XIV. У ствола

Утром снова взошло яркое солнце, и радостно засияло высокое лазурное небо.

Сады благоухали; раскрывались румяные лепестки росистых роз; плодовые деревья в буйно разросшейся листве, в торжественном уборе из белоснежных цветов украшали все бялочерковские дворы, придавая им праздничный вид; пели соловьи, ласточки с оглушительным щебетом стрелой пронизывали пространство, упиваясь воздухом, солнцем и свободой. Вся природа бурлила жизнью и молодостью. Небо и земля как бы слились и стали единой жизнеутверждающей стихией, сотканной из зорь, света, красок, песен, ароматов, любви и ликованья.

В этот утренний час Марко Иванов остановился у ворот одного двора в конце глухой улицы на окраине города и постучался.

Ему открыл молодцеватый паренек с непокрытой головой, в шароварах и безрукавке.

—Это к вам завезли бревно? — тихо спросил Марко.

—К нам, дядюшка Марко, пожалуйте!

И парень пошел вперед, указав Марко на вторые ворота.

—Там они, войдите!

Ворота открылись, и первое, что увидел Марко, был ствол. Ствол срубленной черешни.

Наш старый знакомый, бондарь Калчо Букче, стоя на груде бревен, просверливал огромным сверлом отверстие в приподнятом конце черешневого ствола, другой конец которого был прочно укреплен внизу. Пот градом катился по истомленному лицу бондаря.

—Бог в помощь, Калчо! — улыбаясь, сказал Марко, с любопытством глядя на его работу. — Подвигается у тебя дело, подвигается, чтоб ему!

—Дело мастера боится, — отозвался чей-то голос.

Марко обернулся. У стены сидел на корточках Мичо Бейзаде.

—А, Мичо! — приветствовал Марко заместителя председателя комитета, протягивая ему руку.

—Иду на заседание. Решил мимоходом завернуть сюда: дай, думаю, погляжу, что делает наш Букче, — сказал Мичо.

—А где же у вас заседание? В поле, что ли? — спросил Марко, усаживаясь и не отрывая глаз от черешни.

—Сегодня мы соберемся в Зеленой балке.

Зеленой балкой назывался лог на голой возвышенности, расположенной к северу от города и представлявшей собой первую ступень отрогов Стара-планины. После того достопамятного вечера, когда Заманов вернул письмо, комитет каждый раз собирался в новом месте. Сегодня заседание решено было устроить в Зеленой балке.

Калчо, раскрасневшийся, потный, все вертел и вертел жилистыми руками огромное сверло. Он то и дело вынимал свой инструмент, чтобы вытряхнуть стружки, заглядывал в просверленное отверстие и снова принимался сверлить. Дойдя до нужной глубины, он остановился в двух пядях от толстого конца черешневого бревна, которому предстояло стать стволом будущей пушки. Старательно очистив отверстие от стружек, Калчо одним глазом осмотрел его, дунул внутрь и окинул гостей самодовольным взглядом. Гости обступили его и тоже впились глазами в ствол.

—Сюда влезет и гиря от больших весов, — заметил Мичо. — Но мы зарядим пушку мелким железным ломом. Этак она больше погани укокошит. Твоя черешня, Марко, сделает чудеса…

Лицо у Марко торжествующе сияло, — черешня и в самом деле была срублена в его саду.

За последнее время в миросозерцании и убеждениях Марко Иванова произошел весьма заметный перелом. Когда Бяла-Черкву охватило революционное брожение, он не смог долго оставаться бесстрастным, сторонним наблюдателем… Это брожение заинтересовало, удивило его и наконец задело за живое. Он думал: «А что, если и впрямь повсюду творится то же, что и здесь, как об этом толкуют люди? Пожалуй, этак разгорится пожар во всей Оттоманской империи… Может, и в самом деле пришел конец турецкому владычеству, раз уж малые дети и те вооружаются?.. Почем знать?..» Подобные мысли ослабляли его опасения и укрепляли его веру в судьбу. Человек положительный, обладающий здравым смыслом, но лишенный и тени воображения, он в конце концов оказался вовлеченным в поток всеобщего воодушевления и начал верить. И эта трезвая, честная болгарская душа не убереглась от «заразы».

