Второй акт

Свет зажигается. Холли примеряет платье Маши. С ней художник по костюмам Джекки.

ДЖЕККИ: Сладкий мой пупсик сахарный, какая всё-таки шикарная у тебя фигурка! Мечта любого дизайнера. Пропорции, как у греческой статуи в ясный день! Бог ты мой! «Внешняя сторона руки от плеча до запястья» просто улёт. За «обхват груди и длину переда до талии» умереть можно. А уж «глубина горловины и расстояние между сосками» Клеопатру заставит позеленеть от зависти. Господи, боже мой, пупсик, да ты наша секс-бомба Маша!

ХОЛЛИ: И зачем мне такое тело в этом саване?

ДЖЕККИ: Ну, скучновато немного, но ты тоже пойми, это же 1901.

ХОЛЛИ: Я не собираюсь выглядеть, как похоронный венок. То есть, на самом деле, это вполне приличное платье для какой-нибудь уродины. Я имею ввиду, что Ольга могла бы надеть такое, да.

ДЖЕККИ: Напротив, богиня моя, напротив. Мужики программками будут ширинки прикрывать.

ХОЛЛИ: Уродство не добавляет шика. Оденься уродливо и станешь уродом. У нас что, задача такая – изуродовать меня? Или это месть техасских уродов? Терпеть я не собираюсь, в этом платье я некрасивая! (Входит Викевич).

ВИКЕВИЧ: Так, так. Угу. Маша у нас красотка, верно? Но всё прячет. Такая… Маша-в-прятки-играша…

ХОЛЛИ: Мы на западном побережье ничего не прячем… Давайте хотя бы сделаем шлицу – небольшой разрез от пояса до пола – покажем ножку!

ДЖЕККИ: 1901 год, куколка. Какие шлицы, какие цыцы!?

ВИКЕВИЧ: Всё сдержанно. Очень узко. Очень мрачно. Сексуальность для людей с мозгами.

ХОЛЛИ: С какими мозгами? Вернитесь в реальность.

ДЖЕККИ (работает): О, реальность! Я в ней не живу.

ХОЛЛИ: Я потратила сто четырнадцать тысяч на свои ноги. Три месяца была на реабилитации в Доминиканской Республике и выдержала все эти дикие, убийственные, чудовищные процедуры. Если верить интернету, только одни мои ноги без всего остального имеют девятнадцать миллионов фанов. Или я покажу эти ноги, или до свидания. (Джекки закрывает лицо руками). Джекки, прекрати рыдать. Как только у нас примерка, ты начинаешь выть.

ДЖЕККИ: Ты считаешь, что я уродую женщин, потому что я голубой.

ХОЛЛИ: Только не это, прошу тебя.

ДЖЕККИ: Ты считаешь меня врагом, потому что сама зарабатываешь миллионы, а я оформляю витрины в комиссионках.

ХОЛЛИ: Хорошо, ладно. Попробую нечто совершенно для меня новое. Предлагаю компромисс.

ВИКЕВИЧ: Никаких компромиссов!

ДЖЕККИ: А я люблю компромиссы.

ХОЛЛИ: Все слушают? Длина до пола, но ткань прозрачная.

ВИКЕВИЧ: Сумасшедший дом!

ДЖЕККИ: Это будет прелестно, пупсик, но ты вспомни, что говорила мне на первой примерке. Что пьеса о том, как волна пошлости смывает всё хорошее и прекрасное в человеке, я даже разрыдался тогда, как ребёнок. Что пошлость богатства – не видеть страданий бедности, а пошлость бедности – не уметь понять красоту, а пошлость интеллигенции – разделять слово и дело. И что таких совершенно разных людей, как ни смешно, объединяет одна общая безысходность.

ХОЛЛИ: Я такое наговорила?

ДЖЕККИ: Как звезда ток-шоу! И какие светлые мысли, куколка. Тогда я подумал, пусть Маша в этом мире пошлости будет естественна и скромна, и она получит максимум внимания, максимум рецензий, и аплодисменты, аплодисменты, аплодисменты.

ХОЛЛИ: Ну, если я так сказала, значит, так и сделаем.

ВИКЕВИЧ (Джекки): Ты тоже бог в своём роде.

ДЖЕККИ (сладко): Но она это действительно сказала.

ВИКЕВИЧ: Хорош болтать! Платье восхитительное. Пора на репетицию!

Мы переносимся на репетицию.

ВИКЕВИЧ: Так, так, так. Сосредоточимся. Хорошо. Отлично. Выключаем мозги. Никаких мозгов. Отпускаем мозги, впускаем искусство. К чему вы привыкли, а? Играть чисто, играть умно, играть красиво, играть профессионально. Так? Но где здесь искусство? Забудьте слово «профессионально». Ваше «профессионально» не имеет ничего общего с Чеховым! Нет, нет, нет, нет, и нет! Содрать с себя кожу! Растерзать своё тело! Лёгкие, печень, селезёнку! Готовы? Начали.

ХОЛЛИ (Маша): «Не знаю. Не знаю. Конечно, много значит привычка. После смерти отца, например…»

ВИКЕВИЧ (перебивает): Ты говоришь текст.

ХОЛЛИ (смущена): Да, говорю.

ВИКЕВИЧ: Ты сказала, что «ты не знаешь».

ХОЛЛИ: Я знаю текст.

ВИКЕВИЧ: Ты не знаешь!

ХОЛЛИ: Но я это сказала!

ВИКЕВИЧ: Сказать – не значит прожить.

ХОЛЛИ: О чём ты?

ВИКЕВИЧ: Послушай, звёздочка наша сериальная, Маша говорит «я не знаю», но ты не знаешь, что это значит – не знать, ты просто говоришь текст. Эта маленькая реплика, это твоё «я не знаю» – уже мертвечина, а значит и каждая следующая фраза – труп, и каждое новое слово убивает Чехова. Одной этой фразой ты хоронишь всю сцену. Ужасно! Пойми, у неё умер отец, он был офицер. И это не театральная мертвечина, это настоящая смерть! С тех пор вокруг Маши одни идиоты, грубияны, пьяницы, грязь и глупость! И только военные, друзья её отца, сохранили достоинство. Она изнемогает без достоинства. Она называет их самыми порядочными, самыми благородными и воспитанными людьми. Вершинин – военный. Но у него мертва душа. Он знает, что и военные тоже грубы. Он говорит об этом Маше. Как она может перенести такое? У неё разрывается сердце. Он говорит ей это прямо перед нашей сценой. Это как камень. Как камень. Она отвечает: «Я не знаю». Это её сердце обливается кровью. Да! Да! Говори.

ХОЛЛИ: Я не знаю.

ВИКЕВИЧ: Нет.

