Жизнь Аполлония Тианского».

Невелик был белый храм на вершине приморского холма, строен и насквозь пронизан солнцем. Собственно, и не храм даже, а круглая беседка, шесть колонн под крышею. Вели к ней стертые ступени, поросшие бархатным мхом.

Все было соразмерно в маленьком строении - и скромно-торжественные колонны, и простой жертвенник, и единственная, посреди беседки стоявшая статуя. Юный бог вина и солнечного безумия высоко возносил чашу, обвитую лозою с гроздьями. Он как бы открывал шествие; но клонилась прекрасная, в гиацинтовых кудрях голова, потому что ведь и вчера был праздник; и свободная рука устало опиралась о затылок тершейся у ног пантеры.

В тиши, нарушаемой лишь вечным гулом близкого прибоя, долгие века простоял отец веселья - его хранила наивная любовь поселян. Глубокую тропинку между соснами протоптали они, нося бескровные жертвы - плоды и цветы. За храмом ухаживали, сменяясь, поколения жрецов; усердно чистили и полировали. Но пришли скудные радостью времена, никто более не очищал шахматный пол от сыплющейся хвои, от нанесенной ветром земли.

Однажды вдруг вернулся прежний почет. Беседку вымыли и увили цветами, неведомо откуда явился дряхлый жрец, но скоро сгинул - и вновь потянулись годы забвения...

Апрельским райским днем, когда запах смолы мешался в воздухе с морской горечью и солью, взошли на холм рыбаки из поселка, неся непривычные им орудия - заступы и молоты. Бородатых силачей вел монах с исклеванными оспой щеками, со лбом, как башня, в одежде настолько грубой, что казалась сомнительной человеческая природа монаха - нормальное тело сварилось бы под плотной накидкой с куколем.

Не без опаски, косолапя и сутулясь более обыкновенного, разрушители приблизились к колоннам.

- Во имя Господне, бейте! - крикнул монах; кисть его руки змеиной головкой выскользнула из норы рукава, указывая на статую. Рыбаки взмахнули своими орудиями...

- Зачем же так спешить, святой отец?

Монах разъяренно обернулся. У дорожки, что виясь, бежала вниз от ступеней храма, на горбатом корне сидел мужчина лет сорока, загорелый, словно купец-путешественник, с короткой седеющей бородой. Одежда на нем была необычная: сапоги из мягкой кожи, узкие штаны, будто у сармата или фракийца, холщовая белая рубаха. Рядом лежали плащ, дорожная сумка и широкополая шляпа-пилеус.

Хотел было монах властным окриком, знаком креста прогнать пришельца, как он делал это со всеми, кто становился на пути - но что-то помешало, одернуло. Словно морозное дуновение среди жаркой весны...

- Не должен медлить тот, кого ведет святое рвение веры Христовой, - сказал монах, пытаясь скрыть внезапную робость. - Или ты прибыл из языческой земли и считаешь иначе?..

- Я прибыл из языческой земли, - дружелюбно ответил странник. - Но, право же, я разделяю любое рвение, если оно действительно свято.

- А что же может быть святее веры в Искупителя, которую утвердили соборы в Никее Вифинской и в Константинополе? Неужели ты дерзнешь выступить против воли благочестивейшего Августа, указавшего нам сносить идольские капища?

- Не путай небесное с земным, - все так же мирно предостерег незнакомец. - Я всем сердцем с теми, кто любит кроткого Христа. Но называть благочестивым Феодосия, старого ханжу, изувера, сжегшего в Александрии великий храм Сераписа и ценнейшую библиотеку, - есть оскорбление христианству! Церковь, славящая такого августа, уже не Богу повинуется...

На мгновение монаху захотелось прекратить спор и попросту велеть рыбакам забить до смерти наглеца. Он сказал вполне достаточно, чтобы прикончить его, не передавая вигилям[32]. Страшно оскорбил императора, глумился над церковью... Но победила привычка вести диспуты, побеждать бескровно. Да и предательский холодок еще веял, словно собеседник был чуть ли не одним из ниспровергнутых лжебогов.

