Двое в одной комнате

Гавриил Троепольский.

Белый Бим Черное ухо

"...Читатель, друг!...Ты подумай! Если писать только о доброте, то

для зла - это находка, блеск. Если писать только о счастье, то люди

перестанут видеть несчастных и в конце-концов не будут их замечать. Если

писать только о серьезно-печальном, то люди перестанут смеяться над

безобразным..."...И в тишине уходящей осени, овеянный ее нежной дремотой,

в дни недолгого забвения предстоящей зимы, ты начинаешь понимать: только

правда, только честь, только чистая совесть, и обо всем этом - с_л_о_в_о.

Слово к маленьким людям, которые будут потом взрослыми, слово к взрослым,

которые не забыли, что были когда-то детьми.

Может быть, поэтому я пишу о судьбе собаки, о ее верности, чести и

преданности.

...Ни одна собака в мире не считает обыкновенную преданность чем-то

необычным. Но люди придумали превозносить это чувство собаки как подвиг

только потому, что не все они и не так уж часто обладают преданностью

другу и верностью долгу настолько, чтобы это было корнем жизни,

естественной основой самого существа, когда благородство души - само собой

разумеющееся состояние.

...Вот так и среди нас, человеков: есть скромные люди с чистым

сердцем, " незаметные" и " маленькие", но с огромной душой. Они-то и

украшают жизнь, вмещая в себя все лучшее, что есть в человечестве, -

доброту, простоту, доверие. Так и подснежник кажется капелькой неба на

земле..."

ДВОЕ В ОДНОЙ КОМНАТЕ

Жалобно и, казалось, безнадежно он вдруг начинал скулить, неуклюже

переваливаясь туда-сюда, - искал мать. Тогда хозяин сажал его себе на

колени и совал в ротик соску с молоком.

Да и что оставалось делать месячному щенку, если он ничего еще не

понимал в жизни ровным счетом, а матери все нет и нет, несмотря ни на

какие жалобы. Вот он и пытался задавать грустные концерты. Хотя, впрочем,

засыпал на руках хозяина в объятиях с бутылочкой молока.

Но на четвертый день малыш уже стал привыкать к теплоте рук человека.

Щенки очень быстро начинают отзываться на ласку.

Имени своего он еще не знал, но через неделю точно установил, что он

- Бим.

В два месяца он с удивлением увидел вещи: высоченный для щенка

письменный стол, а на стене - ружье, охотничью сумку и лицо человека с

длинными волосами. Ко всему этому быстренько привык. Ничего удивительного

не было уже и в том, что человек на стене неподвижен: раз не шевелится -

интерес небольшой. Правда, несколько позже, потом, он нет-нет да и

посмотрит: что бы это значило - лицо выглядывает из рамки, как из окошка?

Вторая стена была занимательнее. Она вся состояла из разных

брусочков, каждый из которых хозяин мог вытащить и вставить обратно. В

возрасте четырех месяцев, когда Бим уже смог дотянуться на задних лапках,

он сам вытащил брусочек и попытался его исследовать. Но тот зашелестел

почему-то и оставил в зубах Бима листок. Очень забавно было раздирать на

мелкие части тот листок.

- Это еще что?! - прикрикнул хозяин. - Нельзя! - и тыкал Бима носом в

книжку. - Бим, нельзя. Нельзя!

После такого внушения даже человек откажется от чтения, но Бим - нет:

он долго и внимательно смотрел на книги, склоняя голову то на один бок, то

на другой. И, видимо, решил так: раз уж нельзя эту, возьму другую. Он

тихонько вцепился в корешок и утащил это самое под диван, там отжевал

сначала один угол переплета, потом второй, а забывшись, выволок

незадачливую книгу на середину комнаты и начал терзать лапами играючи, да

еще и с припрыгом.

Вот тут-то он и узнал впервые, что такое " больно" и что такое

" нельзя". Хозяин встал из-за стола и строго сказал:

- Нельзя! - и трепанул за ухо. - Ты же мне, глупая твоя голова,

" Библию для верующих и неверующих" изорвал. - И опять: - Нельзя! Книги -

нельзя! - Он еще раз дернул за ухо.

Бим взвизгнул да и поднял все четыре лапы кверху. Так лежа на спине,

он смотрел на хозяина и не мог понять, что же, собственно, происходит.

- Нельзя! Нельзя! - долбил тот нарочито и совал снова и снова книгу к

носу, но уже не наказывал. Потом поднял щенка на руки, гладил и говорил

одно и то же: - Нельзя, мальчик, нельзя, глупыш. - И сел. И посадил на

колени.

Так в раннем возрасте Бим получил от хозяина мораль через " Библию для

верующих и неверующих". Бим лизнул ему руку и внимательно смотрел в лицо.