ХОЛЛИ: Я не знаю.

ВИКЕВИЧ: Нет!

ХОЛЛИ: Чёрт побери, чего ты хочешь?

ВИКЕВИЧ: Я хочу, чтобы ты жила текстом, а не говорила текст.

ХОЛЛИ: Я не знаю!

ВИКЕВИЧ: Нет.

ХОЛЛИ: Я не знаю.

ВИКЕВИЧ: Нет!

ХОЛЛИ: Чёрт возьми, если ты думаешь, что я знаю, чего ты добиваешься, то я тебе говорю – я не зна-ю!

ВИКЕВИЧ: Вот! Теперь ты знаешь!

ХОЛЛИ: Что!?

ВИКЕВИЧ: То, что ты не знаешь! Чехов воскрес из мёртвых! (Пауза).

ХОЛЛИ: Окей, я поняла.

ВИКЕВИЧ: Поняла?

ХОЛЛИ: Да.

ВИКЕВИЧ: Одна реплика – двадцать минут. Пока сделаем всю сцену, я умру от старости.

ХОЛЛИ: Но я действительно поняла.

ВИКЕВИЧ: Хорошо, репетируем. Говори «я не знаю»!

ХОЛЛИ: Я не зна-ю.

ВИКЕВИЧ: Отлично, следующая фраза…

Сцена обрывается. Мы видим Холли и Бена после репетиции.

БЕН: Привет!

ХОЛЛИ: Привет!

БЕН: М-мм-мм…

ХОЛЛИ: М-мм-мм?

БЕН: Кофе?

ХОЛЛИ: Конечно. (Под ними появляются стулья, а между ними – стол).

БЕН: Я продлил этот поцелуй слишком долго.

ХОЛЛИ: Я заметила.

БЕН: Это было непрофессионально.

ХОЛЛИ: Зато очень приятно.

БЕН: Мэм, я вовсе не имел ввиду…

ХОЛЛИ: Имел.

БЕН: Мне пора идти. (Пытается встать).

ХОЛЛИ: Бен.

БЕН: Да?

ХОЛЛИ: Свою жену ты тоже целуешь так?

Мы вновь видим Холли и Бена, вероятно, после следующей репетиции.

ХОЛЛИ: Что ты творил на репетиции, чёрт возьми?

БЕН: Пожалуйста, не звони мне домой.

ХОЛЛИ: Не стал целовать меня во время сцены, сказал «чмок-чмок». Какой «чмок-чмок»? Что за детский сад?

БЕН: Меня эта сцена бесит.

ХОЛЛИ: Почему?

БЕН: Ты прекрасно знаешь почему!

ХОЛЛИ: Хорошо, я знаю.

БЕН: У меня жена и двое детей.

ХОЛЛИ: А у меня постоянный сожитель.

БЕН: Моя жена больна.

ХОЛЛИ: А мой сожитель бывший зэк.

БЕН: Дети ждут, когда я приду.

ХОЛЛИ: Я тоже.

И снова – Холли и Бен. Появляется дверь на колёсиках. Бен стучит, Холли открывает. Он входит и с порога целует её. Они начинают срывать друг с друга одежду. Но это занятие нисколько не мешает диалогу.

ХОЛЛИ: В шею. Да. Да! Теперь в губы.

БЕН: Господи!

ХОЛЛИ (во время поцелуя пытается расстегнуть его ремень): Ремень!

БЕН: Ремень. (Она продолжает пытаться).

ХОЛЛИ: Не получается, чёрт. Ненавижу ремни! (Она отступает и через голову снимает блузу, Бен возится с ремнём).

БЕН: Красавица… Проклятье, какая ты красавица!

ХОЛЛИ: Я знаю. (Пытается расстегнуть ему пуговицы на брюках). Ненавижу пуговицы!

БЕН: Ботинки.

ХОЛЛИ (стаскивает с него брюки): К чёрту ботинки!

ДЖОИ: Простите.

БЕН (застывает, брюки спущены до колен): Да, Джои, мы уже соскучились по вам.

ДЖОИ: Мне не кажется, что эта любовная история здесь уместна.

ХОЛЛИ: У кого-нибудь есть аспирин? (Ти-Энн приносит лекарство).

БЕН: Роман Холли и Бена – это прямая параллель отношениям Маши и Вершинина в «Трёх сёстрах».

ДЖОИ: Я не читала «Трёх сестёр».

БЕН: Вот и помолчите! Я персонаж пьесы, и вы персонаж, и я вымарываю ваш текст. (Возвращается к сцене). Ты была неподражаема.

ХОЛЛИ: Большая практика.

БЕН: Зачем ты это сказала, чёрт возьми?

ХОЛЛИ: Потому что это правда. Но это не значит, что мне не понравилось.

БЕН: Мне не до шуток, Холли.

ХОЛЛИ: Ну, хорошо, ты у меня первый.

Мы переносимся на репетицию. Помощник режиссёра Ти-Энн тоже здесь.

ХОЛЛИ (Маша): Какой шум в печке. У нас… подскажи?

ТИ-ЭНН (подсказывает): Незадолго до смерти отца…

ХОЛЛИ (Маша): У нас незадолго до смерти отца гудело в трубе.

ТИ-ЭНН: Вот точно так.

ХОЛЛИ (Маша): Вот точно так.

БЕН (Вершинин): Вы с предрассудками?

ХОЛЛИ (Маша): Да.

БЕН (Вершинин): Странно это. (Целует руку). Вы великолепная, чудная женщина. Великолепная, чудная! Здесь темно, но я вижу блеск ваших глаз.

ХОЛЛИ (Маша): Здесь светлей…

БЕН (Вершинин): Я люблю, люблю, люблю... (Он останавливается).

ТИ-ЭНН (подсказывает): Люблю ваши глаза, ваши движения…

БЕН (от себя): Я не могу этого сделать.

ХОЛЛИ (от себя): Просто скажи «да» или «нет».

БЕН: «Да» или «нет» что?

ХОЛЛИ: Ты любишь?

ТИ-ЭНН (подсказывает): Люблю ваши глаза, ваши…

ХОЛЛИ: Это не сложно. Просто «да» или «нет».

БЕН: У меня есть реальная жизнь. И я могу ранить реальных людей.

ХОЛЛИ: А я что, по-твоему, кукла? Или ты думаешь, я не способна чувствовать? Эй, дружище, три года назад я встречаюсь с парнем, который кончает с собой, сбросившись с моста прямо в свадебном фраке. Два года назад парень, с которым я живу, так колотит меня, что ломает мне челюсть, и я три недели не могу работать, практически останавливая съёмки. Моя нынешняя «половина» – безработный актёр, у которого серьёзные проблемы с алкоголем, потому что в школе на танцах он кокнул свою подружку и отсидел за это одиннадцать лет. Теперь понятно, почему меня может тянуть к простому, честному парню?.. Ладно, мы в расчёте. (Холли замечает встающую Джои).

