А он любил их, море и Севастополь

Работая над историческим очерком «Они были первыми», посвящённым семидесятилетнему юбилею образования Севастопольского городского литературного объединения, я вдруг обнаружила, что как-то незаслуженно у нас забыт любимый в своё время и взрослыми, и детьми прекрасный писатель-маринист, моряк-подводник, участник обороны Одессы, Севастополя и Кавказа Пётр Павлович Гаврилов (1902 – 1949).

А ведь его имя неотделимо от наших Первых, стоявших у истоков литературного объединения, с которыми Гаврилов часто встречался, помогал авторам приводить их произведения в «удобочитаемый вид». «После этого, – как вспоминал главный редактор «Красного черноморца» (с 15 августа 1947 года «Флаг Родины») Павел Ильич Мусьяков, – даже сухая заметка вдруг вырастала в содержательный очерк с такими художественными деталями, которые, явно, были не под силу неопытному ещё новичку. Но Гаврилов любил среди начинающих искать новых будущих писателей, и в задушевных беседах утверждал, что для писателя, особенно начинающего, очень важна тёплая, дружеская рука более опытных товарищей».

Пётр Павлович Гаврилов

Внимательней познакомившись с творчеством писателя, обнаруживаешь, что большинство книг Петра Гаврилова посвящено нашему славному городу-герою, Военно-морскому флоту, его людям. В Севастополе Гаврилов родился и как детский автор.

Сейчас в Интернете можно познакомиться с наиболее известным произведением Петра Гаврилова – повестью «Егорка». Кое-что из его творчества в 2010 году удалось опубликовать в альманахах «Севастополь» и «Севастополь. Историческая повесть».

Вышедшая к 70-летию начала Великой Отечественной войны книга «Рында воюет…», которую я посвятила нашим литераторам, умевшим не только отстаивать Севастополь с оружием в руках, но и метким словом, зубастой сатирой, шаржем, карикатурой, весёлой частушкой, залихватской песней поднимать дух его защитников, помогла открыть ещё одну грань творчества Гаврилова – его тончайший юмор. Но многое, особенно написанное автором в военное лихолетье, так и остаётся, как говорят, «за кадром» и существует лишь в газетном варианте или в маленьких книжицах-брошюрках, выпущенных в грозное военное время Политуправлением Черноморского флота и Военмориздатом. Они уже являются реликвией и находятся лишь в редком фонде библиотек и музеев.

Правда, надо отдать должное, Крымиздатом в 1946 году «Черноморские рассказы» Гаврилова были изданы. Но это была лишь малая часть удивительного творчества писателя. А его книги, особенно в наш век многочисленной печатной шелухи, могут стать бальзамом, особенно для детских душ, – так проста, свежа и сегодня проза писателя-мариниста Гаврилова. Он много бывал среди детворы, собирал все детские письма, пожелания, радовался, как ребёнок, любой новой встрече, будь то библиотека, школа или штольни, где во время обороны Севастополя жили дети, работали школы, и где тоже было востребовано чистое и доброе слово писателя.

Если брать крымский период жизни писателя, то именно с отпечатанной Крымиздатом в 1939 году повести «Егорка», заслужившей по праву определения лучшей детской книги о флоте, стало ясно, какой самобытный и достойный пристального внимания автор пришёл в литературу.

Очень жаль, что в Севастополе этой книги нет.

А Гаврилов собирал все отклики ребят на неё, очень гордился детскими благодарностями. Дети любили Петра Гаврилова. А он в ответ скромно говорил: «Какое огромное удовлетворение для писателя имеют значение детские отклики за наш скромный труд. Сердце поёт, и творить ещё лучше хочется. А мы ведь в большом долгу перед ребятишками. Мало мы писали для них о море и моряках. Ребята – народ пытливый, флот любят и, естественно, тянутся к морской тематике. Спроси любого школьного библиотекаря, он подтвердит».

