Главная страница
Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава XI. Чужой крюк
По окну ползает пчела. Взлетает, бьется о стекло, снова ползет, срывается и опять... Она ищет выход. А в пяти сантиметрах над ней раскрытаянастежь форточка. Глупая пчела - отмечает наш глаз. Именно глаз - разум неоткликается на подобные пустяки. Нет, поведение пчелы ничуть не глупее поведения человека в такихобстоятельствах. Она в том положении, когда " за деревьями леса не видно".Она в положении подвешенного на скале альпиниста, которому бескрайний каменьгорою не видится. Камень... камень... камень... Нет конца и края этой шершавой тверди.Нет, потому что глаза в тридцати-сорока сантиметрах от гигантской стены, покоторой ползешь, как пчела по стеклу. И ожидание выхода на полку или вкакой-нибудь кулуар не снимает до конца тревожного чувства бескрайностиэтого опасного пути. Разум знает - сердце не верит... Над головой и чутьлевее зацепка. Она кажется прочной... А вдруг отвалится?! Вторая точка опорыпод левой ногой. Именно точка. Множеством геометрических точек этот уступ ввиде двухсантиметровой скальной заусеницы можно назвать только от глубокойиронии к самому себе. Ладно, при большом оптимизме можно уверовать, чтоблагополучно пройдешь эти полтора метра. А дальше что? А дальше все та жестепень риска - чуть больше, чуть меньше А потом опять... И снова... И ещераз опять... Я думаю об этом. И тогда меня начинает стегать мерзким потнымстрахом теория вероятностей - шансы на срыв всенепременны, весь вопрос, сколько их и из какого числа: из десяти, из ста?.. Как они пробились, через какой лаз проникли мне в голову, этипарализующие, едкие мысли?! Мне сейчас кажется, что по-другому быть не можети никогда не было - они неизбежны в таком положении. Но ведь я точно знаю: ничего подобного не было на тех сотнях маршрутов, пройденных мною за далеконе короткую восходительскую жизнь. Я проходил стены весело, с интересом, глядя лишь вверх и думая лишь о том, что любопытного ждет меня там, высоконад головой. Могло ли быть по-иному? И разве не устал бы я от альпинизма, если б каждый подъем проходил столь мучительно?! Метры все же уходят вниз вместе с душевными силами, вместе с моимвесом. Сейчас над головой футов двадцать зализанной, черствой стены. (Здесьсчитают на футы, и мне теперь это кажется правильным. Еще лучше считать бына пяди - слишком тяжко дается мне каждый шаг.) Ее можно траверсироватьвправо. Есть за что зацепиться рукой, неплохой выступ для ноги. А дальшетрещина, в которую можно заклинить кулак, использовать его как искусственнуюточку опоры и, подтянувшись, выйти на полку. Я уже запустил пальцы в скальную выбоину, когда в полуметре над собойзаметил свежевбитый крюк. Опробовал и убедился - сидит прочно. Крюк отмыкаллобовой путь. А он намного короче и надежней. Я подумал: если этот крюк нековарство судьбы, то в нем ее искренняя помощь, и уж хотел было прощелкнутьна него карабин. Однако... Сперва возник голос самолюбия. Оно вздыбилось сходу, как второй конецпалки, на которую наступили. То самолюбие, что больше всего и движет душойальпиниста. Оно взбунтовалось, поскольку не успело еще подладиться под новыеи пока непонятные ему проявления моей психики. Забыв обо всем, я решилпройти стену свободным лазанием. Я ухватился за верхнюю зацепку, поднял ногу, чтобы шагнуть, на уступ, но... ничего не вышло. ЭТО вновь надвинулось на меня. ЭТО заставляет менясмотреть вниз. А там уйма маленьких человечков, многие из которых держатподзорные трубы, бинокли, чтобы подробней меня разглядывать. Нас разделяетметров пятьсот. Около двух троллейбусных остановок. Когда я сорвусь, топролечу в свободном падении две троллейбусные остановки! Упаду на острыекамни и буду выглядеть так, словно по мне колотили кулинарным молотком. Я смотрел вниз! Делал то, чего научился не делать еще в начале своейальпинистской жизни. Смотрел глазами непривычного к высоте человека. Убывалого альпиниста взгляд вниз предназначен для деловой оценки, не болеетого. Он не вызывает каких-либо мрачных ассоциаций, не будит гнетущего, чреватого паникой воображения. Восходитель не примеряет себя к высоте - онот нее независим. Что с моими глазами? Они безвольны, против моего желанияопускаются вниз, резко падают, как у куклы, переведенной в горизонталь. Онивелики, глаза моего страха! Но, к счастью... Ни один орган не способен такбыстро перестроиться, как глаза. Они перестроились, обрели свои прежниеразмеры - присмотрелись к двум троллейбусным остановкам по вертикали, воспринимают их сейчас более отчужденно, равнодушно. Теперь взгляд натрещину, куда намерен вставить кулак, чтобы подтянуться. И снова сомнение...с неизменным здесь спутником - страхом. Надежна ли трещина? Вдруграскрошится камень, выскочит кулак? Но и этот страх меркнет в сравнении спаникой, которая меня охватывает оттого, что вижу, как рушится, крошится, осыпается мой опыт, как распадаются проходные восходительские понятия, аксиомы. Я впадаю в альпинистское младенчество, теряю способность оцениватьпростейшие вещи. Смотрю на трещину, оценка которой заслуживает лишь беглоговзгляда, и сомневаюсь, как новичок. Это равносильно сомнению в обжигающемсвойстве огня, охлаждающем действии льда. Что со мной происходит?! Страннаяаномальная потребность анализировать и убеждаться в правильностиосновополагающих, опорных понятий, заново открывать, что стул для того, чтобы на нем сидеть. Откуда она взялась, эта чертова амнезия, эта потеряальпинистской памяти?! Меня преследует чувство, будто что-то должно случиться... со мной илихуже того - по моей вине. И каждый раз наплывает картина: перед глазами телана белоснежном скате пика Ленина... В ней, кажется, истоки моей болезни. Все это мелькает в секунды. Но чудится, будто нерешительность моятянется часы, видна и понятна всем - партнерам и даже публике, следящей замной сквозь оптику. Пора наконец сделать выбор. Я говорю себе: сомнение вмоем деле, как и деле канатоходца, больше, чем что-либо, имеет роковыепоследствия, его можно смело маркировать черепом с двумя костями. Я долженпреодолеть себя. Поблажка себе - это поблажка страxy. Это хворост в огонь.Дальше может быть только выбор: или конец альпинизму, или конец собственнойжизни - рано или поздно, в некий злосчастный момент страх уведет меня впропасть в самом физическом смысле этого слова. Я решился. Я изготовился. И в тот же момент поднялась во мне от самогоживота, буйно воспряло упругое чувство - злобный протест: на черта мнесдалось это приключение, кому и ради чего нужен этот дурацкий риск, темболее здесь, в чужой стране, где лежит на мне повышенная ответственность?! Очем я думаю? Вот крюк, который открывает прямой и короткий путь, за которыйможно с гарантией зацепить свою жизнь! Я использовал крюк, быстро прошелстенку и оказался на маленькой площадке. Обеспечив страховку, принял сюдаНепомнящего и Внснера. До высшей точки маршрута оставалось немного, и мылегко одолели этот участок. Наверху я заметил, что Фриц Виснер чем-то недоволен. Нет, он несердился, даже напротив: опускал глаза и был явно смущен. Смущен, видимо, тем, что не знал, как деликатнее выразить свое замечание. Наконец, преодолевсебя, он сказал: - Извини, Володя, у нас это не принято. - Что не принято? - Пользоваться чужими крючьями. Я говорю не о тех, что попались внизу.Эти - стационарные. Они - принадлежность маршрута, ими пользуются все, безних нельзя обойтись. Речь о последнем - его забила шедшая перед нами связка. - А что с ним будет, с крюком?! - обиженно ответил за меня Непомнящий.