Спектакль разума и тела

Я начал посещать сеансы психотерапии в 1999 г. в Хельсинки. У меня сложилась такая ситуация в жизни, когда мне ничего не оставалось, кроме как пойти на этот шаг. Размышляя над отцовским суицидом, я впал в депрессию. Моя личная жизнь катилась в пропасть, профессиональная же, наоборот, процветала. Я недавно закончил мировой тур «Visions». Взяв в руки телефонный справочник, я отправился искать терапевта. По первому адресу я наткнулся на автоответчик. Удача улыбнулась мне со второй попытки. Мне ответил мужчина, обладавший довольно мягким голосом. Как сейчас это помню. Вот уже несколько лет я заказывал книги по психологии и человеческому поведению. Наверное, я проштудировал никак не меньше 1000 изданий. Все думал, что почерпну мудрости оттуда или узнаю что новое. И все же я не находил в них очередной самозащиты и выхода. Хотя были варианты и пострашнее. Я предложил терапевту, назовем его Юкка, вначале поговорить, а уж потом решать, безнадежен я или нет. «Откуда вы это знаете?» - спросил он. Я не сказал ему, что вычитал это из купленных мною книг. В дальнейшем они послужат защитой для успешной терапии.

Когда я пришел к Юкке на первый сеанс, я не на шутку испугался. Не успел я зайти в кабинет, а он меня уже приветствовал с порога. Я уселся в кресло. Он сделал то же самое. Единственное, что я мог из себя выдавить, это: «Мне очень страшно». Он кивнул, а затем он заключил, что у меня, своего рода, шок. Он поинтересовался, питаюсь ли я вообще, и что я должен пить воду. Час пролетел незаметно. Мы условились, что я буду посещать сеансы раз в неделю. Оглядываясь сейчас на прошлое, уверен, он задавался вопросом, надо ли было меня госпитализировать, но ему требовалось принять быстрое решение. В конце концов, я мог выкарабкаться, начав посещать сеансы терапии.

В начале курса терапии я частенько опаздывал или вовсе не ходил, не отменяя встречи. Он звонил мне, спрашивал, где я и появлюсь ли вообще. Как-то раз он жутко обозлился, когда я не отменил сеанс и не явился на него. Помню, как дарил ему книги поначалу, вопрошая, что он обо мне думает. Он был скуп на ответы, и порой мы просиживали целый час, обмениваясь парой фраз. Первые годы терапии ушли у меня на разговоры об Иисусе, вселенной, но только не обо мне. Конечно, я в очередной раз бежал от неизбежного: от самого себя. В итоге, темы для разговоров иссякли. Я все пытался заговорить о собственной жизни и том, чем занимался вне работы. Терапевты обычно так не работают, поэтому я растерялся. И все же всякий раз, когда я пытался завести разговор о себе, внутри меня все протестовало. Однажды Юкка предположил, что, возможно, страх меня опутал настолько сильно, что я боялся открыть рот. Разумеется, он был абсолютно прав.

В жизни у меня произошли перемены. Я пережил развод, но не забросил эти сеансы. Я начал ценить их и эти посиделки в кресле каждую неделю. Иногда Юкка проводил групповые семинары, которые я посещал. Мне особенно запомнился один, который изначально планировалось проводить в течение недели, однако я туда заглянул всего однажды. Мне казалось, что все спятили, и что мне надо было уносить оттуда ноги. Я не понимал, что мог столько всего узнать о себе, и что большинство тех людей годами ходили на эти семинары. Не понимал, что мне надо разобраться в себе.

Постепенно я начал постигать, что такое психотерапия. Она являла собой медленное и болезненное осознание. Мой терапевт обладал специфичным чувством юмора, и не раз я взрывался от хохота после того, как рассказал о душевной боли, на что он ответил одним предложением. Это предложение вывернула наизнанку весь опыт, превратив его в комедию. Или, быть может, в трагикомедию. Он рассказал мне, что люди, как правило, забрасывают терапию, когда что-то происходит.

И со мной это, конечно, происходило. Много раз. Но я всегда возвращался, ибо он мне сказал, что, возможно, единожды ступив на эту тропу, обратного хода нет. И он оказался прав. Внутри меня протекал процесс, который перенесет меня к первородной боли и ужасу и окончательно приведет к тому, что я паду духом, а также ряду самооткрытий, и я буду жить с болью до тех пор, пока не приду к замерзшему озеру, где меня поджидали все мои потаенные детские и подростковые переживания. Они поджидали меня. И узел боли все туже затягивался вокруг меня. На начальном этапе я спрашивал его, терапия ли это. Много раз я не улавливал смысл в его ответах. Теперь я понимаю почему. Я должен был дойти до этого сам. Когда я рыдал, сидя в кресле, он просто молча смотрел на меня. Иногда меня это бесило. Мне казалось, что ему плевать. Однако в сущности он просто наблюдал, выжидая, когда же покажется моя истинная натура. Никогда не забуду, что он мне сказал на одном сеансе, когда меня охватило невыносимое отчаяние. Он сказал, что если терапия возымеет действие, человек должен решить, хочет он жить или нет. Меня настолько передернуло от этих слов, что я очень на него разозлился. Но он был прав. Не он впихнул в меня все эти эмоции. Он мне ничего плохого не сделал. Он всего лишь хотел помочь мне. И он знал свое дело.