О чём же была повесть «Егорка», понравившаяся так ребятам, а взрослых заставившая обратить внимание на её автора? А рассказывала она про забавного медвежонка, про его необыкновенные похождения, про то, как довелось ему пожить среди людей. Чего только не случалось с этим медвежонком! Побывал он и в море, и под водой, и в воздухе. Два раза тонул, раз с самолёта чуть не свалился. Но самое интересное в книжке то, что, читая «Егорку», вместе с медвежонком попадаешь на линкор – боевой корабль советского военного флота, спускаешься в машинный отсек, и на сигнальном мостике неожиданно оказываешься, и в орудийной башне. Потом вместе с медвежонком перебираешься на быстроходный эскадренный миноносец, узнаёшь, как наши моряки в бою и на учении самоходными торпедами метко поражают цели. С эсминца попадаешь на подводную лодку, военный гидросамолёт, пограничный катер…

Читаешь и задаёшься вопросом: откуда это писатель Гаврилов так досконально знает всё о нашем флоте?

А вот откуда. В далёком 1921 году по комсомольскому призыву пришёл он на Балтийский флот служить матросом. В то время у него был уже за плечами трёхлетний боевой путь в рядах Красной Армии. Шестнадцатилетним пареньком принял Петя Гаврилов присягу и до последнего дня жизни остался верным солдатом своей Родины. Об этом небольшая, явно автобиографическая, историческая книга «На баррикаде», хранящаяся в Музее детской книги Центральной детской библиотеки имени Аркадия Гайдара города Севастополя.

Об этом говорит и одна из ранних повестей «Луганцы», выпущенная в 1939 году и бережно хранимая в Центральной библиотеке имени А.М. Горького города Луганска.

Во время службы на флоте Пётр Гаврилов окончил школу подводного плавания и стал рулевым-подводником. Не раз вместе со своими боевыми товарищами он спускался в тёмные глубины моря и там водил подводные корабли по дорогам, проложенным его командирами. И товарищи знали: если Петя Гаврилов на руле, значит можно спокойно работать, можно отдыхать, спать без тревоги. Что бы ни случилось, с курса Гаврилов не собьётся.

В то время маловато было боеспособных кораблей у молодой Советской страны. Особенно не хватало военных кораблей на Дальнем Востоке. В 1924 году морское командование решило перегнать крейсер «Воровский» из Архангельска во Владивосток. Поход предстоял долгий и трудный. Лучших моряков отбирали для этого плавания – самых смелых, самых надёжных. Старшим рулевым на крейсер «Воровский» назначили молодого краснофлотца Петра Гаврилова, где и началась после учёбы его морская служба.

Долго длилось это трудное плавание. «Воровский» обошёл вокруг Европы, побывал на Цейлоне, в Индии, Китае… И столько интересного повидал в этом трудном походе молодой краснофлотец, что в результате плавания появилась его первая книга о флоте «По четырём океанам».

А потом была служба на Черноморском флоте. После её окончания уехать из полюбившегося Севастополя Гаврилов уже не смог. Остался на сверхсрочную службу и в 1933-1935 годах работал штатным корреспондентом газеты «Красный черноморец». Не забывал он и юных читателей, публикуя для них свои рассказы, полные тепла и доброты.

Но о чём бы ни писал Пётр Гаврилов, всегда вспоминал тесные корабельные отсеки, высокие мачты, боевые флаги, могучие залпы корабельных пушек, солёные волны безбрежных морей. Вспоминал и надёжных товарищей-краснофлотцев, в дружной семье которых вырос и прожил много лет.

Многие десятилетия читали дети морские рассказы и повести Петра Гаврилова. Тысячи читателей стали матросами и командирами. Не его ли книги зародили у них мечту о бескрайних просторах, о дальних походах, о солёном ветре. Может быть, и нынешние молодые читатели лет этак через пятнадцать, стоя уже на капитанском мостике, вспомнят и отважного разведчика Костю со своей умной лошадью, которой тот перед смертью успевает вплести в гриву гвардейскую ленточку для того, чтобы она доставила её по назначению – в Севастополь, семье (рассказ «Хлеб с солью»); и бесстрашного Остапа Закутько («Рассказ карандашом»); и лихого матроса, трюмного Кошеля, который, рискуя жизнью, спас в бою своего командира («Ёлки трюмного»); и смелого Павла Ширяева, командира тральщика «Запал», вывозившего из Севастополя под ураганным огнём противника ребятишек погибших моряков (рассказ «Скворешник на яблоне»); и сына лётчика-истребителя Степана Зимченко – мальчика Никитку, стойко перенёсшего глумление над ним фашистов и ставшего затем талисманом отцовской эскадрильи, громящей врага («Талисман»)…

И ещё об одном…Пётр Павлович, где бы ни находился, о чём бы ни писал, никогда не забывал о Севастополе, который истово любил, в который часто приезжал и считал своим главным городом.

