VI. Восстание в Ингушетии

Еще в 1926 году были сняты председатель Чеченско­го ЦИК Т.Эльдарханов и его заместители Хамзатов и Шерипов. Их обвинили в связи с одним из видных по­литических деятелей — с Али Митаевым, арестованным в 1923 году за подготовку чеченского восстания совмест­но с руководителями грузинского восстания. По аналогичным мотивам были сняты председатель Ингушского областного исполнительного комитета И. Мальсагов и секретарь обкома ВКП(б) И. Зязиков. На место снятого Зязикова секретарем Ингушского обкома ВКП(б) был назначен из Москвы русский Черноглаз. Ингуши в этом назначении увидели нарушение своей автономии и направили в Москву делегацию с просьбой вернуть им об­ратно Зязикова. В Москве дали понять, что Зязиков был плохим коммунистом, а Черноглаз будет хорошим. До­вод ингушей: «Лучше иметь свой плохой, чем чужой хороший», — остался без внимания. Вступление в долж­ность Черноглаза ознаменовалось резким поворотом в политике областного руководства. Репрессии в деревне приняли масштаб и формы, ранее неслыханные. Черно­глаз начал с того, что открыл прежде всего поход на религию и развернул борьбу против «реакционного духовен­ства». Во Владикавказе (Владикавказ был тогда общей столицей Осетии и Ингушетии) Черноглаз объявил об учреждений «областного союза безбожников Ингуше­тии». Пост почетного председателя этого «союза» Черно­глаз принял на себя и в областной газете «Сердало» на ингушском языке дал директивы развернуть широкую кампанию по вербовке ингушей в этот «союз безбожни­ков».

Даже больше. Некоторых мулл прямо вызвали в ГПУ и заставляли их подписывать антирелигиозные деклара­ции об отказе от религиозной службы как от «антина­родной, реакционной деятельности» и с призывом к ин­гушам вступать в «союз безбожников». Правда, только единицы поддавались этой провокации, но и те, возвра­щаясь из Владикавказа, в ауле объясняли своим земля­кам, что все это провокация и что они подписались, что­бы избежать расстрела или пожизненной ссылки. Дело этим не ограничилось. Черноглаз дает установки сво­им районным помощникам «перейти в борьбе с кунта-хаджинцами от болтовни к делу» (в Ингушетии было сильно развито религиозно-мюридистское движение сек­ты Кунта-Хаджи, куда входило до 50 тысяч человек). Первым отозвался на этот призыв начальник Назрановского районного ГПУ Иванов. Летом 1930 года Иванов приехал в селение Экажево, которое однажды уже было сожжено Деникиным как «красный аул». Иванов заехал во двор сельского Совета и предложил председателю сельского Совета срочно созвать пленум сельского Со­вета и вызвать на этот пленум местного муллу. Предсе­датель исполнил приказ. Вызванному на пленум мулле Иванов заявил: «Вот уже в разгаре хлебозаготовка, между тем у вас в ауле ощущается сильный недостаток в зернохранилище, а у крестьян конфисковывать мешки для казенного зерна я не хочу. Поэтому я предлагаю такой выход из этого положения: надо отдать вашу аульскую мечеть под амбар, а мулла с сегодняшнего дня должен отказаться от своей религиозной службы».

Не успел передать переводчик содержание речи Ива­нова, как в помещении сельского Совета поднялся неис­товый шум. Некоторые громко кричали: «Надо убить этого гяура!», «Вонзить в него кинжал!». Председатель сельского Совета не был в силах призвать к порядку, свой Совет, только вмешательством самого муллы был наведен порядок. При этом он заявил начальнику Ива­нову: «Ваши действия противны не только народу, но и всемогущему Богу. Поэтому я боюсь Бога подчиниться вашему приказу». Сам председатель сельского Совета внес предложение: мы найдем другое помещение для зер­на. Чтобы не закрывать мечеть, любой ингуш отдаст свой собственный дом. Присутствующие единодушно поддер­жали председателя. Но Иванов был неумолим: «Под зерно мне нужен не всякий дом, а именно мечеть». Вновь поднялся всеобщий гвалт. Предчувствуя недоброе, Ива­нов покинул собрание. Но уже было поздно. В тот же день под Экажевом он был убит членом секты Кунта-Хаджи Ужаховым. За это убийство было расстреляно пять человек (Ужахов и мулла в том числе) и до трех десятков ингушей было сослано в Сибирь как «участ­ников контрреволюционной кулацкой банды».