Он уже любил, когда хозяин с ним разговаривал, но понимал пока всего

лишь два слова: " Бим" и " нельзя". И все же очень, очень интересно

наблюдать, как свисают на лоб белые волосы, шевелятся добрые губы и как

прикасаются к шерстке теплые, ласковые пальцы. Зато Бим уже абсолютно

точно умел определить - веселый сейчас хозяин или грустный, ругает он или

хвалит, зовет или прогоняет.

А он бывал и грустным. Тогда говорил сам с собой и обращался к Биму:

- Так-то вот и живем, дурачок. Ты чего смотришь на нее? - указывал он

на портрет. - Она, брат, умерла. Нет ее. Нет... - Он гладил Бима и в

полной уверенности приговаривал: - Ах ты мой дурачок, Бимка. Ничего ты еще

не понимаешь.

Но прав был он лишь отчасти, так как Бим понимал, что сейчас играть с

ним не будут, да и слово " дурачок" принимал на свой счет, и " мальчик" -

тоже. Так что когда его большой друг окликал дурачком или мальчиком, то

Бим шел немедленно, как на кличку. А раз уж он, в таком возрасте, осваивал

интонацию голоса, то, конечно же, обещал быть умнейшей собакой.

Но только ли ум определяет положение собаки среди своих собратьев? К

сожалению, нет. Кроме умственных задатков, у Бима не все было в порядке.

Правда, он родился от породистых родителей, сеттеров, с длинной

родословной. У каждого его предка был личный листок, свидетельство. Хозяин

мог бы по этим анкетам не только дойти до прадеда и пробабки Бима, но и

знать, при желании, прадедового прадеда и прабабушкину прабабушку. Это

все, конечно, хорошо. Но дело в том, что Бим при всех достоинствах имел

большой недостаток, который потом сильно отразился на его судьбе: хотя он

был из породы шотландских сеттеров (сеттер-гордон), но окрас оказался

абсолютно нетипичным - вот в чем и соль. По стандартам охотничьих собак

сеттер-гордон должен быть обязательно черный, с блестящим синеватым

отливом - цвета воронова крыла, и обязательно с четко отграниченными

яркими отметинами, рыже-красными подпалинами, даже белые отметины

считаются большим пороком у гордонов. Бим же выродился таким: туловище

белое, но с рыженькими подпалинами и даже чуть заметным рыжим крапом,

только одно ухо и одна нога черные, действительно - как вороново крыло,

второе ухо мягкого желтовато-рыженького цвета. Даже удивительно подобное

явление: по всем статьям - сеттер-гордон, а окрас - ну ничего похожего.

Какой-то далекий-далекий предок взял вот и выскочил в Биме: родители -

гордоны, а он - альбинос породы.

В общем-то, с такой разноцветностью ушей и с подпалинками под

большими умными темно карими глазами морда Бима была даже симпатичней,

приметней, может быть, даже умнее или, как бы сказать, философичней,

раздумчивей, чем у обычных собак. И право же, все это нельзя даже назвать

мордой, а скорее - собачьим лицом. Но по законам кинологии белый окрас, в

конкретном случае, считается признаком вырождения. Во всем - красавец, а

по стандартам шерстного покрова - явно сомнительный и даже порочный. Такая

вот беда была у Бима.

Конечно, Бим не понимал вины своего рождения, поскольку и щенкам не

дано природой до появления на свет выбирать родителей. Биму просто не дано

и думать об этом. Он жил себе и пока радовался.

Но хозяин-то беспокоился: дадут ли на Бима родословное свидетельство,

которое закрепило бы его положение среди охотничьих собак, или он

останется пожизненным изгоем? Это будет известно лишь в шестимесячном

возрасте, когда щенок (опять же по законам кинологии) определится и

оформится в близкое к тому, что называется породной собакой.

Владелец матери Бима, в общем-то уже решил было выбраковать белого из

помета, то есть утопить, но нашелся чудак, которому стало жаль такого

красавца. Чудак тот и был теперешним хозяином Бима: глаза ему понравились,

видите ли, умные. Надо же! А теперь и стоит вопрос: дадут или не дадут

родословную?

Тем временем хозяин пытался разгадать, откуда такая аномалия у Бима.

Он перевернул все книги по охоте и собаководству, чтобы хоть немного

приблизиться к истине и доказать со временем, что Бим не виноват. Именно

для этого он и начал выписывать из разных книг в толстую общую тетрадь

все, что могло оправдать Бима как действительного представителя породы

сеттеров. Бим был уже его другом, а друзей всегда надо выручать. В

противном случае - не ходить Биму победителем на выставках, не греметь

золотыми медалями на груди: какой бы он ни был золотой собакой на охоте,

из породных он будет исключен.

Какая же все-таки несправедливость на белом свете!