ДЖОИ: Простите.

ХОЛЛИ: Даже не сметь думать!

Джои садится. Появляются Кейси и Лизабет в тренировочных костюмах. Сцена Холли и Бена растворяется по мере того, как на площадке выстраивается тренажёрный зал.

КЕЙСИ: И вот ассистентка говорит мне: «Вы нам не подходите, вам нужно играть характерные роли». Я умерла. Кровь свернулась. Мурашки по телу. В ушах похоронный звон. У меня в пять секунд климакс начался. Иссякли все соки. Я стала Сахарой. Характерные роли! Я переспала со всеми ведущими артистами на восточном побережье, а теперь мне предлагают играть их мамочек. С ума сойти! И я заорала на всю вселенную: «Я слишком молода, чтобы играть характерные роли!», а равнодушный бесконечный космос вернул мне раскатистое эхо: «Хотите роль забавной тётушки на свадьбе? Это то, что вам нужно!»

Кейси изображает харакири. Входит Холли в тренировочном костюме. Все трое начинают заниматься, причём Холли делает это с особой яростью.

КЕЙСИ: Хреновый день?

ХОЛЛИ: Хреновый день.

ЛИЗАБЕТ: Хреновый день.

КЕЙСИ: День хреновый. (Продолжают заниматься). Почему все актёры в Америке ходят в спортзал?

ХОЛЛИ: Потому что это конкурс красоты, а не профессия. (Продолжают заниматься).

ЛИЗАБЕТ: Да пошло всё к чёрту! (Бросает гантели). Викевич сказал мне, что я тупа, как курица, а я намного умнее курицы. Потом он придирался ко мне три часа, и я плакала, и он похлопал меня по плечу, и я облевала его с ног до головы. А, выбегая, я не вписалась в дверной проём, споткнулась и сломала зуб, и я готова его зажарить и сожрать с потрохами!

КЕЙСИ: Он назвал тебя курицей? (Продолжает заниматься).

ЛИЗАБЕТ: Он не называл меня курицей. Он сказал, что у меня куриные мозги.

ХОЛЛИ: Этот Викевич тиран, женоненавистник и задница, но, по-моему, он знает, что делает. (Продолжают заниматься). Между прочим, одного моего кавалера как-то арестовали за то, что он приставал к двухметровому трансвеститу на голливудском бульваре. Потом оказалось, что это была женщина-полицейский на ходулях. Так вот журнал «Пипл» попросил меня дать комментарий. (Продолжают заниматься).

КЕЙСИ: И что ты сказала?

ХОЛЛИ: Я сказала, это показывает, как он соскучился по мне.

КЕЙСИ: Репетиции идут нормально. (Продолжают заниматься). Вам как кажется? (Продолжают заниматься). По-моему, нормально.

ХОЛЛИ: Я откуда знаю? Я никогда раньше не репетировала. (Кейси и Лизабет прекращают заниматься).

КЕЙСИ: Ты нас разыгрываешь? Шутишь?

ХОЛЛИ: Из школы прямо на телевидение. Пригласили как-то в один спектакль, но пришлось уйти, мне тогда нужно было сделать аборт. В один спектакль и в одно порно.

ЛИЗАБЕТ: Не-ет. Ты не могла сниматься в порно!

ХОЛЛИ: Очень даже могла. (Всё ещё продолжает заниматься).

КЕЙСИ: Расскажи.

ХОЛЛИ: Вообще-то меня уволили.

ЛИЗАБЕТ: Тебя уволили из порно фильма?

ХОЛЛИ: Меня уволили, потому что я расплакалась прямо перед камерой. Их порно дивы страшно расстроились и дружно меня выперли.

ЛИЗАБЕТ: А отчего ты плакала?

ХОЛЛИ: От оргазма. Первого в своей жизни. Вот тебе и вера в предлагаемые обстоятельства. (Все начинают активно заниматься).

ЛИЗАБЕТ: А что, если всё получится?

КЕЙСИ: Что всё?

ЛИЗАБЕТ: Ты ведь понимаешь, о чём я.

КЕЙСИ: Маленькая русская шутка? Наши «Три сестрицы»?

ЛИЗАБЕТ: По-настоящему получится? Правда, правда, по-настоящему. Неужели мы не сможем? Ты хороша. Вы обе хороши. У нас должно получиться. Когда-нибудь должно ведь у нас получиться? Должно же быть хорошо? По-настоящему. Очень хорошо. Должно ведь?

ХОЛЛИ: Когда-то я верила, что могу быть очень хороша. Так сосредоточенна, так конкретна, так ясна и органична, и подробна, и искренна – что каждый, кто увидит меня, буквально вспыхнет пламенем. И загорится.

ЛИЗАБЕТ: Да! Да! Это то, о чём я мечтаю. И ты смогла? У тебя получилось это хоть раз?

КЕЙСИ: Никогда.

ЛИЗАБЕТ: Но, может быть, вместе мы сможем? Что будет, если мы сможем?

ХОЛЛИ: Всем будет начихать.

ЛИЗАБЕТ: Это ужасно. Зачем ты говоришь такие вещи? Мы можем изменить жизнь людей!

КЕЙСИ: Господь с тобой, Лизабет, через два месяца они не вспомнят даже название пьесы.

ЛИЗАБЕТ: Я не верю в это! Не верю!

КЕЙСИ: Тебе известен хоть один человек, даже самый чувствительный, кто подошёл бы к тебе и сказал: «Эта пьеса изменила мою жизнь»? Нет? Вот так-то. А знаешь, кого изменил Чехов? Меня. Я заканчиваю пьесу, и меня как будто всю переворачивает. Он съедает мою жизнь, пережёвывает и выплёвывает назад. Я как будто истекаю кровью от Чехова. Зрители? Кто знает, что у них на душе? Они приходят из тумана, и в туман возвращаются. Они кашляют, чихают, спят, шуршат фантиками от леденцов и бегут к своим машинам прямо во время поклонов. И мне хочется когда-нибудь подойти к краю сцены и сказать тем, кто уже вскочил в партере, пока мы кланяемся: «Друзья мои, будьте хоть чуточку милосердны. Только что я оставила здесь на сцене всю себя. И если даже вы не имеете ни малейшего представления о том, что всё это значило и зачем, проявите элементарную вежливость, оставьте ваши чёртовы машины в гараже ещё на сорок секунд и поаплодируйте мне немного за двадцать лет работы!»

ДЖОИ: Это бред сивой кобылы!