Когда над столицей черноморских моряков стали рваться фашистские бомбы, Гаврилов снова в Севастополе, в редакции родного «Красного черноморца».

«Такой же, как всегда, тощий, длинный и немножко неуклюжий, с неизменной трубкой в зубах, – вспоминал о нём Павел Ильич Мусьяков, – пришёл в редакцию и сразу потребовал оружие, да ещё отправить его на фронт, туда, где погорячее. Горячо было на Дунайской флотилии, туда и поехал Пётр Гаврилов. Воевал и писал. В редакции сердились на него, что редко шлёт свои корреспонденции, а Гаврилов оправдывался тем, что, во-первых, пишет медленно, а, во-вторых, уж очень много геройских дел творят моряки, о которых никак нельзя писать быстро и поверхностно».

Но, судя по найденному, статей и очерков, сделанных обстоятельно, было немало. Особенно потрясает рассказ «Гадина», напечатанный в «Красном черноморце» 12 сентября 1941 года, в котором Гаврилов раскрывает цель гитлеровцев, пришедших на славянскую землю. Фашист с первой страницы рассказа прямо и нагло заявляет об этом:

«…В русском походе фюрер обещал ему гектары щедрой украинской земли и рабов, чтобы её возделывать. В короткие передышки между кровопролитными боями на русской земле солдата уже приучили мечтать о том, как пышно зацветёт эта земля, завоёванная им, и, обработанная бесплатным трудом русских рабочих. Мечтать о том, как он сам станет разъезжать по соседям-помещикам, таким же бывшим солдатам русского похода, как и он сам. Вместе они будут тянуть вечерком славное баварское пиво из украинского хлеба. Ведь фюрер обещал…» «А раз фюрер сказал, – читаем дальше, – что можно делать всё, он наперво расправился с молодой кормящей матерью, потом начал дальше вершить своё чёрное дело…»

И, заключая, автор предупреждает: вотон идёт на нас, на тебя.

Сам же Гаврилов вместе с частями флотилии отступал вдоль берега до Одессы, а оттуда вернулся на крейсере в Севастополь.

Скоро севастопольская тематика у Гаврилова вытеснила все другие темы: фронт приблизился к самому Севастополю. Теперь уже не было нужды ехать туда, «где жарко». Жарко было совсем близко, на переднем крае, где морские пехотинцы и воины Приморской армии отражали бешеные атаки врага; на кораблях, отбивавших многочисленные налёты фашистской авиации; в севастопольских штольнях, где для нужд фронта день и ночь трудились люди.

Не было прохладно и в самой редакции газеты, которая на картах фашистских лётчиков была помечена как «объект №1» для бомбёжки.

На замечания же главного редактора избегать излишнего риска, Пётр Павлович отвечал всегда так: «Но ведь история не простит никогда, что мы, будучи в Севастополе, не опишем по-настоящему героизм советских людей. А разве можно понять этот героизм из политдонесений и оперативных сводок? Нужны художественные детали, натура. А где же, как не в действующих частях можно найти такую натуру?»

И онэту натуру постоянно искал.

А когда Мусьяков в январе 1942 года, заметив, что Гаврилов подозрительно покашливает, решил отправить его в Сочи, где работала резервная редакция, писатель даже возмутился: «Разве я плохо работаю? Товарищ бригадный комиссар, худшей обиды для меня нельзя придумать?» А на упоминание о здоровье в сердцах ответил: «Да какое имеет значение моё здоровье в обстановке, когда смерть от огня противника вышибает ежедневно десятки, а подчас и сотни человек. Да не вынесу я такого морального угнетения и на Кавказе хуже заболею. Вы, товарищ редактор, мой старый друг, ради нашей дружбы оставьте меня в Севастополе…» – и заторопился в редакционный подвал. А через некоторое время вернулся со снимками людей, расстрелянных в Керченском противотанковом рву. «Вот, смотрите, товарищ комиссар, дети расстреляны вместе с родителями. Возьмите лупу, станет виднее. Один парнишка, как обнял мёртвую мать ручонками, так и застыл. Другой, постарше, прижат рукою матери. Этот, видать, умер раньше неё. А там, вдали, ещё дети, много детей разных возрастов. Есть там, комиссар, и мои читатели. Наверняка есть…»

