Национал‑капиталисты

Первым лидером националистов‑ рыночников стал В. И. Корчагин, чье издательство «Витязь» специализируется на издании антисемитской литературы, где евреи сплошь и рядом ассоциируются с коммунизмом. Одной из 25 брошюр, выпущенных им в серии «Библиотечка русского патриота», были «Славянские веды», якобы подготовленные Московской общиной древнерусской религии[290]. Брошюра была посвящена не столько изложению религиозной доктрины, сколько выяснению места евреев на Земле. Ее автор исходил из примордиалистского понимания этничности: он представлял народы вечными территориальными общностями, обладающими каждая исключительно своей религией и поклоняющимися своим богам. Обращение к чужой вере он называл преступлением против порядка, установленного якобы свыше. Славянам он приписывал религию, называемую «славянским ведизмом», священными книгами которого якобы служили «славянские веды». К ним он относил «Книгу Велеса», «Славяно‑ арийские православные веды», «Боянов гимн» и пр. Якобы все это и лежало в основе «русского православия». Центром поклонения он называл некие Белые горы, будто бы расположенные в центре России. Ни Библия, ни христианство к этому не имели никакого отношения. А тех, кто путем навязывания своей религии хотел завладеть чужой землей, автор называл завоевателями и объявлял им войну. Добрую славянскую религию он противопоставлял якобы злой христианской, рожденной в мире работорговли, в империи зла, наполненной чувством «национального превосходства» и религиозным фанатизмом. Не слишком считаясь с историческими реалиями, автор смешивал иудаизм с христианством и не отличал Римскую империю от зависимого от нее Иудейского царства. При этом он обличал идею «богоизбранного народа» и называл Библию «фашистско‑ иудейской инструкцией завоевания мира». В этом контексте иудаизм и христианство оказывались «двумя преступными идеологиями еврейского народа». К концу брошюры «иудеи» превращались в «синайских сатанистов», якобы с помощью Дьявола плетущих заговор против человечества.

После столь широковещательных заявлений автор переходил к обвинению «сионистов» в ведении «религиозной войны» против народов мира. При этом их главным орудием оказывалось христианство, якобы лишавшее бывших язычников воли и отдававшее их во власть коварных «иудеев». В этих рассуждениях находили место и «мировой Сион» как прообраз «мирового правительства», и «жены‑ еврейки» как «религиозно‑ сексуальные воины», смущающие умы своих «мужей‑ гоев», и упадок «национальных культур», якобы неизбежно сопровождающий внедрение христианства, и якобы присущее «иудеям» стремление властвовать в мире. Автор призывал к сопротивлению и возвращению народов к «своим богам», причем русским он предлагал «Славяно‑ арийское православие». Автор приветствовал антисемитские кампании сталинского режима и сетовал на то, что якобы в 1993 г. власть в России снова перешла от славян к «иудеям». Эту власть он квалифицировал как «израильскую оккупацию» и призывал к восстанию. Но для начала, подобно нацистам, он предлагал объявить бойкот «иудейским банкам и магазинам». В перспективе он советовал вести борьбу с «иудеями» «до их полного изнеможения». Он не отвергал и «германский способ» решения еврейского вопроса, правда считая его «самым нежелательным», хотя и допустимым «в крайнем случае». Своим идеалом автор видел «русский капитализм» со «славянской властью». Он мечтал о Руси «святой и некрещеной», очищенной от «неруси поганой». В брошюре находила место и идея смены эры, с чем автор связывал возвращение Сварога и Перуна. Наконец, он призывал к созданию «идейно‑ религиозного национализма», якобы способного спасти народ и помочь его возрождению на своих собственных землях (Корчагин 2001). Иными словами, «национальная религия» выступала в брошюре не самоценностью, не моральным императивом, а инструментом для установления «русской власти» и очищения страны от «нерусских». И все это должно было происходить под покровительством бога Сварога.

Ближайшим помощником Корчагина по издательским делам был П. И. Шибин, ранняя смерть которого заставила Корчагина не на шутку расчувствоваться и провозгласить его героем русского народа. В частности, в предисловии к одной из антисемитских брошюр Шибина Корчагин всячески превозносил его за пропаганду идеи о том, что путь русского народа к спасению лежит будто бы «через возврат к религии наших предков – вере славяно‑ русов и изгнание евреев из России» (Шибин 1998: 1. См. также: Иванов 2000: 302–306). Действительно, подобно самому Корчагину, в христианизации Руси Шибин видел величайшую трагедию русского народа, якобы покорившегося «еврейской вере» и потерявшего волю к сопротивлению «иноземному игу». Сообщая читателю «правду» о фашизме и обвиняя евреев во всех бедах, постигших Россию в XX в., Шибин возлагал ответственность за это более всего на Русскую православную церковь и призывал всех русских патриотов выступить единым фронтом против нее (Шибин 1998: 46).

