Как мы гуляли

Меня одевают как всякого другого. Но еще заворачивают в одеяло. Папа берет меня на руки, и мы медленно ходим по нашему саду. Как прекрасен наш сад!

Ранней весной из-под снега выбираются острые росточки и быстро распускаются, превращаются в треугольные белые цветы.

Это подснежники. Мы с папой любим их, потому что папа говорит — это цветы надежды. Ведь настает весна, и подснежники первыми ее объявляют.

Потом мы встречаем синие первоцветы. Нарядные, хотя и невысокие ростом, разноцветные крокусы.

А потом пошло, пошло — успевай восхищаться да радоваться.

Черемуха! Сирень! Жасмин!

Трава, пробиваясь острыми копьями сквозь прошлогодние пожухлые листья, взлетает ввысь, застилая землю ковром, и так вокруг ясно и чисто, что мне почему-то хочется плакать.

И я иногда плачу. И мой Папа плачет — он молодец, не стыдится своих слез и меня. Он говорит мне:

— Ты — это я. И я плачу, потому что плачешь ты. Но я знаю, что ты плачешь светлыми слезами. И мне тоже хочется плакать ими.

— А разве есть черные слезы? — спрашиваю я.

— Еще сколько!

— Ну плачь, плачь, только, чур, — светлыми, — улыбаюсь я.

А в тот раз, когда мы покормили Чока и ушли, было еще холодновато. Сияло вечернее солнце, повесили головки подснежники. Настало время между ночью и вечером. По имени сумерки.

Сумерки были и на душе — и у меня, и у Папы. А я не хотел, чтобы они были не только в природе, но и на душе. И спросил Папу, догадываясь:

— А что же доктора испугались, когда я муху попросил? И комара? И чего ты так расхохотался, когда узнал, для чего?

Он снова рассмеялся. Правда, уже не так отчаянно, как в комнате у меня.

— Да так, — сказал.

— Как так? — настаивал я.

— Видишь ли… Мы, взрослые, иногда как сущие дети.

И я ему ответил:

— Дети бывают глупы, потому что не знают. А взрослые — потому что знают.

— Как-как? — переспросил Папа.

— Скажи уж прямо. Меня еще и за сумасшедшего приняли?

— Не то, чтобы… — засмеялся он, — но вроде этого.

— Но ведь, — усмехнулся я, — в одно место снаряд два раз не попадает.

— Откуда ты такое знаешь? — удивился Папа.

— От Бабушки, — улыбнулся я. И вспомнил. Спросил: — А что такое потусторонний мир?

— Вот мы с тобой, — сказал Папа, — здесь, вместе, вот в этой роще. Это наш мир. Наша сторона. А когда умрем, окажемся по ту сторону от нашего мира.

— И это правда? — удивился я.

— Так говорят, — ответил Папа, — но никто точно не знает.

— И мой Чок стоит на охране этой границы? Это правда, раз Бабушка говорит?

— Ну, — серьезно ответил Папа, — раз Бабушка говорит.