На Кавказ Гаврилов ушёл из Севастополя одним из последних, вместе с газетой «Красный черноморец» в конце июня 1942 года, когда разрушенный город переживал последние дни своей героической обороны.

На Кавказе работать не стало легче. Гаврилов всегда был в числе первых для поездок в действующие части и на корабли. Во время штурма Новороссийска Пётр Павлович пошёл с морскими пехотинцами на штурм фашистских укреплений. Расстрелял все свои патроны, перешёл на трофейные. Добро, с ним был фашистский автомат, которым он завладел ещё в первой атаке. Вернулся в Сочи и радостно заявил редактору газеты, дескать, «повоевал немножко, и на душе как-то легче стало».

Характерной была его зарисовка от 11 мая 1942 года «Голос русского сердца», прозвучавшая, как песня-призыв к мужеству:

«Не может быть, чтобы при мысли, что вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости, и чтобы кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах».

Помнишь, Севастополь, кто так сказал о тебе, глядя на огненные зигзаги вражеских бомб над твоими крышами, глядя на твои горестные пожарища, на русскую кровь по твоим мостовым? Помнишь, кто в великой гордости крикнул это всему миру, переживая твои развалины, как раны своего сердца? Сказал это, сняв перед твоим небывалым мужеством картуз офицера, молодой Лев Толстой.

Севастополь, голубой красавец отчизны нашей! Опять зарево окрашивает тихие твои бухты в цвет войны. Снова рушатся твои прекрасные здания, тенистые деревья юга, уникальная библиотека, памятники нашей славы, и предсмертный крик ребёнка тает над мостовыми, вместе с дымом дикого разрушения. Кто же осмелился сделать это над тобой, колыбель русского флота, жизнерадостная краснофлотская столица?»

И продолжает: «Сегодня выродки человечества вместе с бомбами сбрасывают на тебя, Севастополь, бочки с песком, ржавые скаты, рельсы с просверленными дырами. Падая, рельсы гудят и воют. Фашисты хотят запугать тебя, Севастополь, твоих черноморцев – внуков Нахимова и Матюшенко… Севастополь, пепел твоего разрушения стучит в сердце нашей Родины! С великой надеждой и гордостью смотрит она сейчас на тебя…»

И, заключая, напоминает, что «Отстаивая вместе с матросами Севастополь, Лев Толстой знал, о чём говорил: «Главное отрадное убеждение, которое вы выносите, это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять, но и поколебать чем бы то ни было силу русского народа».

А в публицистическом очерке «Да здравствует Севастополь!»от 17 июня 1942 годаГаврилов напишет: «Однажды в тяжёлый час обороны Севастополя адмирал Нахимов, не отнимая подзорной трубы от глаз, сказал твёрдо: «Не уйду из Севастополя. Место это, политое кровью матросской, священно для России. Останусь с кучкой матросов, будем биться до конца!»Не тогда ли, вгромовых залпах Малахова кургана, в дерзких делах матроса Кошки рождалась флотская доблесть? Вакуленчук с товарищами поднял Красное знамя революции на «Потёмкине» и гордо умер под ним. Это в который раз вспыхнула на веки веков нерушимая флотская преданность своему народу.

Тонет черноморский корабль-красавец, надвое расколотый снарядом врага. Вода уже лижет палубу, к ногам подбирается, но, как на ученье, действуют орудийные расчёты, посылая смерть врагу. Это черноморцы ещё раз доказали величие своего светлого мужества, по-флотски отстаивая каждую пядь родной земли. Вот пятеро севастопольцев, обвешанные гранатами, бросаются под гитлеровские танки. Они взорваны гранатами? Неправда! Фашистских бронированных убийц взорвали пять самоотверженных сердец севастопольцев».