ХОЛЛИ: О, нет…

ДЖОИ: Я не кашляю, не сплю и не шуршу обёртками. Я пришла в театр что-то почувствовать. (Стучит себя по лбу и груди). Вот здесь и здесь. Потому что, когда я пытаюсь понять что-либо про свою жизнь, я делаю это через чувства. Но поскольку мой личный опыт чувств не так велик, я пришла приобрести его к вам. Причём, хотелось бы увидеть моменты наивысшего проявления чувств, которые мы вправе от вас ожидать, но так как вы не предлагаете ничего подобного, то когда я буду писать свою рецензию…

КЕЙСИ: Погодите-ка!

ДЖОИ: …я не смогу с уверенностью сказать…

ХОЛЛИ: Свою рецензию?

ДЖОИ: …приобрёл ли зритель на вашем спектакле…

КЕЙСИ: Так вы критик?

ДЖОИ: …необходимый опыт чувств.

КЕЙСИ: Вы перебиваете нас весь вечер…

ДЖОИ: Я часть театрального процесса.

КЕЙСИ: После спектакля, не во время него.

ДЖОИ: После спектакля я уже вне процесса. После спектакля вы оскорбляете и гоните меня. А некоторые из вас даже заявляют, что вообще не читают рецензий, что, конечно, чистое кокетство!

КЕЙСИ: Я не читаю рецензий.

ДЖОИ: Неправда.

КЕЙСИ: Правда.

ДЖОИ: Неправда.

КЕЙСИ: Ну ладно, читаю иногда.

ДЖОИ: Вот!

КЕЙСИ: Да мы вас терпим только потому, что у нас ползала пенсионеров.

ХОЛЛИ: Это ж надо – критик!

ДЖОИ: А что тут такого?

ХОЛЛИ: Ну, и как вам наш спектакль?

ЛИЗАБЕТ: В целом довольно интересно, местами забавно, динамично, но столько всего намешано…

ЛИЗАБЕТ: Пожалуйста! Я умоляю, не надо прямо во время спектакля. Критики для меня боги. По их рецензиям я проверяю свою самооценку.

ХОЛЛИ: И для кого Вы пишете?

ДЖОИ (после паузы): Я не хочу это обсуждать. Я независимый критик. (Садится).

КЕЙСИ: Но это нечестно. Мы должны играть дальше и хотелось бы знать, бояться нам вас или нет?

ДЖОИ: Не важно, для кого я пишу. Важно, что я чувствую.

КЕЙСИ: Вы сами-то в это верите, Джои? Только не рассказывайте нам, что все критики равны. Или вы не цапаетесь друг с другом за лучшее место?

ДЖОИ: Я – нет.

ХОЛЛИ: Так для какого издания вы пишете, Джои?

ДЖОИ: «Окружной вестник розничной торговли».

ХОЛЛИ (обернувшись к сцене): Она никто, девочки. Можем играть.

ДЖОИ: Я не никто.

ХОЛЛИ (Джои): Я в самом лучшем смысле слова, Джои. (Джои садится. Актрисы возвращаются к спортивным занятиям).

ЛИЗАБЕТ: А у тебя сегодня что случилось, Кейси?

КЕЙСИ: Пустяки.

ЛИЗАБЕТ: Мы тебе рассказали.

КЕЙСИ: Да, правда, пустяки.

ЛИЗАБЕТ: Конечно! Кто мы такие, чтобы нам рассказывать? (Некоторое время занимаются в полной тишине).

КЕЙСИ: Мылась сегодня в душе, нащупала какую-то шишку. Была у доктора. Она хочет сделать биопсию.

ХОЛЛИ: Когда?

КЕЙСИ: В выходной.

ЛИЗАБЕТ: О, господи.

Кейси продолжает заниматься. Лизабет застыла. Холли встаёт и подходит к Кейси, которая всё ещё тренируется.

ХОЛЛИ: Остановись. (Кейси останавливается). Иди сюда. (Кейси приближается). Обними меня. (Кейси обнимает Холли).

БЕН: Извините.

ЛИЗАБЕТ: Да?

БЕН: Это я.

ХОЛЛИ: Заходи, Бен. (Бен заходит).

БЕН: Я ушёл от жены. (Пауза).

КЕЙСИ: В любом случае я без волос…

Мы переносимся в офис табачной компании «Альберт и сыновья»

ДОН: Дон Блаунт, «Альберт и сыновья». Могу я поговорить с Анной Павловой? Тогда почему вы называетесь «Балет Анны Павловой»? Нет-нет, я знаю. Просто пошутил. Ваш грант готов к отправке. Мы всегда рады поддержать балетную труппу такого калибра. Окажите любезность передать вашему коммерческому директору, что мы будем весьма признательны, если она попросит своего брата-конгрессмена, чтобы он прекратил наезды на табачную промышленность, за которые ему отстёгивает министерство здравоохранения. В этом случае вы, несомненно, получите свой грант без опозданий. Буду очень благодарен. (Кладёт трубку. Снова снимает, набирает номер). Мама, это Дон. Твой сын Дон. Сделай одолжение, мама. Я знаю, что ты делала это вчера, я просто вдруг почувствовал себя каким-то брошенным… никому не нужным. Ты согласна? Отлично. Я знал, что на тебя можно положиться, мамочка. Готова? Тогда прикуривай. Затянись, мама. Разве я разрешил бы тебе курить, если бы это было вредно? Конечно, нет. Я никогда не стану вредить своей мамочке. А раз я не стану вредить мамочке, значит я хороший человек. А раз я хороший человек, значит и в том, что я делаю, нет ничего плохого. Спасибо, мама. Мне намного лучше. Выброси её, мамочка. Всё в порядке. Я отлично себя чувствую. Иди на воздух, подыши кислородом. Заеду в воскресенье, мам. (В офис входит Кейт. Дон встаёт, обходительно улыбаясь).

ДОН: Мисс Тодоровская, это очень мило с вашей стороны, что вы пришли незамедлительно.

КЕЙТ: Ну, что вы? Ваше приглашение…

ДОН: Предложить вам чего-нибудь?

КЕЙТ: Ну-уу…

ДОН: В нашем буфете появились свежие лапки исландских крабов… Шучу. Правда, в Исландии у всех крабов пневмония. Но на их лапки это не влияет… Шучу, шучу. Чай, кофе, прохладительные напитки, минеральная вода, коктейли всех видов, кексы, пирожные? Мама пекла… (Голосом Дракулы). Сигарету?

КЕЙТ: Спасибо, я не…

ДОН: Знаете, Кейт… вы позволите мне называть вас Кейт? Очень милое платье, кстати говоря. Я сталкивался с сотней театральных деятелей. Обычно они выглядят так, как будто одеваются на барахолках.

