![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Вокруг площади Фарнезе 3 страница
Если случится настроение посетить еще парочку церквей, то тут же за углом имеются: слева — Сан-Каллисто (San Callisto, VIII-XVII века), впрочем, закрытая на бессрочную реставрацию, зато с замечательно оживленным баром напротив. Справа — Сант-Эджидио (Sant’Egidio, XVII век) с Музеем римского фольклора, а чуть подальше — веселая барочная Санта-Мария-делла-Скала (Santa Maria della Scala) с кармелитской аптекой XVII века во втором этаже соседнего дома. Но лучше просто плутать по кривым проулкам, зацепляясь взглядом за плющ на фасаде, за мраморный барельеф, за овощи в лавке и рожу за окном, постепенно выруливая к реке и снова забираясь в гущу средневековых построек. В конце концов вас непременно вынесет к воротам Порта-Сеттимиана (Porta Settimiana), переделанным из триумфальной арки времен Септимия Севера. У самых ворот, в домике, почти проглоченном плющом (via Santa Dorotea 20), жила Маргарита Лути, Рафаэлева Форнарина, чьи портреты хранятся в палаццо Барберини и в галерее Уффици («Женщина в покрывале»). А за воротами начинается улица Лунгара (via Lungara) — длинная (в целый километр) и совершенно прямая, что в этой части города смотрится по меньшей мере неожиданно. По сторонам ее идут сначала сплошные дворцы и виллы. Слева, под N10, возвышается нежно-розовая махина — палаццо Корсини (Palazzo Corsini, XVI век; перестроен Фердинандо Фугой в XVIII веке). Он прославился в середине XVII века, когда сюда водворилась королева Кристина Шведская со всем своим штатом поэтов, шутов, музыкантов и кардиналов. Тогда, правда, дворец был известен как палаццо Риарио. Второй раз о нем заговорили при Наполеоне: тут поселился Жозеф Бонапарт. А закончилось все тем, что здание перешло Академии Линчеи, а из прилегавшего к нему роскошного парка устроили Ботанический сад (Orto Botanico). Окрестные мамаши водят туда детей — играть под пальмами; где-то между метасеквойями и кувшинками, прямо на траве, заседают математики или кардиологи; в бамбуковых зарослях теряются парочки. Лучшего отдыха от достопримечательностей не придумать. Особо любопытные могут изучать таблички с описанием окружающей флоры. Через улицу от палаццо Корсини — ограда виллы Фарнезина (Villa Farnesina). Построил ее главный ренессансный крез — сиенский банкир Агостино Киджи, кредитор нескольких пап и доброй половины остальных европейских государей. О приемах у Киджи ходили легенды. Говорили, что он приказывал слугам выкидывать драгоценные приборы в реку — дескать, проще новые завести (под окнами, правда, была протянута специальная сетка, которую ночью потихоньку вытягивали из воды). Естественно, резиденцию банкира строили и украшали самые лучшие художники, какие только имелись в ренессансном Риме: Рафаэль, Бальдассаре Перуцци, Себастьяно дель Пьомбо, Джулио Романо, Содома. Росписи великолепно сохранились, хотя наследники синьора Агостино очень быстро все растратили, и уже в 1590 году вынуждены были продать виллу. Именно тогда она получила свое нынешнее название: участок перешел к семейству Фарнезе. Следующими владельцами стали Бурбоны, устроившие на вилле зал заседаний Неаполитанской академии; дуче водворил сюда общенациональных академиков, а сейчас на верхних этажах базируется Академия Линчеи, которая в отличие от прочих римских академий специализируется в основном на точных и естественных науках. В анфиладах нижних залов устроен музей — пожалуй, самый жизнерадостный и светлый в городе. Самое удивительное, что в паре сотен метров от всей этой красивой жизни, посреди вилл и идиллических садов, находится старинная и до сих пор действующая тюрьма Реджина-Чели (Carcere Regina Coeli). Пару веков назад, когда в ходу были уличные бои, а умение обхитрить иностранца считалось большой доблестью, существовала даже поговорка: «Тот не римлянин, кто ни разу не преступал порога Реджина-Чели».