Моей терапии пришел конец, когда в 2004-ом я загремел в клинику. Я до сих убежден, что именно из-за нее я там оказался, но терапия же меня и спасла. В противном бы случае я, как пить дать, пошел бы по стопам своего отца. Когда Юкка спросил меня, «пытаюсь ли я подражать отцу», до меня тут же дошло, что я занимался этим уже многие годы. Потом я понял, что я многое делал в точности, как он. Пришлось разрушить свою нервную систему. Я вынужден был так поступить, чтобы создать новую и более здоровую. Старая система должна была сгинуть, уступив место молодой. Однако завязалась неожиданно долгая для меня борьба, к которой я оказался совершенно не готов. Хотя когда ты более 20 лет хоронишь внутри себя крайне губительные эмоции и начинаешь их ощущать, разумеется, нельзя рассчитывать на быструю победу. Это процесс, как и все в этой вселенной.

Если бы не терапия и то, что она дала мне, не ходить бы мне сейчас по земле. Но не терапия спасла меня, а я сам. Но она заставила меня лучше понять себя и, по иронии судьбы, большинство самооткрытий, которые озарят меня после того, как я перестал посещать сеансы. Не могу отрицать, что терапия повлияла и на мою музыку. Например, песни для альбома «Infinite» были написаны под влиянием курса лечения. Эта вещь находилась за гранью сознания, но она целиком отразилась на моем творчестве и личности. Возможно, то, что вы слышали на этом и последующем альбоме «Elements pt 1», являет собой раскрытие моего «я». Оба эти альбома очень дороги мне.

Как я уже говорил, я завязал с терапией в 2004-ом, но сходил на три сеанса в 2006-ом. С тех пор я к ней не возвращался. Сдается мне, я уже знаю о себе все, что мне нужно, и смысла продолжать это дело нет. С 2006-го я обзавелся психиатром, который ведет лечение биполярного расстройства. Так что больше никакой психотерапии.

Суицид

10 марта 1978 г. мой отец закончил свое пребывание на этой земле. Мне было 12, и мы как раз переехали в новый дом. Он был гораздо меньше, но это все, что могла позволить мама. У нас с братом была одна комната на двоих. Но здесь мы чувствовали себя в безопасности. Нас окружала природа, да и море было близко. Я частенько рыбачил или просто дивился чудесам природы. Я по-прежнему слушал ABBA и к тому времени открыл еще Beatles, которые мне также сильно нравились. Особенно Джон Леннон, его песни, чувство юмора. Да и вообще вся группа заняла в моей жизни такое же особое место, как и АВВА. Я продолжал играть на акустической гитаре, разучивая песни обеих групп. Развод и события до него глубоко затронули мою душу. Они выдернули меня из этого мира так, что я не могу объяснить. Я искал утешение в природе и музыке. Друзей у меня поубавилось. И хотя я насмотрелся на насилие, к тому, что обрушилось на меня в будущем, я оказался не готов.

Отец жил относительно не далеко от нас. Кажется, нас разделяли каких-то 2 км. Родители на чем-то условились, и мы с братом могли навещать отца. Вроде это должно было происходить на выходных, но я повидал его всего дважды. Я его, наверное, полгода не видел и все еще скучал. Мне было крайне неловко, и я боялся. Помню, как-то я смотрел с ним телевизор, и он нежно потрепал меня по голове. Его прикосновение до сих пор не изгладилось из памяти. Это один из тех немногих положительных моментов, которые я помню о нем. Атмосфера в его новом доме царила далеко не радужная. Он завел себе новую подружку, на руках у которой был мальчик 8 лет отроду. Видимо, в своей новой семье он вел себя так же, как и с нами. Напивался до посинения, и они вынуждены были сбегать от него. Происходящее там я помню смутно, но прошло время, и я много раз возвращался в тот дом и даже на тот этаж.