- Что, мы его погнули, сломали?! В конце концов, мы готовы отдать за негодесяток. - Толя немного слукавил. Он прекрасно понимал, что Виснер имеет ввиду другое. - Ну что ты! Крюка не жалко. - Ясно. Дело в принципе: священное право собственности! - Собственность здесь ни при чем. Это вопрос этики... - Понятно, Фриц, - перебил я его. - Ты хочешь сказать, что чужой крюк -это чужое достижение. - Да, да! Именно это. Нас вправе упрекнуть в несамостоятельномвосхождении. Мы, по сути дела, воспользовались чужой помощью. Кстати, крюкина этих маршрутах вообще нежелательны. Здесь ценят, когда их проходятсвободным лазанием. - По-моему, излишняя щепетильность. У нае с этим проще: сегодня явоспользовался его крюком, а завтра он - моим. Так же как у нас не считаетсязазорным в случае крайней необходимости идти по чужим следам. Наша этикапозволяет... - У нас вообще... разный подход к некоторым нормам, - прервал меняАнатолий. - Я вспоминаю, как западные немцы на альпинистских привалах жуюткаждый свой бутерброд... Откровенно скажу: нам это не по душе. - Ты не прав, Толя, - быстро, взволнованно заговорил Виснер. - Винойтому не образ мысли, не национальный характер и не проявлениеиндивидуализма. Дело куда проще. Это всего лишь вопрос тактики переносагрузов. У вас один несет чай, другой - сахар. А немцы считают, что лучше, если каждый будет иметь в рюкзаке комплект продуктов и распоряжаться ими, как захочется. К тому же человек может сильно отстать, потеряться. - А ты не находишь, что такую тактику диктует некое свойство души, которое называется индивидуализмом? Знаешь, эдак незаметно, подспуднонаводит на чужую мысль, и в результате отыскиваются именно такие, близкиесердцу варианты?! - Это слишком сложно... - усмехнулся Виснер. - И умозрительно.Индивидуализм диктует все и всем, не только западным немцам. Вы повсюдуговорите: коллективизм - основа восходительства. Это снаружи так выглядит. Авовнутрь заглянешь, все оказывается по-другому. Я говорю о большомальпинизме, а не о том, где собираются молокососы, чтобы поклясться другдругy в верности и, возможно, даже за компанию умереть. Мастер альпинизма -это личность. А личность склонна к обособлению. Это у нее защитное свойство- чтобы сохранить свою цельность. Сильные альпинисты движутся группой, ивсе-таки каждый идет сам по себе. Он замыкается на своем ощущении гор, переживании трудностей маршрута, побед и неудач. Он держит в себе этичувства, не испытывая ни малейшего желание с кем-либо поделиться ими... Дазачем я вам все это говорю, будто вы не знаете, что настоящий восходительсвязывается веревкой с партнерами только по крайней необходимости?! Чтоотсюда - явление одиночек?! И что большинство из нас идут в коллективах непо зову души, а по велению разума?! Вам не хуже, чем мне известно: хождениев группе - сложное, тонкое искусство. Умение во всех случаях оставатьсяхорошим, честным товарищем - признак высокой альпинистской зрелости. Но это не дает вам права считать, что альпинизм - маленькая моделькоммунизма. - Все это признаки индивидуальности. Индивидуализм - совсем другое.Нельзя путать эти понятия. К тому же зря ты так смело говоришь за всехальпинистов мира. Я действительно люблю переваривать горы уединенно. Но я жеи люблю ходить в них компанией. Я ни за что бы не пошел одиночкой, даже еслиб это было совсем безопасно. Все это сложно и не может быть однозначным. Ивообще... по-твоему, выходит, что на альпинизме не может оставатьсякакой-либо национальный или социальный отпечаток. Получается, он неподвержен национальному влиянию? - Подвержен. Но не в главном. В главном наоборот: это он образуетособую международную общность - альпинистов. - Вот и вернемся к нашим баранам. Мы ведь и не говорим о главном. Развевопрос, как относиться к чужому крюку, - главное в альпинизме? - Ну хватит! - вмешался я. - А то этому конца не будет. Я оставался в стороне от беседы. Мне не до разговоров. Мне сейчасхватало своих переживаний, своих размышлений. И весьма драматичных. Тех, что привели меня к оченьудобному, но отторжимому душою выводу: ладно, проживу и без альпинизма.Виснер, видно заметил мое настроение, понял, о чем я думаю, и сказал: - Не надо расстраиваться, Володя. Ваш авторитет от этого николько неупал. Мы считаем вас сильными альпинистами и высоко ценим советскуювосходительскню школу. Смотри, сколько там народу наблюдает, уверен, все онив восторге от вас. А крюк - это маленькая оплошность Я досадовал... мнехотелось, чтобы все прошло идеально К тому же по-своему ты поступилправильно. У вас другой альпинизм, поэтому другие правила. Ты сказал: вслучае необходимости идете по чужим следам и знаете, что никто вас в этом неупрекнет - ни в душе, ни вслух, и я подумал: ваш альпинизм то и дело ставитлюдей в условия, когда игра кончается, когда не до спорта - начинаетсяборьба за жизнь. И тут условности не имеют никакого значения. Этот факторочень влияет на все ваше альпинистское мировоззрение У нас тоже есть такойальпинизм. Но представлен всего лишь одной горой - Мак-Кинли, на Аляске. Разумное объяснение. В целом. Тяжелых для меня частностей Виснер незнал... И все-таки меня радовало уже то, что он сам до этого дошел - непришлось оправдываться. Я несколько ободрился, хотя в душе оставалсясвинцовый осадок. Вечером в номер ко мне зашел Непомнящий и снова завелразговор о злосчастном крюке. - Если разобраться, - сказал он, - в упреке Висера ничего нового. Хотьи нет такого правила, но и у нас использование чужого крюка не доблесть.Только не бери все на себя. Я себя укоряю. Сделал бы то же самое - незадумываясь подвесился бы на эту железку. По-моему, все мы не в тутональность попали - что-то вроде экскурсионного настроения. Еще встречатакая: " представители", " делегаты"! Словно не работать приехали, а дляосмотра экзотики. Я молчал. Он пришел, чтобы меня успокоить, и наивно думал, будто мнеэто непонятно. - А почему мы расслабились? - продолжал Анатолий. - Может, потому, чтосвысока смотрим на нравственность? Они, мол, здесь за лучший кусок в глоткудруг другу готовы вцепиться. Если у нас такой поступок не осуждается, тоздесь тем более? Немного подзабыли, что имеем дело с альпинистами! Американская пресса, понятно, не обошла нас вниманием. Отражала визитсоветских весьма подробно. Мы постоянно глядели на свое отражение и пришли квыводу: утомительная это штука, зеркало. Особенно если оно не слишкомточное. Случалось, правда, и так что приходилось говорить себе: " Нечего назеркало пенять..." Но так бывало редко, поскольку нас все-таки большехвалили. В первые же дни газеты поместили отчеты о наших тренировках вШавангуке. Много говорили о необычайной скорости прохождения маршрутов, ничуть не жалея превосходных степеней. Пришлось, однако, проглотить весьмаощутимую ложку дегтя - " чужой крюк" не ускользнул от внимания репортеров.Был юмор по поводу галош Сережи Бершова и Славы Онищенко. Были и некотораяторопливость в оценке и толковании фактов. Кто-то из журналистов, услыхавзвон, не дал себе труда разобраться, где он, и выдал " уличающие" строчкиброским аншлагом: " Русские приехали без снаряжения! " В этом подобии правдыне содержалось ни полправды, ни четверть правды. Наша федерация договориласьс ААК: мы берем только легкое снаряжение (крюки, карабины, закладки); пуховыми мешками, палатками, веревками, ледорубами нас снабдят на мecте. Натех же условиях в следующем году должен продить и ответный визитамериканцев. Это вызвано ограчением перевозки грузов на самолете. Но...