Из этого убийства Черноглаз сделал совершенно лож­ные выводы. Он считал, что убийство начальника ГПУ свидетельствует о наличии всеобщего антисоветского за­говора в Ингушетии. Он решил раскрыть этот заговор и наказать его участников. Но как раскрыть мнимый за­говор? Тут вновь на помощь пришел ГПУ.

Осенью 1930 года в Ингушетию прибыл таинствен­ный «представитель Японии». Он нелегально разъезжает по крупным аулам Ингушетии, завязывает связи с ин­гушскими авторитетами, проводит с ними нелегальные совещания, делает на этих совещаниях весьма важные сообщения о планах войны Японии против СССР. Свою штаб-квартиру «японский представитель» устанавливает у бывшего царского офицера Раджата Евлоева в Долакове. После «инспекционного объезда» по аулам этот «представитель Японии» созвал на этой квартире междуаульское объединенное собрание, куда были вызваны влиятельные и заведомо антисоветски настроенные лица из ингушей. Сам хозяин квартиры, в прошлом известный царский офицер, пользовался у ингушей, как человек яв­но несоветский, полным доверием. Все вызванные были известны как друг другу, так и ингушскому народу как люди верные, энергичные и решительные. В числе этих вызванных были Хаджи Ибрагим Ташхоев, мулла Исан Гелисханов, Шибилов Чада, Шибилов Сайд, Далгиев Раис, Ужахов Мурад и другие (из аулов Назрань, Долаково, Базоркино, Галашки и т. д.). На этом нелегаль­ном совещании «японский агент» и Раджат Евлоев сна­чала привели к присяге на Коране всех присутствующих поименно. Каждый обязался держать в строжайшей тай­не «планы», которые им будут тут изложены, и не выда­вать ни друг друга, ни «японского представителя». После окончания этой церемониальной части «представитель Японии» изложил суть дела: Япония собирается вступить в самое ближайшее время в войну против Советского Со­юза. В этой будущей войне на стороне Японии будут еще и другие мировые державы. Кроме того, ее поддер­живают и многие из угнетенных большевиками народов. На Кавказе уже почти все народы, кроме ингушей, за­верили Японию в поддержке ее с тыла в этой будущей войне. Теперь он уполномочен своим правительством пригласить ингушей присоединяться к общему «освободительному фронту народов». «Представитель Японии» говорил долго, убедительно и с большой логикой. Его действительно японская физиономия давала его словам вес и значение истинности. В заключение своей речи «представитель» заявил, что еще до начала войны Япо­ния намерена поддерживать своих союзников деньгами и оружием. Чтобы ингуши знали, что это не одни лишь пустые обещания, он привез с собою деньги и некоторое количество оружия для командного состава. Закончив свою информацию, «японец» спросил: принимают ли при­сутствующие «японский план освобождения Ингуше­тии»? Когда присутствующие ответили согласием, «япо­нец» назначил каждого из присутствующих «команди­рами сотен». «Командиры» получили оружие японского образца и японские военные погоны в качестве знака от­личия. Деньги «командиры» будут получать по мере раз­вертывания «военно-подпольной работы». Приказ к вы­ступлению ингуши получат в начале войны. «Японский представитель» уехал вполне довольный успехом своего предприятия. Оружие и погоны ингуши зарыли в землю в ожидании «войны и приказа». Но как и надо было ожи­дать, война не началась, а Ингушетия была наводнена войсками ГПУ: в одни и те же сутки были произведены массовые аресты почти во всех крупных аулах. При этом был арестован весь «японский штаб» заговорщиков, у членов которого легко выкопали зарытое ими оружие и погоны как «вещественное доказательство». На воле остался помощник «японского представителя» Раджат Евлоев и сам «японец», оказавшийся монголом из средне­азиатского ОГПУ. 21 человек расстрелянных, до 400 человек сосланных без суда и следствия (решением колле­гии ГПУ) — таков был результат для ингушей этой оче­редной провокации ГПУ. Зато почти все лица начальст­вующего состава Владикавказского объединенного от­дела ОГПУ были награждены высшими советскими ор­денами за выполнение специального задания Советского правительства. В числе награжденных был один из ин­гушских агентов ГПУ.

