Запада и Востока

(Славянский мир в период средневековья)

Известный российский мыслитель князь Е.Н. Трубецкой, размышляя о феномене славянской цивилизации, взаимоотношениях славянского мира с кочевым (что во многом предопределило ментальность восточного славянства), отмечал: «Равнинный, степной характер России наложил свою печать на ее историю. В природе равнины есть какая-то ненависть ко всему, что перерастает в плоскость, ко всему, что слишком возвышается над окружающим. Эта ненависть составляет злой рок нашей жизни. Она периодически сравнивала с землей все то, что над нею вырастало. Когда начала расти Киевская Русь, степь стала высылать против нее рать за ратью полчища диких кочевников; и они уравнивали, то есть жгли, истребляли, резали. Все это наложило неизгладимый отпечаток, предопределив развитие славянских народов, на многие столетия обусловила их неповторимое своеобразие и, вместе с тем, общность».

На юге и на востоке от славян находились кочевые народы и племена со своими обычаями и правилами, в корне отличающимися от законов, принятых на Западе. Россия была пограничным государством, прикрывающим оседлые народы Запада от кочевников Востока. Она была пограничником. Кочевник-скотовод, пасущий скот на выжженных солнцем степных просторах летом, и на тех же, но уже обледенелых просторах зимой, имел совершенно другие взгляды на войну и совершенно другие ее правила. Ему нужна была земля, но не в том количестве, в котором она была, – т.е. тем больше, чем было большим количество животных в его стаде – главном богатстве кочевников-степняков. Но для того, чтобы прокормить значительное количество скота, необходимо было владеть все возрастающими массами земли. Покоренные народы «не вписывались» в данную причинно-следственную связь «Богатство = Скот + Земля». Поэтому, захватывая страны, вводя в хозяйственный оборот земли, кочевники проявляли невероятную жестокость, не свойственную земледельческим народам, уничтожали миллионы и миллионы покоренных «за ненадобностью», из опасения перед их мощью, проистекавшей из оседло-коллекти­вистского образа жизни. Ремесленники – рабы, оставляемые в живых для ухода за стадами, естественно, составляли небольшую толику покоренного населения. Из­вест­ный российский историк Л.Н. Гумилев формулирует эту зако­но­мерность следующим образом: «Ландшафтно-климатические различия между романо-германской Европой (влажной теплой и гористой страной) и Россией-Евразией (сухой холодной и лесостепной) заставляли людей строить свои этнические культуры по разным моделям. Именно на границе Руси и Степи шла наиболее интенсивная историческая и культурная жизнь, причем славянские племена заселяли долины рек, текущих в степь, вплоть до Черного моря.

Каждый народ возникает и существует в определенных природных условиях, с которыми он связан своим хозяйством и повседневным бытом. При этом особенно важно сочетание ландшафтных условий (лес + горы, горы + море, степь + лес и т.д.), потому что эти сочетания наиболее благоприятствуют развитию любого вида хозяйственной деятельности. В те времена Восточная Европа была исключительно разнообразна. Лесные массивы перемежались опольями, в степи же было много рощ (и ныне кое-где сохранившихся на Среднем Дону), в долинах великих рек существовала пышная растительность, контрастировавшая с сухими степями водоразделов. И каждый из этих ландшафтов давал приют и пищу разнообразным племенам и народностям (этносам), находившимся между собою в весьма сложных, но не всегда враждебных отношениях.

Степные просторы Северного Причерноморья всегда были удобны для развития скотоводства. Поэтому в Восточную Европу и переселялись азиатские кочевники: печенеги, торки, половцы, монголы… Разумеется, эти миграции вызывали столкновения с местным населением – славянами, хозяйство которых было привязано к лесным массивам». Некоторые природно-климатические регионы Киевской Руси, сочетавшие разнообразные ландшафтные условия, в том числе наиболее благоприятные для кочевого скотоводства (сочетание степи, ополья, рощ, полноводных рек и озер, дававших в комплексе изобилие кормов и воды, столь значимых предпосылок интенсивного развития скотоводства), казались для степняков раем обетованным и подобно магниту привлекали к себе кочевые племена на протяжении многих веков. Что же общее объединяло их, что составило основу их ментальности?

Римский историк Аммиан Марцеллин писал о кочевниках: «Всю жизнь они… кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы, с кибитками, в которых они проводят жизнь. Здесь жены ткут им жалкую одежду, спят с мужьями, рожают детей и кормят их до возмужания. Никто не может ответить на вопрос, где его родина: он зачат в одном месте, рожден далеко отсюда, вскормлен еще дальше». Таким образом, своеобразный космополитизм, психологический стереотип «Родина – весь мир» определяли ментальность кочевых народов. Столь же естественно-обыденным явлением кочевой жизни были войны – неизбежный спутник этих «мореплавателей степи» (по образному выражению Тойнби).

По своей сути война – это один из самых первобытных видов труда каждой из естественно сложившихся групп, общин, племен как для удержания собственности, так и для приобретения ее.

Вооруженное насилие выполняло определенные экономические функции и само становилось непосредственным экономическим фактором. Войны не только приводили к насильственному перераспределению прибавочного продукта: под прикрытием вооруженных сил осуществлялся доступ к ценным источникам сырья – залежам металлов, строительному лесу, поделочным и драгоценным камням. Особое значение придавалось захвату военнопленных – наиболее дешевой рабочей силы. Таким образом, на протяжении тысячелетий войны превратились в регулярный промысел, стали составной частью бытия, не­отъем­лемой частью ложно трактуемого прогресса.

Зачастую внешние войны или процесс хозяйственного освоения новых земель стимулировали авторитарные тенденции верховного вождя-правителя. Отметим также, что с монополизацией права распределения материальных благ власть вождя-лидера приобретает и экономические функции. В результате этого он постепенно под­чиняет своей власти трансформируемый аппарат общинного само­управления и с его помощью возглавляет общественную организацию трудового процесса. Теперь члены этого аппарата уже в силу своего положения в тех или иных формах участвуют в присвоении значительного объема общественного продукта.

Войны во многом способствовали формированию и возвышению правящей элиты тех или иных народов. Насильственное умерщвление людей в «царских» гробницах, представленных в большинстве древних цивилизаций, демонстрирует безжалостные формы закрепления авторитета военного лидера. Потоки крови обагряли тернистый путь, ведущий к вершинам власти.

Несомненно, военные функции в немалой степени способствовали победе светской власти над теократическими поползновениями жречества в тех случаях, когда существовало подобное противоборство. Вместе с утверждением в обществе роли вождя-лидера идет сакрализация его должности и функций. Личность вождя высокого ранга объявляется священной, он пользуется особой одеждой. Появляются специфические атрибуты его власти, формируется прижизненный и заупо­кой­ный культы.

Экспансия кочевых народов – особая страница истории. Монгольская империя была крупнейшей сухопутной державой в истории человечества. К 1279 году ее границы протянулись от Венгрии до Кореи, занимая почти всю Азию. Эта фантасмагорическая империя обошлась человечеству в десятки и десятки миллионов убитых. Захватив город, монголы обычно отводили в сторону женщин, детей и оружейников, а всех прочих убивали. Только после взятия города Мерва было убито более 700 тысяч человек.

По сообщению летописцев, после захвата части территории Китая монгольская знать требовала предать смерти все население завоеванных китайских земель, а земли превратить в пастбища. Правитель монголов Угэдэй склонялся к уничтожению всех, населявших захваченные китайские земли. Лишь китайский ученый и мыслитель Елюй Чу-Цай смог предотвратить эти ужасающие планы, заявив хану: «Ваше величество недавно взошли на императорский трон. Не запятнайте кровью белый путь». Благодарные потомки поставили на могиле Елюй Чу-Цая небольшой храм, в котором находились каменные плиты, рассказывающие о подвиге этого китайского ученого, спасшего от истребления целый народ.