вероятно, соблазн уличить советских в нищенстве оказался сильнее чем заботао репутации своего печатного органа. Но, повторяю, это были лишь мелкиепятнышки на общем фоне доброжелательства....Началась наконец истинноделовая часть нашей поездки. Мы сели в самолет и полетели с востока назапад, в центр страны, штат Вайоминг. Здесь в Тетонских горах нас ожидалпопулярный в Штатах массив Гранд-Тетон. Ночь провели в Джексоне, небольшомгородке неподалеку от Гранд-Тетона, и на другой день отправились в районвосхождения. Утро оказалось не слишком добрым. Накануне весь вечер готовились квыходу - паковали рюкзаки, проверяли веревки, карабины... Но, пробудившись, увидели сырые, унылые окна. Шел дождь, способный вызывать юмор разве что улюдей, которым все равно сидеть дома. Мы красноречиво посмотрели на нашуальпинистскую совесть - Виталия Михайловича, - и суровый, несгибаемыйАбалаков ответил: - Куда же, к черту, в такую погоду?! Сидите уж. Может, к обедупройдет... Протеста это, понятно, не вызвало хотя бы уж потому, что выпалслучай поспать лишних пару часов. Однако... В дверь постучали. Вошел местныйгид, знакомивший нас с достопримечательностями района. Сейчас он прибыл, чтобы доставить нас на исходную точку маршрута. - Одевайтесь, пошли! - сказал он. - Куда?! - На маршрут. - Но дождь?! Губы его искривились в усмешку: - У вас нет снаряжения на случай дождя?! По-моему, вы просто плохиеальпинисты. Непонятно, за.что вас хвалят? - сказал он не моргнув глазом. Фигурального смысла в его ответе не содержалось, доброй иронии тоже." Плохие альпинисты" значит плохие альпинисты. По лицу его было видно, что они навсегда сделал вывод о нашей квалификации. Настроение было испорчено. И дело не в грубости гида. Это, как говорят, факт его биографии - ему и расстраиваться. Но он и впрямь попал в болевуюточку. У меня нет здесь возможности подробно рассматривать положение сальпинистским инвентарем. Повторю литшь то, о чем неоднократно говорилось внашей спортивной периодике: проблема эта далека от решения. Сейчас насзаставили краснеть, ибо мы и в самом деле не имели горной одежды от дождя. У подножия стены нас ожидал Роберт Уоллес - двадцатишестилетнийпрофессионал, совершивший с клиентами не один десяток подъемов на эту гору.Роберт занимается некоторыми восходительскими исследованиями. Его волнуютпроблемы питания и досуга в гоpax. У него приветливое лицо и вместе с темцепкий, пристальный взгляд. Когда сопровождающий оставил нас одних, Уоллес сказал: - Я, по правде говоря, не думал, что вы пойдете в такую погоду. - Мы бы не пошли, - ответил Непомнящий, - но нам сказали... - Толяповторил " глубокомыслие" над шего гида и добавил: -Честно говоря, нас этонесколько удивило. - Удивило? Почему? Вы что, решили, что по нашу сторону земли нетдураков?! По-моему, это племя населяет планету весьма равномерно. Маршруты к самой вершине Гранд-Тетон несложны - не выше 3б категориитрудности. Отдельные участки, правда, могли бы потянуть на 56, но ихнемного. Ничего достойного описания на подъеме к высшей точке не случилось.Читателя мог бы заинтересовать лишь небольшой, но важный для этогоповествования разговор, который вышел у меня на биваке. Но стоит ли даватьиз-за него малоинтересные подробности?! Мы покорили здесь еще нескольковершин, но с большинством из них не связано сколько-нибудь значительныхвоспоминаний - лишь отдельные, правда важные, штрихи. Вот почему я решилотступить немного от фактологической правды и собрать их воедино, начинитьими какой-то, один маршрут. Мне придется для этого составить группу излюдей, которые ходили со мной здесь же, в Тетонском районе, но в разноевремя. Надеюсь, читатель простит мне это маленькое литературное ухищрениепоскольку я прибегаю к нему ради его же (читателя) пользы - чтобы ненарушить цельность рассказа. Итак, идет дождь. Кажется, будто начался он вдень первого пришествия икончится разве что со вторым. В такую погоду забываешь как выглядит солнце.Холодный, всепроникаюший ветер пробивает тепловую защиту, пронизывает душу ивызывает в ней печаль по самой себе. Она почему-то зрится синей и сморщеной, как ощипанный заморыш цыпленок. Мы несем на себе пуд воды. Карабкаемся по мокрым скользким камням.Дождь пожирает трение. От него и впрямь - лишь мокрое место. Если оно, трение, где и усилилось, так это между лямками рюкзака и плечами. Господи, до чего ж прекрасен высотный мороз! Зимняя Ушба мне кажется раем. Этотнижний кусок маршрута - до перевала - считается легким, по бумагам - неболее " тройки". Но мне припомнился американский анекдот, в котором гангстерутверждает, что ватой можно убить если в нее завернуть утюг. Природа плевалана нашу восходительскую арифметику и завернула сегодня в легкую вату тяжелыйутюг. Американцам все-таки легче - дождевые анараки спасают наших хозяев. Ихпятеро: Роберт Уоллес, наш знакомый по лагерю " Памир-74" Питер Левзнаменитый первопроходец по западному ребру Эвереста (1963 г.) Вилли Ансоелдс дочерью и сыном. Идем двойками. Я в связке с Граковнчем. Впереди Онищенко с Бершовым. НаСлаве Онищенко лежит еще одна нагрузка: он сдерживает молодость СережиБершова. Чемпион Союза по скалолазанию торопится - и потому, что умеетторопиться, и потому, что в эту гнусную погоду душа его тянется к биваку, который ждет[ ]нас на перевале, и потому, что при всейосторожности большого мастера все-таки молод и увлекается, забывая порою обопасности, о нехватке трения. Но заматеревший в горах Онищенко тоже чемпионтого же ранга - только по альпинизму. И если скалолазание - искусствопрохождения стен, то альпинизм к тому еще (а может, прежде всего) искусствочеловеческого поведения. Слава умеет разговаривать с людьми! Ему без трудаудается сдержать Сережнно рвение. Такая же забота отягощает и Вилли Ансоелда. Он то и дело покрикивает надочь. Семнадцатилетней Нанда Дэви не то что дождь - ей море по колено. Этотбесенок шастает по скалам словно паучок по паутине. И в этом деле всем нам, кроме Сережи, могла бы дать фору. Они с Бершовым могли бы составитьблестящую связку. Наш чемпион был бы в ней первым, хотя преимущество его нетак уж разительно. Наконец перевал. Но главная радость в том, что вышли из полосы дождя.Зато ветер здесь достигает почти ураганной силы. Страшно подумать, что нужноставить палатки. Даже тонкие стойки с трудом рассекают этот плотный, чуть ли не зримыйпоток воздуха - вот-вот согнутся, выскочат из гнезда. Полотнища надуваютсякуполом. Удержать их стоит большого труда. Кажется, еще немного, и унесуттебя в воздух, как дельтаплан. Каждую палатку приходится ставить всемскопом... Но все имеет конец. Затянут последний палаточный трос. И тутпроисходит такое, отчего Валя Гракович зеленеет и, распираемый злостью, выдает какую-то заумь: -Интересно, как она выглядит, эта стерва? -Какая? -Природа. Блондинка она или брюнетка? До чего ж охота ей плюнуть врожу! - шипит он. Я - да и вся компания - разделяю Валины чувства: лишь только мызавязали последний узел, ветер утих - резко, внезапно, будто вышел весьвоздух, - на западе в клиновидную дыру меж двумя вершинами вывалилосьбольшое хохочущее солнце. Питер Лев притащил вязанку дров, заброшенную сюда еще кем-то до нас, имы развели костер. В ожидании ужина Вилли Ансоелд взялся отчитывать Дэви. Онэто делал мягко, деликатно, с оттенками нежности в голосе. - Ты слишком легкомысленна, Дэви, - говорит он, - за такое легкомыслиев горах платят жизнью! Дэви обнимает отца, прижимается щекой к его овальнойгустой с проседью бороде и... обвиняет его в трусости. Глядя на нее, думаю: пересек океан, чтобы снова увидеть привычный тип русской девушки.