ГЛАВА IV. Утром дзонг Трех Сокровищ остался далеко позади и внизу

Утром дзонг Трех Сокровищ остался далеко позади и внизу. Мой ушастый некованый Калки-Аватар скользил под вьюками на заледеневшей с ночи тропе. Ночной северный ветер, несущий холод и ясность, отступал перед дневным южным; колыхалась влажная дымка, покрапывал дождь. Натягивая повод, я шел среди гравюрно строгих сосен, вдоль густых, точно подвергнутых парковой стрижке шпалер можжевельника. Выше начиналась сплошная чаща рододендронов, с желтыми и красными легкими цветами, подобными присевшим на ветви бабочкам.

Перевал, хоть и высокий и скользкий, я одолел без особых трудов. На верхней точке его притулился чортэнь - грубо округленная постройка, неведомо кем и когда сложенная из дикого камня.

Я зашел внутрь, любопытствуя. Потолок украшала полустертая мандала - квадрат, вписанный в круг. То была схема мироздания. Центр мандалы представлял собою алое яблоко, похожее на «десятку» стрелковой мишени; оно обозначало пуп Земли, опору небес, гору, богов Меру... Поразительно! Никто из входивших в чортэнь не знал правды о чудо-горе. По крайней мере, в нашем столетии. Никто, кроме штурмбанфюрера Рихарда Винклера, уже покойного, и меня, - двоих белых людей из другой части света. Да и тот, кто рисовал мандалу, тоже не знал правды. Иначе он изобразил бы центральный кружок не алым, а черным...

Перейдя седловину и начав спуск, я сразу увидел самолет.

Восточная часть перевала не столь давно низверглась оползнем, язык массивных обломков достигал дна долины. Из этого каменного хаоса вздымалось оливковое крыло, громадное, будто парус тонущего судна. Ниже угадывалась груда обгорелого металла, и за нею - почти неповрежденный, целиком отломившийся от фюзеляжа хвост. Никакого знака не было на вертикальной плоскости, - но по форме и размеру этих рулей я угадал воздушное чудовище райха, «Хейнкель-111». Должно быть, машина несла добавочные баки, и в них оставалось немало топлива: глыбы вокруг самолета были обуглены, щели между ними курились, точно на склоне вулкана.

Что-то мелькнуло в моей памяти, ускользающее, дразнящее... то ли обрывок слышанного разговора, то ли строки секретного донесения... нет, не вспомнить. «Хейнкель»... Гималаи... Нечто, связанное чуть ли не с самим Первым... Но что же?!

Я чувствовал себя сыщиком, Ником Картером в лихорадке поиска. Добраться до самолета не представлялось возможным, да и вряд ли нашлась бы разгадка среди гари и лома, - но, спускаясь вдоль оползня, ежеминутно ожидал я новых открытий. И не ошибся.

Сгущался туман; сквозь него я увидел, как ходит волнами нечто светлое, бесформенное - и вдруг вздувается объемистым пузырем. То был пустой парашют; стропы вились и шуршали по камням, словно семейство рассерженных питонов.

Я замедлил шаг, и вовремя. Навстречу сверкнуло пламя, пуля истерически вжикнула над самой головою осла. Необстрелянный, но смекалистый Калки-Аватар мигом прижал уши...

Думая лишь о том, как бы выиграть время, я метнулся под защиту здоровенной глыбы и завопил по-немецки:

- Не стрелять! Германия превыше всего!..

Кто бы ни стрелял, со своей нынешней позиции он по мне не попадет, - ну, а я тем временем достану свой «вальтер»... Но не выстрел ответил мне, а высокий, изумленно ахнувший женский голос. И тут я вспомнил все, что слышал об этом «Хейнкеле». Верно, секретнейшие сведения. Их передал мне собрат - адепт высшей ступени, служивший на Принц-Альбрехштрассе[28]. Как офицер службы безопасности и даже как член СС, он не имел права ничего мне сообщать: но мы, посвященные Черного Ордена, связаны куда более тесными узами...

