Января. Москва – самый тихий из городов-гигантов, а в снегу она тиха вдвойне

Москва – самый тихий из городов-гигантов, а в снегу она тиха вдвойне. Главный инструмент уличного оркестра, автомобильный гудок, представлен здесь слабо, машин мало. Также, в сравнении с другими столицами, очень мало газет, в сущности лишь одно бульварное издание, единственная вечерняя газета, выходящая из печати около трех часов. Наконец, и выкрики торговцев здесь очень тихие. Уличная торговля в значительной степени нелегальна и не любит привлекать к себе внимание. К тому же торговцы обращаются к прохожим не столько с восклицаниями, сколько с речами, степенными, порой почти шепотом, в которых слышится что-то от просительной интонации нищих. Лишь одна каста движется здесь по улицам с громкими криками: это старьевщики со своими заплечными мешками; их меланхоличный призыв оглашает не реже раза в неделю каждую московскую улицу. У этих улиц есть одна странность: в них прячется русская деревня. Если пройти в одну из подворотен – часто у них есть кованые ворота, но я ни разу еще не видел, чтобы они были закрыты, – то оказываешься на околице обширного поселка, раскинувшегося часто так широко и привольно, словно место в этом городе не стоит ничего. Так приближаешься к поместью или деревне. Почва неровная, дети катаются на санках, роют лопатками снег, сарайчики для дров, инвентаря или угля заполняют углы, кругом деревья, примитивные деревянные крылечки или пристройки придают дворовой части домов, которые с фасада выглядят очень городскими, внешность русского крестьянского дома. Так у улицы появляется еще одно, сельское измерение. – Москва вообще повсюду производит впечатление, будто это еще не сам город, а его предместье. В самом центре города можно встретить немощеную дорогу, дощатые ларьки, длинные транспортные колонны с материалами, скотину, которую гонят на бойню, убогие трактиры. Я ясно увидел это, когда в этот день ходил по Сухаревской. Я хотел увидеть знаменитый Сухаревский рынок. Более сотни его ларьков – продолжение когда-то большой ярмарки.

Василий Улитин. В прошлом. 1920 г.

Я вошел на рынок с той стороны, где были торговцы скобяными изделиями. Это ближе всего к церкви (Николаевский собор), голубые купола которой поднимаются над рынком. Товар просто раскладывают на снегу. Здесь можно найти старые замки, метры, инструменты, кухонную утварь, электротехнические материалы и проч. Тут же производится ремонт; я видел, как паяли с помощью паяльной лампы. Мест для сидения нет, все стоят, болтают или торгуют. Рынок тянется до Сухаревской. Двигаясь по многочисленным площадям и аллеям из ларьков, я понял, насколько эта господствующая здесь структура рынка и ярмарки определяет также значительные пространства московских улиц. Есть районы часовщиков и кварталы торговли готовой одеждой, центры электротехники и других технических средств, но есть и улицы, на которых нет ни одного магазина. Здесь, на рынке, выявляется архитектоническая функция товаров: рулоны ткани образуют пилястры и колонны, ботинки и валенки, подвешенные на шнурках рядком над прилавком, образуют крышу киоска, большие гармошки образуют стены, так сказать, мемноновы стены. Здесь, среди киосков, в которых торгуют игрушками, я наконец-то нашел себе елочную игрушку в виде самовара. В первый раз в Москве я увидел на прилавках иконы. Большинство из них покрыто, на старый манер, серебряной пластинкой, на которой выдавлены складки одеяния Богородицы. Только голова и руки видны в живописном варианте. Есть в продаже также стеклянные ящички, в которых находится голова святого Иосифа, украшенная яркими бумажными цветами. Потом бумажные цветы, большими связками, на улице. На фоне снега они смотрятся еще ярче, чем пестрые покрывала или сырое мясо. Поскольку все это является частью торговли бумажными изделиями и картинами, ларьки с иконами расположены рядом с рядами бумажных товаров, так что они со всех сторон окружены портретами Ленина, словно арестованный жандармами. И здесь рождественские розы. Только у них нет определенного места, и они появляются то между продуктов, то среди текстильных изделий или посудных лавок. Но они своей яркостью перебивают все, сырое мясо, пестрые покрывала и сверкающие миски. Ближе к Сухаревской рынок сужается, превращаясь в узкий проход между стенами. Здесь стоят дети, они продают хозяйственные товары, столовые приборы, полотенца и т. п., я видел двоих, которые стояли на стене и пели. Впервые после Неаполя я встретил здесь торговца курьезами: он предлагал маленькие бутылки, в которых сидели большие тряпичные обезьяны. На самом деле в бутылку засовывают маленького зверька, но он разбухает от воды. Я видел неаполитанца, торговавшего букетами цветов в этом же роде.

Я прошелся еще немного по Садовой и поехал потом около половины первого к Бассехесу. Он много говорит, кое-что из этого полезно, но постоянно повторяется и рассказывает неинтересные вещи, отражающие лишь его стремление к признанию. Однако он любезен и полезен мне, поскольку дает мне немецкие журналы и помог найти секретаршу. – После обеда я не сразу пошел к Асе: Райх хотел поговорить с ней наедине и просил прийти в половине шестого. В последнее время я почти не могу поговорить с Асей. Во-первых, ее здоровье снова серьезно ухудшилось. У нее поднимается температура, но это, пожалуй, только способствовало бы спокойному разговору, если бы не мучительное присутствие ее соседки, которая, в отличие от гораздо более тактичного Райха, говорит громко и настойчиво, вмешивается в любой разговор и к тому же настолько понимает по-немецки, что убивает во мне остатки энергии. В одну из редких минут, когда мы оказались одни, Ася спросила меня, готов ли я еще раз приехать в Россию. Я ответил, что только в том случае, если буду немного говорить по-русски. Но и в этом случае решение будет зависеть от некоторых других вещей, от денег, моего самочувствия, ее писем. Они, в свою очередь, сказала она уклончиво, зависят от состояния ее здоровья – но я-то знаю, что она почти все время уклоняется от прямого ответа. Я ушел и принес по ее просьбе еще мандаринов и халвы, которые я отдал сестре внизу. На вечер Райх попросил мою комнату, чтобы поработать со своей переводчицей. Я не смог решиться пойти один к Таирову на «День и ночь». Я посмотрел «Шестую часть мира» (в кинотеатре на Арбате). Но многого я не понял.