Однако необходимость оседлых центров среди массы кочевников была понятна монголам еще при Чингисхане, который, будучи ярым противником оседлой жизни, все же санкционировал строительство первых монгольских городов – Чингайбалгасуна и Каракорума. Несомненно, что эти города, населенные пленными ремесленниками, сыграли значительную роль в подготовке походов Чингисхана. Вот такому народу предстояло противостоять Киевской Руси в XIII веке – периоде славянского «нестроения», междоусобных распрей, феодальных войн.

Как отмечалось ранее, в преддверии великих, страшных испытаний, поставивших под вопрос само существование державы, Киевская Русь пребывала в «нестроении, противоборстве, противостоянии». О трагических событиях этого периода летописные источники сообщают следующее: «В 1218 году умер великий князь Константин во Владимире; великим князем по нем стал опять брат его Юрий». В 1224 году явился народ незнаемый; пришла неслыханная рать, безбожные татары, о которых никто хорошо не знает, кто они и откуда пришли, и что у них за язык, и какого они племени, и какая у них вера. Попленивши многие страны, ясов, обезов и косогов, пришли они в землю Половецкую. Половцы не могли противиться им и побежали к Днепру. Хан их Котян был тесть Мстиславу Мстиславичу Галицкому; он пришел с поклоном к князю Мстиславу, зятю своему, и ко всем князьям русским, поднес им богатые дары, коней, верблюдов, буйволов и невольниц и сказал: «Татары отняли нашу землю нынче, а завтра вашу возьмут, так защитите нас; если же не поможете нам, то мы нынче иссечены будем, а вы будете завтра иссечены». Котян умолял зятя своего о «пособьи», а Мстислав стал умолять князей русских, братью свою, говоря: «Если мы, братья, им не поможем, то они передадутся татарам, и у тех будут больше силы». Князья думали, думали и, наконец, решились помогать Котяну. Совет у них был в городе Киеве, где говорили так: «Лучше нам принять татар на чужой земле, чем на своей», – и начали строить войско, каждый свои полки».

Великий славянский историк Н.М. Карамзин повествует в своей «Истории государства российского» об этих событиях: «Уже войско наше стояло на Днепре у Заруба и Варяжского острова: там явились десять послов татарских. «Слышим, – говорили они князьям российским, – что вы, обольщенные половцами, идете против нас, но мы ничем не оскорбили россиян: не входили к вам в землю, не брали ни городов, ни сел ваших, а хотим единственно наказать половцев, своих рабов… Знаем, что они издревле враги России, будьте же нам друзьями…» сие благоразумное миролюбие показалось нашим князьям или робостью, или коварством. Забыв правила народной чести, они велели умертвить послов, но татары еще прислали новых, которые сказали: «Итак, вы, слушаясь половцев, умертвили наших послов и хотите битвы? Да будет! Мы вам не сделали зла. Бог един для всех народов: он нас рассудит…»

Кто же такие половцы, защищая коих Киевская Русь вошла во «враждебное соприкосновение» с татаро-монголами? XI в. в южнорусские степи пришел народ, называвшийся на Востоке кыпчаки, на Западе – куманы или половцы. Предки половцев обитали с древних времен на Южном Алтае и в среднем течении Иртыша, в Барабинской степи; время от времени они входили в великие кочевые державы: хуннскую в III–I веках до нашей эры и в Тюркский каганат – VI–VIII века нашей эры. По антропологическому типу кыпчаки были европеоиды, принадлежащие к длиннской группе – к древнейшим народам Саяно-Алтая. С монголоидными тюрками их связывали политические интересы и культурный обмен. Когда же тюркский язык стал общим для всех народов Великой Степи, то кыпчаки в числе прочих степных народов стали тюркоязычными. Однако в отличие от своих южных соседей – канглов (печенегов) и гузов (торков) кыпчаки базировали свое хозяйство не на чисто степном, а на лесостепном ландшафте, реликты которого сохра­нились в Казахстане. Мира между этими племенами не было. Степная вендетта не давала возможности объединиться в единое государство, да и потребности в этом не возникало. Поэтому, когда засуха X века подорвала хозяйства кочевников в южных, более засушливых степях, кыпчаки оказались в более выгодном положении: окраины сибирской тайги и многоводные реки спасли их от засухи. Благодаря этим природным условиям, половцы одержали победу над канглами и гузами и, преследуя врага, вступили в причерноморские степи. Там они нашли злаковые степи, которые были привычны для них на их родине. И они завоевали и заселили степи вплоть до Карпат. Русские князья смотрели на это довольно спокойно (половцы помогли им справиться с печенегами), и лишь в 1068 году произошло первое столкновение: половцы нанесли поражение дружинам трех южнорусских князей на реке Альте около Киева. Победа половцев была случайна: уже через месяц Святослав Ярославович Черниговский, имея всего 3 тыс. бойцов против 12 тыс. половцев, наголову разбил их и захватил в плен хана Шарукана. И последующие набеги половцев были удачными случайно, лишь вследствие постоянных междоусобных войн русских князей.

Остается объяснить, как и почему монголы оказались в Восточной Европе? Для решения поставленного вопроса о столкновении монголов с Русью мы должны сделать экскурс в южнорусские степи, где в то время обитали «куманы, иже рекомые половцы». В 1185 году, когда Игорь ходил походом на Кончака, монгольской державы еще не было. Большая часть монгольской родовой знати, опираясь на соседние племена, вела борьбу против Чингиса и его орды. В 1026 г. возникло общемонгольское государство, но многие племена продолжали сопротивление. Наиболее неукротимы были меркиты. С 1183 года монголы воевали с меркитами и в 1208 году вытеснили их в долину Иргиза. Обитавшие там куманы (половцы) приняли беглецов, тем самым став врагами монголов. Здесь-то и начинается монголо-кыпчанская вражда. В 1216 году монголы истребили последних меркитов и вступили в войну с куманами, ради чего и появились в 1223 г. в донских степях.

Л.Н. Гумилёв отмечал, что в основе миграций народов лежат причины более глубокие и основательные, чем погоня за беглецами, нарушение слова, убийство посла и т.д. – переселение народов, войны и союзы зависят от факторов географических, социально-исторических, этнопсихологических и т.д. И все-таки движение человеческих масс – это не безличные потоки воды или воздуха; и здесь для уяснения конкретных форм вражды или союза человеческое «оформление сюжета» весьма важно. Вторжение монголов в русские степи не было, конечно, следствием той или иной ссоры, но и оно имеет определенные существенные человеческие оттенки.

Сборный пункт для войск князей киевских, черниговских, смолян, галичан, волынцев был назначен «на острове Хортица: весь Днепр покрылся их ладьями. Галичане со своими воеводами пришли, снялись со стана и пошли в степь. По пути им встретился боковой отряд монголов. Русские стрелки без труда его рассеяли. На восьмой день похода были уже на берегу Калки, степной речушки, впадающей в Азовское море».

Летописные источники, повествующие о ходе сражения, свидетельствуют следующее: «Битва началась: Даниил выехал наперед и получил рану в грудь; но по молодости и пылкости не почуял раны: ему было тогда 18 лет. Князь Мстислав Немой, видя, что Даниил ранен, бросился в битву: это был человек крепкий и родня Роману, от одного племени Мономаховского; он очень любил отца Даниилова и отказал Даниилу по смерти свою волость. Татары уже бежали, Даниил бил их со своим полком. Олег Курский крепко бился, как вдруг половцы побежали и потоптали станы князей русских, а князья не успели ополчиться; тогда все полки русские смялись, настала сеча лютая, и русские полки были побеждены. Даниил, видя, что татары побеждают, обратил коня и бежал от натиска вражьего; жажда мучила его, он испил воды и тут только почуял рану на теле своем, а в битве не чувствовал ее по причине крепости и мужества, потому что был смел и храбр, от головы до ног не было на нем порока. И была победа на всех князей русских, какой никогда не бывало от начала Русской земли. Князь Мстислав Киевский, видя беду, не тронулся с места; он стоял на горе над рекою Калкою; место было тут каменистое, он огородился кольем и бился из своего укрепления с татарами три дня. Были тут с ним бродники старые с воеводою Плоскинею: эти окаянные целовали крест князю Мстиславу и двоим другим князьям, что они их не убьют и пустят на окуп. Но вместо того нарушили клятву, связали князей и продали их татарам, укрепления взяли, людей посекли. Татары, взявши князей, раздавили их, подложивши под доски, сверху которых сами сели обедать. Татары, победив князей русских, воротились назад от реки Днепр в землю восточную».

