Социализм: порыв к солнцу

Обозревая итоги бурного, драматичного, фееричного ХХ столетия, внесшего столько потрясений в мировую историю, необходимо отметить, что социализм действительно создал собственную цивилизацию, во всех основных характеристиках отличающуюся от своих предшественниц. Ведь само по себе слово «цивилизация» не имеет оценочного характера и лишь характеризует определенный этап развития общества, его духовной и материальной культуры. Мы говорим об античной цивилизации, исламской, христианской (или иудео-христианской) цивилизации... В том же контексте имеет смысл говорить и о цивилизации социалистической.

Социализм преобразил самые основы жизни сотен миллионов, миллиардов людей, и эта цифра не покажется преувеличением, если вспомнить, что через социализм прошло несколько поколений, а в числе стран, включенных в его орбиту, был Китай. Социализм затронул все стороны их жизни, и это очевидное обстоятельство нашло свое отражение в его характеристике.

Социализм породил развитую, сложную идеологию, составляющую становой хребет социалистической цивилизации. Разу­меется, учение Маркса, Энгельса, Ленина лежит в основе этой идеологии, но к тру­дам этих философов она не сводится, точно так же, как Ветхий и Новый Заветы составляют лишь фундамент христианской цивилизации, но не исчерпывают ее идеологии.

Идеология христианской цивилизации непринужденно объемлет Фому Аквинского, Лютера, Павла Флоренского, не говоря уже о сложных комплексах «тради­ционного» христианства. Для формирования этой идеологии потребовалось немало времени – полтора-два тысячелетия. На этом фоне поражает, как быстро – за ка­ких-нибудь полтораста лет – неимоверно усложнилась и диверсифицировалась идеология цивилизации социалистической.

Без этой диверсификации цивилизация не могла бы стать мировой. Как и идеология христианская, социалистическая разделилась на несколько мощных ветвей. Можно выделить европейскую ветвь с традицией, прослеживаемой от революционной социал-демократии к еврокоммунизму. «Ревизионистская» социал-демократия еще на сравнительно ранних порах выделилась из русла социалистической циви­лиза­ции и стала частью современ­ной европейской цивилизации. Термино­логическое сходство тут не должно вводить в заблуждение. Напротив, неожиданно новую струю в развитие социалистической цивилизации внес социализм «крови и почвы» и идеи корпоративного государства Муссолини. Долгое время недооценивали вклад этих идеологов в развитие мировой социалистической идеи. Сейчас же становится все более и более ясным, что может быть, именно эта составляющая социалистической идеологии как раз и окажется наиболее живучей. Каждый может наблюдать, что именно на рубежах «крови и почвы» и «борьбы с плутократией» социализм дает сейчас последний бой.

В многообразие европейской социалистической идеологии (включая сюда и североамериканскую) немалый вклад внес и Герберт Маркузе, о чем еще напомнил 1968 год.

По своей глубинной сути любая революция – от Великой французской до Великой Октябрьской – аномальные попытки «догоняющего» развития той или иной страны за мировыми лидерами. Для осмысления феномена Октябрьской революции необходимо проанализировать различные варианты развития капитализма: классическую, первичную, вторичную и третичную модели. Классическая модель формационной революции используется как базовая, ибо представляет собой теоретическое обобщение совокупного исторического опыта. Первичная, вторичная и третичная выступают как абстракции, которые проявляются в конкретно-страновой множественности. Первая из трех отражает опыт таких стран, как Англия, Франция, где эволюция носила естественно-исторический характер, взаимодействие внешнего фактора не имело решающего или принципиального значения. Страны вторичной модели (Германия, Италия, Россия) объединяло отставание от стран первичной модели по крайней мере на одну фазу, что диктует необходимость сжатия исторических сроков последующего развития за счет «перепрыгивания» через стадию или ее значительную часть.

По своей глубинной сути большевистский эксперимент в Российской империи и еще более страшный и экстравагантный фашистский в Германии – это отчаянные попытки «пришпорив клячу-историю», догнать и перегнать наиболее высокоразвитые страны мира.

Бинарно-взрывчатая схема развития с неизбежностью порождала определенный тип, эталон государственного деятеля. Необходимо отметить прямую связь таких деятелей, как Петр I – Екатерина II – Столыпин – Ленин – Сталин. Эти деятели действовали в режиме догоняющего развития, когда судьба отдельного человека, индивида не представляла собой ни малейшей ценности. Эту тенденцию большевики довели до абсурда. Д.А. Волкогонов особо подчеркивает: «Сталин... всю жизнь, когда после смерти Ленина он стал реально влиять на историю, «пришпоривал» ее. Он торопил время. Его маниакальной идеей было обогнать всех, пробежать 100 лет за 10 лет. В феврале 1931 года он заявил: «Либо мы сделаем это, либо нас сомнут», – и он оказался прав. Сталин жил идеей исторического опережения естественного хода событий».

Позаимствовав у Запада помимо промышленных достижений еще и западную идеологию и обратив ее против него же, большевики в 1917 году дали российской истории совершенно новое направление, ибо Россия впервые восприняла западное мировоззрение. Внедряя коммунистическую идеологию в 1917 году, Россия рассталась со своей вековой традицией, ментальностью, переняв западное мировоззрение. Это мировоззрение, принятое Россией в 1917 году, особенно подходило ей в качестве действенного оружия для развязывания антизападной идеологической войны. На Западе, где данное учение возникло, оно считалось ересью. Это, по сути, была попытка критики Запада в его неспособности следовать собственным христианским принципам в сфере экономической и социальной жизни якобы христианского общества.

Бисмарку – «Железному канцлеру» Германии прошлого века – приписывают следующее довольно зловещее изречение: «Если хотите построить социализм, то выберите страну, которую не жалко». История (да и наша бинарность) выбрала Россию. Да, в XX веке история избрала нас в качестве невиданной человеческой гекатомбы – колоссальной жертвы за всемирно-исторический поиск пути развития и социальные ожидания человечества. Мы, по Маяковскому, «повернули истории бег» (в какой раз за уходящий век?), что было вполне в нашей тысячелетней традиции. При этом большевики, по свойственной славянам ментальности, с одной стороны, опоэтизировали, домыслили марксизм, с другой – вписывали этот опоэтизированный ими строй в жизнь беспримерным насилием, кровью. Ведь глубинный мотив ленинского радикализма и его последователей как раз заключался в попытке исторического опережения других цивилизаций. Сколько раз до Ленина Россию, окровавленную, исполосованную кнутом, распятую на дыбе, «за волосся» пытались «втащить» в Европу? Петр I, Екатерина II, Столыпин – разве не они пытались любой «человеческой ценой» догнать и перегнать Запад? Петр I, ненавидимый современниками, положил на алтарь «догнать и перегнать» Запад до 1/4 населения России, Иван Грозный «положил» 1/2 населения для расширения границ царства, установления тоталитарно-деспотического режима правления. Цель этого – догнать Европу, перегнать её.

Как при Петре I Русь вошла в Европу при стуке топора и громе пушек, так и при Сталине Россия, объединившая в своем составе сто народов, вышла на авансцену планеты индустриальным звоном, а потом еще раз громом пушек и «катюш» и экспортом революций через Победу. При этом необходимо подчеркнуть, что в новом раунде соревнования между Россией и Западом, открывшимся в 1917 г., русские бросили на чашу весов мировоззрение, пришедшее из Европы. Коммунизм – есть оружие, и как бомбы, самолеты и пулеметы, это тоже оружие западного происхождения. Не изобрети его в XIX веке Карл Маркс и Фридрих Энгельс, два человека с Запада, воспитанные в рейнской провинции и проведшие большую часть жизни в Лондоне и Манчестере, коммунизм никогда не стал бы официальной российской идеологией. В российской традиции не существовало даже предпосылок к тому, чтобы там смогли изобрести коммунизм самостоятельно: совершенно очевидно, что русским и в голову бы не пришло ничего подобного, не появись он на Западе, «готовый к употреблению», чем и воспользовался революционный российский режим в 1917 году.