Светловолосая, крупная, с молочным цветом лица и здоровым румянцем во всющеку, она походила на тех наших сельских красавиц, ядреный вид которыхничуть не лишает их нежности. -Ты не должна называть меня трусом по трем причинам, - шутливо отвечаетей Вилли. - Во-первых, потому, что я твой отец. Во-вторых, потому, что япочтенный профессор философии. И с твоей стороны непочтительно так говорить.В-третьих, я покоритель Эвереста. Разве я могу быть трусом?! Вот знак моейхрабрости. Профессор снял ботинок, показал стопу без пальцев и, обращаясь кнам, уже всерьез добавил: - 63-й год, Эверест! Гракович, загадочно улыбнувшись, досмотрел на меня. Я понял его, снялботинок и показал свою беспалую ногу. - О! - удивился Ансоелд. - Значит, и ты из клана беспалых?! Где? - Пик Коммунизма, 72-й год. - Этот ваш пик, видимо, серьезная гора! - Вполне. Шутить не приходится. - Слушай, Дэви, поедем в Россию, сходим на этот нашумевший пик? - С радостью, папа. Но сначала мы должны побывать на моей горе. - Знаете, - говорит Вилли - почему ее зовут Нанда-Дэви? - Догадываемся, - глядя куда-то в небо, с усмешкой произносит Валентин.- Сумасшедший папа назвал свою дочь в честь Гималайской вершины Нанда-Дэви.Черт меня дернул связаться с этими шизоидными альпинистами! - О! Надо посмотреть на эту вершину, чтобы понять меня. Красота ивеличие... Но это не главное. Я никогда не видел более таинственной горы, более недоступной осознанию, проникновению в ее сущность. Поистине вещь всебе! Как юная дева, мечтательна, поэтична. И вместе с тем открыта, обнажена, словно женщина в " мини". И чем больше обнажена, тем недоступнейсмысл тайны, в которую хочешь проникнуть. Нужно покорить ее, чтобы возниклахотя бы иллюзия проникновения в ее глубину... - Это хорошо сказано! - перебил Гракович. -Я всегда думал: горы манятнас потому, что они единственная вещь в себе, которая хоть частичнопозволяет проникнуть в свое нутро. - Точно, - вмешиваюсь я. - Природа создала кролика, чтобы делать изнего зимние шапки, а горы - чтобы лазить по ним. Раз мы поднимаемся навершины, значит, постигаем их смысл. - Этот скептик, - показывает Ансоелд на меня, - пытается насприземлить. Ничего не получится. Мы еще немного полетаем на крыльяхфилософии. - По-моему, здесь больше пахнет мистикой, чем философией. - Правильно, - вдруг подает свой голос Дэви. - Но мне кажется, нельзястать альпинистом, не имея на дне души хоть немного этого чувства. - Мистики?! - Мистики. Наша тяга к горам замешена на ощущении колдовства, таинственных сил, вере в чудеса. Без этого мы бы слишком рациональносмотрели на жизнь, чтобы ходить в горы. Альпинизм и поэзия - близкиепонятия. Больше того: альпинизм - это вид поэзии. Вилли с восторгом смотрел на дочь. Временами окидывал взглядом нас, какбы проверяя: разделяем ли мы его восторг, понимаем ли отцовскую гордость? Мыи впрямь были поражены глубиной рассуждений этой семнадцатилетней девочки. - Если б вы могли заглянуть ко мне в душу... - продолжала Дэви. - Я всевремя думаю о моей горе. Мне кажется, есть что-то такое, что связывает меняс ней - со дня моего рождения. - Дэви, - попросил отец, - прочти свои стихи. Уж стаи птиц покинули меня, И облака дрейфующего скрылся лик. Одна, но рядом башня - Чин-Тинг пик. Мы вечные друзья, эта гора и я. Теперь я должен нарушить временную последовательйость своего рассказа изабежать вперед, чтобы одним разом сказать все о прекрасной девушке Дэви. Год спустя в одном из альпинистских журналов Америки появиласьиллюстрированная статья. На верху страницы справа - фото Дэви Ансоелд, слева- ее стихи. Затем следовало сообщение: " Дорогие друзья, Дэви умерла от острого брюшного заболевания, осложненного большойвысотой, 8 сентября на высоте 24000 футов (7320 м. - В. Ш.) на Нанда-Дэви, горе, по имени которой она была названа, во время альпинистской экспедиции вИндии с ее отцом и рядом других американских и индийских альпинистов. Тело Дэви будет оставлено с горой, которую она любила..." История эта и впрямь отдает мистицизмом. Однако мой опыт и некотороезнание восходительской психологии подсказывают достаточно реальноеобъяснение этому таинственному факту. Оно кажется мне достоверным хотя бы ужпотому, что ничего нового в поведении психики человека на большой высоте я вданном случае не вижу. И если не считать это простым совпадением, то моглобыть так. Дэви " разрушила" самое себя. Она много лет готовилась к такомуразрушению. С детства в ней зрело сознание, что ее судьба каким-то образомпереплетается с существованием горы Нанда-Дэви. Возможно, в голове у девушкиподчас мелькала мысль, будто связь эта для нее роковая, будто тянет ее к тойвершине некая черная, инфернальная сила. Все это укладывалось, копилось вподкорке, чтобы потом при удобном случае, в стрессовой ситуации, во-первых, обернуться глубоким, неодолимым страхом и, во-вторых, послужить программойдля саморазрушительного поведения организма. Нужен только толчок, чтобыпрограмма эта сработала. По меньшей мере у половины из тех, кто поднимается на большую высоту, организм где-нибудь, как-нибудь начинает пошаливать. Большинство жалуется наотклонения в работе желудочно-кишечного тракта. Опытные восходители такие отклонения иногда вообше не принимают заболезнь, считая, что на высоте у них по-другому и быть не может. Юную Дэви, лишенную опыта высотных восхождений, могли напугать самыепервые признаки заболевания. Ее тут же могла ошарашить мысль: " Так вот в чемтайна - она в моей смерти! " Страх, убежденность в подлинности догадкипарализовали силы сопротивления организма, открылась возможность кскоротечному развитию болезни, и... этот страшный исход. Словом, вполнедопустимо, что Дэви Ансоелд могла убить себя самогипнозом. Но вернемся к нашему биваку на перевале, где ничто не предвещаетбудущей трагедии. ГЛАВА XII. " АКЦИЯ НА ЭЙГЕР"
...Солнце быстро садится. Сейчас оно застряло меж гор так, словносмотрит сквозь два раздвинутых пальца и уже касается их перепонки. Ононаправленно, точно прожектором, высвечивает восточную стену нашей горы - тусамую, по которой нам предстоит подниматься. Я тревожно вглядываюсь в крутыескалы, участки отвесных стен с нависающими каменными карнизами, миноватькоторые нет никакой возможности; стараюсьунять подло трепещущую душу, когданатыкаюсь глазом на отрицательные углы и многометровые камины. Рядом со мной полулежит, опершись головой о рюкзак, Валентан. Глаза еготоже устремлены вверх. Временами - я это вижу височным зрением - он косит наменя, коротко, но пристально. От этого мне начинает казаться, что ондогадывается о моем состоянии. - " Пятерка б" тут будет верная, - говорит он. - А то и с лихвой.Кое-где и на " шестерку" потянет. Нужно запасаться крючьями, лесенками. В двух шагах от нас Питер Лев роется в рюкзаке. У костра, где сушатсянаши вещи, сидят семья Ансоелдов, Уоллес и Онищенко с Непомнящим. Свесив свалуна разутые ноги, прикрыв глаза, подставил лицо лучам солнца СережаБершов. - Пит, - обращается по-английски Гракович, - расскажи, что там будет? -Он показал пальцем вверх. Лев нарочито вгляделся в нутро своего мешка, как-то странно улыбнулся иответил: - Ничего особенного. Так, пустяки. Сразу же за кулуаром стенка.