КЕЙТ: Ну-уу…

ДОН: Не могу вам передать словами, как я был поражён той репетицией… что я там смотрел?

КЕЙТ: «Три сестры».

ДОН: Да. Это такая метафора всей нашей нынешней жизни. Вам не кажется?

КЕЙТ: Ну-уу…

ДОН: К тому же вы подтвердили мои сомнения насчёт целесообразности инвестиций в Россию. Так что в некотором роде это было для меня очень личным.

КЕЙТ: Я рада, что вы…

ДОН: Тем более жаль, что мы вынуждены прекратить финансирование. Ой! Чуть не забыл, есть же ещё фруктовые соки.

КЕЙТ: Прекратить финансирование?

ДОН: Увы. Дело в том, мисс Тодоровская, что это была моя собственная инициатива. Я ведь всего лишь два месяца занимаюсь здесь благотворительностью, до этого у меня была настоящая работа… Шучу. Я просто не учёл, когда давал вам своё согласие, что политика наверху может измениться.

КЕЙТ: Неужели вы...

ДОН: Давайте я вкратце всё объясню, и мы снова подружимся. Наша денежная политика несколько изменилась. Все эти новейшие законы, запреты сигарет, рекламные ограничения заставили нас обратить взгляд на совсем иные далёкие рынки сбыта, где по-прежнему ценят старый добрый табак. К тому же, качество жизни там настолько убого, что мы не рискуем стать главной опасностью для здоровья. Ха-ха! Шучу. Именно на эти рынки будет направлена и наша благотворительность. У меня просто нет полномочий давать вам деньги. Надеюсь, я вас не очень огорчил?

КЕЙТ: Но вы же сами подписывали бумаги!

ДОН (с улыбкой): Уф.

КЕЙТ: Мы уже сделали полспектакля!

ДОН: Уф.

КЕЙТ: Я не смогу выплатить зарплаты, генеральный продюсер оторвёт мне голову!

ДОН: Вы знаете, Кейт, я давно интересуюсь артистами и их творчеством. Так вот, проведя небольшое исследование, я сделал вывод, что подавляющее большинство достойных спектаклей создавались безо всяких грантов. Насколько я понимаю, настоящее искусство это непременно результат серьёзных напастей и страстного желания их преодолеть. Ярость – двигатель искусства, так что в каком-то смысле ситуация у вас выигрышная. Вы не хотите быть на побегушках у дядьки с большой сигаретой. А мы – плохие парни. Великое искусство это личная страсть, а не чей-то грант. Мисс Тодоровская, «Альберт и сыновья» огорчены прекращением финансирования, но мы будем горды разжечь ваш гнев.

КЕЙТ: Не могу поверить…

ДОН: Боюсь, что у меня нет на вас больше времени. Однако, я хочу сделать пожертвование от себя лично. Семьдесят пять долларов на нужды вашего театра. Не удивляйтесь сумме, столько же я пожертвовал на общественное радио, которым я действительно пользуюсь. (Кейт принимает конверт). Да, кстати, у вас нет случайно телефончика Холли Сиби?

Кейт выходит. Она идёт прямо на встречу с «сёстрами», которую сама же созвала.

КЕЙТ: Привет. (Ставит свой чемодан).

ЛИЗАБЕТ: Привет.

КЕЙСИ: Привет.

ХОЛЛИ: Привет.

КЕЙТ: Я… м-мм… у меня красные глаза? (В ярости). Я ненавижу, когда у меня красные глаза! Простите меня, простите. Я хотела… Я хочу сказать, как я горжусь… Как я горжусь вами… (Она замолкает, как на грани срыва. И, наконец, взрывается). Пошло всё к чёртовой матери! Вот так немного полегче. Мне было очень радостно видеть эту великую пьесу, так чудесно поставленную, на сцене нашего маленького театра, который все эти годы боролся… поверьте мне, ногтями цеплялся за жизнь. Когда я приехала сюда после Стэнфорда, Гарварда и Йелля я надеялась… Надеялась! Ваши репетиции были как раз тем, на что я надеялась как художник. Но мои надежды рухнули! Короче, я увольняюсь к чёрту, вот что я хотела сказать.

ЛИЗАБЕТ: О, господи!

КЕЙТ: «Альберт и сыновья» прекратили финансирование.

КЕЙСИ: Боже, нет.

КЕЙТ: И когда я сообщила об этом нашему генеральному продюсеру Джо Бобу, он сказал мне…

ДЖО БОБ (откуда-то издалека): Чёртова баба! Ты в делах разбираешься, как свинья в апельсинах! Скоро сто лет, как я трачу бешеные бабки на вашу пустую говорильню. Моя жена регулярно тащит меня на эти дурацкие спектакли, в которых никто ничего не понимает, в общество придурков, которых я никогда не приглашу на ужин. Человеку моего положения якобы неприлично не быть театралом! Чаще всего, в этой вашей белиберде даже нет сюжета. Пять лет назад вы выдали шедевр из жизни кухонной посуды – чайник полюбил сковородку! Всегда одно и то же – богачи плохие, демократы хорошие, гомосексуалисты несчастные, вегетарианцы счастливые. И ты хочешь, чтобы у вас был зритель!? Ты выбросила пятнадцать процентов бюджета коту под хвост, потому что рассердила уважаемого человека. Ты натравила на меня всю цветную прессу, потому что выгнала чёрного режиссёра. И отныне, с этой самой минуты – вон из театра, вон из искусства, вон из Сан-Антонио, штат Техас! Я закрываю проект, запираю дверь, и клянусь всеми святыми, я лучше вложу деньги в Красный Крест и реально помогу бедному калеке, чем хоть ещё раз в жизни услышу слово «эстетика»! Всё. Ступай, миленькая, с богом. У тебя есть три минуты, чтобы освободить кабинет. (Он исчезает, Кейт говорит Кейси).

КЕЙТ: Вот такие дела. Если я покину Сан-Антонио до пяти вечера, мне оплатят авиабилет и выходное пособие на полгода. Представляете? А я-то думала, что создаю здесь театр для того, чтобы… Не помню уже даже для чего… А кто сказал, что у всего должна быть цель?

КЕЙСИ: Бог с ней, с работой. Не хлебом единым жив человек.

КЕЙТ: Да, он хочет ещё и масла. (Пожимает Кейси руку). На самом деле, думаю, я ненавижу театр. Там всё про меня. Он очаровывает. Он соблазняет. И бросает на обочине без гроша в кармане. Проклятый Дионис! (Смотрит на женщин). Спасайтесь. (Выходит. Женщины смотрят друг на друга).

ЛИЗАБЕТ: Господи, прости. (Вытирает слёзы).

ХОЛЛИ: Ты в порядке?

ЛИЗАБЕТ: Вроде да.