Поскольку коммунизм возник как продукт неспокойной совести Запада, он, вернувшись обратно в западный мир, стал оружием его разрушения. Обретя это западное оружие, Россия имела возможность перенести борьбу против Запада в духовной сфере на территорию противника. Кроме того, коммунизм послужил России орудием привлечения в свой стан восточной части света и ряда других групп того огромного большинства человечества, которое не принадлежит ни к России, ни к Западу.

Коммунизм соизмерим отнюдь не с капитализмом, а со всей пред­историей. Маркс делил историю на три эпохи: предистория (или Царство естественной необходимости), эпоха коммунизма (или царство осознанной необходимости), эпоха гуманизма (или царство свободы). При коммунизме свободы еще нет, но есть уже осознанная необходимость – уничтожить частную собственность. Мы понимаем это «уничтожение» как только лишь вооруженное изгнание помещиков и капиталистов, то что Маркс называл всего лишь упразднением. По той же логике под уничтожением безграмотности можно понимать собственное самоубийство. По Марксу коммунизм – грандиозная переходная эпоха, в которой будет много формаций.

Первые коммунисты своей веры не стеснялись. Сколько бы ни рассказывали, что Ленин в ссылке просто отдыхал на казенный счет, это конечно, домысел. Ленин фанатично верил в свою идеологию (или науку, или религию). За свою веру такие, как Дзержинский, шли на каторгу и на эшафот. Первые коммунисты были похожи на первых христиан. Их сила была в их вере. Поэтому они и добились успеха. Говоря словами Евангелия, первые коммунисты проповедовали как власть имеющие, а не как книжники и фарисеи. Сталин, как «Ленин сегодня», подобно отцу-основателю большевизма мыслил категориями классов и масс, не снисходя до отдельного простого человека. Люди – строительный материал для созданного в сознании вождей эфемерного храма коммунизма. Сталин считал миллионами. Отдельный человек был для него, для большевиков, лишь бездушной статистической единицей. Вознесенный с самого дна, из состояния полубомжа, отверженного, гонимого, презираемого, до состояния земного божества, Сталин исступленно верил в свое мессианское предназначение! Верил, как верили первые христиане, готовые идти за веру в клетки львов и тигров. Первым, наиболее исступленным сталинистом, безапелляционно верящим в марксизм-ленинизм и в себя, был, без сомнения, сам Сталин. Таким образом, коммунизм, угрожая основам западной цивилизации на ее собственной почве, показал себя куда более эффективным антизападным оружием в руках русских, чем любые материальные вооружения, ибо коммунизм претендует на то, что сможет обеспечить человечеству единение как единственную альтернативу саморазрушению в атомный век.

Главный западный ересиарх Карл Маркс, обнаружив в духовной сфере (ортодоксии Запада) побуждение к безотлагательным реформам, упустил из виду все остальные соображения и в результате изобрел лекарство более вредоносное, нежели сама болезнь. При этом теория Маркса, по мнению немарксиста, слишком узка и слишком извращена, чтобы удовлетворить чаяния людские на все времена.

За это невероятное ускорение, за фантасмагорические темпы «догоним и перегоним» пришлось уплатить невероятную цену: если за все время существования инквизиции ее жертвами стали около 350 тысяч человек, в годы якобинского террора во Франции на гильотину были отправлены 17 тысяч человек, а за весь прошлый век в России по политическим мотивам были казнены несколько сотен человек и не менее тысячи умерли в тюрьмах и на каторге (правда, после подавления революции 1905 года, по приговорам военно-полевых судов были расстреляны десятки тысяч людей), однако все эти цифры, конечно, не идут ни в какое сравнение с ДЕСЯТКАМИ МИЛЛИОНОВ убитых в ходе бинарно-взрывных потрясений, в том числе сталинских репрессий.

В бинарном обществе решения всех наиболее сложных проблем является исключительно простым и одномерным. Какая «великолепная» по своей простоте идея: уничтожить высший класс – «класс эксплуататоров» – и сразу наступит счастливая жизнь. Ведь сколько поколений с самого сотворения мира терзалось-мучилось: где она, дорога к счастью, а эта дорога, оказывается, прямо вот тут, под ногами!

С 1917 по 1922 гг. благодаря развязанному террору и гражданской войне население «осчастливленной» страны сократилось на 13 миллионов человек. В этой топке среди прочих сгорели сотни тысяч тогдашних россиян – дворяне, офицеры, купцы, чиновники, духовенство, интеллигенция, оптом причисленные к буржуазии. Два миллиона, не дожидаясь большевистской пули, покинули Россию. Великий вождь всех народов в свое время поведал в беседе с Черчилем, что пришлось-де расправиться с 10 миллионами «кулаков», из которых «громадное большинство» было «уничтожено», остальные же высланы в Сибирь. Как считает Роберт Конквест, автор известной книги «Большой террор», около 3 миллионов высланных окончили свою жизнь в лагерях. То есть были «изведены» практически все, кого считали «кулаками».

Профессор А. Акифьев в книге «Гены. Человек. Общество» приводит ошеломляющие данные: в 1912 году в России – без Финляндии и Польши – проживало 155 миллионов человек. Согласно прогнозам, к 1936 году ее население должно было вырасти до 247 миллионов. В действительности в 1936 году в стране насчитывалось только 167 миллионов жителей. Иными словами, в результате террора и войн мы лишились не менее одной трети соотечественников, причем главным образом – представителей элиты общества. (Нечто подобное при Иване Грозном, Петре I). «Нельзя, конечно, говорить, что представители элитарных генетических программ у нас уничтожены полностью, – пишет А. Акифьев. – Однако их стало заметно меньше, и поэтому, если оценить социально значимый генетический потенциал среднего россиянина 1912 года, допустим, в 10 баллов, то сейчас он едва ли больше пяти». Иными словами, многое из своего генофонда было растеряно. Все это была плата за фанатичное желание «Пробежать любой ценой 100 лет за 10 лет!».

Исторический соблазн миллионов людей был инициирован большевиками, обещавшими в кратчайшие сроки осуществить вековую мечту человечества о справедливости, равенстве, братстве. Огромная искренняя тяга простых людей к новой жизни все более сопрягалась с жесткой, социальной регламентацией всего бытия; провозглашенные высокие цели с беспощадностью средств их достижения; выискивания все новых и новых внешних и внутренних врагов, с готовностью идти на бесконечные жертвы. В конечном итоге, идеи свободы, равенства и братства, трансплантированные на российскую почву, дали знаменитый вопрос Владимира Соловьева, обращенный к России:

Каким же хочешь быть Востоком –

Востоком Ксеркса иль Христа?

История дала ошеломляюще-гротескный ответ: ленинско-сталинс­кая Россия явилась Востоком некоего Ксерксомаркса (или Марксоксеркса). Разбираясь с этим генетическим недоразумением и с тем, кто или что поставило его на ноги, полезно было бы проследить за процессом, назовем его так, сюрреализации некоторых идей западнического и славянофильского толка, порою сплетенных столь причудливым образом, что только наш злой и насмешливый век мог до этого додуматься. В истории Руси последних веков самым фантасмагорическим образом сочетались элементы, фрагменты как Запада, так и Востока.

Восток – это абсолютная власть государства или самовластье, в том числе и над человеком. По отношению к государству, его власти, собственности он абсолютно бесправен. Линия Востока в истории России закономерно завершилась, осуществив нечто дотоле невиданное в истории человечества – эволюцию назад, в глубь веков – от феодализма через античность к полному Древнему Востоку.