Принимали ее поначалу с невероятной помпой. Бернини лично придумал карету для триумфального въезда (куда Кристина, впрочем, садиться отказалась), а также украшения для всех улиц, по которым королева должна была проследовать к отведенному ей для жительства палаццо Фарнезе. Саму гостью из всей церемонии порадовали одни только фонтаны; она решила, что вода льется исключительно в ее честь, и даже попыталась дать папским вельможам свое милостивое дозволение прекратить расточительство и фонтаны отключить.
Очень быстро обнаружилось, что сиятельная шведка — весьма беспокойная и обременительная гостья. Умная, своевольная, взбалмошная, мужеподобная и сладострастная Кристина своими выходками настолько утомила понтифика, что все были только счастливы, когда она, пресытившись папским двором, отправилась искать счастья и престола в других местах. Увы, безуспешно: с Неаполем не сложилось, поляки звать ее не захотели. И тогда Кристина снова вернулась в Рим. На сей раз она поселилась в бывшем палаццо Риарио (теперь это дворец Корсини), где и прожила до самой своей смерти, постепенно превращаясь в персонажа городского фольклора. Обсуждалось все: ее влюбленность в кастрата Джузеппе Бьянки, певшего в театре Алиберт, ее немыслимая расточительность (если бы не старинный любовник, кардинал Аццолини, управлявший делами королевы, она бы за пару лет разорилась), ее привычка рядиться в мужское платье и предаваться совершенно недамским забавам (например, стрелять из пушки — одно из пущенных Кристиной ядер до сих пор покоится в фонтане на вилле Медичи), ее страсть к театру (шведка не пропускала ни одного представления и на каждое неизменно опаздывала).
Но точно так же прославились ее блистательные приемы, куда собирались все самые выдающиеся ученые и литераторы Европы, а также все уважающие себя путешественники. Хозяйка салона (знавшая, между прочим, восемь языков, писавшая стихи и весьма поднаторевшая в алхимии) даже основала свою собственную Королевскую академию, из которой впоследствии получилась Аркадия.
Когда Кристина умерла, тогдашний папа Иннокентий XI вздохнул с облегчением — и велел похоронить ее в крипте собора Святого Петра. Надгробный монумент по проекту Карло Фонтаны и сейчас стоит в Сан-Пьетро, в правом трансепте.
Дальше дорога выводит к размашистому желто-розовому испанскому посольству при Святом престоле и к беломраморной церкви Сан-Пьетро-ин-Монторио (San Pietro in Montorio, Баччо Понтелли, 1500). Место для нее выбрано не просто так — именно тут первый апостол был распят (вниз головой, чтобы не слишком уподобляться Учителю). Ясно, что столь важным храмом занимались особенно пристально: Изабелла и Фердинанд Испанские профинансировали строительство, а росписи были заказаны первейшим художникам. Справа от входа, в первой же капелле, Себастьяно дель Пьомбо изобразил маслом на стене бичевание Иисуса (есть версия, что по рисунку Микеланджело); он же написал «Вознесение» и двух пророков в закомаре. В следующей капелле — «Мадонна с письмом» Помаранчо и сивиллы Бальдассаре Перуцци. Апсиду изначально украшало Рафаэлево «Преображение» (ныне переехавшее в Ватиканские музеи), но теперь осталось одно «Распятие святого Петра» Гвидо Рени (и то в копии; оригинал все в том же Ватикане). Остальное пространство занимали бесконечно плодовитые Вазари с Амманати.
Помимо фресок (и капеллы по проекту Даниэле да Вольтерра, пятой слева) церковь славна могилой Беатриче Ченчи (в четвертой капелле слева, без надписи) и круглой часовенкой, отмечающей точное место распятия — Темпьетто (Tempietto, Браманте, 1502). Из всех ренессансных штудий на тему пропорций эта миниатюрная конструкция — пожалуй, самая гармоничная, несмотря даже на пристроенный позже цокольный этаж.
Отсюда улица Гарибальди, обернувшись бульваром (Passeggiata), тянется вдоль всего холма: слева — пинии и купол Сан-Пьетро, справа спускается к реке зелень Ботанического сада. Дальше все пространство вплоть до самого горизонта — то есть до голубых Альбанских гор — заполняет город: сюда хорошо приходить напоследок, называть поименно все купола и повторять пройденное. По вечерам к бронзовому Гарибальди, водруженному на огромную белую тумбу, съезжается целоваться пол-Рима: марево огней под ногами, ветерок и прочая романтика — по полной программе. Днем встречаются все больше туристы и мамаши с детьми: здесь имеется совершенно пряничная карусель, а за киоском с кока-колой прячется кукольник с полным лотком марионеток и табличкой «Камнями не швыряться» (представления — ежедневно с 15.00 до 19.00).