Осмысливая данные исторические события, Л.Н. Гумилёв отмечал: «Почему же русичи поддерживали половцев? Вначале обратимся к половцам: их поведение логично. Их братья на востоке приняли под свою защиту гонимых, пострадали и вынуждены были бежать в Причерноморье, ибо больше некуда. Когда же монголы явились и туда, половцы обратились к своим соседям, русским князьям, под стягами которых привыкли ходить в походы. И русские князья, ничуть не обманывавшиеся насчет «половецкого характера», пошли защищать донскую степь, ибо после Мономаха это была уже часть Русской земли! Точно так же они отстаивали от немцев Новгородскую землю, зелененную чудью и ижорой, т.е. язычниками и осуждали псковских германофилов как предателей.

Катастрофа на Калке не устранила «нестроения» на Руси, не исчезли внутренние междоусобицы. Война между Правобережьем и Левобережьем Днепра продолжалась даже и после битвы на Калке! В 1235 году черниговские князья Михаил и Изяслав взяли Киев у Даниила Галицкого и держали три года, после чего обескровленный и полуразрушенный город снова достался галицкому князю.

Ослаблением славян сразу же воспользовались их западные соседи: в 1229 г. венгерский король Бела вооружил огромное войско и выступил к Галичу, говоря: «Теперь уже никто не избавит его от руки моей». Но как скоро вошел он в горы, полились дожди, кони тонули, люди взбегали на высокие места; однако Бела не оставил своего намерения и обступил город; жители не сдавались, Бела изнемог и отступил.

По свидетельству Н.М. Карамзина, после Калской битвы «россияне не слыхали 6 лет о татарах, думая, что сей страшный народ, подобно древним образам, как бы исчез в свете. Чингисхан возвратился в отчизну и скончал жизнь – славную для истории, ужасную и ненавистную для человечества – в 1227 году, объявив наследником своим Октая…» Октай, выделив 300 000 воинов Батыю, велел покорить ему северные берега Каспийского моря: «Сие предприятие решило судьбу нашего отечества». Татары уже искали в России не друзей, а данников: «Если желаете мира, – говорили послы, – то десятая часть вашего достояния да будет наша. Князья «великодушно» ответствовали: «Когда из нас никого в живых не останется, тогда все возьмете…».

Необходимо отметить, что монголы в сражениях применяли новую военную тактику: «Для боя монголы строили войско в несколько линий с резервом: впереди у них сражались союзники или народы побежденные. В случае сильного отпора монголы притворно отступали, наводя противника на свои резервы, а в это время охватывали его с флангов, пускали тучи стрел и потом уже пускались врукопашную… Разбитого неприятеля гнали без устали, истребляя до последнего человека. Если же по пути им встречался сильно укрепленный город, то они прежде всего разоряли окрестности, чтобы лишить жителей всякой надежды на продовольствие, потом старались выманить гарнизон из города и разбить в открытом поле… Осадные работы вели не сами, а при помощи окрестных жителей или пленников. Вот почему их войско не только никогда не уменьшалось, но даже увеличивалось. Монголы умели делать осадные машины, знали употребление «греческого огня», вели подкопы, спускали воду – все то же, что знали древние греки, римляне и китайцы».

Летописи повествуют следующее о сей страшной для Руси године: «в 1237 году пришли от восточной страны на Рязанскую землю, лесом, безбожные татары с царем Батыем. И послали рязанские князья к князю Юрию Владимирскому просить помощи; но князь Юрий сам не пошел и не послушал мольбы князей рязанских: он хотел один воевать особо. Тогда иноплеменники обступили город Рязань и огородили острогом; а князь рязанский затворился в городе с людьми. Татары взяли Рязань и пожгли всю, князя убили и с княгинею; мужей, жен и детей рассекали мечами, других расстреливали стрелами, иных в огонь бросали, остальных вязали. Великий князь Юрий выехал из Владимира, урядив вместо себя сыновей своих Всеволода и Мстислава; а сам с племянниками Васильком, Всеволодом и Владимиром Константиновичами поехал на Волгу и стал станом на реке Сити, поджидая себе братьев князей Ярослава и Святослава с полками. Третьего февраля татары, как саранча, обсели Владимир; владимирцы затворились в городе с князьями Всеволодом и Мстиславом, а воеводою был у них Петр Ослядюкович. Татары подъехали к Золотым воротам, ведя за собою княжича Владимира Юрьевича, и начали спрашивать: «Великий князь Юрий в городе ли?» Владимирцы пустили по стреле на татар, те пустили также по стреле на город и на Золотые ворота и потом сказали владимирцам: «Не стреляйте!» Когда владимирцы перестали стрелять, татары подъехали поближе к воротам, показали гражданам Владимира и спросили: «Знаете ли своего княжича?», – потому что он был уныл лицом и изнемог от беды и нужды. Всеволод и Мстислав стояли на Золотых воротах и узнали брата своего Владимира. Князья, бояре и все граждане стали плакать, смотря на него. Всеволод и Мстислав сказали своей дружине и Петру воеводе: «Братья! Лучше нам умереть пред Золотыми вратами за святую Богородицу и за правую веру, нежели быть в их воле».

Татары, урядив станы свои около города Владимира, сами пошли и взяли Суздаль, разграбили церковь Богородицы, двор княжеский огнем пожгли, а что людей старых и молодых, то всех посекли; был тогда трепет великий повсюду. Множество полона свели татары в станы свои, а сами пришли ко Владимиру и начали леса и пороки ставить от утра до вечера, а на ночь огородили тыном около всего города. Князья, видя, что городу быть взяту, вошли в церковь св. Богородицы и постриглись в монахи от владыки Митрофана. Седьмого февраля, после заутрени, татары, приступили к городу; они зашли от Золотых ворот у св. Спаса и вошли по периметру в город через стену, и взяли до обеда Новый город, и запалили его огнем. Князья Всеволод и Мстислав бежали в Печерный город; епископ Митрофан, княгиня Юрьева с дочерью, со снохами и со внучатами и прочие княгини, множество бояр и людей затворились в церкви св. Богородицы; татары отбили дверь, наволочили лесов около церкви и в церковь и зажгли: все бывшие здесь люди задохлись от великого зноя, другие погибли в огне, иные от оружия; а церковь разграбили и чудную икону Богоматери похитили.

На реке Сити же была сеча злая и наши побежали перед иноплеменниками: тут убит был великий князь Юрий Всеволодович… и воины его многие погибли».