В 1998-ом мне показалось, что я должен выяснить, что на самом деле произошло с моим отцом. Никто никогда со мной об этом и словом не обмолвился – ни как он умер, ни при каких обстоятельствах. В Финляндии вы имеете право запросить все юридические документы об усопшем, если он вам приходился родственником. Поэтому я позвонил в полицию и обходил все больницы, чтобы узнать, что произошло. Заполучив кучу документов, я мог составить целостную картину того, что творилось с ним, прежде чем он покончил с собой.

Дважды к нему приезжала «скорая», поскольку он напивался, накачиваясь транквилизаторами. Как-то раз по пути в госпиталь его сердце остановилось. Чудом они вернули его с того света, но меня до сих пор поражает, что никто не замечал, к чему все шло.

Накануне самоубийства он купил бутылку коньяка и на такси укатил в семейный летний домик. Он нализался и, видимо, слетел с катушек. Он направился в пустующий коттедж и выбил там все стекла. Они были заляпаны кровью. И он тоже. Он повалился на кровать с зажженной сигаретой, и вскоре все место оказалось во власти огня. Кто-то заметил пожар и вызвал пожарную бригаду. Еще бы чуть-чуть, и он бы не выкарабкался. Все сгорело дотла. Его отвезли в больницу, чтобы обработать раны от битого стекла и пожара. После он полетел в полицейский участок, где его временно посадили в «обезьянник». На него завели дело за взлом и проникновение, однако вскоре полиция выяснила, что он являлся частью семьи, которой принадлежала постройка.

Тем не менее, его не раз вызывали на допрос. Он отвечал урывками, так что процесс получился емким по времени. В перерывах между допросами он порывался наложить на себя руки в камере, сняв цоколь с лампочки и воспользовавшись электричеством. Он не преуспел, так как один из офицеров полиции увидел это. Его отец, мой дедушка, позвонил в участок, чтобы забрать его. Дедушка заправлял семейным бизнесом, а мой отец работал на него. Дед обозлился. Возможно, его поведение стало последней каплей, толкнувшей отца на самоубийство. Он повез отца показать сгоревший летний домик: «Смотри, что ты натворил». После этого он отвез папу домой и сказал, что увольняет его. Он ездил на служебной машине, так что ее надлежало вернуть сию же минуту. Дед конфисковал ключи. Все это я прочел в официальных полицейских досье.

Мне как раз исполнилось 12. Я помню тот день, поскольку отец повел меня в магазин и купил на день рождения аквариум. Он все время оставался необычайно серьезным. Этот аквариум мне был крайне дорог, потому что я всегда хотел такой. У отца всегда были аквариумы. Как и мне, ему была интересна природа.

Утро 12 марта 1978 г. – день, навсегда перевернувший мою жизнь. Мир для меня никогда уже не будет таким, каким он был до этой даты. Около половины восьмого утра я пошел в школу. Стоял холодный зимний день, и меня ждал традиционный двухкилометровый поход во дворец знаний. Дом, где жил отец, находился аккурат напротив школы, так что я видел его обитель каждый день. Дорога проходила не рядом с домом, а чуть поодаль. Этим унылым утром я единственный раз пошел не так, как обычно. Я еще тогда про себя подумал: «Ступай другой дорогой». Эта другая дорога выходила к дому отца, и я по ней никогда прежде не ходил. Когда я оказался рядом с его жилищем, я непроизвольно поднял глаза на окна 4 этажа, где он проживал вместе со своей новой семьей. К своему удивлению я увидел его у окна спальни, смотрящего вдаль. Я помахал ему, но он не обратил на меня внимание. Тогда я не знал, что махал ему в последний раз. Я отчетливо помню, как в голове у меня материализовалась мысль: «Зайди в квартиру». Но я отмахнулся от нее и пошел в школу, которая находилась в каких-то 200 км от его дома. Меня ожидал первый урок. После этого наступила переменка, и мы гуляли 10 минут во дворе. Итак, я стоял на улице. На часах было где-то без пяти минут девять. Внезапно в поле моего видения попала карета «скорой помощи» и полицейская машина. Обе направлялись к дому отца. Туда побежала вся школа, однако я не сдвинулся с места. Я уже и так знал. Не знаю как, но знал. Когда народ стал возвращаться, я все же спросил, что случилось. Кто-то ответил, что какой-то мужчина выбросился из окна. Я спросил, во что он был одет. Мне ответили. Точь-в-точь, как отец. Невероятно, но я пошел на следующий урок, и лишь только потом отпросился у учителя под предлогом болезни. Она меня отпустила, и я побежал домой, ни на секунду не остановившись. По пути на глаза мне попался балкон четвертого этажа, который был весь в крови. Дома у нас никого не было. Первое, что я сделал, - это позвонил в квартиру отца. Ответил сдавленный от слез голос, и это окончательно подтвердило мою теорию. Теперь я точно знал, что он умер. Через несколько минут пришла мама и обняла меня. Все семейство собралось в доме деда, но воспоминаний о том дне у меня почти не осталось.

