование непредвзято, честно, объективно. Как избавляться от всяческих предрассудков – политических, религиозных и пр. Целью исследования должно быть установление причинных зависимостей и выявление за ними законов (принцип детерминизма).

Социальные факты, изучаемые социологией, существуют вне индивидов и оказывают на них воздействие. При рождении индивид находит готовыми социальные институты, законы и обычаи, верования и обряды, денежную систему. Они функционируют независимо от него, и он вынужден с ними считаться. “Социальные факты нужно рассматривать как вещи”. То есть они не то, что предстает в нашем воображении, чему мы придаем некое значение, а то, что нам дано реальностью, что нам навязано наблюдением.

В этом проявляется антипсихологизм Дюркгейма – устранение индивидуальной психологии от объяснений. Дюркгейм отстаивает несводимость социальных фактов к иным – психологическим, биологическим. Объяснять социальные факты надо не психологическими или биологическими, а социальными же фактами. При чем не только в социологии, но и в других науках о человеке и обществе. Социальная реальность не только автономна, она господствует над индивидами. В этом суть социологизма.

Социальные факты поддаются классификации по родам и видам, можно выделять социальные типы или социальные виды. Общества различаются по степени сложности – “орда” - “племя” - “курия” - “фратрия". Эволюция идет путем простого усложнения. Этот критерий позволяет выявить стадии, не прибегая к весьма субъективному, по мнению Дюркгейма, установлению экономических стадий (такому, как у Конта или Маркса).

С классификацией и выявлением типов и норм связано различение нормального и патологического. По Дюркгейму нормально то, что встречается в обществе определенного типа чаще всего, как правило, в большинстве случаев. Нормальны те отправления социального организма, которые вытекают из условий его существования. Но и преступления и кризисы тогда нормальны, хотя и причиняют вред. Любой значительный обычай или институт общества, существующий долго, соответствует какой-то социальной потребности, каким бы бессмысленным он ни казался. Если бы он не коренился в природе вещей, он бы не удержался. Это, конечно, вело Дюркгейма к релятивизму.

Интерес к социальной патологии обратил Дюркгейма к теме “Самоубийство” (1912). Прослежена динамика самоубийств в разных европейских странах (на статистических данных). Дюркгейм отверг объяснение самоубийств индивидуальными мотивами – психологическими, наследственными, ситуационными. В основе самоубийств он видел сугубо социальные причины. Это: “Одна из тех форм, в которых передается наша коллективная болезнь, и они помогут нам добраться до ее сути” (1912: 5).

На самоубийства влияет фактор социальной сплоченности. Католики отличаются большей интегрированостью человека в группу, большей сплоченностью (меньше самоубийств). Летом самоубийств больше, потому что дольше день, в котором изгой чувствует свое одиночество. Самоубийство вызывается разрушением социальных связей. “Число самоубийств обратно пропорционально степени интеграции тех социальных групп, в которые входит индивид” (1912: 266).

Отсюда процент самоубийств в архаических обществах должен быть минимальным: там индивидуальное сознание совершенно растворено в коллективном. В современном же обществе Дюркгейм усмотрел тревожные симптомы: число самоубийств возросло за 50 лет в три – четыре раза, а то и в пять раз. Это показатель аномии. Дюркгейм выделил четыре вида самоубийств: эгоистическое (из-за крайнего индивидуализма и разрыва социальных связей), альтруистическое (самопожертвование), аномическое (когда индивид теряет способность приспосабливаться) и фаталистическое (из-за избытка регламентации, отсутствия будущего в этих условиях). Для архаических обществ характерно альтруистическое самоубийство, для феодальных скорее фаталистическое, для капиталистического два остальных.

Какими же средствами можно вовлечь индивида в коллектив? Дюркгейм забраковал возможности семейного, религиозного, политического и государственного воздействия и счел, что единственной общественной группой, перспективной в этом плане является профессиональная группа, “ корпорация ”. Он всё больше переходил от упований на самоутверждение порядка к надеждам на социальные реформы, на лечение язв капитализма.