ДЖОИ (из зала): Не надо слишком сентиментальничать.

КЕЙСИ (не оборачиваясь): Спасибо за подсказку. (Обернувшись к Холли). Чтобы действительно не сентиментальничать… может, ты оплатишь постановку? У тебя есть деньги.

ХОЛЛИ: С какой стати?

КЕЙСИ: Из личной заинтересованности.

ХОЛЛИ: А-аа…

КЕЙСИ: Ты хочешь поднять репутацию. Ты не любишь, когда тобой помыкают. Ты втайне уверена, что будешь хороша в этой роли. А если и вправду будешь, то сможешь попасть в кино, где тебе не придётся раздеваться. А я смогу отвлечься от мыслей о биопсии.

ХОЛЛИ: Это и в самом деле не сентиментально. Какие есть ещё предложения?

КЕЙСИ: Больше никаких.

БЕН (входя): Я уже знаю про спектакль.

ХОЛЛИ: Привет, Бен.

БЕН (Холли): Ты не уедешь?

ХОЛЛИ (Лизабет): А ты что скажешь, малышка?

ЛИЗАБЕТ: Это могло бы сделать тебя счастливой. (Холли усмехается).

ХОЛЛИ: Ну, почему бы тогда и нет?

КЕЙСИ: Ты оплатишь проект?

ХОЛЛИ: Всё до копейки!

ЛИЗАБЕТ: Правда?

ХОЛЛИ: Они хотели нас сделать, но им это не удастся.

БЕН: Ты не шутишь?

ХОЛЛИ: Я не привыкла болтать, я привыкла действовать.

В это время входит Викевич с чемоданом.

ВИКЕВИЧ: Ну, что ж, ничего не вышло. Сложил вот жизнь свою в чемодан. Зашёл сказать пока. Ещё увидимся, да? Как сложно отличить хорошее от плохого. Но любой конец это всегда начало чего-то нового. (Пожимает руки). Маленькая Ирина, до встречи. Ольга. Ольги не сдаются. Вершинин. Такой красавец без пары не останется. (Холли). Маша. Ты не пропадёшь, кошки приземляются на все лапы.

КЕЙСИ: Но это вовсе не конец!

ВИКЕВИЧ: Не конец?

КЕЙСИ: Мы нашли деньги.

ВИКЕВИЧ: И где они?

ХОЛЛИ: Я даю деньги.

ВИКЕВИЧ: А зачем?

ЛИЗАБЕТ: Чтобы сделать прекрасный спектакль!

ВИКЕВИЧ: А-а, понятно, понятно. Так. Многоуважаемые сёстры и господин подполковник. Я вот тут не спал, не спал, не спал. Не мог заснуть. Вскочил, собрал чемодан, замочком щёлк. И вдруг – тук, тук, тук. Директор. Денег больше нет. Чехов умер. Пока, пока. Деньги, деньги, всюду деньги. Но, дорогие мои американские друзья, «замочек щёлк» ещё до того как «тук, тук, тук». Почему? Да потому что работе конец. Все хотят играть Чехова. Молодые, старые, всегда и везде. Но можно сыграть только то, что сам знаешь. Ни больше. Вот и ждите, пока жизнь вас научит. Вы очень приятные люди, но то, что знаю я… (стучит себя в лоб) …вы сыграть не можете. Тогда зачем всё? Бессонница, бессонница. Для вас Чехов это фантазия, для меня – жизнь. С вашим милым скромным талантом можно сделать Чехова для детей. Но зачем мне недоношенный Чехов? У меня нет времени, нет времени, нет сил на такого Чехова. У меня маленький чемодан, но большая душа, и я не хочу сойти с ума от вашего Чехова по-американски. Вы поняли меня или нет?

ХОЛЛИ: Мы не достойны Чехова?

ВИКЕВИЧ: Вы меня не поняли. Ну что ж, пока, пока. (Идёт к выходу, но возвращается). Вы достойны играть Чехова, которого вы достойны. Но это не совсем достойно. (Приподымает шляпу и выходит).

ЛИЗАБЕТ: Это был мой страшный сон – человек в чёрном, который появляется и говорит, что я чего-то недостойна.

ХОЛЛИ: Но он сказал – играйте Чехова …

КЕЙСИ: …которого вы достойны.

ЛИЗАБЕТ: Именно так и сказал.

ХОЛЛИ: Мы будем играть Чехова, которого мы можем сыграть.

ЛИЗАБЕТ: Будем?

ХОЛЛИ: Будем!

ЛИЗАБЕТ: Да, да! (Кейси). Ты можешь в это поверить? Давайте поработаем над последней сценой. (Хватает текст пьесы). Пожалуйста, я хочу попробовать последнюю сцену.

ХОЛЛИ: Откуда возьмём?

ЛИЗАБЕТ: С марша. Та-ра-ра-бумбия.

КЕЙСИ: Мы стояли, кажется, здесь.

ХОЛЛИ (Маша): О, как играет музыка! Они уходят от нас…

ТИ-ЭНН (входя): Простите. Простите, что прерываю. Холли, тебе звонят.

ХОЛЛИ: Пусть передадут, что нужно.

ТИ-ЭНН: Это Парамаунт. (Пауза).

ХОЛЛИ (остальным): Я на минутку. (Выходит).

ЛИЗАБЕТ: Какой Парамаунт?

КЕЙСИ: Ты откуда вообще? С какой планеты свалилась? Это Спилберг.

ЛИЗАБЕТ: Значит, она может…

ТИ-ЭНН (как помреж пробегает по тексту пьесы): Так, так, так, так, так. Текст, текст, текст. Так. Холли возвращается. (И она возвращается).

ХОЛЛИ: Я получила роль.

КЕЙСИ: Без шуток? (Холли трясёт головой, она не шутит).

ЛИЗАБЕТ: Это же здорово! Обалденно! Надо же, я никогда ещё не слышала, чтобы при мне сказали: «Я получила роль!» Сегодня впервые!

КЕЙСИ: Когда?

ХОЛЛИ: Что когда?

КЕЙСИ (Холли, с нажимом): Когда съёмки?

ХОЛЛИ: Сегодня. Вчера. Я должна там кого-то заменить.

ЛИЗАБЕТ: Сегодня?

ХОЛЛИ: У меня самолёт через полтора часа. Господи, надо собираться. Может взять машину напрокат? А куда я её дену в аэропорту? Как же я всё успею? Меня вечером ждут на съёмочной площадке.

КЕЙСИ: Надолго?