Восточный менталитет базируется на особых взаимоотношениях правящей элиты и подданных. Наиболее рельефно это проявлялось, естественно, в странах Востока. Так, в Иране Парфянскую аристократию сменила персидская монархия – «союз трона и алтаря». Раз в году персидский шах давал пир всем сословиям Ирана и произносил при этом традиционную речь: «Вы самый счастливый народ в мире. Конечно, вельможи страны живут хуже меня, но лучше, чем дехкане, а те лучше, чем городские ремесленники, но эти лучше, чем крестьяне, живущие лучше, чем рабы; но рабам лучше, чем преступникам в тюрьмах, которым лучше, чем осужденным на смерть, а тем, кого повесят, лучше, чем тем, кого посадят на кол». После речи он выпивал чашу вина и удалялся, а счастливые персы пировали и расходились, радуясь, что живы и не попали «на кол». Это «восточное счастье» было «замешано» на крови, безграничном насилии и произволе высших над «нижележащими» по ступени иерархии. Исходя из этого «восточного счастья» восточная ментальность породила бинарно-взрывчатую схему развития: апокалипсическая идея перехода к добру через зло, потом, как уже было сказано, регулярно повторяется в разнообразных мистических учениях, утверждающих конечную победу земного рая. Но ту же идею мы встречаем и в революционных учениях. Например, лозунг эсеров: «Через поражение – к победе». Каждый натиск переживается революционерами как эсхатологическое наступление зла перед обязательной конечной победой. Отсюда мифология «последнего и решительного» сражения. С этим же связана поэзия гибели и искупительной жертвы.

Ужасы Октябрьской революции, последовавшей затем гражданской войны в России проистекали из бинарности системы. «Разве свирепы казаки, захватившие Богучар и десятерых красноармейцев закопавшие в землю со словами: «Вот вам земля и воля, как вы хотели»? Разве свирепы четыре измученных питерских мастеровых, какой год убивающие сперва немцев, потом гайдамаков, а потом ради великой идеи – врагов революции?.. Свиреп год, свиреп час над Россией. Вулканической лавой течет, затопляя, погребая огнем...» – отмечал известный российский писатель Юрий Трифонов.

«Октябрьский эксперимент» привлек к себе взоры всего мира. После Первой мировой войны, которая унесла 10 миллионов жизней, человечество ужаснулось: как же так – люди нещадно истребляют друг друга. Начались пацифистские движения. Передовая европейская интеллигенция рассматривала Советский Союз как оплот идеи всемирного братства. Вот почему и Ромен Роллан, и Анри Барбюс, и Бернард Шоу, и Лион Фейхтвангер повернулись лицом к Советам. Им казалось, что здесь создается новый мир. И не потому, что внутреннее устройство страны им очень нравилось. Нет. Но они полагали, что здесь начинает осуществляться идея всемирного братства, и будут, наконец, прекращены кровопролитные войны. Светлые умы, самые совестливые из них всегда искали такое устройство человеческого общежития, при котором «народы, распри позабыв, в великую семью соединятся».

Однако в рамках бинарной системы развития эти ожидания во многом так и не были реализованы. Особенно значимые деформации в рамках бинарной системы развития государственности происхо­дили в деле формирования и развития советской правящей элиты.

Известный российский ученый профессор А. Акинфьев в своей кни­ге «Гены. Человек. Общество» проанализировал процесс становления и развития элиты советского общества. Выводы его весьма интересны.

Носители ума, хотя бы зачатков совести, повсюду были первыми кандидатами на социальную и физическую «выбраковку». Поощрялись же такие качества, как конформизм, нерассуждающая исполнительность, преданность начальству. Планка интеллекта, не говоря уже о нравственных качествах (та­ковых попросту не имелось), которую установил «вождь всех народов», была, невысока. Историки отмечают, что в первом послеленинском Политбюро Сталин был одним из двух его членов, произ­водивших явное впечатление неинтеллигентных людей. Соответственно, и окружение вождя не имело права подниматься над этой планкой. Бо­лее того – приближаться к ней. На страже этого стоял карательный аппарат. Так, в период своей активной деятельности нарком Ежов утверждал, что наша страна состоит из двух половин: из тех, кто сидит, и тех, кто находится под следствием.

И так – на всех уровнях, вплоть до самых низких. Этим способом формировалась антиэлита. Причем принципы ее формирования сохранились и после Сталина, хотя массовые расстрелы прекратились. «Принадлежность многих руководящих деятелей КПСС к антиэлите отчетливо можно проследить на примере Политбюро, избранного на последнем брежневском съезде в 1981 году, или на примере хотя бы того же ГКЧП, – пишет профессор А. Акифьев. – Резкое понижение интеллектуального уровня высшего руководства компартии стало одной из важнейших причин стремительного ее ухода с политической арены». Конечно, это был не единственный фактор краха советской империи.

Форсированное развитие означало сведение на нет товарно-денежных отношений, в этой системе решающим условием становилась неукоснительная дисциплина: подчинение команде и ее выполнение. Потеря инициативы для нее тяжела, но переносима. Потеря дисциплины в рамках этой системы означает катастрофу. А необходимость поддержания железной дисциплины толкает к установлению авторитарных методов управления страной, форсированная индустриализация предполагает также резкое снижение уровня жизни. Здесь многое можно сделать с помощью убеждения, многое, но не все. Уместно перефразировать известный афоризм Линкольна и сказать: можно убедить жить в чрезвычайных условиях некоторое время все население, можно убедить некоторую часть населения жить всю жизнь в таких условиях, но нельзя только убеждением добиться того, чтобы в тяжелых условиях все население огромной страны жило всю жизнь. Такой экономический выбор ведет к выбору политическому. Демократический централизм оказался потеснен централизмом авторитарным, недемократическим.

Переходные периоды, характерные тем, что происходят изменения основ социально-политического, экономического бытия общества (т.е. переход от «фазы к фазе») несет в себе опасность для этноса. Как змея беззащитна, пока она меняет кожу, так этнос бессилен, пока он меняет душу, т.е. стереотип поведения и общественный императив. Таким образом, мы сейчас меняем душу, т.е. вырабатываем новые стереотипы поведения, определяем и формулируем главную идею (общественный императив) своего бытия. Данные периоды бытия стран и народов, образно названные периодом «смены кожи и души» – это своеобразные болевые точки этносов, воздействие на которые вызывают последствия, сказывавшиеся столетиями.

В переходные периоды изменения происходят не только на уровне этноса, но и на личностно-индивидуальном: когда формируется новая государственность, императив поведения звучит так: «Будь тем, кем ты должен быть» – потому что без жесткого соподчинения новая систе­ма развалится при столкновении либо с внешним врагом, либо с соплеменниками, обычно предпочитающими старый порядок. Как толъко большая часть задач решена, долг начинает тяготить людей, и на место прежнего принципа выступает новый: «Будь самим собой!»... – тогда появляется поколение, ломающее оковы императива долга, так же как перед этим были разорваны путы «права рождения». На место силы долга приходит право силы, ограниченное только необходимостью учитывать, что сосед также силен и не менее агрессивен. Пассивное большинство, вдоволь настрадавшись от честолюбивых устремлений своих сограждан, формирует новый императив: «Мы устали от великих перемен и потрясений» – и дружно отказывает в поддержке всем, желающим быть героями. И это естественно после крови и насилия, захлестнувших общество. Оно готово на любую регламентацию, лишь бы бесповоротно уйти от насилия. Миновавшая эпоха так скомпрометировала насилие, что подавляющее большинство предпочитает любую регламентацию, позво­ляющую надеяться на защиту от произвола силь­ных. Затем наступает благоприятный период для накопления материальной культуры, упорядочения быта, стирания локальных этнографических особенностей, унаследованных от прошлых эпох. Это время, когда начинает процветать трудолюбивый обыватель – «золотая посредственность» Августа. Тип обывателя (мещанина) встречается на всех стадиях развития этносов, при этом «здоровый» обывательский инстинкт следует за мятежной, переходной эпохой развития с неизбежностью константы, порождая тем самым упорядоченное, цивилизованное развитие стран и народов.