Дюркгейм о становлении мышления и религии.

“Элементарные формы религиозной жизни. Тотемическая система в Австралии” (1912). С приближением войны Дюркгейм всё больше ощущал наступление социальной аномии. “…Прежние боги стареют или умирают, а новые не родились”. В поисках сплачивающего фактора он обратился к исследованию корней и социальной функции религии.

" Каким образом это необыкновенное надувательство могло длиться непрерывно на протяжении всей истории? ” (Durkheim 1912: 98 – 99).

“Все существенные элементы религиозного мышления и жизни могут быть найдены по крайней мере в зародыше в наиболее примитивных религиях”, а сложные религии суть комбинации веры “одного и того же первобытного общества”. Наиболее архаичной религиозной формой он счел австралийский тотемизм.

Главным объектом почитания в тотемизме является, по мнению Дюркгейма, не животное, растение или изображение, а

“некая безымянная и безличная сила, обитающая в каждом из этих существ, не смешиваясь, однако, ни с кем из них…В самом широком смысле слова, можно было бы сказать, что она есть бог… Только бог безличный, без имени, без истории, имманентный миру, разлитый в бесчисленном множестве вещей” (Durkheim 1912: 269).

Тотемы – лишь зримые символы этой безличной силы. Дюркгейм отверг возможность определить религию через идею Бога (есть религии без бога – например, буддизм). Отверг и подход через понятие сверхъестественного, чуда (для этого нужно ведь понятие естественного, а оно возникает с современной наукой).

Отличие всех религиозных верований он увидел в делении всего в мире на две половины: светский мир (мирской, нечистый) – monde profane и священный мир (запретный и почитаемый) – monde sacré. Источник священного – общество. Светское может быть индивидуальным, а вот священное – только коллективным.

Его предшественники, включая Тайлора, исходили из фантастического мира. А религия происходит из реальности – реального общества, из его потребности в признании тех или почитании иных ценностей и запрете тех или иных действий. Там, где сильное убеждение разделяется группой людей, оно неизбежно принимает религиозный характер. “Всё, что социально, – религиозно; оба слова суть синонимы” (Дюркгейм 1900: 134). “Религия есть продукт социальной среды” (Durkheim 1893/1960: 606). Истинным источником религиозности является “собравшаяся вместе группа”, при чем собравшаяся не для труда, а для торжественных праздников. Крайняя экзальтация, которая для них естественна ведет к возникновению священного.

“Эта способность общества выступать в качестве бога или порождать богов никогда так не проявлялась, как в первые годы революции. Действительно, в это время под влиянием всеобщего энтузиазма исключительно светские по своей природе вещи были обращены общественным мнением в священные: Родина, Свобода, Разум. Обозначилась тенденция к созданию религии со своим догматом, своей символикой, алтарями и празднествами. Именно этим спонтанным чаяниям пытался дать нечто вроде официального удовлетворения культ Разума и Высшего Существа” (Durkheim 1912: 305 – 306).

Почему же общество становится объектом культа? Потому что в самой природе общества есть нечто священное. Общество производит на людей божественное впечатление, ибо оно для них то же, что Бог для верующих: сила, которая представляется человеку превосходящей его и от которой он считает себя зависимой. Оно требует, чтобы, забыв о своих интересах, мы стали его слугами. Мы постоянно вынуждены подчиняться правилам поведения и мышления, которые противоречат нашим склонностям и инстинктам. И мы постоянно уступаем ему не только потому, что оно достаточно вооружено, но и вследствие уважения.

Бог, по Дюркгейму, это выражение социальных сил, которым человек вынужден подчиняться. Для Дюркгейма “нет, по существу религий, которые были бы ложными. Все – истинны по-своему: все отвечают, хотя различным образом, на данные условия человеческого существования”. По существу, возводя общество на божественный пьедестал, он отождествлял религию с идеологией.