Потом... Словом, попадутся навесы, пара каминов, возле вершины маятник -серьезный... Ну, вы же мастера, для вас нет здесь проблем. - Последние словаон говорит, чуть ли не до самой шеи погружая голову в мешок. - Ну, хорошо. Скажи тогда, сколько брать крючьев? Пит резко вскинулголову и, посмотрев на нас долгим немигающим взглядом, ответил: - Крючьев? Ни одного. Всюду, где необходимо, крючья вбиты. Можете ихсмело использовать. Ими пользуются все. Они стационарные. - На всякий случай парочку, думаю, надо все-таки взять. Вдругчто-нибудь изменилось? - Ничего не могло измениться. Я был здесь неделю назад. С тех пор сюданикто не ходил. Американцы вообще бывают здесь редко - очень сложныеподступы. И сама вершина находится в стороне, все как-то проходят мимо. - Что ж, коли так, то совсем хорошо, - по-русски произнес Валентин. Онвнимательно посмотрел на меня и добавил: - Володя, я хочу договориться сОнищенко, чтобы мы с тобой пошли первой связкой. Как ты на это смотришь? Беспощадный вопрос. Ни грамма возможности увернуться от прямого ответа.Взметнулся как плеть над спиной. Я вдруг понял страшный эффект ловушки: онагруппирует силы организма в плотный, упругий комок, возникает иллюзиясобственной сокрушающей мощи, огромная вера в свою способность вырваться итут же, с первой попыткой спастись, огорошивает полной безысходностью. Ялихорадочно искал путь ухода от прямого ответа, метался от варианта кварианту, убежденный, что такой существует. И сник, когда понял: возможенлишь односложный ответ. Альтернатива: да или нет - множество слов означает" нет". Я сказал Граковичу: - Договаривайся. - Извини, Володя, - просительно заговорил он, - Мне хотелось бы пойти всвязке первым. Не обижайся, но я нынче... как бы сказать?.. вдохновениечувствую, - произнес он с нарочитым пафосом, - силушка взыграла. " Актерчертов, - подумал я, - делает вид, будто ничего не замечает, не понимает".Валентин сделал мне большое послабление. Но я неожиданно для самого себязакрепил свое и без того прочное положение в капкане. - Не пойдет. Мне ведь тоже на вторых ролях не шибко весело. Я, конечно, не ставлю вопрос, как ты, но, во всяком случае, отдельные участки хотел бы пройти первым. В глазах Граковича загорелась веселая, радостная искра. - Пожалуйста, - сказал он. - Я ведь не настаиваю. Просто я думал, еслиу тебя нет особого желания......Встали, как на селе, - с коровами. Погодаоставалась нам верной, и в шесть утра начали подъем. Скалы здесь прочные, неслишком сыпучие. В кулуаре, однако, камней хватает. Мы проходили егоосторожно. Но настроение было хорошее. Я вдруг почувствовал былуюуверенность - ту, что нынче стал уже забывать. Шел быстро и точно, несдернув ни единого камушка. Минут через двадцать кулуар оказался под нами.Здесь группа связалась двойками, и мы с Граковичем вышли первой связкой. На коротком отрезке стены, выводившем на небольшую уютную площадку, нашлось много зацепок, уступов, каменных ступенек. Он будто специальносоздан для лазания. Я поймал себя на том, что испытываю нетерпениеохотничьего пса, завидевшего подранка. У меня было чувство, будто вернулсядомой после долгих лет странствий. Вот она, долгожданная, счастливая встречас самим собой. Я узнаю себя... Нет, не вчерашнего. Образца десятилетнейдавности! Вчера я был уже не таким. Вчера я был тяжеловесней, сдержанней, ироничней. Вчера в горах все было будничным, привычным и мало что могловызвать этот юношеский трепет. Вчера праздничным оставались лишь сами горы. Я стоял с задранной вверх головой, пытаясь придать лицу приличное моемуальпинистскому ранту спокойствие. Руки буквально зудели. Гракович кинул наменя тайный взгляд, и в глазах его вспыхнул все тот же радостный огонек. - Валяй первым, - сказал он. Я прошел этот участок, как говорят, на одном дыхании. На площадке, обеспечив страховку, стал ждать Граковича. Он поднялся и, отдуваясь, произнес: - Ну, ты даешь! За тобой не угонишься. Дальше к вершине нас велдовольно изрезанный скальный рельеф. Путь, однако, просматривался хорошо. Они впрямь весь маркирован крючьями. Валентин вышел первым. На пути стоял небольшой скальный барьерчик.Гракович стал ко мне на плечи, ухватился за острый гребешок, подтянулся иперекинулся на другую сторону. Там он натянул веревку, и я, отталкиваясьногами, шагая по стенке, быстро перебрался к нему. Здесь перед нами открылась многометровая отвесная стена, венчавшаясяшироким карнизом. Путь к нему вел прорезавший скалу, удобный для лазаниякамин. Поднялись по нему без происшествий и очутились на потолке. Карниз испещрен крючьями. Вбиты разумно, с пониманием дела. Остаетсялишь вешать лесенки. Все хорошо. Я увлечен своим занятием, ничто не смущаетмою душу, ничто не пробуждает сомнения: ни надежность крюка, на котором яболтаюсь в воздухе, упираясь ногами в две веревочные лесенки, ни страшнаявысота подо мной. Я чувствую себя здесь уверенней, чем в собственнойквартире, когда становлюсь на стул, чтобы ввернуть лампочку. Все было хорошо... пока я не увидел этот перегиб - тот самый, чтовыводит с потолка снова на стену. Увидел? Все время, что здесь работал, онмелькал у меня реред глазами. Но то были иные глаза - сосредоточение натрудном, опасном деле. Сейчас перегиб смотрелся на фоне другой картины, нафоне другого перегиба. Снежного, неприметного, каких сотни на пике Ленина, но на всю жизнь отмеченного в моей памяти торчащими из-за белого гребешка, взметнувшимися и навеки застывшими руками женщины. В них застыла мольба оспасении. В них - предсмертный крик. Они - самое страшное, что когда-либовидел я в своей жизни. Он снова навалился на меня, мой страх. Я смотрю, с каким трудомпреодолевает Гракович этот острый перелом камня, как трется веревка орашпильное ребро, и покрываюсь холодным потом. Мышцы становятся дряблыми, икажется, будто хватит небольшого усилия, что-бы они расползлись, как волокнаваты. Я завис посреди карниза, беспомощно болтаюсь на лесенке, лихорадочновпившись руками в веревку, и панически ищу выхода. Я хочу назад, я хочувниз, где есть великая опора, именуемая землей. Но назад так же страшно, каки вперед. Назад и нельзя - не пустит веревка... А главное - там, на стене, Гракович... Нынче, вспоминая тот трудный момент, я с удовлетворением думаю: в самуюострую минуту болезни мне ни разу, ни на мгновение не пришла подлая, предательская мысль отвязать веревку - нить, на которой висела жизнь моегопартнера. Под натиском хвори дрогнули мои восходительские навыки, нонравственные остались неколебимыми. И это главный и, возможно, единственныйпонастоящему веский аргумент, который дает мне право считать себя до концасостоявшимся альпинистом. Тянется время. Или оно и вовсе остановилось? Для меня? Кажется, я будунаходиться в этом подвешенном состоянии до скончания века, потому что нет уменя сил сделать следующий шаг... Внезапно что-то скрипнуло надо мной. Я поднял голову и вдруг подумал, что, покачиваясь на лесенках, разбалтываю крюк... Он снова спас меня, этотбуйный, разносящий нутро страх. Мне показалось, что крюк вот-вот выскочит, что еще несколько секунд и все, что составляет мое " я", уйдет в пропасть итам, на дне, распадется на мелкие части, раскидается по камням бесформеннымиошметками. Мгновенно с неожиданной четкостью я осознал ситуацию, вернулосьощущение времени, и стало понятно: Гракович вряд ли успел обеспечитьстраховку. Значит, он уйдет вместе со мной... Выход нашелся сразу. Оношарашил меня своей простотой и легкостью. Господи! До чего же онпримитивен! Пустяк, раз плюнуть: повесить на следующий крюк третью лесенку, ступить на нее правой ногой, перевесить сюда же одну из двух, на которыхдержусь теперь, для опоры левой и полностью перенести сюда свое тело. А дальше: снимается лесенка, оставшаяся сзади, переносится на следующийкрюк... Словом, начинается новый такт. А за ним - пресловутый перегиб. Я одолел его с легкостью, которой мог позавидовать даже Сережа Бершов.