Столь же драматична была судьба многих как больших и малых городов Руси, так и «матери городов русских» – Киева: «Батый, взявши Козельск, пошел в землю Половецкую. Отсюда начал он посылать воевод своих на города русские: взят был город Переяславль копьем, жители избиты. В то же время послал и на Чернигов: обступили город в силе тяжелой; князь Мстислав Глебович, услыхав о нападении иноплеменных, пришел на них со всем войском своим, но был побежден; множество воинов его побито, город взят и запален огнем. Воевода татарский Меньчукан пришел осмотреть Киев и удивился красоте и величеству его; он присылал послов к князю Михаилу и к гражданам, желая польстить им, но они его не послушали. Михаил вслед за сыном побежал в Венгрию пред татарами; Ростислав Мстиславич Смоленский сел в Киеве; но Даниил Галицкий наехал на него, взял его в плен и город Киев поручил боярину Дмитрию, чтобы тот защищал его от татар. Пришел Батый к Киеву в силе тяжкой, окружила город и остолпила сила татарская, и не было ничего слышно от скрипения телег, от рева верблюдов, от ржания коней; наполнилась земля Русская ратными. Батый поставил пороки подле ворот Лядских, пороки били беспрестанно – день и ночь стены». Такой силы монголо-татары не бросали еще ни против одного города, хотя взяли уже множество великих городов Китая, Средней Азии, Кавказа, городов, построенных из камня, воздвигнутых на неприступных скалах и горах. Очевидно, Батыя пугали не сами валы Киева (вышиной до двенадцати метров и толщиной до тридцати метров в основании), не дубовые стены с каменными башнями, не тройной пояс укреплений (город Ярослава, город Владимира и в нем – цитадель «Ярославов двор») и не закаленные в боях защитники во главе с наместником князя киевского Даниила Галицкого тысяцким Дмитрием, – пугал Чингисханова внука дух этого загадочного города, его непостижимость, его слава, распространившаяся тогда по всей земле русской. Киев представлялся монголо-татарам своеобразным ключом к Европе, к ее душе и богатствам. Взять Киев – значило взять всю Европу, потому что монголо-татары стремились во что бы то ни стало выполнить завещание Чингисхана о покорении всех народов. «Они считали себя владыками мира, и им кажется, что никто не должен им ни в чем отказывать», – говорил посланник французского короля Людовика IX Вильгельм де Рубрук. Но чтобы достигнуть этого, необходимо было запугать мир своей силой, что военачальники Чингисхана делали весьма последовательно. Когда Батый с такой тщательностью и необычайной для него неторопливостью собирал войска для взятия Киева, он думал прежде всего не о неприступности этого древнеславянского града, а о своеобразной демонстрации силы. В самом деле, у стен Киева было собрано нечто апокалипсическое. Даже летописец, который, согласно классической формуле Пушкина, должен был писать: «Добру и злу внимая равнодушно», не мог удержаться от преувеличений: «И окружи градъ сила татарьская, и бысть градъ, и не бе слышати оть гласа скрипания телег его, множества ревения вельблудь его и ръжания отъ гласа стадъ конь его. И бе исполнена земля Русская ратныхъ».

Воевода Дмитрий руководил обороной города с таким умением и мужеством, что монголо-татары хотя и пробили Лядские ворота и ворвались в город, но далеко продвинуться не смогли. Киевляне бились за каждую падь земли своей. Гигантское Батыево войско было измотано и нуждалось в передышке. Киевляне укрепились на линии валов города Владимира и держались 10 недель и 4 дня. Последним их оплотом была Десятинная церковь, в которой укрылись женщины, дети, старики. Воины стали у ворот и не пустили врага, так что монголо-татарам пришлось пробивать стены собора пороками и таранами. Десятинная церковь обрушилась, хороня под своими обломками последних защитников, но одновременно и надежды завоевателей на покорение Европы. Демонстрация силы не удалась, никто не упал на колени. Наоборот, слава о мужестве киевлян вдохновила на сопротивление и западные земли Киевской Руси, и венгров, на земле которых полегло множество монголо-татар. Вдохновило мужество и чешских князей: силами своего ополчения они нанесли под Оломоуцем поражение восточным завоевателям.

В слепой ярости Батый мстил защитникам великого города: жег и разрушал Киев, убивал, забирал в плен его жителей. Посланец папы Иннокентия IV францисканский монах Плано Карпини, проезжавший через Киев в 1246 году, писал, что город почти полностью уничтожен; едва существует там двести домов, а людей этих держат они в тяжелейшем рабстве. Но так ли безнадежно был разрушен Киев и в самом ли деле пришел он в упадок на много столетий? Софийский собор, Киево-Печерская лавра, Выдубийский монастырь, другие монастыри, несмотря на большие разрушения, в основном, уцелели. Жизнь теплилась на околицах Киева, остатки былого величия сохранились и в самом городе.

В древнем свидетельстве о взятии Киева Батыем – в Ипатьевской летописи – говорится лишь о том, как разрушали Десятинную церковь, однако о разрушении самого города не говорится ничего. В Лаврентьевской летописи, дошедшей до нас в редакции XIV столетия, в той ее части, которая составлена уже на Ростовской земле, нет того подробного рассказа, как в Ипатьевской летописи. Помещена лишь короткая заметка, но к ней добавлены (неизвестно откуда взятые) несколько фраз о разграблении церквей и полном уничтожении жителей Киева. Автор Густинской летописи хотя при сложении своего свода и пользовался Ипатьевским списком, однако к его сообщениям добавил свое собственное: «Татаре изсекше людей без числа, а прочих связанных в плен поведоша, а град Киев огнем и монастыри все запалиша». Воскресенская летопись увеличивает ужасы еще больше: «Иные (жители) бежаша в дальние страны, иные же крыяхуся в пещерах земных и в горах, и в лесах». Киевский Синопис, собрав все эти легенды, рисует картину уже и вовсе апокалипсическую: «Татаре всея России стольный и во всей подсолнечной славный царственный град Киев взяша, церкви божественные разориша, город и место огнем сожогша, людей иных посекоша, а иных плениша и все государство киевское ни во что обратиша».

По свидетельству летописцев, дальнейшие события после взятия Киева развивались следующим образом: «Услыхав, что Даниил Галицкий в Венгрии, Батый пошел сам ко Владимиру, и, пришедши к городу Колодяжну, поставил 12 пороков, и не мог разбить стены, тогда он стал уговаривать граждан к сдаче; те прельстились его обещаниями, сдались и были перебиты; Батый взял и Владимир копьем, и Галич, и много иных городов без числа. Тогда Дмитрий, киевский тысяцкий Даниилов, сказал Батыю: «Не мешкай в этой земле, время уже тебе идти в Венгрию; если же будешь медлить здесь, то Венгрия земля сильная, соберутся там на тебя и не пустят в свою землю». Он говорил ему так для того, что видел, как земля Русская гибла от нечестивого». В чем же заключалась причина столь сокрушительного поражения славян в битве со Степью? Автор «Слова о полку Игореве» подчеркивает, что храбрых и сильных воинов на Руси достаточно, военная техника на уровне требований. Известно, что и денег в торговых городах было в избытке. Не хватало лишь, как теперь бы сказали, творческой инициативы на широком общественном уровне. Того самого, что определило линию поведения наиболее активного народа XIII века – монголов.

В прошлом веке историки не сомневались, что монгольские завоевания были совершены многочисленными скопищами, которые двигались подобно саранче, уничтожая на своем пути культурные, просвещенные и почему-то бессильные оседлые государства. Но в наше время накоплены знания и о монголах, и об их соседях, позволяющие взглянуть на эту «тьму» по-новому. Российский историк Гуми­лев Л.Н. выполнил следующие статистические подсчеты: по численности населения в Монголии XIII века проживало не более 1300 тысяч человек, тогда как в Китае было в то время 80 млн. (из них 20 млн. в Южном Китае – империя Сун), в хорезмийском султанате – около 20 млн., а в Восточной Европе – 8–10 млн., из которых 6 млн. – в Древней Руси. Монголия в точение 80 лет вела войну на три фронта. Главным ее противником был Северный Китай, перед тем завоеванный Чжурченями. Победа над ними далась монголам лишь в 1234 году, когда пала последняя чжурчженьская крепость Кайфын, и тогда же началась война с Южным Китаем (между прочим, тоже после того, как китайцы убили монгольских послов). Вторым по значению был юго-западный фронт, где с 1219 года монголы вели войну с мусульманами. Там они держали постоянно действующий корпус численностью от 30 до 60 тыс. всадников. Северо-западный фронт (восточноевропейский) стоял на третьем месте, причем основным объектом вражды монголов были вовсе не русские, а половцы. Кроме того, монголы то и дело совершали отдельные походы: то в Тибет, то в Сибирь, то против камских болгар, то на мордву. Вывод: монголы нигде не могли иметь численного преимущества, а равно и перевеса в технике, потому что своего производства железа у них не было. Однако они до 1260 г. везде одерживали победы, а к 1279 г. закончили завоевание Южного Китая. Но если все обстояло именно так, а не иначе, что же обусловило феноменальный военный успех монголов, «бросив под копыта их коней полмира?» Видимо, в военных успехах монголов повинны не только победители, но и побежденные. Только исключительно слабым сопротивлением китайцев можно объяснить победу монголов над Чжурчженьской империей. Но это можно понять: чжурчжени в Северном Китае были такими же завоевателями, как и монголы, и куда более жестокими правителями. Китайцы не стремились защищать одного врага от другого; они искали спасения в горных лесах и были не воинами, а жертвами войны. Зато в Южном Китае они сопротивлялись отчаянно, война там затянулась, и только изменение общего соотношения сил решило ее в пользу монголов, привлекших на свою сторону племена мань, мяо, цзун и т.д.