Дюркгейм осознавал растущую секуляризацию общества, всё большее обособление и ослабление церкви. В связи с этим он всё больше уповал на моральные ценности, санкционируемые обществом, и поддерживал процессы гражданской сакрализации этих ценностей. Позже он писал:

“Между Богом и обществом надо сделать выбор. Не стану рассматривать здесь доводы в пользу того или иного решения; оба они близки друг другу. Добавлю, что с моей точки зрения, этот выбор не очень существен, так как я вижу в божестве только общество, преображенное и мыслимое символически”.

На практике это означало, что общество и без церкви может создавать и поддерживать систему моральных ценностей в ранге религиозной. Дюркгейм был ярым сторонником отделения церкви от государства и школы от церкви (закон был принят в 1905 г.).

Во время Первой мировой войны Дюркгейм писал о «немецкой ментальности», видя ее в патологических чертах, которые выражаются в девизе “ Deutschland, Deutschland ü ber alles! ”

Марсель Мосс – продолжатель Дюркгейма.

Формирование и общая характеристика. Марсель Мосс (1872 – 1950).

Мосс разделял основные принципы своего учителя: принцип детерминизма, социологизма, социологического экспансионизма (расширять социологические объяснения и методику на смежные науки, в частности этнографию). Придавал большое значение разделению функций в обществе. Функцию он понимал на манер алгебры – как отношение: одни социальные ценности познаются в функции других (для сравнения: позже Малиновский видел в функции только обозначение, чему вещь служит).

Разделял представление об эволюции, согласно которому развитые общества – результат простого объединения простых, и все основные проблемы развитых легче всего решаются на исследовании простых, примитивных, отсталых. Поэтому социальные факты лучше всего изучать на этнографических материалах, а этнография-этнология – это просто социология, исследующая “примитивные общества”.

Не разделял категорический антипсихологизм и антибиологизм Дюркгейма. Для Дюркгейма человек был homo duplex, двойственным существом, в котором индивидуальная (биопсихическая) и социальная реальности сосуществуют, не смешиваясь. Индивидуальные представления и коллективные, или светские и сакральные – каждую реальность следует изучать сепаратно, порознь. Мосс вводит понятие “тотального”, т. е. целостного человека. В основном это представление о “тройственном” человеке в единстве его биологических, психологических и социальных черт. “Тройственное рассмотрение тела, духа и социальной среды должно идти рука об руку”. У Мосса нет “социального реализма”, т. е. представления, что общество существует независимо от составляющих его индивидов и определяет полностью их поведение.

Соответственно, целью единой социологии (и этнологии), по Моссу, является познание “целостных социальных фактов”. Недостаточно изучать ту или иную религиозную организацию, нужно ухватить всю религию. Недостаточно изучить ту или иную часть экономики, нужно взять весь экономический режим. Есть религиозные системы, юридические системы и проч. Но каждая из них в свою очередь есть только часть социальной системы целого. “Следовательно, описывать одну или другую, не принимая во внимание все и особенно не учитывая тот основной факт, что они образуют систему, – это значит обречь себя на их непонимание” (системный подход).

Возможно, под воздействием специфики материала (первобытные общества) Мосс отмечал определенный синкретизм этих фактов: “Все эти феномены являются одновременно юридическими, религиозными и даже эстетическими…они приводят в движение в определенных случаях целостность общества и его институтов”.

Исходя из этого, Мосс делал работы на стыке наук – социологии, психологии, биологии и этнографии.

Интересную линию исследований представляла серия работ, посвященных значению коллективных представлений и их соотношений с индивидуальными представлениями, сакральных – со светскими. “Опыт о природе и функции жертвоприношения” (1899). Жертва – это вещь, разрушаемая в ходе религиозной церемонии, адресуемой неким священным силам. Жертвоприношение, как и все религиозные феномены, имеет социальную функцию. Это способ установления коммуникации между священным и светским мирами. Жертвующий часто – индивид, но сакральные силы, которым жертва приносится, носят сугубо коллективный, социальный характер. Жертвоприношение служит укреплению зависимости индивида от общества.