И оказавшись на стене, придя в себя, понял вдруг, что под действием страхаизобрел " велосипед". Этим способом такие участки проходят альпинисты. Именнотак прошел карниз Валя Гракович. Именно так дошел до середины потолка и я.Здесь меня остановила паника. Зато страх, который я осмелюсь назвать" мужским", выдав мне иллюзию от" ытия, заставил двигаться дальше. Ничего не подозревавший Гракович спокойно ожидал моего появления. Онвышел на полку, набросил веревку петлей на каменную тумбу и на всякий случайкрепко держал провисший конец. Мои переживания под дном скалы заняли слишкоммало времени, чтобы заподозрить о них человеку со стороны. Информацию этуможно было сделать своим, так сказать, личным достоянием. Но я все-такирешил поделиться: и потому, что он все равно догадывался, и потому, чточувствовал его искреннее дружеское отношение. Устроившись рядом на полке длядесятиминутного отдыха, я рассказал ему о случившемся. Валентин ответил не сразу. Он долго потирал лоб, наконец сказал: - Володя, я тоже должен тебе признаться в одной вещи... - Помолчавнемного, он выпалил: - У меня то же самое! После того как спустили тела, девчонки не выходят из головы. Каждый день снятся. Почему так? тебя понятно- ты потерял Эльвиру. Но я... В конце концов... мы много раз хоронилитоварищей. Это всегда трагично. Но ведь не было же такой реакции. Почемутеперь? У меня, правда, это проходит полегче, чем у тебя. Я с собой спокойносправляюсь. Но все равно, почему? - Не знаю. Боюсь об этом думать. - А я думал. И придумал. Может, неверно, а может, и верно. Нас пожираеткомплекс вины. Мы все, мужики, виноваты перед ними. Я это остро почувствовалтам, на поляне Эдельвейсов, когда хоронили. Мы все больше и больше втягивалиих в эту игрушку. Мы обязаны были вовремя им сказать: стоп! Дальше вам ходунет. Играйте здесь - в эту дверь не входите. Далось всем это " чисто женское" восхождение! Ходили бы в розницу - с нами. Хоть на Эверест! Это еще так-сяк.В случае чего за них бы подумали, за них бы решили, их бы спасали. Бездумномы относились к их делам. Забыли, что на высоте все решает поведение людей.Что главное там - умение разумом подавлять чувства. Сколько раз сами-то мы -" зубры" альпинизма! - выползали оттуда чуть живыми?! Спасались, потому чтоне раскисали, когда с кем-то что-то случалось... Ты извини, но я думаю, главная причина трагедии в том, что они все голову потеряли, когда умерлаЛюбимцева. Начался разброд, паника. Группа тут же вышла из подчинения -дисциплина, которую они так старались наладить, тут же рассыпалась прахом.Элементарная вещь - в нужный момент надо уметь и по мордам надавать.Способны они на это? А мы что ж, не знали этого?! Мы, Володя, ненапрягались. Все шло самотеком. Им захотелось сделать женское восхождение! Мало ли кому что захочется! Мне вон захочется завтра к зверю в клетку войти.Пустят меня туда?! Не потому, что зверь моими косточками может подавиться, аради меня, дурака. Наша вина, Володя! Она засела где-то в подкорке и гложетнас. А человек не может всю жизнь тащиться с виной в душе. Он долженизбавиться от нее, иначе она его доконает. Вот и вышел у нас в мозгахперевертыш: если виновны не мы, то кто-то другой или что-то другое. Что? Альпинизм! И тут с ходу, в одно мгновение врубилась в башку коварная штука -неверие в альпинизм. Точнее: вера в его уязвимость! В души наши закралосьнездоровое сопоставление - то, на которое восходитель не имеет ни малейшегоправа: цены собственной жизни и гор! Нельзя эти вещи сопоставлять, нельзя ихкласть на весы, ибо такое взвешивание означает конец нашей восходительскойжизни. Мы усомнились в альпинизме, хотя знаем, что в девяти из десятислучаев происшествий в горах виноваты не горы, а люди. Ты статистику знаешьлучше меня. Там все виновники - черным по белому: беспечность, неподготовленность, переоценка возможностей, петушиная бравада, тактическаяслепота, недооценка угрожающей перспективы, которая, кстати, в горах -величина постоянная... О последней иногда забывают даже самые опытные люди.Если б тогда, в 74-м, на пике Ленина не забыли об этом, то согнали бдевчонок с вершины самое позднее через два часа после выхода на нее. Иникакие траверсы в голову не пошли бы. Мы усомнились в альпинизме, хотя знаем, что квалификация альпиниста какраз и зависит от того, насколько отягощают его искусство эти виновники.Значит, все дело в квалификации восходителя, а не в самом альпинизме. Инечего в нем сомневаться. В конце концов, есть круг мастеров, которыевыходят и всегда выходили победителями в самых острых спорах с горами.Значит, возможно? Между прочим, сдается мне, что мы с тобой находимся внутриэтого круга, пусть даже с самого краешка. Это " между прочим" я тебе советуювспомнить. И другое. Я б к " виновникам" отнес излишнюю готовность нашегоначальства санкционировать любую попытку сделать новый шаг в альпинизме.По-моему, сперва надо двадцать раз прокрутить, осмотреть со всех стopoн, апотом уже давать добро. Это отчасти и в твой адрес, и в адрес федерации. - Возможно, ты прав. Но я как-то проще объяснял свое состояние. Раньшея шел в горы, вооруженный принципом: " С нами этого случиться не может". Апосле смерти Эльвиры ощутил всеми своими клетками, что это может случиться исо мной - в любой момент. И все-таки от слов Граковича на душе у меня посветлело. Возможно, потому, что хотел ему верить больше, чем себе, и поверил. И оттого еще, чтопережил этот психический перепад от сознания близкой гибели к спасению....Мы снова в пути. До вершины осталось немного. Работаем слаженно, пожалуй что, весело и, главное, быстро. Маршрут сложный, но из тех, чтодоставляет умелому восходителю удовольствие. Горный рельеф здесь настолькочеткий, логичный, что кажется, будто кто-то его искусственно составлял, заглядывая при этом в альпинистский учебник. Словом, маршрут, который смеломожно назвать классикой скалолазания. Сейчас, перед самой вершиной, мы подошли к " маятнику". Пройти этотучасток можно только одним способом - сделав перелет на веревке потраектории маятника. Гракович впереди. Он работает легко, точно, ритмично, без единой паузыв движениях. Мне приятно смотреть на его действия. И вдруг... Что случилось с моим партнером? Почему у него опустилисьруки? Он растерянно оглядывает стену, ощупывает, словно слепец, шершавыйкамень и, стоя на выступе, где помещаются лишь две ноги, рискованно тянетсярукой в сторону. - Что у тебя? - спрашиваю я. - Крюка нет. - Не может быть. Плохо ищешь. Везде были, даже с лихвой. Здесь темболее - без него тут пройти невозможно. Должен быть. Ищи. Без него тутпройти невозможно. Без него на вершину можно только смотреть, без него онатак же недосягаема, как на небе звезда. Валентин впивается глазами в скальную породу и ощупывает каждыйсантиметр участка, где по логике должен сидеть крюк. - Нашел, - саркастично цедит он. - Есть?! - Есть... дырка от крюка. Чья-то злобная рука выбила его. - Но Пит говорил... - Говорил. От большо-ой любви к ближнему... Я еще тогда об этомподумал, но не поверил себе и устыдился при этом. - Что будем делать? - Не знаю. Хоть вниз чеши... - Гракович прищурился, видимо, что-тообдумывая, потом полез в карман и достал оттуда клемму Абалакова -приспособление, которое в отдельных случаях может заменить крюк. Он вогналее в подходящую щель и повернул для прочности. Затем, пристегнув карабин, рванул на себя веревку. Клемма