На Руси же основной причиной феноменальных успехов монголов наряду с прочими факторами являлось и ослепление непомерным эгоизмом князей Рюрикова дома, что лишило их воли к сопротивлению. Только их полная неспособность объединиться даже при изменившихся условиях позволила монголам взять поочередно Рязань и Владимир, Киев и Чернигов, а ливонским рыцарям разорить Псков. Могли ли русичи в сложившихся исторических условиях организовать сопротивление татаро-монгольскому нашествию? Академик Б.А. Рыбаков отмечает: «Киевская Русь была зерном, из которого вырос колос, насчитывающий несколько новых зерен – княжеств». Сколько же это – несколько? Академик Рыбаков далее сам же уточняет: в середине XII в. на Руси было 15 княжеств, в начале XIII в. – около 50, в XIV – примерно 250. В то же время возникли даже иронические поговорки: «В Ростовской земле князь в каждом селе», «В Ростовской земле у семи князей один воин». Но чем меньше было воинов у того или иного князя, тем больше – амбиций, тем больше крови лилось от сего «враждотворчества», тем чаще «рекоста» брат брату: се мое, а то мое тоже.., а погании с всех стран приходжаху с победами на землю Русскую». Таким образом, Киевская Русь в рассматриваемый период находилась под действием так называемого «Вавилонского синдрома», т.е., этнос, доселе строивший одну державу, созидавший одну культуру, узрев друг в друге врага, в остервенении стал уничтожать самое себя, свое процветающее государство, уникальную культуру. Причина этого – в сочетании объективных социально-экономических факторов развития Руси и ментальности правящей элиты славянства, и в значительной мере предопределявшим первое и второе, – особым фактором развития Киевской Руси, находившейся в «тектоническом изломе» двух сверхцивилизаций, сверхкультур Запада и Востока, испытавшей на себе их взаимоисключающее влияние, «противоположные векторы роста и развития».

Известный российский ученый Гавриил Попов, анализируя события этого периода, подчеркивает: «Примерно тысячу лет назад Киевская Русь, мощное государство, приняло прогрессивную религию – христианство. Оно объективно готово к тому, чтобы перейти к новой стадии феодализма в условиях достаточно авторитетной во всей стране власти. Но трудности перехода оказались столь большими, условия и особенности перехода в разных частях обширной страны столь различными, что стала усиливаться тенденция решать проблему по-своему в каждой из отдельных частей Киевской Руси. Ей не удалось преодолеть тенденции к раздроблению. Отдельные ее части избрали свои дороги. Новгород, например, пошел по республиканскому пути – «импульсы» влияния западной культуры, ментальности? Что из этого вышло? Ускорение развития в отдельных княжествах Киевской Руси не смогло компенсировать ее общего ослабления как единого государства. В итоге – нашествие степняков-кочевников. Русь заплатила за свою неспособность вести преобразования в рамках единого государства дорогой ценой – игом. Иго создало то самое единство русских княжеств, которого они не хотели иметь, будучи независимыми. Единство все равно возникло, но под властью чужеземцев. За него пришлось выплачивать дань. Дань за то, что они поддерживали на Руси тот порядок, который она сама не сумела обеспечить».

Таким образом, иноземные «лекари» обильным кровопусканием, уничтожением многих миллионов славян «лечили» внутреннее «нестроение» Руси, заключавшееся в сепаратизме, местничестве, эгоизме и своекорысти правящей элиты, не нашедшей в себе сил и разума сплотиться даже перед лицом смертельной опасности для Родины, собственного благополучия и процветания.

Но вернемся к Батыю. Как ни парадоксально это звучит, его положение было непростым. Камские булгары, половцы и аланы сопротивлялись воинам Батыя не менее отчаянно, чем русские города. В этом походе монголы были оторваны от своих баз и при поражении не могли надеяться на спасение. Наличие широкого фронта от верховий Волги до Кавказа вынудило их рассредоточить силы. Поэтому даже маленький Козельск, отчаянно сопротивлявшийся, стоил монголам таких потерь, что Батыю пришлось отойти в степь, чтобы дать войскам передышку. Любопытно, что монголы не оставили на Руси ни одного гарнизона. Это показывает, что сами они мыслили свой поход не как стабильное завоевание, а скорее, как большой набег. Точно так же кровавым набегом опустошили они Польшу и Венгрию, одержали победы при Лигнице и Шайо, а затем отошли на левый берег Волги, где им не угрожали контрудары побежденных, но не покорившихся народов. Короче, не так-то дешево обошелся Батыю разгром Руси; ответная героическая борьба русских была неизбежна, Батый это чувствовал, чувствовал и другое – эту землю ему не удержать. Единственный фактор, обеспечивший ему успех сколь грандиозного, столь же и авантюрного завоевательного похода, заключался во взаимной вражде, соперничестве русских князей. Собрав воедино свои разрозненные силы, дав генеральное сражение оторванным от своих баз снабжения, материальных ресурсов войскам Батыя (к тому же, находившихся во враждебном окружении огромных масс лишь недавно покоренных народов), славянские князья могли уничтожить степных пришельцев, не допустить более повторения столь грандиозного нашествия. Но они, князья русские, великие в храбрости на поле брани, были неспособны преступить свою гордыню, своеволие, эгоизм местничества. Таким образом, укоренившийся стереотип поведения правящей элиты великого славянского государства поставил на грань гибели весь этнос, потребовав от последнего невероятных усилий для выживания, что предопределило изме­нения ментальности всего этноса.

При сей грандиозной национальной катастрофе князья славянские, погибая поодиночке, вызывали восхищение и даже ужас у врагов: князь Михаил (Черниговский), прибыв в ставку Батыя, хотел было вступить к нему в шатер, «но волхвы или жрецы сих язычников, блюстители древних суеверных обрядов, требовали, чтобы он шел сквозь разложенный перед ставкою священный огонь, и поклонился их кумирам. «Нет! – сказал Михаил, – Я могу поклоняться Царю вашему, ибо Небо вручило ему судьбу Государств земных; но Христианин не служит ни огню, ни глухим идолам». Услышав о том, свирепый Батый объявил ему через своего Вельможу, именем Эльдега, что должно повиноваться или умереть. «Да будет так», – ответствовал Князь… По данному Батыем знаку убийцы бросились как тигры на Михаила, били его в сердце, топтали ногами: бояре Российские безмолвствовали от ужаса».

Современникам этих событий казалось, что на «украсно украшенную» русскую землю низверглась геенна огненная, но перестроить свой стереотип поведения, отказаться от взаимной вражды, сплотиться для борьбы с врагом они не могли найти в себе силы духа и разума. Что же оставалось? – «Нет такого насилия, которое лишило бы нас свободы выбора», – отметил две тысячи лет назад греческий философ-стоик Эпиктет, имя которого означает «прикупленный», ибо его, раба, продали одному из фаворитов Нерона. Что же имел в виду Эпиктет? Борьбу? Но если она невозможна вследствие подавляющей силы врага? Смерть? Но на верную гибель может пойти герой-воин, целый же этнос не может сознательно обречь себя на гибель. Выход из данной «безвыходной» ситуации для этноса – изменение системы ценностей и приоритетов, составляющих основу его ментальности, устранение тех причин, которые завели его в «безвыход». Однако это был путь долгий и болезненный для этноса, ибо кроме татаро-монгольского нашествия усложнилась геополитическая ситуация на западном направлении.