Так на уровне упрощенной схемы можно представить стандартный виток развития тех или иных стран и народов, преломляемый через призму национальных особенностей – их ментальность, культуру, религию. Данная схема витка развития позволяет разработать наиболее эффективную переходную модель от бинарно-взрывчатых сообществ к тернарно-эволюционным, т.е. либерально-демократическим.

Необходимо отметить, что Западная Европа не всегда развивалась на эволюционной (тернарной) основе. Были периоды, измеряемые столетиями, когда бинарность (взрывчатость) возобладала, и как следствие этого, – рекой лилась кровь, погибали в пламени войн европейские города, исчезали с лика Европы государства, народы.

Однако в ходе поступательного эволюционного развития западно-европейского региона «войны гугенотов с лигистами» заменились голосованием в парламенте, а дуэли стали безопасными, ибо прекращались при первой же ране. В Европе установились законность и порядок, поддерживаемый обычаем, а не силой. Благодаря достигнутой на этом этапе упорядоченности, стали возможными колониальный захват всей Америки, Австралии, Индии, Африки, за исключением Абиссинии, эконо­мическое подчинение Китая, Турции и Персии. Крайне развилась тех­ническая цивилизация, основанная на достижениях науки, а искусство и гуманитарные науки считались необходимой роскошью, на которую было не жаль небольших денег.

Основополагающие причины столь значимых успехов, достигнутых Западной Европой в период развития на тернарной основе, заключаются в том, что принцип эволюционного развития – основополагающий закон бытия не только человеческих сообществ, но и Вселенной. Именно поэтому попытки пришпорить «клячу-историю», с чьей бы стороны они не предпринимались, – коммунистов или капиталистов, могут привести к одному: неисчислимым жертвам.

При этом перевод одной системы развития государственности (бинарной) в противоположную – тернарную – сложный и долговременный акт. Известный французский писатель и государственный деятель, оче­видец событий Великой французской революции Франсуа Рене де Шатобриан отмечал по этому поводу: «В обществе, которое распадается и складывается заново, столкновение прошлого с будущим, смещение прежних и новых нравов создает зыбкую картину, которая не дает скучать ни минуты... Нарушение законов, забвение обязанностей, обычаев и приличий, даже опасности делают эту сумятицу еще увлекательнее».

Как бы развивая обобщения Франсуа Рене де Шатобриана о закономерностях переходного периода от одной эпохи к другой, Т. Карлейль отмечал, что «худшие времена для дурного режима наступают тогда, когда он хочет исправиться». История убедительно свидетельствует, что взрывно-насильственные акты всегда менее эффективны эволюционно-поступательных. Так, насильственное утверждение социализма, или вернее, его насаждение привело к его вырождению. А естественное развитие западного общества эволюционным путем привело к глубочайшему, но органичному изменению его природы. И оно вдруг предстало куда более пригодным для человеческого существования, более гармоничным, свободным, чем общество, притязающее на воплощение лозунга: «Все во имя человека».

При этом необходимо отметить, что капитализм очень многое почерпнул из социализма, и имея соответствующую материальную базу, реализовал то, что декларировалось как основополагающее начало нового общественного строя.

Эволюционно-поступательное развитие капиталистического общества в интерпретации известного врача-офтальмолога, предпринимателя и политического деятеля России Святослава Федорова выглядит следующим образом: «Наемный рабочий – это замаскированный раб. Разница в том, что если раб круглосуточно принадлежит хозяину, то наемный – часть суток. Было время, когда хозяин владел работником по 14 часов, потом по десять. Рабочий класс добился восьмичасового рабоче­го дня. Сейчас французские наемные работники борются за 6-часовой рабочий день. Но все равно это рабство. Свободный человек может работать и по 12 часов, если ему это выгодно».

Наемный работник мало чем отличается от проститутки: женщина предлагает сексуальные услуги, а он – физические или интеллектуальные. Он не распоряжается тем, что производит. Нарушается главное правило демократии – владеть тем, что ты создал. Получают не за то, что они вместе что-то сделали, а что хозяин или государство кинут, как подачку.

Только при народном капитализме (его можно назвать народным социализмом) человек превращается из наемника в хозяина. Система народного капитализма прекрасно работает в Соединенных Шта­тах. Мощная капиталистическая страна вовремя поняла, что наемный работник имеет абсолютно четкую установку: получать максимально при минимальной затрате сил. Потому он имитирует труд, и необходима армия надсмотрщиков, чтобы заставлять его двигаться.

В диктаторской системе от 20 до 27 процентов кадров занимаются контролем и надзиранием, они следят, чтобы рабочий не сидел в курилке, не пил водку, а находился на рабочем месте. Для наемного работника все основано на страхе потерять работу или потерять часть оплаты своего труда. Хозяин заставляет людей работать. В экономике идет необъявленная гражданская война между управляющими и управляемыми. В 1974 году в США решили положить конец этому порядку, был принят закон о наделении работников акциями. Они также получили право участвовать в управлении предприятием. Вообще 12 миллионов человек в США являются не наемниками, ахозяевами.

Основа процветания любого общества – справедливость, она должна быть заложена в экономическую систему. Если этой справедливости нет или ее мало, то предприятие обязательно станет банкротом, или производительность труда будет низкая. Человек – существо, которое нуждается в мотивации труда. Труд – это тяжелая вещь, он должен быть выгоден человеку. Если работник видит, что благодаря усердию и ответственности его лично и его товарищей он получает и более высокий уровень жизни, тогда у него совсем иное отношение к труду. Он будет думать о новых технологиях, рассчитывать, как эффективно построить рабочий день, будет стремиться повысить свой образовательный уровень.

Каковы же наиболее эффективные и безболезненные пути перевода бинарных систем государственности независимых держав, образовавшихся на постсоветстком пространстве, на тернарную основу, соответствующую либерально-демократическим сообществам? Главное условие этого – изменение ментальности (т.е. системы жизненных ориентиров и координат) как на индивидуальном, так и на классово-сос­ловном уровне общества. Совершить подобное неким взрывным воле­вым актом царя или генсека, героя или вождя невозможно. Попытки достичь подобное со стороны как Ленина – Сталина, так и их антиподов – Горбачева – Ельцина привели к идентичным результатам при столь различных декларациях намерений и устремлений.

Не лежит ли решение данной проблемы в механическом заимствовании важнейших компонентов либерально-демократических сообществ, т.е. конституций, государственных институтов и их насаждений на почве нашей государственности? Культурологи называют это явление «законом трансплантации». Непреложным является то, что перенос с одной культурной почвы на другую некоего явления всегда дает результат, обратный ожидаемому. С этим Россия сталкивалась уже не раз на пути своей европеизации – распространение крайних форм вольтерьянства, превращение просветительства из интеллектуального явления, ограниченного рамками одной эпохи и одного сословия, во всеобъемлющую псевдорелигию приводит к диктату, репрессиям и лагерям.