Но не вдруг совершился этот психический процесс. Твердые убеждения вырабатываются постепенно, под влиянием многих значительных фактов. Сначала (это было прошлой осенью) Марко, наблюдая все возраставшие зверства и злодеяния турок, бормотал про себя:

—Такая жизнь — разве это жизнь?

Это была первая вспышка, первый толчок…

Потом, уже этой весной, после появления Каблешкова, Марко, видя воодушевление молодежи, столь решительно готовящейся к осуществлению своего безумного, но возвышенного замысла, как-то сказал жене:

—Почем знать? Когда безумцы берутся за дело, иной раз оно им удастся.

Наконец в один пасхальный день, когда в кофейне завязался разговор об огромных препятствиях, лежащих на пути освободительного движения и грозных последствиях, к которым оно, быть может, приведет, Марко, обращаясь к Михалаки Алафранге, выразительно проговорил:

—Михалаки, кто прикидывает, во что обойдется свирель и барабан, тому свадьбы не сыграть!

Месяцев шесть назад Марко как-то раз упомянул в разговоре о «чреве адовом», на что поп Ставри тут же ответил пословицей:

—Волков бояться — в лес не ходить.

Заметим, однако, что Марко, в сущности, увлекался только подготовкой к восстанию, по участвовать в нем не собирался. Ему не хватало энтузиазма, чтобы решиться стоять до последнего, подобно Мичо, не хватало и веры в конечный успех борьбы, чтобы все поставить на карту, подобно Огнянову. Но он считал, что Бяла-Черква должна быть готова отразить башибузуков, которые грозили хлынуть в нее из многочисленных турецких сел Стремской долины. Опоясанная со всех сторон этими селами, Бяла-Черква уже теперь была для них, как бельмо на глазу… «Если пожар начнется повсеместно, — думал Марко, — тогда другое дело. Но кто может за это поручиться?.. Как бы то ни было, Бяла-Черква должна быть готова».

И он настаивал на том, чтобы все вооружались.

—Потом видно будет, — говорил он.

Три дня назад к нему пришел Николай Недкович и рассказал, что никак не может раздобыть черешневые стволы.

—Ну что ж, срубите черешню в моем саду, — сказал Марко.

Но то ли из эгоизма, то ли движимый чувством отцовской любви, впрочем, вполне естественным, он не позволял своим сыновьям впутываться в это дело… Он хотел, чтобы они остались в стороне от потока, волны которого захлестнули его самого. «Довольно меня одного на нашу семью», — говорил он. Но он хотел невозможного! Перелом в его душе еще не завершился окончательно: кое в чем Марко Иванов колебался, кое-когда противоречил сам себе. Одним словом, он был представителем умеренного элемента в народной партии. Этот элемент может пригодиться для чего угодно, но только не для революции, ибо совершить ее нельзя без применения насилия и крайних мер. Умеренные люди нередко тормозили революцию. Но в данном случае дело, пожалуй, обстояло иначе…

Калчо принялся буравить в черешневом стволе запальное отверстие, чтобы пушка получилась не хуже настоящей. Очень тонким сверлом он просверлил дырочку в гладко стесанном сучке. Быстро окончив эту работу, он дунул в отверстие, и опилки вылетели из пушки.

—Вот это дело! — с торжествующим видом воскликнул Калчо. — В пух и прах расколошматим турок.

—Браво, Букче! — сказал Мичо. — Ты у нас будешь пушкарем. Теперь Лило-кузнецу остается только набить на нее обручи и железные скрепы, и куда Круппу до тебя!

—Греметь она будет страшно, мать честная! — заметил Марко.

—Мы поставим ее высоко над Зеленой балкой и оттуда будем обстреливать всю долину… Пусть тогда подходят откуда угодно, а мы их — бей, не жалей!.. Позиция чудесная!