выскочила... - Похоже, придется спускаться, - сказал он. - Погоди... Давай еще разок. Валентин проделал ту же операцию. На этот раз закладка осталась вгнезде. Он проверял несколько раз - клемма застряла прочно. Мы благополучнопрошли " маятник" и вскоре поднялись на вершину. Часы показывали 13.15. Весьпуть наверх занял менее трети суток. Час спустя на вершину стали выходитьостальные двойки. Питер Лев, завидев нас, с веселой улыбкой спросил: - Как вы сюда попали? - Ножками, - ответил Валентин, холодно глядя в глаза. - А " маятник"? Без крюка? Это невозможно. Как вы его прошли? - Как? - вяло, будто подавляя зевоту, заговорил Валентин. - Я ужесейчас и не помню. Володя, как мы " маятник" прошли? - На крылышках. - Ах, да, да... Вспомнил. На крылышках. Ничуть не смутившись, Питер захохотал - звонким, чистым, праведнымсмехом. Оставалось предполагать: то ли он ни в чем не виновен, то ли воткрытую считает, что плутовство - самая почетная норма общения. Хотелось быза истину принять первое. Спуск прошел спокойно, без приключений. Часа черездва мы были внизу. Дома меня поджидал гость. Молодой, но уже известный в восходительскоммире альпинист. Мы встречались с ним три года назад в Англии, на молодежномсборе. У нас с ним вышел любопытный разговор. Я не уверен, что он дал бысвое согласие на публикацию этой беседы, поэтому на всякий случай скрою отчитателя его подлинное имя и назову своего английского приятеля Джоном Икс.Там, в Англии, мы быстро нашли с ним общий язык, в трудных случаях, правда, прибегая к помощи переводчика. Однако была тема, в которой общий язык несумел нас сблизить - каждый оставался на своей позиции. Но именноразноголосица, несговорчивость будили в нас интерес друг к другу, именно онинас сближали. Речь шла о скалолазании. Джо был ярым противником нашей идеисделать скалолазание спортом (как у нас в Союзе) и проводить международныесоревнования. Здесь нам помогал Непомнящий. После радостных приветствий иобщих слов я спросил Джона: - Как ты здесь оказался? - Приехал полазить на скалах. - Ради этого пересек океан? - Почему бы и нет? Здесь они интересней. - Ты не находишь, что изменил самому себе? - В каком смысле? - Как же, лютый враг скалолазания едет из Старого Света в Новый, чтобыпошататься по скалам. - Не хитри, Володя. Ты же знаешь: я не враг скалолазання. Я толькопротив того, чтобы его превращали в спорт. Я с удовольствием лазаю, но нехочу регламента - условий, ограничений, правил. Не хочу соревнований, сравнений, соперничества. Я желаю одолевать стены, не ограничивая себя нивременем, ни навязанным мне строгим маршрутом, не заботясь о том, хорошо ливыгляжу снизу. - Чепуха. Самообман. Свой результат ты все равно сравниваешь срезультатами знакомых или незнакомых, но знаменитых альпинистов. Радуешься, когда он выше, Наоборот: тебя берет за живое, если чувствуешь, что уступил.И обязательно вступишь с ними в соревнование, только неофициальное, неорганизованное. Никакое не лазание по скалам, а именно " скалолазание" - жеспорт. Вы бежите от него как черт от ладана и надуваете самих себя. Я, кстати, никак не ожидал такого ожесточенного неприятия нашего предложения. - Ты имеешь в виду вашу пропаганду соревнований по скалолазанию? - " Пропаганду"! Ладно, пусть будет пропаганда. Может, из-за этого словау вас такая непримиримость? Английский совет альпинизма предупредил, что онвыйдет из УИАА (Международный союз альпинистских оциаций. - Ред.), если этоторган одобрит скалолазание как спорт. Австрийский Альпинистский клуб заявил: мы, мол, не хотим заниматься спортом такого рода. Примерно то же сказалиамериканцы - они-де не желают развивать или поддерживать скалолазание иликакую-либо другую форму соревнований по альпинизму. А между тем еще в 64-мгоду, помнится, в Италии, на Гран-Капуцине, на очень сложном маршруте насобогнала двойка французов. Шпарили в невиданном темпе и почти без страховки.А как же иначе? Им нужен рекорд скорости! О чем говорить... Хотел быпосмотреть на альпиниста, который не мечтает о рекордах - в том или иномвыражении. Рекорд вообще у вас, на Западе, - фетиш. А рекорд и соревнования- понятия, как известно, неразделимые. Словом, не вижу логики в вашемупорном нежелании признать скалолазание спортом. - Повторяю, мы не хотим организованного альпинизма. - То есть как?! Можно подумать, что у вас он неорганизован! А значок, без которого не выйдешь на скалы в Шавангуке?! - Джон понял меня: я намекална плату за " пользование горами". - А контора по найму гидов? А спасслужба? А двухдневная школа, которая за 75 долларов обещает в два дня сделатьальпинистом кого угодно, даже тюленя - были бы доллары?! Наконец, сам ААК -это ли не организация?! Я говорю о Штатах, но и в Англии, и в любой другойзападной стране примерно то же. - Ты неправильно понял. Я имею в виду сверхорганизованный альпинизм, где восходитель ни шагу ни сделает без разрешений, проверок, ограничений, без строгого надзора, где широта его прав зависит от его квалификации... Мыхотим сохранить положение, которое любому человеку дает право ходить вгорах, когда ему хочется, где ему хочется, сколько ему хочется и с кем емухочется. - Это ваше положение называется правом на самоубийство! Свободабезумцам, психопатам. Мне непонятно, как может общество, которое считаетсебя гуманным, так легковесно относиться к человеческой жизни?! - Человек волен распоряжаться собой, как ему вздумается. Хочетповеситься - пусть вешается. Это его право, его личное дело. Общество недолжно лишать его такой свободы. - Самоубийство - результат аномального поведения личности. У насбольных лечат, а не дают им " свободно" умирать. Если б я увидел тебя спетлей на шее, то вытащил бы насильно. - У тебя бы сил не хватило. Я сильней! -засмеялся Джо. - Хватило! Потому что мое желание спасти сильнее, чем твое - умереть. - Но альпинисты не безумцы, не самоубийцы. Напротив, они идут в горы отпотребности полнее ощутить жизнь. Они идут сюда, чтобы подышать вольнымвоздухом, хоть немного отдохнуть от жестоких ограничений жизни. А вы и здесьхватаете за глотку, регламентируете каждый вздох. - Ты не хуже меня знаешь, что горы - это огонь, что с огнем надо уметьобращаться. И что к нему ни в коем случае нельзя подпускать маленьких детей.Разве можно человека, который прошел двухдневное обучение в вашейсверхскоростной школе, пускать, скажем, на Мак-Кинли, на Эль-Капитан или нанашу Ушбу?! Ведь он рвется туда потому, что в нем сочетается желаниемальчишки, возмечтавшего стать героем, с младенческим непониманием, с чем онимеет дело. Точно с таким же непониманием младенец сует палец в огонь.Извини, но позволять такое, по-моему, не только безнравственно, но ипреступно. - И тем не менее ваша восходительская система мне не по вкусу. Онамешает свободному самоутверждению. Она препятствует быстрому развитиюталанта - он у вас вынужден проходить все ступени альпинистской иерархии, хотя мог бы перескакивать через две на дтретью. Ваш порядок порождаетбюрократизм и бюрократов. Это не только мое мнение. Альпинисты, побывавшие увас в горах, не раз говорили об этом в газетных отчетах. Они видели, сколькобумажек - всяческих разрешений и справок - должен собрать альпинист, чтобыотправиться на маршрут. Сколько сезонов - стало быть, лет - нужно провести вгорах, чтобы получить право на более или менее серьезное восхождение.