ХОЛЛИ: Месяц в Лос-Анджелесе, месяц в Таиланде. Роль так себе, дерьмо собачье. Подружка главного героя. Две сцены обнажёнки, три сцены я слушаю его болтовню, потом меня душат питоны. Есть даже несколько фраз. Простите меня, простите, но я так счастлива… Это плохо, я знаю, но это так хорошо… Я даже не могу притворяться, я в эйфории! Убейте меня, я чудовище! Мне надо идти, надо идти… (Собирается выходить).

БЕН: Я поеду с тобой.

ХОЛЛИ: Глупости!

БЕН: У меня здесь ничего не осталось. Я от всего избавился. Только ты.

ХОЛЛИ: Послушай, мы прекрасно провели время. Но ты же не можешь теперь приклеить меня к себе?

БЕН: Я люблю тебя.

ХОЛЛИ: Мне звонят. Мы тут валяем дурака, а мне нужно вернуться к телефону.

БЕН: Хочешь, я пойду повешу трубку?

ХОЛЛИ: О, Бен. Ты не можешь понять. Это съёмки. Ты славный милый парень, положительный, но такой… одноразовый. Поверь мне, дружок, мало удовольствия мотаться за мной повсюду и наблюдать, как я верчу задницей перед всякой швалью. Я не беру пленных. В этом всё дело. Забудь меня. И знаешь что… (Целует его в щёку) Возвращайся к своей жене. Не хотела быть такой стервозиной. Просто так получилось. (Смотрит на него). У меня есть ещё пару минут, можешь послать меня. (Треплет его волосы). Ну, хорошо. (Целует его). Прощай, любимый. (Обнимает Лизабет. Оценивает Кейси). Я почти уверена, если ты захочешь, вы справитесь и за меньшие деньги. (Кейси усмехается, обнимают друг друга). Звоните мне, я буду рада помочь. Мы почти сделали это, правда?

КЕЙСИ: Почти.

ХОЛЛИ: Да, я такая, ребятишки… Пора идти. И знаете, что самое страшное? Я абсолютно счастлива. (Она уходит).

КЕЙСИ: Ты в порядке, Бен? (Он кивает).

ЛИЗАБЕТ (озабоченно): Что будешь теперь делать? (Он пожимает плечами).

КЕЙСИ: Она очень красивая, правда же? (Он кивает). Это как в настоящей русской рулетке. Только ты остался жив.

БЕН (вымучивает улыбку): Спасибо. (Выходит).

ЛИЗАБЕТ: Что же нам делать?

КЕЙСИ: Спектакль окончен, пора паковать чемоданы.

ЛИЗАБЕТ: Но я здесь живу.

КЕЙСИ: Тогда упаковку можешь пропустить.

ЛИЗАБЕТ: А как теперь ты?

КЕЙСИ: Я? Вероятно, избавлюсь от второй груди. А потом попробую смириться с тем, что, наверное, необязательно заниматься делом, которым хочется заниматься. Постараюсь повзрослеть в этом вопросе. А когда повзрослею, попробую полюбить делать то, что любят делать все взрослые люди. Думаю, займусь строительным магазином. Хотя из меня, должно быть, выйдет паршивый взрослый, и я буду вечно плакать и впадать в депрессию.

ЛИЗАБЕТ: Господи.

КЕЙСИ: Можно я скажу тебе что-то очень важное?

ЛИЗАБЕТ: Конечно.

КЕЙСИ: Никогда не спрашивай безработную актрису о будущем.

ЛИЗАБЕТ: Хорошо.

КЕЙСИ (обнимая её): Храни тебя бог!

Перемена света. Холли стоит у стойки регистрации. Разговаривает со служащим аэропорта, перекрикивая объявления диктора.

ДИКТОР АЭРОПОРТА: По погодным условиям следующие рейсы отменены, либо откладываются – рейс 1726 в Лос-Анджелес, рейс 343 в Даллас, рейс 2121 в Сиэтл, рейс 1643 в Сан-Франциско. Повторяю, по погодным условиям…

ХОЛЛИ: Нет, вы не поняли. Мне нужно быть в Лос-Анджелесе до шести вечера.

СЛУЖАЩИЙ АЭРОПОРТА: Мэм, все вылеты в западном направлении отменены или отложены по погодным условиям до поздней ночи.

ХОЛЛИ: Вы мне это уже говорили. Но я известная телезвезда, вы должны помнить мой сериал, у меня в семь часов начало съёмки.

СЛУЖАЩИЙ АЭРОПОРТА: Круто! А какой фильм?

ХОЛЛИ: Я умоляю вас, посадите меня в самолёт.

СЛУЖАЩИЙ АЭРОПОРТА: Погода есть погода, мэм. Самолёты вообще не летают…

ХОЛЛИ (перебивая его): Если я не попаду туда к семи часам, я потеряю самую главную роль в моей жизни!

СЛУЖАЩИЙ АЭРОПОРТА: Могу предложить вам рейс 1077. Время прибытия в Лос-Анджелес – завтра, 10.30 утра.

ХОЛЛИ: Это слишком поздно.

СЛУЖАЩИЙ АЭРОПОРТА: Всё, что у меня есть.

ХОЛЛИ: Послушай, здесь есть вип-зал?

СЛУЖАЩИЙ АЭРОПОРТА: Конечно.

ХОЛЛИ: Там есть диван?

СЛУЖАЩИЙ АЭРОПОРТА: Естественно.

ХОЛЛИ: Я отдамся тебе за место в самолёте.

СЛУЖАЩИЙ АЭРОПОРТА: Послушайте, жалкая развратница, самолётов нет.

ХОЛЛИ (побагровев): Я тебя уволю, ты понял?

СЛУЖАЩИЙ АЭРОПОРТА (мягко): Не уволите, мэм. (Уходит).

ХОЛЛИ (пытается выразить своё негодование): Бр-ррр-ррррр! Дьявол, чёрт, козёл вонючий, сукин ты сын!

С размаху бросает об пол свою сумку, топчет её, изливая ярость. Садится на одно из кресел перед стойкой регистрации, обхватив голову руками. Входит Кейси с чемоданом, за ней по пятам следует Лизабет.

КЕЙСИ: Холли? (Холли качается, причитая). Что случилось?

ЛИЗАБЕТ: У тебя всё хорошо?

ХОЛЛИ: Я выгляжу, будто у меня всё хорошо?

ЛИЗАБЕТ: Напротив. Но что с тобой?

КЕЙСИ: Холли? (Холли плачет, не поднимая глаз). Что произошло?

ЛИЗАБЕТ: Что? Скажи что?

ХОЛЛИ: Мой рейс отменили. Самолёты не летают. Я позвонила своему агенту, он сказал, что они найдут замену.

ЛИЗАБЕТ: Нет!

КЕЙСИ: Может полететь через другой город?

ХОЛЛИ: На западном побережье закрыты все аэропорты. Я проклята. Это моя карма. (Она прислонилась к Лизабет, которая присела рядом).