“Очерк общей теории магии” (1904). Мосс отказываются определять магию как технику воздействия на злых духов. Критерий организационный. Магический обряд явление “нерелигиозное” и “антирелигиозное”. Различия между магическим и религиозным обрядами – в том, что они практикуются разными лицами (первый – магами, колдунами, волхвами, второй – жрецами, священниками). Главное же отличие магии – в ее тайном, интимном и индивидуальном характере. Значит, магию надо относить к миру индивидуального, стало быть, светского, мирского.

Однако у магии есть свои святыни, свои сакральные объекты, и она, несомненно, имеет дело со священным миром, только с непризнаваемым церковью. В этом смысле она тоже религия. Мосс вынужден различать религию в широком смысле и религию в узком смысле. Словом, в магии – еще одна линия контакта индивида с коллективными сакральными идеями.

Первооснову же магии видит в понятии “маны” (разные названия в разных культурах) – всепроникающей мистической силы. Критики (например, Бергсон) видели, наоборот, в мане продукт магических верований. Что-то не до конца продумано и с индивидуальным характером магии: и прибегающий к магическим обрядам обращается к колдуну или колдунье, произносит выработанные обществом заговоры, производит отработанные действия.

Позже Юбер и Мосс издали сборник статей “Вопросы истории религий”.

“О некоторых первобытных формах классификации. К исследованию коллективных представлений” (1903). Сам процесс классификации невозможен на базе индивидуального сознания – это результат общественной среды. Организация общества служит моделью для любых классификаций. Понятия и отношения между ними не формируются априорно, а рождаются социальной средой. Да и понятия времени и пространства тоже не нужны отдельному человеку, они необходимы обществу для регулирования праздников и т. д.

“Опыт о сезонных вариациях эскимосских обществ” (1906). Обнаружил у эскимосов резкие сезонные колебания плотности населения: оно концентрируется зимой и рассеивается летом. Эти регулярные ритмические чередования связаны с приспособлением эскимосов к окружающей среде, к их зависимости от сезонных распределений дичи. Естественно, социальные связи эскимосов зимой усиливаются, а летом ослабляются. А в результате у эскимосов есть две формы религиозной жизни – зимой интенсивная, летом – почти отсутствующая. Так религия зависит от социальных условий существования. Такие ритмы имеют универсальное распространение, только у эскимосов они ярче выражены.

Леви-Стросс считал, что метод Мосса лучше, чем метод Дюркгейма, и при нем школа достигла своей кульминации и наибольшего воздействия на антропологию Франции и мира.

Сам Мосс, проводя в жизнь свой принцип “тотальных фактов”, в своем творчестве прежде всего ищет новое на стыках наук. Он анализирует траурные обряды австралийских аборигенов и показывает, что выражения скорби в этих обрядах являются не только психологическими и физиологическими, но и социальными. Дело в том, что они обязательны и не спонтанны: их начинают и оканчивают в четко обозначенные сроки. Скорбят прежде всего потому, что принято скорбеть. Также, Мосс приводит факты смерти не по физическим причинам, а по внушению – по религиозным предсказаниям или вследствие уверенности, что человек должен умереть после определенных действий.

“Опыт о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах” (1925 г.). Исследовались ранние формы обмена не как механизмы экономики, а как средства социальной интеграции. А Мосс на огромном сравнительном этнографическом и историческом материале показывает, что до появления денег и рынка именно дарение является универсальной формой обмена. Что дар в этих ситуациях не является абсолютно бескорыстным. Что он непременно предполагает ответный, компенсирующий эквивалентный отдарок в какой-то форме. Только в отличие от обычной сделки отдарок может быть отделен продолжительным временем от дара. Но он непременно должен быть осуществлен, а если этого не произошло, то задолжавший попадает в унизительное положение, в зависимость от дарившего. Формально добровольные, дары в сущности являются строго обязательными. Все три части акта дарения являются обязательными – давать, получать и возвращать. При чем из этих трех частей наиболее обязательной является последняя. С другой стороны – что обмен тут не носит характера сделки.