За воротами послышались шаги.

—Кто-то из наших идет, — промолвил Мичо, знавший, что пареньку было приказано пропускать только своих.

Вошел секретарь комитета Попов и поздоровался с Мичо и Марко.

—Чего тебе здесь надо, Ганчо? — спросил его Мичо.

—Иду в Зеленую балку, вот и завернул сюда мимоходом поглядеть на нашу артиллерию.

—Так, так! Нынче нам всем надо собраться, чтобы решить, кого посылать в Панагюриште. Туда вызывают нашего представителя. Я предлагаю Соколова.

—На что им наш представитель? — спросил Марко.

—Чтобы присутствовать на главном собрании.[95]

—А что будет обсуждать главное собрание?

—Оно решит, когда начинать восстание, душа моя.

—Наверное, на первое мая будет назначено, — промолвил Ганчо.

Марко нахмурился.

—Нет, я думаю, попозже… Чтобы хоть розы успеть собрать, — предположил Мичо.

—Значит, и мы восстанем? — осведомился Марко.

—Восстание всюду начнется в один и тот же день.

—Но это же безумие!

—Безумие не безумие, а чему быть — того не миновать, — отрезал Мичо.

—Ведь не зря же мы так долго готовимся, правда? — до бавил Ганчо.

—Так их! В пух и прах их, дядя Марко! — откликнулся разгоряченный Калчо.

—Нет, я так понимаю, — сказал Марко, — покуда не выяснится, что творится в других местах, мы готовимся только к обороне от башибузуков… А то как бы нам одним не пришлось расхлебывать кашу.

—Стыд и срам будет для Бяла-Черквы, если она хоть на миг замешкается с восстанием! — горячо воскликнул Мичо. — Весь народ восстанет в один день — и Турции крышка!

Марко задумался.

—А вы наверняка знаете, что так именно и будет? — спросил он.

—Как же не знать? Дети мы, что ли?.. Я для того и тянул тебя в комитет, чтобы ты своими глазами читал письма… и слушал Каблешкова и Огнянова.

Марко недоверчиво покачал головой.

—Одно дело, когда слышишь что-нибудь от людей, а другое, когда сам наверное знаешь, что именно так и будет… Пять раз обмозгуйте, прежде чем действовать, а то получится как с загорским восстанием.

Мичо вспыхнул.

—Ты прямо младенец какой-то, Марко. Теперь совсем другое дело. Я же тебе ясно говорю, что пожар загорится повсеместно… Все организовано. Остается только назначить день.

—Ну что ж, если действительно восстание начнется повсюду сразу, тогда и я возьмусь за ружье! А если не повсюду, если мы одни зажжем огонь, тогда что? Надо бы еще разузнать…

—Вспыхнет повсеместно!

—Кто его знает!

—Вспыхнет, Марко. Клятвы, что ли, требуешь?

—Не надо.

—Ну, ты прямо Фома неверный!

—Конечно; я, как и он, хочу все пощупать собственными руками. Ведь мы тут рискуем головой…

—Ты должен верить, что мы победим.

—Почему я должен верить?

—Потому что Турции не миновать гибели.

—Как ото — не миновать?

—Очень просто: она должна пасть, потому что так предуказано свыше!

Марко понял, что Мичо снова намекает на пророчества Мартына Задеки.

—Не верю я этим новым пророчествам, — промолвил он. — Календарь предсказывает дожди и грозы, а у нас погода прямо райская!.. Все это вздор.

—Задека, брат Марко, не то что другие! — с жаром возразил Мичо. — Его и ученые признают.

—Помилуй, душа моя! Что ты мне все Задеку своего тычешь? Оставь в покое Задеку.

Мичо вспылил:

—А не хочешь Задеку, я тебе покажу другое пророчество, еще глубже и яснее.

—Кто же это пророчествует?

—Само провидение божие… Только дух святой мог внушить подобное… Человеческому уму не измыслить этого.

И Мичо стал рыться в боковом кармане своей безрукавки. Марко смотрел на него удивленно.