Монументальная программа конным Гарибальди не заканчивается — чуть дальше есть еще гигантский маяк, подаренный итальянскими эмигрантами из Аргентины, — памятник его жене Аните, с младенцем в одной руке и револьвером в другой. Анита тоже участвовала в той самой обороне Рима от французов (1849), что дала повод для превращения идиллического холма в филиал Алтаря Отечества (вдоль дороги имеются еще и бюсты гарибальдийцев — участников сражения).
Впрочем, героическая оборона Рима — далеко не единственный сюжет, разворачивавшийся на Яникуле. В XVIII веке в роще Парразио (Bosco Parrasio) позади Сан-Пьетро-ин-Монторио декламировали идиллические вирши члены академии Аркадия, а еще раньше здесь обитал Тассо, под конец жизни выбравшийся наконец из приюта для умалишенных. На бульваре показывают дряхлый, полузасохший от удара молнии, но почему-то до сих пор живой дуб, под которым поэт любил сиживать во время прогулок. Приходил он из соседнего монастыря Сант-Онофрио (Sant’Onofrio), стоящего у самого спуска с холма. Обычно на него никто не обращает внимания: кажется, что кроме детской больницы (Ospedale del Bambin Gesù) в этом районе ничего и не осталось. Но если — не доходя до больницы — подняться вверх по лестнице, то наверху обнаружится изящная церковь с росписями Доменикино под портиком и сияющей «Историей Марии» Бальдассаре Перуцци в апсиде. Здесь Тассо жил (его келья сохранилась) и скончался, одного дня не дотянув до назначенного папой Климентом триумфа на Капитолии. Венчать лавровым венком пришлось мертвое тело, которое потом вернули в Сант-Онофрио и похоронили в монастырской церкви (надгробие Тассо — в первой капелле справа).
Неподалеку, между прочим, обретался и еще один поэт — Иосиф Бродский, гостивший в Американской академии у ворот Сан-Панкрацио (Porta San Pancrazio). Туда можно выйти, если за Сан-Пьетро-ин-Монторио свернуть с панорамного бульвара, минуя муссолиниевский монумент павшим гарибальдийцам и бесчисленные посольские виллы c парками.
ОРИЕНТАЦИЯ
В совсем давние, доавгустовские, времена на холме Эсквилин (Esquilino), в окрестностях нынешнего вокзала, располагалось кладбище рабов и проституток, где, по слухам, проходили ведьмовские шабаши, а у подножия холма ютились таверны и лупанарии Субурры, района плебейского и крайне малосимпатичного (где, впрочем, родился Юлий Цезарь). Новая жизнь началась при Меценате, который построил себе тут великолепную виллу, окружил ее просторными садами и ввел район в моду: по соседству с Августовым другом и советником селились сплошь богатые сенаторы на покое. Когда эти сенаторы понемногу начали склоняться к христианству, на Эсквилине завелось множество тайных церквей-домусов. Церкви-то и оказались самыми долговечными сооружениями: от садов и дворцов после нескольких варварских нашествий осталась одна пустошь (впоследствии засаженная виноградниками), термы превратились в никчемные развалины (готы в VI веке обрезали все городские акведуки), а церкви не только выстояли, но и много раз перестраивались. В остальном запустение продолжалось целую тысячу лет — до конца XVI века. То есть до тех пор, пока Григорий XIII (1572-1585) не затеял летнюю резиденцию на Квиринале (Quirinale), а решительный Сикст V (1585-1590) не принялся перекраивать город по собственному хотению и не объявил венчающую с IV века Эсквилин базилику Санта-Мария-Маджоре новым центром Рима, водрузив у ее апсиды гранитный обелиск, к которому должны были сходиться дороги от всех главных святынь. Ничего сопоставимого по масштабу с этими пятью годами на Эсквилине больше не происходило: сравниться по напору с неуемным папой Сикстом оказалось не под силу даже предприимчивому клану Барберини, хозяйничавшему тут в XVII веке. Ни лихорадочное строительство, закипевшее вокруг Эсквилина в эпоху железных дорог, прогресса и объединительно-патриотического энтузиазма, ни привокзальная коммерция так и не сумели вытравить отсюда жизнерадостно-безалаберный, слегка деревенский дух района Монти (Monti) — как окрестили Эсквилин с Квириналом в Средние века.