В начале XIII века вмешательство Запада в русские дела ограничивалось установлением военных союзов. Поскольку Польша и Венгрия находились в гельфском блоке, Волынь выступала за гибеллинов, причем князь Роман в 1295 г. пал в бою, а его соперники, черниговцы и суздальцы, установили контакты с папой и поддержали Новгород в его борьбе с Ливонским орденом, стоявшим на стороне Гогенштауфенов. Папа, воспользовавшись ситуацией, послал на Русь доминиканских миссионеров, но Юрий II выслал их из пределов своего княжества. Таким образом, Киевская Русь оказалась вовлеченной в сложнейшие геополитические процессы, происходившие как в Европе, где она выступала как влиятельная сила, так и на Востоке. Однако вследствие ослаб­ления Руси в период межкняжеских усобиц, нашествия монголо-татарских полчищ на Западе активизировались наиболее агрессивные силы, проводившие курс не только ниспровержения государственности Киевской Руси, но и на физическое уничтожение славянства с целью колонизации их исконных земель.

Весьма показательно, что наряду с катастрофическим событием 1223 года – поражением на Калке от татаро-монголов – совпала столь же серьезная геополитическая катастрофа на западе: падение Юрьева в 1224 году, когда ливонские рыцари пощадили пленных эстов, но не оставили в живых ни одного русского. С этих-то дат и начались столкновения на два смертоносных фронта, так как балтский барьер был сломлен немцами, а половецкий амортизатор – монголами.

В XI веке европейское рыцарство и торговая буржуазия под знаменем католической церкви начали первую колониальную экспансию – крестовые походы. Она кончилась неудачей: сельджуки и курды выгнали крестоносцев из Иерусалима и блокировали их города на побережье Средиземного моря. Тогда крестоносцы стали искать добычу полегче. В 1204 году они захватили Константинополь, объявив греков такими «еретиками», что самого Бога «тошнит». Следовательно, идентичным было отношение и к православным русичам, которые в восприятии католиков были такими же еретиками, что самого Бога «тошнит», большими врагами, чем «неверные», т.е. мусульмане. На пощаду они не могли рассчитывать, ибо по принятым тогда догматам католической церкви «душа заблудшего еретика, очищенная от скверны лишь огнем костра, на коем сжигали его тело, могла попасть в рай!». Богоугодным делом было предать «заблудшихся православных еретиков» всеочищающему огню, что и предписывала святая церковь правоверным католикам! Встретив ожесточенный отпор мусульман, предвкушая огромные богатства, необъятные земли, доселе бывшие славянскими, при не столь уж сильном отпоре ослабевшей Киевской Руси, Запад направил свою колониальную экспансию против славянства. Так, «шведский король выпросил у папы позволения огласить крестовый поход на богоотступников и язычников финнов. Всем, кто примет участие в походе, было обещано прощение грехов. Охотников на эту приманку нашлось много: два года продолжались сборы, и весть о них дошла до новгородцев. Узнали они про то, что шведы похвалялись перекрестить их, точно язычников, в «латинство»… В «сбродном» войске головорезов находились и латинские епископы: они шли с крестом в одной руке, с мечом в другой. Эти люди казались страшнее монголов, потому что они шли насиловать Веру». Известный российский историк Л.Н. Гумилев высказал верную при всей своей парадоксальности точку зрения на приоритетные ценности бытия человеческого: «Всегда было известно, что война – дело тяжелое и неприятное. Но есть вещи хуже войны: обращение в рабство, оскорбление чтимых святынь, разграбление имущества и, наконец, оскорбительное пренебрежение».

Суть политики немецких императоров франкской и швабской династий по отношению к окружающим странам и народам и, в частности, к славянам, наиболее четко сформулировали представители исторического направления «концепции силы» и «теории устрашения» в немецкой историографии – Л. Ранке, Ф. Майнеке, Г. Дельбрюк. Ранке считал, что борьба за силу (власть) между государствами не только носит вечный характер, но и способствует укреплению их жизнеспособности: «В битвах, являющихся результатом противоположности интересов – зарождается их новая преобразующая сила». Характеризуя фило­соф­ско-политическую концепцию Ранке, один из наиболее известных его последователей, Ф. Майнеке, подчеркивал: «В борьбе за власть видел он ту движущую силу, которая создавала все новое, индивидуальное и ценное в истории». В наиболее крайних и откровенных формах трактует рассматриваемую идеологию представитель прусской исторической школы В. Трейчке, по убеждению которого высшая нравственная обязанность государства заключается в том, чтобы развивать свое могущество. Сила, могущество есть принцип государства! «Сущность государства, во-первых, сила, во-вторых, сила и, в-третьих, сила», – писал он в своей «Политике». Худший порок государства – слабость; лучшая же проба могущества – война. Война, считал Трейчке, составляет «политику по преимуществу». Взгляды таких теоретиков, как Трейчке, представляются слишком одиозными даже для крайне правых. Например, Л. Дехио считает, что Трейчке «до такой степени гиперболизировал значение истории своего народа, что специфика развития молодого германского государства как нечто само собой разумеющееся переносилась на будущее всей мировой политики».

В период средневековья в качестве наиболее эффективного средства достижения своих экспансионистских задач как на Западе, так и на Востоке использовались военно-религиозные ордена, в основе деятельности которых было много общего (за исключением атрибутики). В XII в. в Палестине появились первые западноевропейские военно-религиозные ордена, по своей структуре мало отличавшиеся от восточных. В 1113 г. был основан первоначально размещавшийся в странноприимном доме-госпитале св. Иоанна орден госпитальеров (иоаннитов), который вскоре превратился в военно-рыцарскую организацию. В 1118 г. французские рыцари основали военный орден тамплиеров (храмовников), названный так по главной его резиденции близ храма в Иерусалиме. Затем возникли еще три ордена, среди которых наиболее сильным был Тевтонский, основанный в 1128 г. немецкими рыцарями. Испанские рыцари создали уже у себя на родине ордена Калатрава, Сант-Яго и Алькантра. Эти ордена внешне напоминали религиозные организации. Вступая в них, рыцари приносили монашеские обеты целомудрия, бедности, послушания. Их одеяния были схожи с монашескими: у тамплиеров – белый плащ с красным крестом на груди; у членов ордена Калатравы – крест на левой стороне; у членов ордена Сант-Яго – крест в форме меча на груди; госпитальеры носили черный, позже красный плащ с белым крестом; тевтонцы – белый плащ с красным крестом. А под монашеской накидкой скрывались доспехи. Основным же назначением ордена являлась борьба против любых врагов, включая простонародье. Этой задаче подчинялись иерархическое устройство и строгая централизация ордена. Госпитальеры и тамплиеры в дальнейшем предпочитали не столько воевать с мусульманскими феодалами, сколько обогащаться, грабя караваны купцов, занимаясь торговлей, ростовщичеством и банкирскими операциями. Особенно преуспели в том тамплиеры, и уже в XII в. единоверцы обвиняли их в алчности, поскольку за деньги они не раз предавали «христианское дело», став образцовыми спекулянтами своего времени. Мусульманские рыцари Сирии и Палестины тоже не всегда проявляли особое рвение в борьбе с «врагами ислама». Ибн Мункыз писал, что многие крестоносцы «обосновались в наших землях и подружились с мусульманами». Не раз западноевропейские феодалы переходили на службу к мусульманскому правителю, получая икта. Известны случаи совместного участия западноевропейских и мусульманских феодалов в охоте, пиршествах.