В архаических обществах субъектами такого обмена дарами выступают не рядовые индивиды, а семьи, кланы или представляющие их вожди, а уклонение от обязанности ответного дарения может повлечь за собой серьезные последствия вплоть до войны. Дары в этих обществах Мосс рассматривал как систему взаимных “тотальных поставок”, которые непрерывно циркулируют от клана к клану, от фратрии к фратрии, от племени к племени. Система эта всеобъемлющая и выходящая за рамки экономики. “Пища, женщины, дети, имущество, талисманы, земля, труд, помощь, жреческие услуги, ранги – всё является предметом передачи и возвращения”.

“Полученная вещь не инертна. Даже покинутая дарителем, она является в какой-то степени его частью”. Основанием важности и требовательности дара, по Моссу, является магическая сила, содержащаяся в даримом объекте. Это в сущности та же мана. В данном случае Мосс называет ее словом новозеландских маори – “хау”.

Как пример массового дарения Мосс рассматривает потлач – обычай индийцев тихоокеанского побережья. Любое значительное событие сопровождалось у них торжественным пиром с угощением приглашенных и раздачей даров. Между кланами и между индивидами шла борьба за первенство в этом расточительстве – вплоть до уничтожения имуществ, на которые не нашлось подходящего гостя. Отдавая свои богатства, устроители потлача обменивали их на престиж. Потлач – тоже свидетельство тотальности социального факта, ибо является одновременно религиозным, экономическим, политическим, психологическим и эстетическим феноменом, как и “тотальные поставки”.

“Это только наши западные общества, и совсем недавно, превратили человека в экономическое животное”. Но Мосс частично распространял свои выводы и на современные западные общества. И в них немалую роль играют расходы иррациональные (если судить с экономической точки зрения), связанные с мотивами престижа. Это верно. Но Мосс считал очень желательным возврат человечества к обмену в форме дара – это вместо сделок, обманной наживы, спекуляции и т. п.

“Техника тела” (1950). Мосс исследует “способы, которыми люди в том или ином обществе традиционно обращаются со своим телом”. В различных культурах люди по-разному ходят, бегают, плавают, сидят, избирают разные позы для сна, по-разному жестикулируют, носят детей, едят и пьют. Словом, даже те телесные действия, которые представляются наиболее естественными на самом деле следуют культурным образцам, традициям. Мосс ставит вопрос об этнических, возрастных, половых и прочих различиях в элементарных бытовых действиях людей, о зависимости этих обусловленных воспитанием различий от социальных условий и религиозных доктрин.

Эволюция занимала значительное место в системе взглядов Мосса, всё более насыщаясь психологическим содержанием. “Одна категория человеческого духа: понятие персоны, понятие я” (1938 г.). Рассматривает эволюцию осознания индивидуальности как показатель высвобождения индивидуального сознания из-под гнета коллективного с развитием общества. Показывает в каких формах выступало понятие личности в разных правовых и религиозных системах, обычаях, фольклоре. На основе анализа австралийцев и индейцев тихоокеанского побережья он приходит к выводу, что понятие “я” сравнительно недавнего происхождения. Конечно, и в дописьменных обществах люди ощущали телесную и духовную индивидуальность, но выражалось это не в понятии “я”, а в понятии персонажа, функции, роли, выполняемой индивидом в социальной жизни. Человек существует лишь как ролевая фигура, его психология никого не интересует, его судьба часто не важна.