Опасность и неправомочность подобного заимствования и механического перенесения отмечает ряд крупных западных ученых, подчеркивая при этом, что некий институт, вырванный из привычной социаль­ной среды и силой перенесенный в другой мир, вдруг обретает смертоносную силу, разорвав привычные связи, т.е. «что одного лечит, то другого калечит». За последние полтора века западный политический институт национальных государств, прорвав границы своей прародины – Западной Европы, проложил путь, усеянный шипами гонений, резни и лишений, в Восточную Европу, Юго-Восточную Азию и Индию, для кото­рых он был экзотической структурой, сознательно импортированной с Запада. Таким образом, каждое исторически сложившееся культурное пространство есть органичное целое, где все составные части взаимозависимы, так что при отделении одной из частей сама эта часть и оставшееся нарушенное целое ведут себя иначе, нежели в исконном состоянии. Разорванное пространство тяготеет к воссоединению в том чуждом окружении, куда проторил путь один из его компонентов, и в конечном итоге приходится по частям принять все остальные элементы вторгшейся культуры, чуждого образа жизни со всей присущей ему атрибутикой.

Отдельные государственые деятели в странах, испытавших конкуренцию Запада, осознавали, что общество, обожженное радиацией более мощной, незнакомой культуры, должно либо полностью принять этот новый образ жизни, либо погибнуть (Петр I, Селим III, Махмуд II). Однако история свидетельствует, что путь этот очень болезненный, рецидивы прошлого образа жизни возрождаются в той или иной ипостасях. Действительно, не просто отречься от собственного наследия. Когда пытаются отбросить прошлое, оно исподволь возвращается в чуть завуалированной форме, в другой ипостаси. По мнению А. Тойнби, почти тысячу лет русские принадлежали не к западной, а к «византийской» цивилизации. Чтобы обезопаситься от завоевания и насильственной ассимиляции со стороны Запада, они постоянно заставляли себя овладевать достижениями западной технологии. Однако в силу закона трансплантации заимствование в сфере технологии с неизбежностью порождает заимствование в сфере идеологии. Наиболее характерный пример – заимствование идей марксизма – западных умопостроений, давших на российской почве чудовищно-кровавые, но в то же время и величественные всходы: ценой неимоверных жертв Русь поднялась до положения сверхдержавы, контролировавшей на паритетных началах с США двухполюсный мир. Наглядное подтверждение этого: в приемной Сталина неделями, месяцами ожидали аудиенции многие лидеры значимых государств мира. Диктатор умел поставить себя, чувствуя за своей спиной огромную военную, экономическую мощь, политические возможности, самую разветвленную в мире сеть спецслужб. Даже Чан Кай Ши опускался до побострастия, Сталин диктовал свою волю Мао, глава испанского правительства Хуан Негрин свои письма к Сталину подписывал: «Ваш преданный слуга и друг».

Последние, доселе секретные архивные материалы, рассекреченные в последнее время, рисуют невероятную остроту борьбы марксистского мира с миром западным. Красная Армия намеревалась захва­тить Францию в 1944 году, и если бы это произошло, французский народ с энтузиазмом встретил бы советских солдат, так, по крайней мере, утверждал тогдашний генеральный секретарь ФКП Морис Торез. Исходя из этой перспективы, французские коммунисты сразу после окончания Второй мировой войны создали, с ведома Москвы, тайные склады оружия. Эти новые сенсационные факты сообщил известный французский историк Стефан Куртуа, директор журнала «Коммунист». В его номере опубликована стенограмма встречи Сталина и Тореза, со­стоявшейся 13 ноября 1947 года с участием Молотова и Суслова. Этот документ, который широко комментируется парижской прессой, ученый обнаружил, работая в российских архивах.

В начале встречи товарищ Торез, которого во Франции называли «сыном народа», отрапортовал «отцу всех народов» о том, что он приехал в Москву с единственной целью – получить инструкции и советы товарища Сталина по некоторым вопросам, представляющим большой интерес для французской компартии. Иосиф Виссарионович ответил: «Если бы Черчиль задержал на год открытие второго фронта на севере Франции, Красная армия дошла бы до Франции». «Товарищ Сталин, – уточняет переводчик Ерофееев, – говорит, что мы даже думали о том, чтобы дойти до Парижа». «Англо-американцы, – подхватывает генеральный секретарь ФКП, – высадились во Франции не для уничтожения Германии, а для закрепления своих позиций в Западной Европе».

Стенограмма далее гласит: «Торез говорит, что он может подтвердить товарищу Сталину: французский народ с энтузиазмом приветствовал бы Красную армию». Сталин: «В таком случае картина была бы совершенно другой». Торез говорит, что тогда бы генерала де Голля не существовало. Сталин замечает, что де Голль, видимо, уехал бы из страны. Торез заявил: «Все французские коммунисты гордятся тем, что его принял товарищ Сталин, – и, расчувствовавшись, признался главному большевику мира, – Я хотя и француз, но в душе советский гражданин». Справедливо заметив, что «мы все коммунисты, и этим все сказано», генералиссимус поинтересовался тем, как обстоят дела у французских товарищей в плане вооружения.

Генеральный секретарь ФКП, который тогда занимал пост заместителя председателя Совета министров Франции, заявил следующее: «Центральный комитет ФКП дал полномочия двум товарищам специально заниматься этим вопросом. Они ведут работу среди бывших макизаров – партизан, создают организации военного характера. ФКП удалось за­маскировать несколько складов оружия и боеприпасов». Это известие пришлось по душе Иосифу Виссарионовичу, который дал несколько классических советов товарищу Торезу: «Надо иметь оружие и организацию, чтобы не оказаться безоружным перед лицом врага. На коммунистов могут напасть, и тогда следует дать отпор... У нас есть оружие, которое мы можем вам поставить».

Характерно, что ни при Иване Грозном, ни при Петре I, ни при Екатерине II Россия не была столь могучей державой, как при Иосифе Виссарионовиче, не пользовалась таким влиянием. Однако ни при одном правителе доселе Россия не платила столь жестокой цены за свое могущество, как при Сталине. По свидетельству Д.А. Волкогонова, только с 1929 г. до своей кончины в 1953 г. под его «гениальным руководством» было репрессировано 21, 5 миллиона советских людей. Никто не развязывал столь долгой и страшной войны против собственного народа во имя величия абстрактной идеи и во имя величия самого уничтожаемого народа. При всем этом, если выражаться в геополитической терминологии, это был момент наивысшего взлета Русской империи.

Сталинизм близок к нам по времени, раны его еще болят. Но «сталинщина» – всего лишь одна из многочисленных неудачных попыток трансплантации либерально-демократических идей Запада на славянской почве. Одна же из первых попыток заимствования, обернувшаяся «звериным оскалом» так называемых «демократов» из худородных плебеев в сторону дворянско-боярского инакомыслия и непокорства в лице «черной сотни», одетой в иноческие одежды с метлой и собачьей мордой у пояса, была организована Иваном Грозным – самым русским и богобоязненным царем. Первые опричники-народники выводили крамолу с хунвейбиновским усердием и одержимостью. Демократию по разнарядке сверху вводили поочередно Петр I, Екатерина ІІ, Алек­сандр ІІ, Ленин, Сталин, Хрущев, Горбачев. Итог этого – «имеем то, что имеем!», ибо попытки бинарными средствами ввести демократию заранее обречены на провал.

В настоящее время славянский мир переживает очередной период тектонических социально-политических и экономических потрясений, сопоставимых лишь с периодом Октябрьской революции 1917 года.

Почему же правящая элита СССР пошла на революцию сверху, названную перестройкой? Наряду с многочисленными объективными и субъективными факторами последний советский период, получивший название «застоя», был периодом вырождения элиты. Это выражалось в крайне медленной ротации кадров, старении номенклатуры, выхолащивании из ее рядов политических лидеров. Период «позднего Брежнева» характеризовался тем, что слабеющая элита пыталась удержать власть, из последних сил утаивая от масс свои жалкие секреты. И дело было не в экономическом кризисе – власть может быть сильной и при худшем состоянии народного хозяйства (вспомним «военный коммунизм»). Дело было в том, что общество устало от всего, что сейчас мы ностальгически называем стабильностью. Общество хотело перемен.

