Приют любви в снежную ночь

В нашем мире следует быть осмотрительным. Но вот чего особенно нельзя делать: в дороге хвастаться деньгами, давать меч в руки пьяному, оставлять бездельника бонзу с девушкой.

Мать О— Сити, когда семья вернулась из храма, принялась наставлять дочку на путь истинный и прервала ее любовную связь.

Однако, благодаря участию одной из служанок, влюбленные могли обмениваться письмами и поведать друг другу о том, что было на сердце.

Однажды под вечер кто-то, по виду деревенский паренек из северного пригорода, принес в корзине на продажу весенние грибы и «конские метелки». По его словам, этим он и жил.

Позвали его в дом О-Сити.

Время было весеннее, но в тот вечер не переставая сыпал снег. «Как я вернусь в деревню?» — печалился юноша.

Хозяину стало жаль его.

— Заночуй у нас в сенях где-нибудь в уголке. А с рассветом отправишься в обратный путь, — сказал он.

Юноша обрадовался. Прибрав в сторону плетенки, на которых разложили собранные в поле гобо [115]и редьку, он завернулся в свой плащ из травы, закрыл лицо бамбуковым зонтиком и приготовился перетерпеть холодную ночь.

Однако ветер подбирался к самому изголовью, и сени выстыли. Уже жизни его грозила опасность. Дыхание замирало, глаза застлало пеленой.

В это время послышался голос О-Сити.

— Жаль того деревенского, — сказала она. — Напоите его хотя бы кипятком!

Стряпуха Умэ налила кипятку в чашку для прислуги, а слуга Кюсити отнес ее юноше.

— Спасибо за ваши заботы! — поблагодарил тот. В сенях было темно. Усевшись рядом, Кюсити

потрепал юношу за пучок волос надо лбом.

— Ты в таком возрасте, — сказал он, — что, живи ты в Эдо, у тебя уже был бы кое-кто на сердце. Эх ты, бедняга!

— Да ведь я вырос в деревне, в простоте, — отвечал юноша, — поле обрабатывать, да лошади смотреть в зубы, да хворост собирать — вот и все, что я умею.

И вид у него при этом был печальный.

____________________

____________________

Но вот пришло время отходить ко сну. Слуги поднялись по приставной лесенке в мезонин, и лампа едва мерцала там. Хозяин проверил замки на кладовых, а хозяйка строго-настрого наказала следить за огнем. Дошла очередь и до О-Сити: накрепко закрыли внутреннюю дверь — преградили дорогу любви.

Что за жестокость!

Колокол пробил два часа. Вдруг застучали в наружную дверь и послышались голоса мужчины и женщины:

— Проснитесь! Госпожа тетушка только что разрешилась от бремени, Да еще мальчиком! Данна-сама [116]в большой радости!

Звали настойчиво, так что все в доме поднялись и засуетились.

Вот радость-то! Хозяин и хозяйка сейчас же вышли из опочивальни и, захватив цитварное семя, чтобы дать младенцу от глистов, сунув кое-как ноги в первые попавшиеся сандалии, второпях отбыли из дома, приказав О-Сити запереть за ними двери.

Возвращаясь в комнаты, О-Сити вспомнила о юноше из деревни, что заночевал у них.

— Посвети мне! — сказала она служанке и подошла взглянуть на него.

Паренек крепко спал, и ей стало жаль его.

— Не тревожьте его, он так сладко спит! — сказала служанка, но О-Сити, сделав вид, что не слышит ее слов, нагнулась над спящим.

Запах, который исходил от его тела, почему-то заставил сильнее биться ее сердце. Она сдвинула зонтик, взглянула на лицо спящего: чистый профиль спокоен, волосы лежат в порядке.

Некоторое время О-Сити не могла отвести глаз.

«И тому столько же лет!» — подумала она и засунула руку в рукав юноши. Под верхней одеждой оказалось нижнее кимоно из мягкой бледно-желтой материи.

«Как странно!» Она пригляделась внимательнее, и что же? Перед ней был Китидзабуро-доно!

— Почему ты в таком виде?! …

Не думая о том, что ее услышат, она бросилась к нему на грудь и залилась слезами.

Китидзабуро, увидев О-Сити, некоторое время не мог вымолвить ни слова. Затем он сказал:

— Я пришел в таком виде, потому что хотел хоть одним глазком взглянуть на тебя. Ты только представь себе, в какой печали я пребывал с вечера! …

И он стал подробно рассказывать О-Сити все, что с ним произошло.

— Во всяком случае, пойдем в комнаты. Там я выслушаю твои жалобы, — сказала О-Сити и протянула ему руку, но Китидзабуро еще с вечера так окоченел, что едва мог двигаться.

Бедняга! Кое-как О-Сити и служанка усадили его на свои сплетенные руки и перенесли в комнату, где обычно спала О-Сити. Там они принялись растирать его, сколько хватало сил, поить разными лекарствами и были счастливы, когда наконец на его лице появилась улыбка.

«Мы совершим помолвку и уж сегодня досыта наговоримся обо всем, что на сердце!» — радовались они, как вдруг в эту самую минуту изволил возвратиться отец. Вот новая беда! …

Спрятав Китидзабуро за вешалкой с платьями, О-Сити приняла невинный вид.

— Ну как О-Хацу-сама и новорожденный? — спросила она. — Все благополучно?

— Ведь это наша единственная племянница — как же было не беспокоиться? Но сейчас словно гора с плеч упала! — обрадованно ответил отец.

Он был в прекрасном настроении и стал советоваться с О-Сити, какой рисунок сделать на приданом для новорожденного.

— Как ты думаешь, хорошо будет, если навести золотом журавля, черепаху, сосну и бамбук? [117]— спрашивал он.

О— Сити вместе со служанкой стала уговаривать его:

— Об этом не поздно будет подумать и завтра, когда вы успокоитесь!

Но отец не слушал их:

— Нет, нет! Такие вещи чем скорее сделаешь, тем лучше!

И, прикрепив к деревянному изголовью листы ханагами, он принялся вырезать образцы.

Какое это было мучение!

Когда наконец все было кончено, они кое-как уговорили его идти спать… Хотелось О-Сити и Китидзабуро вдоволь наговориться друг с другом, но ведь их отделяла от родителей только одна бумажная ширма! Страшно было, что голоса проникнут за стенку. Тогда они положили перед собой тушечницу и бумагу и при свете лампы стали писать обо всем, что было у них на сердце.

Один показывал… другой смотрел… Как подумаешь, в самом деле эту ширму можно было назвать гнездышком осидори! [118]

Так до утра они в письмах беседовали друг с другом, а с рассветом пришел час разлуки. Сердца их переполняла такая любовь, подобной которой нет. Но как жесток наш мир!