В древней (брахманической и буддийской) Индии появляется понятие “персона”. Оно более тесно связано с личными особенностями человека и его именем – коль скоро и пока он обладает этим статусом, они важны. У древних римлян понятие “персона” еще полнее: оно “больше, чем факт организации, больше, чем имя или право на персонаж или ритуальную маску, оно есть фундаментальный факт права”. В философии стоиков оно приобретает моральный смысл, а в христианстве обретает душу и с нею метафизическую природу, ауру бессмертия. Но не личную ценность – она всё еще лишь отражение божественной воли, за которой, по Дюркгейму и Моссу, скрывается общество, коллективное сознание. Лишь в конце XVIII в. в европейском мире после огромных социальных сдвигов и интеллектуальной перестройки появляется понятие “я”, обозначающее психологическое существо и претендующее на уважение и даже культ.

Мосс выражает опасение за судьбу человеческой индивидуальности в современном обществе. “Кто знает, будет ли эта категория, которую все мы считаем прочно утвердившейся, всегда признаваться такой? ” Ведь даже в тех странах, где принцип священности человеческой личности сформулирован, он ныне поставлен под сомнение (будущий фашизм).

Заключение. Из его идей нужно еще отметить концепцию тотального человека ­– всестороннего исследования индивида. Сам факт интереса к индивиду отражает сдвиг от Дюркгеймовского социологизма в сторону индивидуализации. Не расчленять существование индивида на отдельные черты и затем обобщать каждую черту по многим индивидам, а видеть.

Леви-Брюль и дологическое мышление. Люсьен Леви-Брюль (1857 – 1939). “Мораль и наука о нравах” (1903) развивал идею о том, что мышление цивилизованного человека качественно отличается от мышления отсталых народностей. “Мыслительные функции в низших обществах” (1910 г.), “Примитивное мышление” (1922), “Примитивная (первобытная) душа” (1927) - сенсационное воздействие на психологов и этнологов и вызвавших бурную дискуссию.

Эволюционисты исходили из одинаковости мышления у всех народов и переносили индивидуальную психологию на общечеловеческую психологию. Они подгоняли мышление первобытных людей под наши нормы, рисовали философствующего дикаря. Они считали, что действиями дикаря всегда управлял рассудок, тогда как на деле ими двигали скорее аффекты, коллективные чувства. Верования, мифы суть социальные явления и потому связаны не с индивидуальной психикой, а с коллективными представлениями. Первобытное мышление отлично от нашего не вследствие врожденных различий мозга, а из-за того, что они усваивают другие коллективные представления.

Исходный объект Леви-Брюля – коллективные представления ( Дюркгейм).

“Представления, называемые коллективными, – пишет Леви-Брюль, – … могут распознаваться по следующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы:

они передаются в ней из поколения в поколение,

они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них сообразно обстоятельствам чувства уважения, страха, поклонения и т. д. В отношении своих объектов,

они не зависят в своем бытии от отдельной личности.

Это происходит не потому, что эти представления предполагают некий коллективный субъект, отличный от индивидов, составляющих социальную группу, а потому, что они проявляют черты, которые невозможно осмыслить и понять путем одного только рассмотрения индивида как такового.

Так, например, язык, хоть он и существует, собственно говоря, лишь в сознании личностей, которые на нем говорят, является тем не менее несомненной социальной реальностью, базирующейся на совокупности коллективных представлений. Язык навязывает себя каждой из этих личностей, он предсуществует ей и переживает ее”.

Нельзя переносить законы индивидуальной психологии на коллективные представления. У них собственные законы. А у первобытных коллективных представлений – особенно.

1) Коллективные представления мистичны – полны веры в таинственные силы и нацелены на общение с ними;

2) Они иначе ориентированы, чем наши, – не на объективное объяснение, а на субъективные переживания;

3) Они смешивают реальные предметы с представлениями о них (сон и реальность, человека и изображение, и имя, и тень, и след – можно околдовать человека через его след).

4) Первобытное мышлене, по Леви-Брюлю, нечувствительно к опыту, “непроницаемо для опыта”. Человека, мыслящего по этим нормам никак не разубедить в том, что он не околдован, что в его неприятностях не повинен колдун или злой дух.