Декларирование правящей элитой СССР одних принципов при доминировании прямо противоположных, отсутствие адекватных решений насущнейших общественных проблем привело к преобладанию в обществе настроений, которые можно выразить строками гениального Микеланжело:

Молчи, прошу, не смей меня будить,

О, в этот век преступный и постыдный

Не жить, не чувствовать – удел завидный...

Отрадно спать, отрадней камнем быть.

И общество в полной мере получило преобразования, к которым оно так стремилось, – бинарную, взрывную, скоропалительную попытку одномоментного изменения всего и вся волевым решением генсека, президента, т.е. все происходило в рамках многовекового революционно-ниспровергательского акта, проводимого сверху. Перестройка, как и большинство реформ в России, была осуществлена самой элитой, то есть «сверху». Горбачев – новатор, выросший в среде консерваторов. Его действия привели к разрушению социалистического лагеря и СССР. Горбачевские реформы раскололи правящий класс надвое – на коммунистов-ортодоксов и коммунистов-демократов. Последние и составили костяк нынешней политической элиты. Первые были жестоко выброшены за борт большой политики. Но горбачевская «революция» не привела к власти новый правящий класс. Это была не смена элит, это была смена генеральной линии. Ельцин, несмотря на личную вражду с Горбачевым, был лишь продолжателем его дела. Он углубил начатые своим предшественником экономические изменения, продолжил реформирование политической системы. Каковы же основополагающие цели, задачи тех тектонических социально-политических и экономических преобразований, которые именуются собирательно перестройкой? За шелухой горбачевского ускорения, ельцинского сумбурно-лихорадоч­ного реформаторства скрывается попытка элиты за 10–15 лет «пробежать» со всей страной 500–600 лет эволюционного развития капитализма на Западе и «догнать и перегнать» передовые, высокоразвитые страны мира. При этом, как всегда, «Мы за ценой не постоим!» – естественно, ценой человеческой.

К чему же это привело? Произошла трансформация общества на знаково-симиотическом уровне – низвергаются памятники, меняются с переброской смысловых и ценностных полюсов символы и лозунги. Что касается политики и экономики, то происходит восстановление структур, уже когда-то существовавших, но самым трагическим образом показавших свою нежизнеспособность, что на деле означает – перемены «пошли» в рамках некоего цикла: «военно-феодальный» капитализм конца XIX – начала XX столетий трансформируется в ленинско-сталинский имперский социализм, чтобы к концу ХХ столетия перестроиться в «дикий» капитализм образца XIX столетия, который в настоящее время присущ лишь некоторым странам Латинской Америки и Африки.

Таким образом, можно констатировать изменения в рамках некоего замкнутого цикла при отсутствии элементов новизны, творчества. Маятник истории, насильственно удерживаемый большевизмом у одного полюса, ныне качнулся в противоположную сторону. Большевизм же, формально покинувший подмостки истории, яростно отрицаемый и попираемый, возрождается в стиле, методике и содержании мышле­ния своих отрицателей. Исходя из этого, ряд западноевропейских ученых считает, что взаимоотношение «коммунизм – посткоммунизм» представляет собой систему, образовавшуюся в результате раздвоения единого. Чтобы получить одну систему, надо наизнанку вывернуть другую. Подобное выворачивание наизнанку с некоей цикличностью свершалось как на российском имперском геополитическом пространстве, так и на постсоветском в ходе «революции сверху».

Принципиальное же отличие подобного преобразования сверху от западного в том, что европейские демократии в значительной мере строились снизу различными общественными институтами, начиная с цехов, гильдий. Это затем закреплялось, «конструировалось» западной правящей элитой на государственном уровне. Подобное эволюционно-поступательное развитие, формирование государственности снизу привело к качественно новому этапу развития западноевропейских стран: там давно уже нет капитализма в его марксистско-ленинском понимании. Система обнаружила свою удивительную мобильность, пластичность, готовность эволюционной трансформации. Однако коммунизм предельно консервативен, предельно устойчив. Будучи вынужденным маневрировать, он только потому так легко перерождается в ретро-капитализм, что последний глубоко родственен ему по своему духу. Не является ли подобное утверждение абсурдным? Подобный «старый», «незрелый» капитализм со значимой степенью вероятности вновь и вновь продуцирует возврат к коммунизму. Коммунизм, подвергаясь инверсии, перерождается в консервативный, хищный, безграмотный, бескультурный, антисоциальный капитализм XIX века. Таким образом, большевизм очень своеобразно мстит за свою историческую неудачу – он отступает, но отступает в историческое прошлое, то есть снова отбрасывает общество на десятилетия назад! Заслуживает внимания, с какой легкостью и непринужденностью вчерашние коммунисты становятся воротилами-миллионерами! Дело вовсе не в беспринципности, а в глубоком родстве коммунизма и дикого, нецивилизованного капитализма XIX века – не творческого, непроизводящего, спекулятивно-посреднического рая для теневых дельцов, из которого со значимой долей реальности можно возвратиться... к коммунизму.

Именно поэтому в силу ментальности СНГовского общества механизмы западной демократии дают прямо противоположные результаты по сравнению с либерально-демократическими эталонами. Рассмотрим данную закономерность на примере процедуры парламентских выборов – важного компонента западной демократии. Выборы в странах западной демократии – процесс обычный, рутинный, с вполне предсказуемыми последствиями, коридор возможных изменений весьма узок, ибо главная их цель – ротация кадров внутри правящей элиты. При этом в наиболее развитых странах западной демократии действует гениальное изобретение тернарно-эволюционной системы государственности: двухпартийная система реального правления, функционирующая по системе «вдох – выдох». Десятки же, сотни борющихся за власть партий являются лишь фоном для ротации кадров внутри правящей элиты. Данная форма правления обеспечивает гармоничное сочетание преемственности при разумной, не превышающей порога устойчивости системы обновляемости. То же самое с понятием «левое» – «правое», что меняется при переходе данных партий к влас­ти внутри тернарных сообществ: «левые», приходя к власти, – «правеют», «правые» в зависимости от социально-политической обстановки «смещаются» к «центру», порой – «левеют».

Совсем другая ситуация с функционированием данного западного института – парламентаризма – в переходных бинарно-тернарных сообществах. В ходе выборов в бинарном обществе с привнесенными в него демократическими элементами контр-элита желает любыми способами вернуться к власти, декларируя, что печется прежде всего о благе сирых, убогих, о чистоте идеалов. Актив партии старой власти состоит из той части номенклатуры, которая была вытеснена с политической арены. Это партия бывших и проигравших. Это контр-элита общества, жаждущая реванша. Армия ее сторонников – все те, кто потерял статус, деньги, привычный образ жизни, молодость. Выборы в подобном обществе по ожесточенному накалу страстей, последствиями для их участников идентичны холодной гражданской войне, ведь на Руси «кто не служил – тот и не жил, а кто служить перестал, – тот, считай, умер». Поэтому дилемма для элиты и контрэлиты на всем СНГовском пространстве – достижение любой ценой власти, что опять-таки возвращает развитие системы на путь бинарности. Ведь то, что коммунист называет порядком, демократ – тоталитаризмом, коммунист говорит о хаосе, когда демократ имеет в виду свободу. Но и те, и другие в преддверии выборов делают запасы продуктов, про­дают государственные ценные бумаги, покупают доллары и билеты подальше. Выборы в СНГ – как песочные часы: когда время истекло, часы переворачивают, и низ становится верхом. И тогда «кто был ничем, тот станет всем». И это закономерно: в истории стран с бинарной системой разви­тия легко найти примеры остракизма, но трудно найти примеры воздавания почестей бывшим правителям.