Самое невероятное, что католики быстрее находили общий язык с мусульманами, чем с православными, что особенно характерно для рыцарства как западного, так и восточного. При этом непосредственный взаимный контакт в период походов приводил к взаимовлиянию форм и идей рыцарства (ордена, турниры, гербы, этикет и пр.), близко понимаемых. Когда в 1131 г. скончался граф Жослин I, воевавший с ним эмир Гази ибн Данишменд прекратил военные действия и передал франкам: «Я вам соболезную и, что бы ни говорили, но я не склонен сражаться с вами сейчас. Ибо из-за смерти вашего правителя я могу легко одолеть ваше войско. Поэтому спокойно занимайтесь своими делами, изберите себе правителя… и властвуйте с миром в своих землях». В разгар битвы 1192 г. под Яффой английский король Ричард I Львиное Сердце оказался без лошади. Его соперник Саиф ад-Дин, сын знаменитого Салах ад-Дина, послал ему двух боевых коней. В том же году Ричард I возвел сына Салах ад-Дина в рыцарское достоинство. Известно немало случаев, когда западноевропейские рыцари приглашали мусульман на свои турниры. Нередко рыцари разных стран считали себя единой кастой, для членов которой не всегда важна политическая и вассальная зависимость. В этом отношении примечательны мемуары мусульманского рыцаря Усамы ибн Мункыза (1095–1199 гг.), чья жизнь прошла в почти непрерывных сражениях с крестоносцами. Это не помешало ему относиться к ним с большим уважением и даже дружить со многими из них, в том числе с членами ордена тамплиеров. Его ненависть вызывали не крестоносцы – враги ислама, с которыми велась «священная война», а собственные мужики и «шерсточесы»: крестьяне и ремесленники.

В XII–XIII вв. военное дело стало как бы прерогативой феодалов, а они делали все, чтобы не допустить участия в сражениях «грубых мужиков», ибо это – занятие «благородных мужей» сословия «людей меча». Часто запрещались ношение оружия и верховая езда «базарным торговцам, крестьянам, ремесленникам и чиновникам». В битвах восточные рыцари отказывались сражаться вместе с простолюдинами и с теми, кто был вооружен как пехотинец. Во многом совпадала подготовка сыновей феодалов для грядущего рыцарства как на Западе так и на Востоке. Так, на Ближнем и Среднем Востоке сыновей феодалов до 10 лет обучали грамматике, истории, литературе, а затем «всему, что относится к рыцарским мужественным делам: верховой езде, владению оружием, игре в гоуган, плаванию, бегу, борьбе, охоте и шахматам». Западноевропейские рыцари тоже с детства обучались верховой езде, владению оружием, борьбе, плаванию, кулачному бою, охоте, музыке, игре в шахматы и сложению стиха. Таким образом, у восточных и западных рыцарей было больше общего (невзирая на их «смертельную» вражду), чем у каждой из этих сторон со славянской.

После разгрома шведов Александром Невским, попытки экспансии на славянские земли со стороны католического Запада не прекратились: «Страну, известную теперь под именем Прибалтика, населяли отчасти финны, отчасти латыши. Русские люди того времени свободно проникали в эту страну, торговали, селились, рубили города и обращали язычников в христианство. …Как-то явились сюда латинские монахи: стали крестить в свою веру, а когда туземцы воспротивились и даже убили епископа, то монахи обратились к папе с просьбой поселить здесь рыцарей. Папа послал «братьев меча», велел им занять край и крестить людей силой. Рыцари водворились и для большей безопасности построили в устьях Двины крепость – нынешнюю Ригу. Как только это случилось, начались частые столкновения между немцами с одной стороны, псковичами и новгородцами – с другой. Русские люди подавали помощь язычникам, не хотевшим креститься от немцев; наконец, они защищали свои угодья, занятые гораздо раньше, чем пришли немцы». После ряда стычек дело дошло до войны. Русские люди и здесь стали считаться врагами не только святейшего отца, но и врагами христианства. Папа благословил рыцарей на завоевание коренных русских земель. По призыву епископа Германа рыцари, а с ними толпы немецких охотников, бросились на Псков. Немцы подошли ко Пскову, сожгли посады, окрестные села и целую неделю держали город в осаде: «Псковичи согласились на все: дали в заложники своих детей и приняли немецких воевод. Утвердившись во Пскове, немцы вместе с чудью напали на владения Великого Новгорода, жителей обложили данью, построили крепость, а по берегам Луги забрали у сельчан скот и лошадей, так что им нечем было пахать. По дорогам в 30 верстах от города немцы били купцов… Немцы заранее уже считали своим достоянием пограничные русские земли».

В чем же заключалась коренная причина того, что, оказавшись между «молотом и наковальней» агрессии как с Запада, так и с Востока (причем нашествие татаро-монголов по своим разрушительным последствиям не шло ни в какое сравнение с западной экспансией!) восточные славяне предпочли «отдаться» на милость более кровавого врага – монголов, чем покориться близким по вере европейским завоевателям? Основополагающая причина этого состояла в том, что православная религия являлась объединяющим, «цементирующим» началом для восточного славянства, той первоосновой, которая позволяла ему выжить среди всех бед и невзгод, разрушений и войн. Уничтожая города, убивая и угоняя без счета людей в неволю, татаро-монголы не покушались на самое главное и святое для этноса – его веру, а тем самым и на душу, т.е. на его самоидентификацию, на традиции, культуру, язык. Татаро-монголы были кочевым народом – налетев, пограбив, они уходили в свои кочевья, исчезая порой на годы, даже на десятилетия. В конце концов, от них можно было откупиться, что отражено в летописных источниках, повествующих об этом периоде испытания кровью и огнем следующее: «Мы замечаем, что влияние татар не было здесь главным и решительным. Татары остались жить вдалеке, заботились только о сборе дани, нисколько не вмешиваясь во внутренние отношения, оставляя все как было, следовательно, оставляя на полной свободе действовать те новые отношения, какие начались на севере прежде них. Ярлык ханский не утверждал князя неприкосновенным на престоле, он только обеспечивал волость его от татарского нашествия; в своей борьбе князья не обращали внимания на ярлыки; они знали, что всякий из них, кто свезет больше денег в Орду, получит ярлык преиму­щественно перед другим в войско на помощь». Совсем другое дело – западная экспансия. Неумолимо надвигалась крестоносная орда с Запада, строя опорные города, крепости, отнимая не только достояние, жизнь (т.е. бренно-телесное), но и покушались на веру (т.е. на душу), на чаяния и переживания, традиции предков. Для носителей западной экспансионистской политики православный славянин зачастую был большим недругом, чем некрещеный язычник или даже «неверный» мусульманин.

Противостояние Запада и славянского мира – отнюдь не феномен данного периода, а многовековой фактор мирового развития. Обращения «латенорум» и «славорум» (древний польский гимн) сложились еще до официального раскола христианской церкви в 1054 году. Но вот еще более старое свидетельство, проливающее свет на истоки раскола: в 879 году равноапостольного Мефодия, который как раз крестил Великоморавские земли с Карпатами, папа Иоанн VIII одернул грозным письмом: «…Ты правишь службу Божью варварским, то есть славянским языком, но мы тебе нашим письмом через Павла, епископа из Анконы, уже воспретили на том языке исполнять священные литургические богослужения, а исполнять их следует только на латыни или по-гречески, как достойно Церкви, распространенной во всем мире и в каждом народе. Но проповедовать или научать народ ты можешь на «славянском языке», ибо творец псалмов напоминает, что все народы должны славить Бога».

Православие на Руси стало основополагающим фактом существования этноса еще и потому, что совместило казалось бы «несовместимое»: христианское вероучение с древними славянскими обычаями и традициями языческого периода. В отличие от воинствующей католической церкви, «выжигавшей» огнем и истреблявшей мечом языческое прошлое западных народов, православие огранично «впитало» в себя прошлое дохристианского этапа развития славянства.

Славянская цивилизация, находясь под татаро-мон­гольским гнетом, перестраивала свою ментальность, уходя от местничества, своеволия, своекорыстия к необходимости коллективистских действий за свое выживание в цивилизационном масштабе. Таким «Быть или не быть?» славянского мира являлась Куликовская битва.

Был ясный и теплый августовский день, когда русское войско выступило из Москвы. Дмитрий Иванович с другими князьями и воеводами отстоял молебен, поклонился могилам отца и деда. Сказания описывают нам поэтически начало похода: «Солнце ему на востоке сияет, путь ему показывает. В то время, точно соколы вырвались от золотых колодок, от каменного града Москвы, и возлетели под синие небеса, возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят ударить на многие стада гусиные и лебединые. То, братья, не соколы вылетели их каменного града Москвы, то выехали русские удальцы со своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, а хотят наехать на великую силу татарскую». Все москвичи вышли на проводы ополчения. Они стояли на площадях и улицах, на городских стенах и башнях. Жены и матери давали своим мужьям и сыновьям «конечное целование» – обряд уходящим на верную смерть.