5) В этом мышлении действуют не логические законы тождества, противоречия, причины и следствия и т. д. И способы их установления, а “закон сопричастия”: предмет одновременно сам и нечто другое, здесь и в другом месте, отторгнут и причастен. Человек “мистически един” со своим тотемом – водяной крысой или красным попугаем. Предметы объединяются не по их действительным сходствам, а в силу приписываемых им качеств.

Это дологическое мышление – не “нелогическое” или “антилогическое”, а просто еще не доросло до логики. Оно не стремится избегать противоречий и подчиняется закону партиципации. В нем господствуют “предпонятия” – нечеткие понятия. Он рассматривал, как проявляется дологическое мышление в разных сферах жизни – в языке, счислении, обычаях, лечении и погребении и т. п.. Как из нерасчлененных понятий (совокупность-число – “много”, “мало”) выкристаллизовываются числа, как вообще постепенно происходит превращение дологического мышления в логическое.

Закон партиципации был у Леви-Брюля основным для пралогического мышления. В позднейших работах он пришел к выводу о его эмоциональном источнике. Коллективные представления первобытного общества (и это 6-е их свойство) не отделены от эмоций и волевых актов, пронизаны аффектацией и заразительны (заражают весельем, ужасом, горем и т. п.). Поэтому в этих поздних работах Леви-Брюль пишет об “аффективной категории сверхъестественного”, а закон партиципации называет законом эмоционального обобщения объектов, наделяемых сверхъестественными силами.

Но Леви-Брюль отвечал, что все эти особенности характерны только для коллективных представлений, они свойственны именно коллективному мышлению того общества, а не вообще мышлению первобытного человека. В сфере своего индивидуального опыта первобытный человек столь же логичен, как и мы. “Если он, например, убил две штуки дичи и подобрал только одну, то он задаст себе вопрос, куда девалась вторая, и всячески будет ее искать. Если его захватит врасплох дикий зверь, то он постарается убежать от него, и т. д., и т. д.”

“Логическое и пралогическое не наслаиваются в мышлении низших обществ друг на друга, отделяясь одно от другого подобно маслу и воде в сосуде. То и другое мышление взаимно проникают друг в друга…”.

Дологическое мышление не исчезает и в нашем европейском “коллективном сознании”. И закон сопричастия, и мистическая настроенность, все это существует рядом с нами. Вспомним перебегание дороги черной кошкой, число 13, знахарей, астрологов, объявления колдунов в газетах.

Леви-Брюль заявляет, что эти явления занимают меньше места в нашем современном мышлении, остаются на обочине. Впрочем, подконец он и не называл это мышление “пралогическим”, а только мистическим.

От Дюркгейма и Мосса здесь есть значительные отличия. В своей статье о первобытных классификациях они считали первобытного человека весьма рассудительным. Отличия от Дюркгейма есть и в трактовке религии. Для того всякая религия – это религия, сущность одна – социальная. У Леви-Брюля же только развитые формы – это религия, а ранние, первобытные верования, мифы и обряды – это дорелигия. У Дюркгейма резкий раскол между профанным и сакральным. Леви-Брюль относит к коллективным представлениям не только праздники, но и много бытовых явлений – язык, счет, лечение больных, хозяйственные заботы – и не отделяет их от религиозных функций. Они синкретично сплавлены.

Так, он записывает 29 августа 1938 г.:

" давайте исправлять то, что я считал правильным в 1910: нет первобытного мышления, отличного от других двумя характеристиками, которые специфичны для него (мистическое и прелогическое). Есть мистическое мышление, которое более отмечено и более наблюдаемо среди 'первобытных народов', чем в наших обществах, но оно наличествует в каждом человеческом сознании" (Levy-Bruhl 1975: 100 – 101).

Но тем не менее, его теория - это концепция эволюции мышления, это первая концепция на эту тему, и она повлияла на очень многих ученых. На Западе же Дюркгейма и Мосса изучали и почитали больше. Это отразилось в целых концепциях – функционализме, структурализме, системном подходе.