- Деяния нынешнего августа боговдохновенны. Проклятый всеми Юлиан пытался бороться с церковью, воскрешал мерзость идолослужения, и что же? Невеста Христова опять в одеждах брачных, а отступник сгинул, подобно псу...

- Ты зря хулишь Юлиана, - покачал головою странник. - Тем более, будь он сейчас у власти, ты бы столь же охотно возлагал плоды на этот жертвенник...

- Никогда! - вскричал монах, но собеседник лишь отмахнулся, продолжая:

- Я был рядом с ним в Антиохии, в Медиолане... Он удостаивал меня чести советоваться со мной, в том числе и по вопросам богословским. Говорил, что с детства веровал в доброго Христа, в праведность его последователей. Но потом, когда христианин Констанций убил его отца и брата...

- Разве язычники не более жестоки? - перебил монах. - Разве их цари не убивали своих ближних? Вспомни род первого Августа, мужеубийцу Юлию Агриппину и сына ее, Сатане подобного Нерона!..

- Ты всегда хорошо знал историю, Сервий! - не без лукавства склонил голову «купец». - Отличался еще тогда, когда мы оба корпели над тацитовыми «Анналами» в школе этого мелкого деспота Харлампия, с его ужасной латынью и вечным запахом чеснока!..

Монах ошалело воззрился на странника, брови его сдвинулись - он вспоминал… Видя, что разговор господ затягивается, рыбаки побросали тяжелое железо и сели кружком под сосну. Пошел по рукам бараний мех с вином; иные достали сыр и лепешки.

- Боже правый! – сказал, наконец, монах, и на лице его мелькнуло подобие улыбки. - Неужели это ты, Марк?

- Я, Сервий. И очень рад, что ты узнал меня, несмотря на прошедшие двадцать лет.

- Сервия уже нет в живых, Марк! - наставительно сказал монах. - Есть смиренный служитель Божий, брат Павел из киновии Святого Духа. Принимая сан иноческий мы, христиане, как бы умираем для мира и даже имя свое меняем...

- Хорошо, будь Павлом! - незлобиво согласился «купец». - Всякая вера достойна уважения, если она не бесчеловечна... Но все же вернемся к нашему детству. Ты помнишь, как Харлампий впервые рассказал нам об Аполлонии Тианском? Мы потом целый год играли в магов и чародеев...

- Не напоминай мне о нем! - монах стиснул кулаки. - Только детской глупостью можно объяснить наш восторг перед этим лже-мессией, посланцем дьявола!

- Зачем же так сурово, Сер... то есть, Павел? Мне кажется, к этому человеку следовало бы относиться с уважением, коль скоро император Александр Север воздавал почести статуе Аполлония, а описать жизнь великого мудреца поручила Флавию Филострату сама августа Юлия Домна! Ты помнишь, друг, как Аполлоний со своим спутником Дамидом путешествовал по Индии и нашел некую таинственную общину на неприступном холме? Там увидел он много чудес...

- Для чего ты рассказываешь мне все это? - прервал Марка давно проявлявший нетерпение Павел. - Чтобы смягчить мою ненависть к язычеству и ложным пророкам его? Чтобы спасти эту гнусную кумирню?! Тщетная надежда! Эй, братья мои во Христе! Вставайте, свершите Божье дело!..

Один из рыбаков с испугу выронил мех, вино мутнеющей струйкой зазмеилось по склону. Кряхтя, люди стали подниматься, брать молоты и заступы... Но вдруг вскочил с земли рослый, мускулистый Марк, разом перейдя от вялой беспечности к упругой боевой стойке.

Был он безоружен - однако, рыбаки затоптались, не спеша выполнять монаший приказ.

- Остановись, - веско промолвил Марк. - Ты сказал о деле своем, что оно - Божье. А хочешь узнать, чье оно вправду, твое варварское дело?

- Чье же?.. - коснеющими губами спросил монах.