Со времен основания здесь остались ювелирного, еще почти античного изящества мозаики в верхней части центрального нефа (36 слегка подправленных в XV веке миниатюр со сценами из Ветхого Завета; подсветка — €1) и в Триумфальной арке (начало Нового Завета — от Благовещения до бегства в Египет; подсветка — €1). Апсиду же в XIII веке — в процессе подготовки к юбилею 1300 года — переделал Якопо Торрити по заказу папы Николая IV. Поэтому за компанию с восседающими на троне Христом и Мадонной, апостолами и святыми Антонием и Франциском здесь присутствуют еще и папа (слева) с кардиналом Якопо Колонна (справа) — пусть даже в уменьшенном масштабе: размером с птицу феникс из близлежащих райских кущ. Примерно тогда же появились вышеупомянутые мозаики на фасаде. Резной потолок — двумя веками старше: на него пошли первые слитки, привезенные из только-только открытой Америки и полученные папой Борджа в подарок от Фердинанда и Изабеллы Испанских.
Сикст V, еще в бытность свою кардиналом Феличе Перетти, построил себе справа от алтаря гигантскую погребальную капеллу, известную под наводящим путаницу названием Сикстинской (Cappella Sistina, Доменико Фонтана, 1584-1587). В этой Сикстинской капелле никаких грандиозных фресок нет, зато, если спуститься вниз по лесенке (вход — €2), там обнаружатся остатки самого древнего в Риме вертепа: пророки Давид и Исайя, святой Иосиф, волхвы, бык и ослик. Это VII век, изрядно подправленный Арнольфо ди Камбио в 1289-м. По соседству (справа, ближе к выходу) находится сакристия с надгробной плитой семейства Бернини у входа и ход во дворик, где водружена довольно неуклюжая колонна в форме пушечного ствола — своего рода салют в честь примирения церкви с Генрихом IV Французским (в тот самый раз, когда было провозглашено, что «Париж стоит обедни»).
Живописью отличается, скорее, погребальная капелла другого папы-мецената, Павла V Боргезе — капелла Паолина (Cappella Paolina), слева от алтаря. Помимо византийской, XII века, Богоматери (долгое время приписывавшейся евангелисту Луке), здесь есть всевозможные святые Гвидо Рени под потолком и «Явление Мадонны Григорию Двоеслову» Кавалера д’Арпино. Между двумя этими пышными капеллами под не менее пышным балдахином главного алтаря хранится главная местная святыня — изукрашенный ларец с кусочками вифлеемских яслей, где волхвы нашли младенца Иисуса. Перед ларцом стоит на коленях гигантский Пий IX — основатель близлежащего вокзала и жертва объединения Италии.
С засиженной голубями и туристами площади Санта-Мария-Маджоре (piazza Santa Maria Maggiore) имеет смысл сбежать как можно скорее — и лучше всего по узкой улочке Санта-Прасседе (via Santa Prassede). Основанная в V веке базилика Санта-Прасседе (Santa Prassede), у которой вы в результате окажетесь, внешне не столь уж примечательна — тем более что главный, романский, вход со стороны улицы Сан-Мартино-аи-Монти (via San Martino ai Monti) обычно бывает закрыт. Но идти туда нужно не ради фасада, а ради волшебной капеллы Сан-Дзеноне (Cappella di San Zenone, вторая справа от входа). Капеллу эту (известную среди современников как «Райский сад», а среди историков искусства — как главный византийский памятник города Рима) Пасхалий I построил в честь своей матери и сплошь выложил крупнозернистой, пышущей красками мозаикой, где среди прочих персонажей фигурируют в синих квадратных нимбах и он сам, и его мать Теодора, ничуть не уступающая по величию своей тезке с мозаик в Равенне. Вообще надо сказать, что Пасхалий (817-824) — один из самых заметных пап в средневековой римской истории. Причем заметных в самом прямом смысле слова: он приютил у себя множество византийских мастеров, сбежавших из Восточной империи во время иконоборческих гонений, и принялся истово украшать римские церкви, снабжая каждую мозаику собственным изображением в миниатюре.