Скоро я уже склонился над нею, сняв шапку, чтобы под моей запущенной гривой и бородой легче было разглядеть черты европейца. Не в силах встать из-за вывихнутой ноги, в изорванном летном комбинезоне на меху, без шлема, все еще держа стволом вперед свой «парабеллум», сидела передо мною живая сказка немцев - пшеничноволосая, кукольно румяная, сложенная крупновато, но ладно летчица Ханна Глюк.

Мне такие никогда особо не нравились - но, что греха таить, она производила впечатление. Само здоровье, сама молодость нации! Дочь безвестных крестьян из Саксонской Швейцарии, Ханна была похожа сразу на все плакаты, которых я навидался с тридцать третьего, на картины имперских выставок живописи - в одном лице Брунгильда, Лорелея и активистка «Союза немецких девушек». Ганс Штейнхоф пытался снимать ее в каком-то из своих барабанных фильмов, но Ханна могла быть лишь самой собой и абсолютно не умела играть. Свое увлечение небом начала, как потом сообщала репортерам, с просмотра ленты «Триумф воли»: ее потрясли первые кадры, в которых самолет Вождя, летящего на партийный съезд в Нюрнберг, величаво вспарывает облака... Поступила в парашютный клуб, затем села за штурвал спортивного самолета; со своей сияющей улыбкой и «истинно нордической» внешностью попала на страницы журналов - и пошло-поехало... После дружеской беседы Геринг разрешил ей испытывать военные машины разных марок; немного погодя на одном из приемов в Каринхалле рейхсмаршал представил Ханну любимому вождю.

Она стала нередкой гостьей в «орлином гнезде» Бергхоф. У Старика есть фото: на террасе замка Ханна в обнимку с Евой, обе в белом, в теннисных юбочках. Рядом сидит за столиком Первый Адепт, нога на ногу, и прямо тает от удовольствия. А у барьера красуется еще более довольный толстый Герман в своем любимейшем мундире главного лесничего, зеленом с дубовыми листьями...

По нашим сведениям, кое в чем Ханна даже выигрывала у фройляйн Eвы: Первый решился посвятить девочку в очень, очень многое... Он свято верил в свою интуицию, провидческий дар; по его мнению, Ханна Глюк воплощала женскую силу расы не только внешне, но и, так сказать, эзотерически, в «подлинном» мире первообразов. Потому живой бог и открыл летчице тайну нашего союза с Гималаями, и поручил этот полет...

Растерянно-радостно глядя на меня снизу, Ханна спросила:

- Вы... немец?

- К услугам фройляйн, Бруно Хильдемайстер из Мюнхенского университета; кафедра санскрита, ассистент профессора Вурста.

Я не слишком солгал: санскритолог Вурст был научным руководителем «Аненэрбе», мне довелось прослушать у него курс лекций по индийским священным текстам.

Выражение лица Ханны сразу стало хмурым, настороженным. Профан, занимающийся дурацкими изысканиями в краю святом и сокровенном... Видя перед собою рослого и крепкого мужчину, а также помня о своей вывихнутой ноге, летчица не пыталась что-либо предпринять. Но я ощущал, что она затаилась.

Велев Ханне обеими руками держаться за камень, я занялся ее ногой. Уж такой банальный вывих был сущим пустяком для адепта, обученного останавливать кровь из разорванных вен и в короткое время заживлять раны... Вправив сустав, я немного помассировал щиколотку и внутренне приказал нервным, кровеносным связям – восстановиться…

К собственному изумлению, не хромая, с моей помощью взгромоздилась летчица на спину Калки-Аватара. Осел, несший доныне лишь вьюки, обиженно фыркнул и попробовал было упереться, но я благословил его добрым шлепком и повел за узду.