- Слушай. Я был там же, где некогда Аполлоний Тианский. На север от Индии, в пещерном городе. Там я узнал многое, о чем не подозревают люди. Прежде всего, о том, что сокровенный город не один! Их - два! И каждый по-своему влияет на жизнь народов. Тот, где побывал я, подарил людям знания о металлах, планетах, умение лечить болезни и многое другое, что еще проявится в веках. Из его мудрости черпали великие учителя Востока, и ведомый тебе Пифагор, и Христос... да, да, Сервий, наставниками его были посланцы Белого города! Эта община, содружество добрых магов, хочет, чтобы люди научились мыслить и свободно выбирать свой путь. Зато другой город, Сервий, скрытый в тех же недоступных краях, пытается возродить на земле древнее, жестокое всемирное царство. Не раз пытался он уничтожить Белую общину, но с позором отступал... Теперь между городами - не только могучие хребты, но и невидимая, нерушимая стена...

- К чему мне эти индийские сказки? - ободренный миролюбивой речью Марка, презрительно спросил брат Павел.

- Не сказки... Черному городу ненавистны красота, сила и вольность людские, то есть - все достоинства языческого времени. Подумай же, друг: кому ты служишь, полагая, что посвятил свою жизнь Христу; кто вдохновляет вас сжигать книги философов и разбивать статуи; кто нашептывает вашим епископам и самому...

- Нет!! - словно заглушая в себе некий разлад, исступленно закричал бывший Сервий. - Отыди, сатана! Меня не смутишь ложью! Дети мои, бейте его во славу Господню, и простятся вам грехи ваши!..

Привычная покорность одолела. Рыбаки подступали снизу, кто по тропе, кто по косогору; крепко сжимая свои орудия, загодя размахивались...

- Уйми их, Сервий! - торопливо сказал Марк; черты его отвердели, он пружинисто присел, обернувшись к нападающим и чуть расставив руки. - Я не хочу карать невин...

Лохматый губастый парень, хищно кравшийся впереди, с резким уханьем швырнул молот. Неуловимо быстро увернулся Марк; затем, точно согнутая и распрямившаяся полоса стали, прянул навстречу зачинщику. Было лишь легкое касание, не то рукою, не то кончиком выброшенной ноги - но парень с истошным воплем скрючился пополам. Ребрами ладоней рассекая воздух, прыгнул Марк вправо, влево - и с хрипом опрокинулся на спину другой рыбак; и третий, подобно червю, головою ввинтился в сухую землю...

Словно от живого беса, с криками разбежались рыбаки. Под стоны поверженных, еще танцуя каждым мускулом, предстал Марк перед съежившимся у колонны братом Павлом. Глядел на монаха, сжимая кулаки и шумно дыша; но вот - овладел собою, склонился и заговорил напористо, убеждающе:

- Послушай меня, Сервий! Ну, вспомни же нашу детскую дружбу, наш восторг перед силой искусства, смелостью мысли!.. Твоя судьба еще может стать счастливой. Открою тебе то, что мог бы сказать лишь ближайшему другу: я один из тех, кто послан в мир спасать от гибели лучшие творения людские - понимаешь, кем послан?.. Вот и этот веселый бог займет место среди прекраснейших статуй, в зале под толщею скал... - Марк дружески положил руку на плечо монаха. - Пойдем со мной! Стань моим спутником, раздели мои труды. Мы с тобой, я верю, спасем немало прекрасных вещей, мудрых книг - а в конце пути откроются перед нами ворота Белого города!..

- Врата адовы! - яростно взвизгнул монах - и, с обезьяньей цепкостью схватив Марка за грудь, рванул его на себя. Расчет брата Павла был бы верен для обычного противника: ударить лбом о колонну, затем подмять и добить. Но, точно растянув волшебным образом краткий миг падения, пришелец извернулся в воздухе и снова встал на ноги...

Ужасен был ответ Марка: рубящая ладонь его раздробила под куколем челюсть, монаха, сломала шейные позвонки; черным мешком осел наземь бывший Сервий, дабы никогда уже не послужить инструментом всемирного зла.

- Ах ты, бедняга!..

Постояв и склонив голову над трупом, Марк решительно шагнул внутрь беседки. Прежде чем снять статую с постамента, он шаловливо подмигнул Вакху - точно доброму старому приятелю.