Секретарь областного комитета Черноглаз повысил­ся в своем значении в глазах ЦК ВКП(б) на целую го­лову. Сам Черноглаз, имевший об ингушах только те сведения, которые он вычитал из старых русских учеб­ников по географии (Деникин, например, писал в своих «Очерках русской смуты»: «В старых учебниках по географии об ингушах сказано: «Занятие ингушей — ско­товодство и грабежи». Во время гражданской войны, — продолжает Деникин, — у них превалировала, однако, последняя профессия над первой»), думал, что путем нескольких удачных чекистских операций он отучит ингу­шей одновременно и от «контрреволюционных грабежей», и от службы Богу. Черноглаз полагал, что под видом ре­лигиозных сект (секты Кунта-Хаджи, Батал-Хаджи и шейха Дени Арсанова) в Ингушетии существуют почти легальные контрреволюционные организации, неизвестные в центральной Советской России, а потому безза­конные и нетерпимые и в Ингушетии. Поэтому сейчас же после «японской операции» Черноглаз дал распоряже­ние об изъятии всех главарей указанных сект (эти рели­гиозные секты были созданы еще задолго до русской революции). Аресты главарей и основных деятелей сект произвели на ингушей исключительно удручающее впечатление. Десятки ингушских жалоб посыпались в Москву на самовольные действия Черноглаза. Даже специальная делегация, в числе которой было много соратни­ков Орджоникидзе и Кирова, ездила в Москву к Кали­нину с просьбой убрать Черноглаза, «чтобы восстановить в Ингушетии мир и порядок». Но все эти жалобы в кон­це концов возвращали на место к тому же Черноглазу «для разбора». Подобный «разбор» заканчивался обычно арестом лиц, подписавших «контрреволюционно-мулльскую клевету». Но от этого они не прекращались. По­этому Черноглаз решил объездить Ингушетию и раз и навсегда разъяснить ингушам, что он не намерен мин­дальничать с бедняками, хотя бы они и были красными партизанами в прошлом. Первый визит был сделан в Галашки. На выступление Черноглаза, буквально в духе речи Богданова в Катар-Юрте, старик Бекмурзиев отве­тил под всеобщее одобрение присутствующих: «Вот на этой самой площади, на которой мы находимся, 25 лет тому назад выступал такой же, как и ты, начальник над всеми ингушами, полковник Митник. Митник поставил перед нами от имени сардара (наместник Кавказа) уль­тиматум — сдать оружие, которого мы не имели. Митник был лично хороший человек, но царская власть была плохая. Поэтому вот таким кинжалом (старик указал на свой кинжал) я его и убил вот на этой площади, Я был приговорен к пожизненной каторге, но через 12 лет ре­волюция меня освободила. Советская власть — хорошая власть, но ты, Черноглаз, нехороший человек. Я тебя убить не хочу. Только даю тебе мой мудрый совет: уез­жай ты из Ингушетии, пока цела твоя голова. Весь народ злой на тебя. Ей-богу, убьют».

Старик говорил по-русски, говорил внушительно и го­рячо, как юноша. Вместо того чтобы действительно поду­мать над мудрым советом Бекмурзиева, Черноглаз рас­порядился об аресте «старого бандита» и поехал созы­вать очередное собрание в следующем ауле — Даттах, там повторился вариант той же картины. В тот же день вечером под Галашками, там, где дорога проходит через маленький лесок, Черноглаз был убит в своей машине. Сопровождавшие его два других работника областного комитета были отпущены невредимыми. Простреленная машина и обезглавленный труп Черноглаза остались на месте. Голову от трупа ингуши увезли с собою.

Убийство Черноглаза дорого обошлось ингушам. Первым был арестован по обвинению в организации этого убийства Идрис Зязиков, бывший секретарь Ингушско­го областного комитета ВКП(б), вместе с его женой Жа­неттой, были арестованы все его личные друзья и родст­венники. По аулам были произведены аресты среди всех тех лиц, которые числились в так называемых «списках порочных элементов» ГПУ, куда обычно заносились име­на не только бывших, но и будущих «бандитов». Главарей «заговора» против Черноглаза во главе с Зязиковым су­дили в Москве в Верховном суде РСФСР. В числе гла­варей были и физические убийцы. Сам Зязиков во время убийства Черноглаза находился в Москве на курсах марксизма при ЦК ВКП(б). Но Зязикова обвиняли в «моральной и политической подготовке» убийства своего преемника.

Террористы объяснили мотивы убийства Черноглаза всей его провокационной политикой в Ингушетии. Из одной реплики между председателем суда и одним из подсудимых ингушей родился даже анекдот общей из­вестности: на вопрос председателя суда, куда же делась голова Черноглаза, не совсем понявший вопрос ингуш от­ветил: «У Черноглаза совсем не было головы, если бы у него была голова, он не приехал бы к нам в Ингуше­тию». Подсудимые, в том числе и Зязиков, были приго­ворены к расстрелу. После личного вмешательства Орд­жоникидзе и Микояна Зязикову расстрел был заменен десятью годами. Других расстреляли.