Поначалу Ханна дичилась, еле разговаривала со мною, но скоро сделалась общительней. Как-никак, я был ее спасителем, единственным спутником в этих безлюдных и беспощадных высотах... О цели своего полета она рассказывала заученно-гладко, очевидную легенду. Вместе со своим штурманом Грюне вылетела из Ирана, видимо, с одного из тайных аэродромов, устроенных там немецкими спецслужбами. Испытывалась некая «азиатская» модификация бомбардировщика, предназначенная для сверхдальних беспосадочных перелетов, в том числе и над горными странами. Содержавшийся в легенде намек на далеко идущие юго-восточные планы Первого звучал бы правдоподобно года три назад, но не сейчас, когда Берлин хрипел в петле союзных армий… Впрочем, я не подал виду, что испытываю недоверие. Откуда бы штатской крысе-языковеду разбираться в столь высокой политике?

Ближе к вечеру, отогревшись на привале плиточным чаем, Ханна разговорилась более искренно. Она и впрямь не знала, что вдруг случилось с надежным, дотошно проверенным самолетом. Оба двигателя исправно пожирали бензин - и вдруг разом захлебнулись. Тщетно Ханна со штурманом лазали в нутро приборов, искали неисправность - с заунывным свистом «Хейнкель» наискось мчался вниз. Бросив отвертку, Грюне заскулил по-собачьи и стал вползать под сиденье... Она почувствовала, что сейчас утратит власть над собой, открыла фонарь кабины и выбросилась. Успел ли прыгнуть штурман, Ханна не знает. В такие секунды каждый сам за себя...

Я составил мнение о причинах гибели «Хейнкеля» сразу, когда увидел его обломки. Более того: такой конец перелета показался мне вероятным, едва слуха моего коснулся гул мотора над маленькой молельней...

Ханна спросила, не собираюсь ли я вернуться в столицу княжества. Я ответил, что интересуюсь наречиями племен, живущих к северу, и пока не склонен менять маршрут. Летчица для порядка изобразила озабоченность, но мне стало ясно, что нам с ней по дороге до конца.

Мы так и не успели засветло пересечь впадину между двумя перевалами, отрезанную с востока большим ледопадом. Гребень впереди уже наливался жемчужно-розовым, сползали по нему лиловые тени... Наломав сосновых веток, я снова развел костер, достал из мешка сушеное ячье мясо, лепешки, поделился всем этим с Ханной. Она уписывала за обе щеки, одновременно болтая что-то о яках в Тиргартене[29] - девчонка девчонкой... Выждав, пока Ханна насытится, я как мог деликатно объяснил ей наше положение. Ночью землю придушит жестокий мороз; как ни поддерживай огонь, к утру можно закоченеть насмерть. Поскольку на фройляйн Глюк нет ничего, кроме изодранного комбинезона, я вынужден предложить ей провести ночь в моих вполне уважительных объятиях, под материнским покровом чубы.

Надо отдать должное Ханне, она согласилась без страха и жеманства. Уже не саксонская простушка - идеал немецкой молодежи, гибкая, как кожа, и упругая, точно крупповская сталь... Я заставил осла лечь и пристроил Ханну на лучшее место, между теплым боком животного и собою.

Холод брал свое, - но все же мне было нелегко отрешиться от прелести ее горячих рук, обвивших меня, от дерзкого прикосновения груди, от чистого молодого дыхания... Шутка сказать: я ночевал, обняв мечту всего «гитлерюгенда»! Лишь силою закаленной воли усмирил я беспокойную змею Кундалини[30] и принудил себя уснуть...

Разбудили меня не то стужа, не то спасительное орденское чутье. Я лежал один у догоревшего костра, чуба моя раскрылась, а Ханна, красивым силуэтом на фоне залитого луною хребта, поднимала к моей переносице ствол «парабеллума». Бедная дурочка!.. На сей раз я просто молча поглядел в ее зрачки и сделал два-три плавных движения рукою. Ханна тут же смежила веки, уронила пистолет и послушно вернулась на мою грудь. Она вся дрожала. Мороз терзал нас злее с каждою минутой, но я не поспешил закутаться, а подобрал и спрятал ее опасную игрушку. Внушение Первого Адепта могло оказаться долгосрочным...