Кроме того, Пасхалий перевез из катакомб бессчетное количество мученических костей, которые как раз и сложил в Санта-Прасседе. Святая Праксида, в чью честь была названа церковь, вместе со своей сестрой Пуденцианой (которой посвящен отдельный храм) коллекционировала останки христианских мучеников — собирала губкой кровь на месте казни и потихоньку хоронила кости в закрытом круглой порфирной плитой колодце у главного входа в церковь. Гробницы обеих сестер находятся в крипте.
Дворик Санта-Прасседе, если бы не был вечно закрыт, должен был бы выводить на улицу Сан-Мартино-аи-Монти, по которой можно дойти до еще одной древней базилики — Сан-Мартино-аи-Монти (San Martino ai Monti). Правда, с первого взгляда угадать, что христиане собирались тут еще в имперские времена, решительно невозможно: за исключением наружной стены апсиды (IX век) и унаследованных от терм Траяна коринфских колонн от первоначального здания не осталось и следа. Нынешняя церковь, вокруг которой круглые сутки болтаются подозрительные темнокожие личности, — результат глобальной перестройки по проекту Пьетро да Кортоны (XVII век). Единственное, что там можно найти примечательного, — пейзажные фрески Пуссенова шурина Гаспара Дюге, где изображены фасад Сан-Пьетро до вмешательства Борромини и Сан-Джованни-ин-Латерано без нынешнего фасада. Зато на площади Сан-Мартино-аи-Монти (piazza San Martino ai Monti) красуются целых две средневековых башни — Капоччи и Грациани. Когда-то (в XII-XIV веках) такими башнями был уставлен весь район: из них перестреливались друг с другом постоянно враждовавшие благородные семейства.
При некоторой доле воображения с этого средневекового пятачка довольно легко можно попасть в античность — достаточно пройти несколько метров до усаженной платанами улицы Мерулана (via Merulana) и свернуть по ней направо. Серое приземистое строение посреди газона на площади Бранкаччо (largo Brancaccio) — это так называемая аудитория Мецената (Auditorium di Mecenate), единственное, что сохранилось от некогда великолепной резиденции Августова советника, покровителя поэтов и любителя изящной жизни Гая Цильния Мецената. Дожившее до наших дней строение на улице Мерулана было, скорее всего, чем-то вроде гостиной, где велись философские беседы и поэтические споры (все главные поэты золотого августовского века собирались как раз у Мецената). Чтобы беседовать было прохладнее, гостиную устроили в полуподвальном помещении — без окон, зато с фонтаном. Вместо окон здесь были фрески с искусно написанными видами: остатки их до сих пор видны в глубине помещения, в полукруглой апсиде.
Всего несколько лет назад на площади Витторио-Эмануэле II (piazza Vittorio Emanuele II, среди местного населения известная просто как площадь Витторио) располагался Центральный рынок со всеми положенными развлечениями: орущими торговцами, завернутыми в пестрые тряпки негритянками, пахучими рыбными лотками, карманными воришками и экзотическими пряностями. Теперь всю эту красоту убрали в крытый павильон на углу улиц Турати (via Turati) и Ламармора (via Lamarmora), и от пестрой рыночной толчеи сохранились одни только этнические лавки на привокзальных улицах, где можно за ничтожные деньги накупить горы бус, браслетов и странных приправ, да еще церковь Сант-Эусебио (Sant’Eusebio, V-XVIII века), где ежегодно 17 января происходит благословение скота. Коров, правда, в последнее время пригоняют все реже: чаще тащат кошек да попугайчиков. Что же касается обнажившейся площади Витторио, то там остался скверик, в левом углу которого можно отныне спокойно и безбоязненно изучать каббалистические надписи на «Магической двери» (Porta Magica). Говорят, что в них зашифрован рецепт философского камня, оставленный кем-то из гостей обитавшего на месте нынешнего скверика маркиза Паломбара. Дворец маркиза вместе с алхимической лабораторией разрушили в конце XIX века, а вот дверь, несмотря на все прогрессивные настроения, оставили. Видимо, на всякий случай — вдруг и вправду формула ценная.