У Дмитрия было всего 50 тыс. воинов. Для победы он совершил революцию в военном деле – призвал в свою армию 100000 крестьян и горожан. С точки зрения военной стратегии это было полное безумие и безрассудство: ни щитами, ни арбалетами, ни мечами обеспечить ополчение не удалось. Единственное, что смог сделать Дмитрий, это вручить каждому короткое копье-сумицу, и надеялся, что они захватят с собой топоры и ножи. До этого ополчение не играло никакой роли: устав Ордена Тамплиеров не возбранял пешим кнехам (профессионалам) разбегаться при встрече с кавалерией без ущерба для их чести. В 1456 году две сотни московских дворян рассеяли новгородскую рать из пяти тысяч человек, а в 1472 г. 4, 5 тысячи московского феодального войска разгромили без труда сорокатысячное новгородское ополчение.

Источники дают нам противоречивые сведения об общем числе русской рати. Но даже осторожные современные историки исчисляют ее в пределах ста пятидесяти – двухсот тысяч, но никак не менее ста пятидесяти. И по нынешним меркам – это немалая сила, а в ХIV веке Западная Европа и помыслить не могла о подобном. Достаточно сказать, что в крупнейшем и знаменитейшем сражении Столетней войны – битве при Кресси 26 августа 1346 г. – стороны имели от четырнадцати до двадцати тысяч человек каждая. Собрать подобное народное ополчение (а именно таким было русское войско) стоило немалых усилий в разъединенной, раздираемой усобицами Руси. Уже то, что подобное войско собралось и без колебания шло навстречу страшной татарской орде, значило для современников многое. «От начала бо такова сила не бывала князей русских», – торжествовал летописец. С другой стороны, все источники согласны, что у Мамая сил было значительно больше. Число войск здесь также называется различное: от двухсот до пятисот тысяч. Первая цифра, видимо, ближе к истине, но и это было страшно – со времен Батыя не ходила на Русь такая вражеская рать. Несомненно, русские уступали татарам в числе, и значительно. Но у русского войска было одно преимущество, во все времена и у всех народов игравшее, в конечном счете, решающую роль: высокий боевой дух, сознание того, что все, от великого князя до последнего ополченца, сражаются за справедливое дело. На поле Куликовом русский народ противостоял конгломерату захватчиков и, при прочих равных обстоятельствах, этот народ должен был, не мог не победить…

Очень важно было тактически верно расположить силы русской рати, не дать противнику возможность использовать свои военно-такти­ческие преимущества над народным ополчением русских. У татар преобладали два вида тактических приемов боя. Если враг был слабый, то татары, не вынимая луков, своей конницей лавой сминали противника. Если противник был силен, то татары, не соприкасаясь с ним, обстреливали его своими страшными, разящими стрелами, пока противник не слабел для окончательного удара. Так как и противник стрелял, то потери татар росли, и этот прием был для них вынужденным. Дмитрий сознавал: увидев перед собой россиян, превосходивших значительной численностью, Мамай не станет сразу атаковать. Он сперва расстреляет армию русских. А крестьянам без лат, без щитов укрыться от стрел будет невозможно. Их легко выбьют. Дмитрию надо было, чтобы татары приблизились к его крестьянам вплотную, на расстояние копья и топора, смешались с ними, тогда, действуя, скажем, по трое против двух конных татар, крестьяне получили шанс на успех.

На совещании князей и бояр мнения разделились. Одни склонялись к тому, чтобы не переходить реки, не оставлять у себя в тылу литовцев и рязанцев. Другие же, в частности, братья Ольгердовичи, держались противоположного мнения. Они говорили: «Если останемся здесь, то дадим место малодушию, если перевеземся на ту сторону Дона, то крепкий дух будет в воинстве твоем. Зная, что отступать и бежать некуда, что остается только победить или лечь костьми, воины будут сражаться мужественно. А что языки страшат нас несметною татарскою силою, то не в силе бог, но в правде». Колебания прекратил сам великий князь. Дмитрий решительно высказался за переход через Дон: «любезные друзья и братья! Знайте, что не затем я пришел сюда, чтобы на Олега и Ягайло смотреть или охранять реку Дон, но чтобы русскую землю от плена и разорения избавить или голову свою за Русь положить. Честная смерть лучше позорной жизни. Лучше было не выступать совсем против безбожных татар, нежели, выступив, и ничего не сделав, воротиться вспять. Ныне же пойдем за Дон, и там или победим и все от гибели сохраним, или сложим свои головы…».

Во многом исход сражения зависел от тактической схемы построения русских и монгольских войск, полководческого таланта как князя Дмитрия, так и Мамая. Князь Дмитрий перед основной линией своих войск выстраивает еще две слабые передовые линии. Их задача была – умереть. Замысел был таков – конная лава татар не стала бы останавливаться перед слабой сторожевой линией, а с ходу бы смяла бы ее, не стала бы она останавливаться перед передовым полком. И тогда, увидев, как легко они справляются с русскими, татары по инерции ударили бы по основной массе российских войск и застряли бы в ней. Однако для разгрома Мамая этого было еще мало. Его военачальники могли опомниться и вывести войска из соприкосновения с русскими, могли отойти и расстрелять их из луков, могли вообще выйти из боя, чтобы навязать его в другом, более удобном месте. Разгромить татар или кого угодно обороной невозможно, надо было атаковать их. Но как? Пехотой кавалерию? Абсурд! А своей кавалерии было слишком мало, чтобы атаковать противника в лоб. Эффект от нее мог быть, только если бы атаку удалось провести внезапно – в спину. И Дмитрий планирует третье тактическое поражение своих войск. Он строит их так, что левый фланг оказывается самым слабым, он планирует его гибель, планирует прорыв кочевников и выход их в свой тыл. Но на левом фланге, в своем тылу, он ставит лучшую кавалерию – засадный полк, с лучшим воеводой во главе, и прячет его за рощей. Расчет таков: когда масса татарской конницы прорвет левый фланг, ей, чтобы атаковать с тыла центр и правый фланг россиян, придется развернуться на 180 градусов, и в этот момент она «подставит» находящейся в засаде кавалерии русских своих спины. Засадная кавалерия ударит, будет гнать противника и рубить, не давая ему развернуться и перестроиться. Это был гениальный, но чрезвычайно рискованный план. Желая подбодрить воинов, Дмитрий Иванович объехал свои полки. Летопись донесла до нас речь князя к войску: «Возлюбленные отцы и братья!.. Своего ради спасения подвизайтеся за православную веру и за братию нашу! Все мы от мала до велика братья едины… род и племя едино… умрем в сей час… За братию нашу, за все православное христианство». В девятом часу туман начал рассеиваться, и тогда русские увидели орду. Как туча, громадная грозовая туча, спускалось войско врага с Красного холма. Центр составляла наемная генуэзская пехота, вооруженная копьями; в задних рядах копья были длиннее, в передних короче, и бойцы из задних рядов клали свои копья на плечи передним. Казалось, невозможно прорубиться сквозь эту ощетинившуюся копьями стену.

Источники отмечают, что противоборствующие воинства резко отличались даже внешне: одежда татар была темного цвета, русские же и на смертную сечу шли нарядно. Множество знамен колебалось от ветра, «шеломы же на головах их как утренняя заря, доспехи же аки вода сильно колеблюща, еловицы же шеломов их аки пламя огненное пышутся». Тяжелая поступь пехоты и топот копыт сотен тысяч коней слились в могучий зловещий гул. «И страшно было видеть, – писал летописец, – две силы великие, сходящиеся на кровопролитие, на скорую смерть».

Чрезвычайно сложный, громоздкий и потому уязвимый план не предусматривал, чтобы князь Дмитрий непосредственно руководил его осуществлением. И этому были причины. Установившиеся на Западе и на Руси рыцарские традиции предусматривали,