Когда я запросил в полиции документы по делу о самоубийстве отца, оказалось, что на месте происшествия были сделаны снимки. Это обычная судебная процедура во время расследования на месте преступления. В случае самоубийства единственное, что им требуется выяснить, имело ли место преступление. Я спросил у полицейских на счет фотографий. Он сказал, что таковых имелось 7 штук, на двух из которых видно тело. Одно было сделано вблизи, а второе – слегка поодаль. Я спросил, как выглядел труп, и он ответил, что за свою карьеру он вдоволь насмотрелся на трупы, поэтому не может сказать точно. Я заказал все документы и снимки без тела. Когда я пришел за ними, мое сердце колотилось в груди как бешеное. Получив конверт, я вскрыл его. Там лежало 5 фотографий и весь материал по этому делу. Я взглянул на снимки. Они выглядели ужасно. Но снимки трупа с расстояния были еще хуже. Отец лежал на снегу под балконом в домашней одежде.

Тем роковым утром в районе 7 часов его новая избранница ушла на работу. На следующий день его забрали в участок и уволили с работы. Как я уже писал, в школу я пошел, когда часы показывали 7: 30. У дома отца я оказался примерно в 7: 45. Жить ему оставалось не больше часа, так что я последний, кто его видел. Чем он занимался в течение этого часа, я узнал из полицейского досье. Он направился на кухню и схватил острый нож для филе. После его путь лежал в ванную. Он уселся там и вскрыл обе артерии. Затем, ума не приложу как, умудрился порезать себе другую руку. Перед этим изрядно искромсал палец, на котором сидело обручальное кольцо. После он положил нож аккуратно на подставку для шампуня. Никто не знает, как долго он истекал кровью, однако воды в ванной не было. Когда прибыла полиция, в ванную натекло около 5 см крови. То есть почти вся его кровь. Судя по снимкам, можно заключить, что он вылез из ванны, пребывая, возможно, в состоянии шока. Затем он пошел в спальню и уселся на кровать. На кровати и белом ковре, ведущем из ванной в спальню, остались пятна крови. Значит, он продолжал истекать кровью. Из спальни он вышел на балкон. Он перекинул ногу через балкон. Это подтвердили свидетели. Оказавшись по ту сторону, он держался за металлический поручень. Это объясняет, почему внешняя сторона балкона была вся испещрена кровяными следами. В какой-то момент он отпустил поручень и упал с 4 этажа на улицу. Смерть была мгновенной. Все это произошло за один час. Точное время его смерти – 9 часов 45 минут утра.

Снимки ужасают, смотреть на них без боли я не мог, но мне нужно было узнать, что произошло 20 лет назад. Теперь я все знаю. В 1999-ом я даже разыскал его девушку и поговорил с ней. Она пересказала мне в сущности все, что я прочел в полицейских архивах. Предсмертной записки он не оставил. Отец застраховал жизнь. Бенефициарами значились мы с братом. Но за два месяца до самоубийства он внес поправку. И все отошло его подружке. Она рассказала мне, что он стал вести себя еще более агрессивно, и она уже начала подумывать, чтобы порвать отношения. Также она упомянула, что накануне самоубийства отец себе места не находил и едва ли сомкнул глаза. Возможно, он уже решил покончить с жизнью на следующее утро после того, как она ушла на работу. Мой визит, похоже, огорчил ее. Мне кажется, что она рассказала далеко не все.

Спустя несколько недель прошли похороны. Помню крематорий, и стоявший там белый гроб. Что-то говорил священник. Помню, как мама, брат и я подошли к гробу и возложили цветы. Слова мамы я не помню. Говорят, похороны – это способ проститься. Но еще не оправился от шока. Я, мальчик 12 лет, даже не понял, что случилось. Минует немало времени, прежде чем я пойму, что действительно там было и почему. Все это оставило во мне глубокий след, отчего я начал больше и больше замыкаться в себе. Похоже, я решил, что доверять вообще никому нельзя.

Вот так мой отец упокоился с миром, если это выражение будет здесь уместно, но жизнь продолжалась. Больше ничто не вернется на круги своя. Не вернуть былых чувств. Мне каким-то образом удалось скрыть эти события от своего сознания. Так я прожил почти 20 лет, пока оно снова не дало о себе знать. Мама рассказала, что после отцовского суицида водила меня к детскому психиатру. Вероятно, продлилось это недолго, однако врач сказал, что она мало чем могла помочь тогда. Она просто сказала, что в какой-то момент жизни мне придется с этим столкнуться. Она, словно в воду глядела.