Если спускаться по улице Кавур от Санта-Мария-Маджоре к Колизею, то примерно на полпути, там, где улица делает резкий вираж, перед глазами окажется картинно затянутая плющом лестница Борджа (Salita dei Borgia, по мере подъема переходящая в улицу Сан-Франческо-ди-Паола, via di San Francesco di Paola). На вершине ее, по ту сторону арки, проходящей сквозь дворец Борджа, обнаруживается забитая машинами площадь, а в ее западном углу — базилика Сан-Пьетро-ин-Винколи (San Pietro in Vincoli, заложена в V веке, перестроена в XV и XVI веках). Паломники испокон веков почитали ее за хранящиеся под алтарем вериги святого Петра (слово «vincoli» как раз и означает «узы, путы»), а любители искусств — за рогатого «Моисея» Микеланджело. Рогатым он стал из-за ошибки в переводе: в оригинальном тексте Ветхого Завета было сказано, что у Моисея, когда пророк спустился с горы Синай, от головы исходили лучи, а в искаженном варианте получились рожки. Вообще же эта грозная фигура должна была венчать собой надгробие Юлия II, которое предполагалось поставить в самом центре базилики Святого Петра — там, где сейчас возвышается балдахин Бернини. Однако доделать надгробие скульптору не дали: его непрерывно отвлекали то на потолок Сикстинской капеллы, то на «Страшный суд», то еще на какие-то мелкие поручения. Так Микеланджело и умер, не завершив своей самой любимой работы. Фигуры Лии и Рахели (по бокам от Моисея) доделывал уже ученик, что очень заметно, особенно если приглядеться к головам. К фигурам лежащего папы, Мадонны с младенцем, пророка и Сивиллы маэстро вообще не успел притронуться — все пришлось заканчивать подмастерьям.
Впрочем, даже в незавершенном виде монумент затмевает собой все остальное, что можно найти в базилике. Меж тем, тут имеются целых четыре достойных внимания фрески («Святой Августин» Гверчино в первой капелле справа, «Снятие с креста» Помаранчо в первой капелле слева, «Святая Маргарита» Гверчино справа от главного алтаря и «Освобождение святого Петра» Доменикино в сакристии) плюс византийская мозаика конца VII века. Изображенный на ней бородатый муж в летах, облаченный в длинную хламиду, — это, как ни странно, святой Себастьян, который со времен Возрождения представляется обычно прекрасным обнаженным юношей. Кроме того, напротив «Снятия с креста» похоронен кардинал, философ и математик Николай Кузанский. Мраморный же пол базилики позаимствован, скорее всего, из находившихся неподалеку терм Траяна. Оттуда, по-видимому, взялась и самая прославленная скульптурная группа во всем Риме — хранящийся в Ватикане «Лаокоон», о котором написано чуть ли не столько же искусствоведческих трактатов, сколько обо всей остальной античной скульптуре. По крайней мере, нашли его в виноградниках, принадлежавших монастырю Сан-Пьетро-ин-Винколи.
В античности, впрочем, главным сооружением этого района были не термы, а Неронов «Золотой дом», Domus Aurea. Современники императора полагали, что грандиозный пожар 64 года он устроил не столько для того, чтобы насладиться зрелищем горящего города, сколько с целью освободить место для нового дворца. Правда, пожить в своей великолепной резиденции Нерон толком не успел: к 68 году, когда августейший артист и поджигатель вынужден был совершить самоубийство, гигантский комплекс еще не был готов, а последующие властители немедленно принялись за его разрушение, чтобы искоренить всякую память о злополучном правлении. В частности, на месте пруда Веспасиан выстроил Колизей. В конце концов от 150 залов осталось только 30, да и те оказались погребены под землей и вновь появились на свет божий только в XV веке, вызвав страшный ажиотаж среди живописцев. Рафаэль, Пинтуриккьо, Бальдассаре Перуцци и компания каждый день спускались на канатах под своды «Золотого дома» и лихорадочно срисовывали фрески. Именно после этого возникло слово «гротеск», обозначавшее росписи в стиле тех, что были найдены в «пещерах» (grotte) на холме Оппий. С тех пор, увы, почти все фрески успели исчезнуть — о них можно судить только по тем самым рисункам. Сейчас, спустившись в «Золотой дом», удается увидеть лишь череду сводчатых помещений внушительного (хоть и несравнимого, скажем, с термами Каракаллы) размера. Подчас попадаются фрагменты мифологических сцен, геометрических узоров или лепнины, но без объяснений разобраться в них трудно, поэтому лучше все-таки взять в кассе за €2 аудиогид. Единственное, что действительно производит сильное впечатление, — это гигантский восьмиугольный зал (по всей видимости, трапезная), куда через отверстие в куполе до сих пор проникает дневной свет.
|