Важную ролъ в решении общественных проблем имеет изучение феномена лидера, правящей элиты, ибо именно им делегирует общество в той или иной форме право на принятие решений, определяющих судьбы миллионов и миллионов людей и, в конечном счете, – их жизнь и смерть, благополучие и горе, процветание и прозябание (при этом цари и генсеки, президенты и премьеры сами во многом зависимые от многих обстоятельств люди).

Феномен лидера дает ключ к пониманию основополагающих закономерностей развития эпохи, государств и народов. В свете последних научных достижений место и роль правящей элиты, а также руководящей личности в обществе определяется понятием, введенным в гуманитарные науки американским ученым Э. Ласло – понятие «бифуркации», которое описывает состояние жизнеспособности неравновесных систем, в том числе и социальных. Роль личности определяется ролью факторов, которые способны воздействовать, нейтрализуя или усугубляя способы проявления социальных закономерностей.

Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что лидерство представляет собой руководящий или управляющий аспект политики как самый значительный и видимый его компонент. Эта руководящая функция выступает как совокупность ряда элементов – сочетания персонального, окруженческого и структурного изменений, что включает в себя такие компоненты: 1) лидер как личность, как носитель политической воли; 2) направляющая элита как политическое подразделение, выражающее взаимодействие между лидером и его окружением; 3) бюрократическая структура как система вертикальных и горизонтальных рабочих иерархий. Лидерство не может осуществляться без личности, без его ярких индивидуальных качеств.

Лидер зависит от узкого круга сторонников, малой группы, кото­рую обычно идентифицируют с элитой или командой лидера. Характер их взаимоотношений во многом определяет масштаб лидерства. Подлинное лидерство заключается в настойчивом влиянии на людей таким образом, что они поступают согласно желаниям лидеров. Одаренный руководитель государства способен создавать свое собственное окружение, одновременно превращая ситуацию, которая возникает на его пути как тормоз, в ситуацию, дающую возможность творить действительность.

Однако не все западные ценности могут быть восприняты и адаптированы. Переход от соборности, определяющей образ жизни славянских народов на протяжении многих столетий, к западному индивидуализму – путь сложный, болезненный, чреватый значимыми потерями в сфере духовности и культуры. Известный западноевропейский философ Эрих Фромм, суммируя положительные и отрицательные стороны западного индивидуализма, отмечал: «...Традиции, общие ценности и подлинно общественные личные связи с другими по большей части исчезли. Современный массовый человек изолирован и одинок, даже если он является частью толпы, у него нет убеждений, которые он мог бы разделить с другими: только лозунги и идеологии, заимствованные у средств массовой информации. Он превратился в атом (греческий эквивалент слова «индивидуал», т.е. неделимый), связанный с другими лишь посредством общих, хотя зачастую и противоположных интересов, а также денежных отношений».

Как бы продолжая и развивая мысли Эриха Фромма, известный литератор, мыслитель и диссидент, отдавший значительную часть жизни борьбе с коммунизмом, А.И. Солженицын подчеркивает: «Конечно, какая-то определенная политическая форма постепенно будет нами принята – по нашей полной политической неопытности, скорей всего, не сразу удачная, не сразу наиболее приспособленная к потребностям именно нашей страны. Надо искать свой путь. Сейчас у нас самовнушение, что и нам никакого собственного пути искать не надо, не над чем задумываться, а только поскорей перенять, как делается на Западе. Но на Западе делается еще очень по-разному! У каждой страны своя традиция. Только нам одним не нужно ни оглядываться, ни прислушиваться, что говорили у нас умные люди еще до нашего рождения.

Государственное устройство – второстепеннее самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве допустим любой добропорядочный строй, при людском озлоблении и шкурничестве – невыносима самая разливистая демократия. Если в самих людях нет справедливости и честности, это проявится при любом строе. Политическая жизнь – совсем не главный род деятельности для человека, политика – совсем не желанное занятие для большинства. Чем размашистей идет в стране политическая жизнь, тем более утрачивается духовная. Политика не должна поглощать духовные силы и творческий досуг народа. Кроме прав, человек нуждается отстоять и душу, освободить ее для жизни ума и чувств».

Подлинное величие любого государства проявляется прежде всего в том, способно ли оно создать нормальную жизнь для каждого своего гражданина, не обижая и не унижая его ни нищетой, ни дес­потией, ни всеобъемлющей зависимостью. Если же оно не хочет или не в состоянии решить эту задачу, то рано или поздно окажется приговоренным к серьезнейшим социальным потрясениям.

Обобщая основополагающие причины многовековых глобальных потрясений, испытаний, выпавших на долю славянства, известный российский ученый начала XX столетия Густав Шпет писал:

Кто ж мы такие есть – крестились и

крестимся по-византийски,

азбуку выучили болгарскую,

книжки читаем немецкие и английские?

В риторическом вопросе содержится ответ: механические заимствования чужого опыта традиций, дает обратный результат – из зерна произрастает плевел.

Мы жили в прекрасном и жестоком, феерическом и разрушительном XX веке – веке, завершившим второе тысячелетие и открывшим дверь в третье. Не это ли является причиной глобальных мировых войн, невиданной жестокости «просвещенных» обитателей XX столетия? Начало III тысячелетия, настоятельно требует осмысления пройденного «Homo sapiens» пути за прошедшие тысячелетия, определения параметров грядущего, предотвращения самоуничтожения человечества.

На древних и старых архитектурных сооружениях были разные надписи, символы эпох: в античности – «Познай самого себя» (храм Аполлона в Дельфах); в эпоху Ренессанса – «Делай, что хочешь» (Телемская обитель в романе Рабле). В середине XX века сердце Европы обо­гатилось чудовищной иронией-перевертышем: «Каждому – свое» (ворота в Бухенвальде). Последний лозунг был «развит» далее; вот три лозунга-директивы нацистской ксенофобской доктрины: «техника обезлюживания» (Гитлер), «ставка на негодяя» (Геринг), «вперед, по могилам» (Геббельс). Фашизм – анахронизм истории? И да, и нет. За последние три с половиной тысячелетия весь цивилизованный мир прожил без войн всего 230 лет.

Человек – единственное существо, которое постоянно находится в процессе становления, осуществления, очеловечивания. Человек не весь в человеке, мы идем к себе издалека, и пока идем, многое может с нами случиться. Человек есть усилие быть чело­веком. Если нет этого усилия, неизбежна деградация.

Наступивший после II мировой войны период «холодной войны» был характерен тем, что речь шла о «соперничестве в упадке», то есть соревновании, победителем в котором был бы не самый могущественный, а дольше сопротивляющийся силам распада. Конец же «холодной войны» ускорил раскол международного пространства, ставшего одновременно еще более расчлененным и более раздробленным регионально. Роберт Макнамара констатировал, что региональные, «периферические» конфликты в Северном полушарии унесли за период холодной войны сорок миллионов жизней.

Долговременный мир, о котором столько говорили, коснулся только развитых стран и отношений Восток – Запад. Между тем некоторые конфликты в «третьем мире» обязаны как раз этой самой биполярности – сверхдержавам, предпочитавшим столкновения через посредников. От чего мы действительно были отдалены, это от третьей мировой войны и ядерного конфликта. Сорок лет формула Раймона Арона «Мир невозможен, война невероятна» остается в силе. Сегодня можно было бы сказать, что мир в меньшей мере невозможен (благодаря исчезновению коммунизма), а война в меньшей степени невероятна (из-за почти повсеместно растущей анархии и обесценивания ядерного оружия у одних и его бесконтрольного распространения среди других).