—Эх, тетрадку дома оставил, — с досадой сказал Мичо. — Но погоди, я и так вспомню… И если ты скажешь, что и теперь не веришь в падение Турции, оставлю тебя в покое — мучайся на здоровье!.. Глухому хоть в барабан бей, он все равно не услышит.

И, вытащив пенал, Мичо окунул перо в чернильницу и опять стал рыться в кармане.

—Нет ли у тебя клочка бумаги?

—Нет, — ответил Марко, в свою очередь порывшись у себя за пазухой.

—Погоди, я вот тут напишу.

И, облокотившись на пушку, Мичо стал что-то царапать на ее гладкой поверхности.

Марко смотрел на него с любопытством.

На стволе пушки вскоре выстроились в ряды церковнославянские буквы и арабские цифры, размещенные в следующем порядке:

Т(=300) У(=400) Р(=100) Ц(=900) І(=10) А(=1) К(=20) Е(=5)

П(=80) А(=1) Д(=4) Н(=50) Е(=5)

Эти церковнославянские буквы, если читать их подряд, составляют слова: ТУРЦІА КЕ ПАДНЕ (Турция погибнет), если же сложить числовые значения букв, то в сумме получится 1876 — роковой 1876 год!

Кто первый измыслил эту причудливую комбинацию и открыл это совпадение? Чей ум уловил во мраке ночи этого светлячка, заметил эту необъяснимую игру случая? Неизвестно. Люди передовые называют такие явления «капризом случая», а люди старого закала — «роком».

Так предрассудок объясняет то, что рассудок отказывается объяснить.

Мичо Бейзаде объяснил двойной смысл пророчества. Марко самолично проверил сумму слагаемых.

Он просто онемел от удивления и не смог проронить ни слова.

Мичо смотрел победителем. Его черные горящие глаза сияли горделивым самодовольством, а в тонкой насмешливой улыбке, с какой он смотрел на ошеломленного Марко, можно было прочесть и жалость к приятелю за его малодушное неверие, и торжество, и счастье, и восторг… Этот взгляд и эта улыбка как будто говорили: «Ну, Марко, что ты теперь скажешь? Давай-ка послушаем твое мнение. Мартын Задека плох — ладно. Но что ты скажешь про того, другого? Смекнул теперь, что за человек Бейзаде?»

Во время этой беседы двух именитых горожан во двор, не привлекая их внимания, вошло несколько членов комитета; они тоже мимоходом завернули сюда, чтобы полюбоваться на пушечную мастерскую бяло-черковского Круппа. Вслед за ними и с той же целью вскоре пришли и другие члены комитета. Получилось так, что все члены были налицо, кроме Димо Беспортева.

—Этого бродягу не удалось сегодня найти, — доложил Илю Странджов, — видать, натрескался где-нибудь в корчме.

—Нехорошо наливаться не в меру, — заметил поп Димчо, прикладываясь к фляге с водкой.

Члены комитета не могли налюбоваться на свою пушку, не могли вдоволь насладиться ее созерцанием. Она стояла перед ними, подобная какому-то громадному длинному зверю, без ног, без головы, с единственным глазом на хребте и со страшной глубокой пастью, которой предстояло извергать огонь… На гладком желтоватом брюхе этого зверя чернела каббалистическая фраза, написанная Мичо, страшное «менэ, текел, фарес»[96]Оттоманской империи:

ТУРЦІА КЕ ПАДНЕ — 1876.

—Ребята, — обратился заместитель председателя к собравшимся, — мы договорились сойтись в Зеленой балке, не так ли?

—Да, да, идемте!..

—Чего там? Раз уж мы собрались здесь, не устроить ли нам тут и заседание? Да, если хотите, оно и сподручнее… рядом с этим медведем…

Все одобрили разумное предложение заместителя председателя.

—Тогда усаживайтесь!

—А ты где сядешь?

—Вот мой престол, — сказал дядюшка Мичо, располагаясь на пушке.

И заседание началось.