И заканчивает очерк страстным призывом: «Сегодня тяжко содрогается от беспрерывной канонады благородная севастопольская земля. Рёв ожесточённых боёв не смолкает над городом-героем, городом краснофлотской славы. Освещаемый огнём залпов, бронзовый Корнилов бронзовой рукой показывает на фашистов и зовёт севастопольцев: «Отстаивайте же Севастополь!»

Пишет Гаврилов много, словно торопится оставить имена для севастопольской истории, ведь многих своих героев он представляет под их подлинными фамилиями.

Не мог он забыть и ребят, оставив им своё обращение-завещание «Слушай, юнга!», напечатанное в «Красном черноморце» в горячем октябре 1943 года:

«Вот ты стал счастливым, мой дорогой мальчик, стал юнгой! На твоих плечах синий воротник – это море. Ты безраздельно и навсегда доверился ему. Твоё сердце защищает тельняшка – нет брони крепче и надёжней: её никакие орудия не прорывают, никакие танки не могут раздавить. На твоей бескозырке чёрные ленточки с золотыми якорями – это значит, что когда идёт в атаку моряк, приходит для фашиста чёрная смерть, и ни на каких якорях спасения не удержаться ему против краснофлотского карающего шквала.

Дорогой мальчик! «Черноморский флот» – так написано на твоей ленточке. Служи флоту лучше, чем отцу и матери, и товарищу, люби его и гордись им. Дай же руку, юнга, и пойдём с тобой на любой корабль нашего флота – от линкора до сейнера. Спустимся в подводную лодку капитан-лейтенанта Трофимова. Проводим на бой лётчиков-истребителей Героя Советского Союза Авдеева. Послушаем, что расскажут нам отчаянные из отчаянных. Поговорим с хранителями подводных тайн – с водолазами. Зайдём к железным людям – артиллеристам Матушенко. Теперь сними свою новую бескозырку, юнга, мы – в Новороссийске. Вот он лежит перед нами, обожжённый войной, прострелянный со всех румбов, но дороже дорогого краснофлотскому сердцу.

Мы – в отряде морской пехоты. Давай же вспомним о флотской молодёжи. Поговорим, мальчик мой дорогой, об этом с бойцами черноморской, неуставаемой в победах, морской пехоты. Хорошо нам всем будет это сделать здесь, потому что сегодня из Новороссийска просматриваются уж и Одесса, и Николаев, и Очаков, и Ялта, и неугасимая звезда черноморской славы и надежды нашей – Севастополь…

Севастополь, озаряемый мстящими залпами бессмертной батареи Александера. Слушай, как грохочет Малахов курган, все другие батареи и весь фронт: идёт смертный бой севастопольцев с немцами на земле, на море и в воздухе.

Смотри, смотри, юнга, – вон схватился черноморский орлёнок Коля Сиков с двумя мессерами. Вылетая на бой, написал Николай своей молодой жене: «21 декабря 1941 года я свалил двух гансов: МЕ-109 и Ю-88. Инна, третий самолёт, который я собью, посвящу только тебе, и пусть он будет символом нашего счастья. Н. Сиков, июнь 42 года, Севастополь».

Видишь, мальчик мой, вон – Сиков, и вон – немец. Дерутся они – орлёнок со стервятником. Да ведь как же дерутся! Видно «асс» какой-то напоролся на Колю. Огонь, ещё огонь! Учись, юнга: был немец – нет немца!

Отбивается мужественный Севастополь. Уж весь выбит орудийный расчёт сержанта комсомольца Палея. И сам Палей навеки ослеплён взрывом. Что же? Стало быть, ещё один боец молодой головой поникнет, и будет разбито врагом комсомольское сердце? Так нет же! Почерневший от пороховых газов, в поту, в пыли и крови, неустрашимый и прекрасный комсомолец Палей – один, слепой, подносит снаряды к орудию, на ощупь заряжает и палит, палит Палей прямой наводкой, бьёт фашистов.