В настоящий период развитый Запад является относительно стабильным центром, по сравнению с которым Восток и Юг представляются неспокойной периферией, зависимой и стремящейся к одной цели. Запад занимает доминирующую позицию в экономическом, военном, идеологическом плане, но это внушает еще большее беспокойство, поскольку Запад знает, что не располагает ни мужеством, ни солидарностью, ни просто способностью распространить свое процветание на Восток или Юг, контролировать царящую анархию.

«Соотношения сил» уже нет (впрочем, между кем и кем?), есть отношения, отмеченные господством или равновесием, конфликтом или сотрудничеством. Они различаются по сферам (например, денежная или военная) и регионам – Балканы или Кавказ и т.д.

Несомненно, сегодня можно говорить о глобальной гегемонии Соединенных Штатов, но поспешим добавить при этом, что поддерживать эту гегемонию становится все труднее и труднее. Причина этого – внутренние проблемы американского общества, а также отсутствие возможности контролировать транснациональные явления. Анархия и раздробленность ставят под сомнение даже само понятие мощи.

Как это ни парадоксально звучит, в настоящее время весьма актуальным остается вопрос о дальнейшем становлении демократии в высокоразвитых обществах. В самом деле, чего стоит демократия, которая «предпочитает, чтобы о ней судили по ее врагам (коммунизму, фундаментализму), а не по ее результатам», как заметил автор «Комментариев к обществу зрелищ» Ги Дебор. «Искушение тоталитаризмом, – писал он, – это изнанка современной демократии. Я отнюдь не хочу сказать, что сталинизм или нацизм – за углом, но мне кажется бесспорным, что западные демократии переживают уже сейчас двойной кризис доверия: с одной стороны, общества по отношению к своим институтам и своему политическому классу, с другой – граждан и народов между собой. Либеральные демократии, между собой живущие в мире, часто проявляли или слабость, или агрессивность по отношению к другим режимам. Они часто бывают растеряны перед теми, кто поддается искушению традиционным фанатизмом и жаждой завоевания».

Известный французский философ и писатель Аспер Пьер, анализируя тенденции и перспективы развития современного мира, отмечает в книге «Ветер с Востока»: «Война заложена в самой структуре международного пространства, то есть в многочисленности государств и отсутствии верховной власти. В разные эпохи это «естественное со­стояние» межгосударственных отношений могло быть «стабилизи­ровано» военным равновесием, в частности, ядерным, а также дипло­матией, международным правом, некоторыми правилами сотруд­ни­чества.

Философы от Канта и Гегеля до Конта и Маркса видят решение проблемы в создании общества, где война потеряет свой смысл. Действительно, современное общество – это общество скорее индустриальное или гражданское, а не военное: оно стремится больше к богатству, чем к славе, и война в нем потеряла свою историческую функцию и свой моральный престиж. Но возникает вопрос, сможет ли оно удовлетворить или погасить индивидуальные или коллективные страсти: страх, ненависть, жажду разрушения или мести, так же как и сострадание или стремление к идеалу. А эти страсти, не повлекут ли они за собой обострение индивидуального или социального насилия, тем самым компенсируя утрату роли войны? Ведь мы живем в обществе, где наисовременнейшая техника, позволяющая манипулировать массами, побуждает к регенерации самых примитивных инстинктов.

При этом международная система гораздо легче организуется экономически, чем политически, ибо политика проводится очень множественная и не поддающаяся инструментальной рациональности. Какие-то элементы совместного управления и мировой организации пробива­ются на свет. Среди них: некоторая способность восприятия мировых проблем; консенсус по отношению к тому, что неприемлемо, некоторое слияние между могущественными державами и членами Совета Безопасности и Секретариатом ООН.

Английский философ и общественный деятель А. Тойнби в своей фундаментальной работе «Столкновение цивилизаций» поставил вопрос: «Какое наиболее характерное событие ХХ столетия выберут историки, вглядываясь столетие спустя в наше время? – Воздействие западной цивилизации на все другие, жившие в мире того времени общества. Воздействие было столь мощным и всепроникающим, что перевернуло вверх дном, вывернуло наизнанку жизнь всех его бесчисленных жертв, повлияв на поведение, мировоззрение, чувства и веровани­я отдельных людей – мужчин, женщин, детей, затронув те струны человеческой души, которые не откликались на внешние материальные силы, какими бы зловещими и ужасными они ни были. Суть же этого процесса в том, что это первый шаг к унификации мира в единое общество. По мнению А. Тойнби, в обозримом будущем единство человечества будет восприниматься как одно из фундаментальных условий человеческой жизни – как бы часть природного миропорядка... и локаль­ное местечковое мировоззрение пионеров цивилизации в первые шесть тысячелетий своего существования будут восприниматься с трудом –...как будто та или иная страна является центром, а то и всей Вселенной. А. Тойнби на основе этого заключает: «Наши потомки не будут лишь западными жителями, как мы. Они будут наследниками Конфуция и Лао-цзы, так же как и Сократа, и Платона, и Плотина, наследниками и Гаутамы Будды, так же как и Второ Исайи, и Иисуса Христа, наследниками Заратустры и Муххамеда, так же как пророков Илии и Елисея, и апостолов Петра и Павла...».

В. Соловьев еще в конце минувшего века с той же страстью искал возрождения человека и общества на качественно преображенных началах, при которых «...индивидуальность – как и национальность, и все другие особенности и отличия, перестает быть границею, а становится основанием положительного соединения с восполняющим его собирательным всечеловечеством... Всечеловечество... не есть отвлеченное понятие, а согласная полнота всех положительных особенностей нового или возрожденного творения – значит, не только личных, но и народных».

Но какова же будет судьба национально-культурного достояния различных стран и народов в свете вышеизложенного? Л.Н. Гумилев дает следующий ответ на данную фундаментальную проблему ХXI столетия: «Всякая культура, развивающаяся на перекрестке субэкумен, может породить новый синтез и стать центром новой группировки культур. Такие процессы начинались в Тибете, еще раньше в Византии, но субэкументальные узлы, образовавшиеся там, были смяты историческим процессом. Духовный взлет России в XIX веке вызвал у Шпенглера ожидания, что Россия станет новым культурным кругом. В этом свете (почти как Белый и Блок) Шпенглер воспринял и революцию. Такие надежды до известной степени разделял А. Тойнби. Но после неутешительных итогов XX века он отказал России в звании самостоятельной цивилизации. На сегодняшний день вопрос остается теоретически открытым. России предстоит еще освоить огромный опыт XX века, усвоить тысячи идей и множество форм жизни, и только потом, возможно, их опровергать. Хомяков и Достоевский знали Европу, с которой спорили, и нам прежде всего надо узнать и усвоить кое-что жизненно нужное, без чего в ХХ веке не проживешь».

Каковы же перспективы развития славянской цивилизации в грядущем ХXI столетии? Есть народы, особенно с тысячелетним прошлым, которые и сегодня продолжают жить духовно этим своим прошлым, дышать в основном своим животворным вечным наследием, как например, народы Индии. Другие народы, те, у кого «короткая» история, скажем, североамериканцы, напротив, живут преимущественно своим настоящим – им ближе, дороже и волнительнее всего то, что происходит с ними сейчас, здесь, сию минуту. Встречаются случаи, когда массу людей не устраивает ни их настоящее, ни их прошлое. Тогда им не остается ничего другого, как только жить будущим. Таковы, по-видимому, славяне. Один из наиболее «неистовых» умов XIX столетия, Виссарион Белинский, так и говорил: «Россия по преимуществу страна будущего».

В числе важнейших составляющих русской идеи на протяжении пяти веков была идея собирания земель, расширения и экспансии. Именно она в конце концов исчерпала себя, и с середины XIX столетия территориальные присоединения прекратились. Начался постепенно пере­ход к следующему этапу – от количественного к качественному росту, обустройству собранного, интенсивному развитию. Западноевропейские государства перешли к э