ЛИЗАБЕТ: А я приехала проводить Кейси в Нью-Йорк. Мы думали, ты уже улетела.

ХОЛЛИ: А я не улетела. Ты не видишь? Я не улетела! Я не переживу этого, я убью себя! (Вдалеке слышен оркестр). Нет самолётов! Это какая-то невероятная, космическая, чудовищная шутка! (Звуки оркестра усиливаются). Что там такое, чёрт возьми?

КЕЙСИ: Какой-то школьный оркестр играет в зале отправления.

ХОЛЛИ: У кого-нибудь есть салфетки? Это моя последняя. Вся моя жизнь – сплошной кошмар. И я сама – кошмар. (Сморкается в салфетку). Что с Беном?

КЕЙСИ: Побросал свои вещи в машину и уехал в Нэшвилл. Сказал, что с Техасом покончено, с театром покончено, с семьёй покончено и с тобой покончено. Всё.

ХОЛЛИ: Какая же я дрянь…

Холли закрывает лицо руками. В тишине слышна только музыка оркестра. Лизабет вспоминает последнюю сцену «Трёх сестёр» и тихо напевает.

ЛИЗАБЕТ: «Та-ра-ра-бумбия... сижу на тумбе я...»

ХОЛЛИ: О-о, я прошу тебя. (Вытирает глаза салфеткой.).

ЛИЗАБЕТ (продолжает свою игру): «Пусть поплачут... Не всё ли равно!»

Они выстроились в «семейную фотографию». Холли и Лизабет сидят, за ними стоит Кейси.

ЛИЗАБЕТ (смотрит на Холли): Теперь ты говоришь.

ХОЛЛИ: И что?

КЕЙСИ (после паузы): Твои слова, Холли, говори.

ХОЛЛИ: Зачем?

КЕЙСИ: Так надо.

ХОЛЛИ: «О, как играет музыка! Они уходят от нас, один ушёл совсем, совсем навсегда, мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить... Надо жить...»

ЛИЗАБЕТ: « Придёт время, все узнают, зачем всё это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить... надо работать, только работать! Завтра я поеду одна, буду учить в школе и всю свою жизнь отдам тем, кому она, быть может, нужна. Теперь осень, скоро придёт зима, засыплет снегом, а я буду работать, буду работать...»

КЕЙСИ: «Музыка играет так весело, бодро, и хочется жить! О, боже мой! Пройдёт время, и мы уйдём навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь. О, милые сестры, жизнь наша ещё не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!»

Ещё несколько мгновений они остаются в своих позах, затем Кейси и Холли покидают сцену. Уходят все, кроме Лизабет. Она смотрит в зал и обращается к Джои.

ЛИЗАБЕТ: Ну, как мы сыграли?

ДЖОИ: Хорошо. Неплохо. Это что – всё?

ЛИЗАБЕТ: Вроде того. Я осталась одна. Они улетели.

ДЖОИ: Как улетели? А поклоны?

ЛИЗАБЕТ: Да нет, по пьесе. По пьесе они улетели.

ДЖОИ: Я боюсь, мне не дадут много места в газете. Меня обычно втискивают между «всё для автомобилистов» и «всё для животных».

ЛИЗАБЕТ: У меня тоже здесь было не много слов. Не как в главной роли.

ДЖОИ: Да, но ты была хороша. Даже в том, что было.

ЛИЗАБЕТ: Спасибо. Так что вы скажете?

ДЖОИ: Ну, я бы написала так… Такой-то спектакль прошёл там-то и там-то… Трагикомический взгляд авторов на природу творчества демонстрирует нам… как эта хрупкая природа меняется под воздействием культурной среды и человека… как она деформируется, вырождается… и даже разрушается… что заставляет нас задуматься о скорой гибели театра. Вполне пристойная игра актёров, минимум декораций. Я думаю, главная мысль будет такой… если театр, искусство театра стало никому не нужным, то исследовать или высмеивать, почему так произошло – это всё равно, что делать мёртвому припарки. На самом деле, мне дадут не больше пятисот знаков, чтобы всё это сказать. А это всего сто слов, так что… Ты играла хорошо.

ЛИЗАБЕТ: Здорово.

ДЖОИ: Хочешь, могу прислать тебе экземпляр?

ЛИЗАБЕТ: Спасибо.

ДЖОИ: Знаешь, я ведь не настоящий критик… Я учусь… Заочно…

ЛИЗАБЕТ: Вы им обязательно станете.

ДЖОИ: Ты думаешь?

ЛИЗАБЕТ: Обязательно.

ДЖОИ: Да, наверное… Ну, мне пора.

ЛИЗАБЕТ: До свидания?

ДЖОИ: Пока.

Джои уходит. На мгновенье появляется Ти-Энн.

ТИ-ЭНН: Спокойной ночи, девочка.

ЛИЗАБЕТ: Спокойной ночи. (Она остаётся в одиноком луче света. Оглядывается кругом). Как смешно!.. Глупость, наверное, но я всё равно люблю играть. Это даёт ощущение, что что-то может случиться. Что произойдёт что-то чудесное. Наверное, из-за людей, которые занимаются этим, но не только, я думаю, что дело в чём-то большем. Как будто вы купили лотерейный билет… только здесь больше сердца. И заканчивается обычно всё так же, как в лотерее… но иногда… Мой отец работает в доме культуры, и однажды они сделали там спектакль… «Изюминка на солнце». Про темнокожую семью или что-то в этом роде, и играли всё простые люди – продавец, автомеханик, официантка… но у них возникла такая, как сказать… аура, что людям хотелось туда приходить. Они собирались по вечерам, так как днём у всех была работа… и им приходилось открывать двери клуба, потому что народ всё шёл, шёл, шёл, чтобы посмотреть, как они репетируют. Все брали с собой детей… и пакеты с едой… и шастали туда-сюда… старики в инвалидных колясках… и повсюду бегали детишки… пока актёры не расходились по домам. И так день за днём до самой премьеры. А когда сыграли спектакль… весь народ выстроился на улице в линию, как на параде… как на свадьбе… и актёры приветствовали всех. Благодарили, пожимали руки… гладили детишек по голове… а их угощали пирогами, дарили цветы. А потом актёры и зрители вместе пошли на парковку… в кромешной темноте… болтали о чём-то. И невозможно понять, что это было… и почему так произошло. Но когда-нибудь я хотела бы сыграть в таком спектакле. Когда-нибудь. И я буду продолжать пробовать. Что-нибудь же должно произойти… вы как думаете? Я думаю, должно. А может быть, и нет. (Она смотрит в зрительный зал). Но вы ведь всё-таки пришли сюда сегодня…

Затемнение.