Слушай, юнга, про Потоцкого. Он высаживал десант в ночь долгожданного штурма. Под огнём врага десант был высажен, и Потоцкий около своего мотора терпеливо дожидался приказа старшины: «Отваливай!» А приказа всё не было – на боте вся команда, кроме Потоцкого, была ранена или убита. И огонь немцев усиливался. Тогда Потоцкий завёл мотор и скорей бросился к рулю. Мотобот тронулся с места. Вначале благополучно уводил свою скорлупку и раненых товарищей Потоцкий. Вдруг мотор зачихал и остановился – намотало на винт. Разделся, слазил за борт, освободил винт и пошёл дальше. Увидел Потоцкий восемь плавающих краснофлотцев. Они были ранены и еле держались на воде. Подобрал Потоцкий раненых, так сказать, с «поля моря» и пошёл себе дальше. И хоть стоило ему это невероятного, нечеловеческого напряжения, однако привёл Потоцкий свой кораблик до места, а раненых товарищей, всех до одного, проводил на берег, ободрил и накормил. Был Потоцкий мотористом, потребовала победа – стал он рулевым, водолазом и санитаром. Станет краснофлотец Потоцкий и офицером…

А слышал ли ты, юнга, о Колеснике? Высадил крейсер десант и губительным для немцев огнём поддерживал его, метко подавляя огневые норы фашистов. Колесник с мостика – отсюда ему всё было видно – спокойно и точно давал данные о враге командиру. Тут и ранило черноморца, но в темноте ночи никто этого не знал. Не хотел знать про это и сам Колесник. Тут ещё и ещё ранило его, уж много его горячей крови пролилось на палубу корабля, а Колесник, собирая последние силы, не отводя потухающих глаз от врага, продолжал докладывать командиру.

Но, чу! Боевая тревога! Конец нашей беседе. Выстраиваются бойцы морской пехоты. Приглушённо лязгает их испытанное оружие. Вот и командир их приходит. Это наш друг дорогой – Ботылев. На груди у него «Золотая Звезда» Героя Советского Союза, орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны, медаль «За оборону Севастополя».

Смотри, мальчик, на правый фланг! Там развевается флаг храбрых – флаг Военно-Морского Флота. Гремит слава боевая по всему флоту. И на всех кораблях гордо и нетерпеливо развеваются флаги и грозно разворачиваются могучие орудия. Где будет нанесён всесокрушимый удар по врагу? Пуще жизни береги, юнга, святую военную тайну. Но знай, где бы ни ударили по врагу черноморцы, там и смерть ему.

Слушай, юнга! Если ты готов быть таким, как севастополец Палей; если ты научишься так же твёрдо держать военное слово, как его сдержал истребитель немцев Сиков; если ты научишься быть таким же яростно-непримиримым к врагам Родины, так же, по-черноморски быть упорным в достижении своей цели, как Потоцкий; если ты бесстрашно оттолкнёшь и саму смерть, когда она помешает тебе выполнять твой долг, как это сделал Колесник; если ты поклянёшься во всём этом сегодня и станешь выполнять эту клятву и сегодня, и завтра, и всегда, – ты пойдёшь с нами и впереди нас».

Было в планах писателя сделать что-то большое и значительное и для самых дорогих читателей – детворы. Мечтал он создать и большую книгу о детях осаждённого Севастополя. Однако болезнь медленно и коварно подтачивала силы писателя. Неохотно после войны Гаврилов уходил с флота. Большие творческие планы и замыслы были в его рано поседевшей голове. Но не суждено было выйти в свет новым книгам Петра Гаврилова. В мае 1949 года его друзьям и товарищам пришлось проводить скромного труженика и воина в последний скорбный путь.

За четверть века он создал, кроме найденных и упомянутых уже произведений, повести «Трое», «Готовы к погружению», приключенческую повесть «Пионеры на море», роман «Глубина 225».

А мне хотелось бы ещё добавить: «Ох, как много потеряла наша детвора с уходом из жизни этого талантливого человека. Он был верен ей даже в военное лихолетье, и дети отвечали ему тем же. Всю свою жизнь Пётр Павлович Гаврилов любил море и Севастополь, в котором и состоялся, как писатель. И наш долг – вернуть его творчество нашей детворе».