Жесткая система. - Жесткая! И самый ее существенный недостаток в том, что она ещенедостаточно жесткая. Вот железнодорожная, авиаслужба или газо-, электроснабжения - хороши! Там военная дисциплина. Потому что эти системыобязаны обеспечить безопасность людей. Нам бы такую жесткость! Что касаетсябюрократизма... Я бы это скорее назвал формализмом. Разрешения, справки -это мера предосторожности. Они нас тоже иногда раздражают. Но мы в душепонимаем: в таком деле лучше перебор, чем недобор. В вопросах, связанных сриском для жизни, порою уместен и формализм. Впрочем, есть и бюрократы, потому что есть чиновники. Я и сам в свое время переживал из-за нихнеприятные минуты. Эти люди портят нервы, однако довольно редко решают исходсобытий. Все это издержки системы - те самые издержки, без которых необходится ни одно дело, - но не ее порочность. - Ладно. Хочешь скажу тебе откровенно, без утайки, почему я противтого, чтобы альпинизм у нас становился спортом? - Почему? - Потому что спорт порождает страсти не только возвышенные, благородные, но и низменные. И возможно, низменные не меньше, чем высокие.Понимаешь, мы боимся черной биржи... - Справедливо. - Как только скалолазание станет спортом, к нему тут же прикоснутсядельцы. Распахнутся двери для проходимцев. В горах появятся авантюристы, всякие типы с отмычками, с набором разбойных способов делать деньги. Ониосквернят альпинизм. - Но что поделаешь? А футбол, хоккей, бокс?? Не упразднять же их из-заэтого?! Во всем есть своя оборотная сторона. Если судить по-твоему, точеловечеству следует отказаться, скажем, от такого домашнего животного, каккорова, и только потому, что из-под нее приходнтся убирать навоз. - А мы не приучены к молоку. Мы его не знаем и не хотим знать, поскольку пьем продукт более ценный: амброзию. Спрашивается, зачем нам корова с ее навозом?! Да, мы -спортсмены. Но в первородном понимании этого слова - когда " спортсмен" и" джентльмен" были почти синонимы. Мы вправе считать себя спортивной элитой, покуда наш альпинизм не получил статус спорта. Мы считаем себя элитой, потому что наши горы и наши души не осквернены мелкими, пошлымистрастишками. Мы держим наши горы в чистоте и не хотим превращать их вплацдарм для мышиной возни. Джон Икс прошелся, прижег сигарету и, пристально посмотрев на меня, какбы оценивая, можно ли говорить, пойму ли правильно, продолжал: - Я почти уверен, что появится некий тотализатор от скалолазания. Нанас будут ставить как на лошадей. Отсюда шулерство и шулеры. А для такихтипов человеческая жизнь гроша не стоит. Пойми: это не прогноз труса - выводпросто напрашивается. Если понадобится, нас не задумываясь станут убивать.Это не хоккей и даже не скачки. В горах убить человека - плевое ибезнаказанное дело. Пойди докажи, что восходитель не поскользнулся, чтокамень упал ему на голову не случайно или что веревка оборвалась не сама посебе. Дальше. Представь себе, что альпинист наслышан о случаях, когда всвязку подставляют наемных подонков. Ведь подозрительность буквально забьетвсе его поры. Разве можно выходить на маршрут без полного доверия к своимспутникам?! Отсюда неуверенность. Отсюда снижение альпинистского мастерства. Джон, конечно, явно перебрал черной краски в нарисованной имперспективе. Он сделал крайние выводы, забывая хотя бы о том, что на каждыйяд всегда найдется противоядие. Однако мне показалось, что определеннаяправда в его речах все же звучит. Я тогда подумал: им, в конце концов, лучшезнать, что им годится, а что нет. Толя Непомнящий, занятый до сих пор только ролью переводчика, обращаясько мне, сказал: " Жаль, - нет здесь Виснера. Может, понял бы после такогоразговора, что социальный след на спорте куда более четок и глубок, чем емукажется"....На другой день с утра снова шел дождь. После обеда прояснилось, и мыотправились в Джексон. В магазине альпинистского снаряжения мы напомнилисебе тех женщин, что подолгу стоят у прилавка, невзирая на легковесностькошелька и вообще отсутствие каких-либо шансов на покупку. Провели здесьчаса полтора и отправились бродить по аккуратному симпатичному городку. Вгородской парк входила арка, удивившая нас своим странным видом. Никак немогли понять: из чего она сделана? Переплетение ли тропических лиан, или этооголенные древесные корни? И поразились, когда узнали, что сие - оленьирога. Их здесь тысячи. В былые времена арку можно было принять за символбогатой охоты. Но теперь, зная, как строго охраняют природу в национальныхпарках Америки, следовало сделать обратный вывод: смотрите, люди, на деяниесвоих рук и стыдитесь! На одной из улиц по обочинам дороги толпились люди. Мы задержалисьздесь, и не зря. Актеры, возможно местные, разыграли сцену из жизни городаеще времен " золотой лихорадки". В запряженной тройкой карете, сопровождаемойверховыми в ковбойской одежде, едет молодая женщина. Неожиданно экипажподвергается нападению бандитов. Пальба из пистолетов, крики, ржаниелошадей... Но все кончается хорошо. Ковбои отбивают нападение, захватываютвожака банды и собираются его линчевать, но милосердная героиня просит опомиловании. Потом мы отправились в кино. В альпинистском городе, понятно, демонстрируют альпинистские фильмы. Нам показали ленту " Акция на Эйгер".Детектив, добротно сделанный не только кинематографически. Он достоверен ипоучителен в альпинистском смысле. И все-таки я не стал бы о нем говорить.Но в нем смоделирована ситуация, которой так опасался Джон Икс. А главное, она, на мой взгляд, очень правильно, правдиво решена. Некий босс засылает в группу восходителей, которая готовится к подъемуна гору Эйгер, агента с целью унитожить одного из членов группы. Но на путик вершине альпинисты попадают в исключительно трудные обстоятельства. В этихусловиях агент, что называется, прирастает душой к товарищам и забывает освоем задании. Гибнет один из его спутников. Потом на льду срывается тройкаи уходит в пропасть. Агент остается один. Ему удается спуститься вниз... Впоследних кадрах зучит упрек его шефа, убежденного, что катастрофаподстроена: агент, дескать, переусердствовал - все понятно, но зачем убиватьтроих?! Вопрос звучит нелепо - шеф задал его, хотя только что услышалискренний, правдивый отчет о восхождении. Фильм будто нарочно отсняли длятого, чтобы рассеять мрачные сомнения моего английского приятеля. Горыобладают таинственным свойством. Могучим, но скрытым, незаметным настолько, что даже мы, бывалые восходители, не всегда способны его различить. Что жговорить о влиятельном мафиозо, который живет... ниже уровня моря? Откудаему знать, что горы лечат тягчайшие нравственные пороки гораздо лучше, чем, скажем, швейцарские курорты туберкулез? Этот босс убежден: все, чтослучилось в горах, - рядовое, привычное дело, в очередной раз исполнена еговоля. Обычный, будничный расчет дал ему столь же будничный выигрыш. Он неподозревал, что перед горами не способны устоять даже слуги дьявола. Прежде я уже говорил о счастливой особенности альпинизма - тойспособности самосохранения, которая дает ему возможность оставаться вчистоте. Я рад, что в фильме " Акция на Эйгер" (снятом, безусловно, знатокаминашего дела), с авторами которого я, естественно, не сговаривался, заложената же самая мысль. Если разные люди в разных местах планеты независимо другот друга приходят к одному и тому же выводу, то есть основание считать, чтовывод этот правильный. Рад хотя бы потому, что это дает мне право суверенностью ответить Джону Иксу: не надо бояться за альпинизм - он самумеет постоять за себя. Разумеется, нет правил без исключений. Но главное, не принимать исключения за правила и не перечеркивать правила ради того, чтобы избежать исключений!
Данная страница нарушает авторские права?
|