К националистам‑ рыночникам, придерживающимся радикальных взглядов, относится и писатель В. Б. Авдеев. Окончив МЭИ, он получил профессию инженера по персональным компьютерам, но, похоже, не получал удовольствия от этой работы. Его больше манили загадки древних цивилизаций и религий, и во второй половине 1980‑ х гг. он дебютировал как писатель, сочиняющий рассказы о них[291]. Авдеев исходит из того, что в нашу эпоху модернизации и урбанизации, в эпоху значительных миграций и этнических смешений притягательность прежних ценностей и компетентность в традиционных знаниях, в том числе религиозных, резко падают. Он считает далеко не случайным тот факт, что современный человек начинает все более тяготеть к нетрадиционным религиям. Для него это означает перспективу создания и распространения универсальных религий в будущем (Авдеев 1994: 4). Это и заставляет его считать христианство отмирающей религией, и, чтобы ускорить этот процесс, он прилагает все усилия для его дискредитации, причем делает это в духе процветавшего недавно «научного атеизма». Но он борется с христианством не как атеист, а как защитник дохристианской языческой религии. Поэтому ему важно, во‑ первых, доказать непреходящее величие языческих ценностей, во‑ вторых, показать несамостоятельность и скудость христианского духовного наследия и, в‑ третьих, обвинить христианство в безжалостном уничтожении язычества, якобы содержавшего бесценные сокровища народной мудрости. Возрождение язычества требует определенной почвы, и Авдеев без устали ищет доказательства тому, что язычество не исчезло полностью, что его живые свидетельства встречались то тут, то там на протяжении всей русской истории и дожили до наших дней. Он утверждает, впрочем не без основания, что языческая стихия постоянно сопровождала русское православие. Однако он делает акцент не на включение языческих культов и представлений в последнее, а на их извечной борьбе, причем настаивает на том, что языческое сознание проявлялось будто бы в сектантстве и расколе (Авдеев 1994: 6 – 15).

Авдеев специально останавливается на описании жестоких методов, которыми осуществлялась христианизация Руси (Авдеев 1994: 6, 146–147)[292]. Другая его мысль заключается во вредоносности христианства, которое будто бы погубило Рим и привело к расколу Киевской Руси (Авдеев 1994: 6, 35), задержало культурное развитие в России и Европе (Авдеев 1994: 14), уничтожило или скрыло от людей плоды тысячелетних народных наблюдений (Авдеев 1994: 15, 35). Наконец, он объявляет христианство «религией человеконенавистничества», неспособной к творческому мышлению (Авдеев 1994: 38, 44). А чтобы окончательно его дискредитировать, он причисляет к последователям Христа коммунистов (Авдеев 1994: 131), не ведая, как много коммунистов окружали в 1990‑ х гг. того же Безверхого. Авдеев в особенности настаивает на якобы психопатической ущербности личности Христа и его тяжелой генетической наследственности (Авдеев 1994: 46) и делает «величайшее открытие», заявляя, что символ креста возник задолго до христианства (Авдеев 1994: 47 сл.). Он обвиняет ученых в сокрытии такого рода информации, как бы не замечая того, что все соответствующие материалы он черпает из трудов тех же ученых!

Наконец, Авдеев утверждает, что источники христианства, а равным образом индуизма и буддизма следует искать в зороастризме, откуда авторы священных книг будто бы и получали информацию. Опираясь на исследование Мэри Бойс (1987: 40, 96), Авдеев доказывает, что «зороастризм был первой настоящей религией в полном смысле этого слова вообще, и все остальные: индуизм, иудаизм, христианство, ислам это лишь более поздние искажения оригинала…». Единственное, в чем автор милостиво отдает приоритет иудаизму и раннему христианству, – это изобретение понятия «священной, религиозной» войны (Авдеев 1994: 18–20, 42–43).

Авдеев с восторгом подхватывает уже известную нам идею об арийском происхождении славян, о родстве славян со скифами и о родине Заратуштры на территории России к востоку от Волги[293]. Ему импонирует мысль о локализации арийской прародины в России (Авдеев 1994: 45, 162). Ведь, тем самым, славяне оказываются создателями высшей мудрости и древнейшей на Земле религии.

Автор восхищается Римской империей с ее приматом государственности над племенными и религиозными идентичностями, преклоняется перед царившей там религиозной свободой и клеймит христианство за его склонность к навязыванию всем жесткого единомыслия (Авдеев 1994: 35, 39). Странно, что он не чувствует в этом никакого противоречия со своим собственным стремлением упразднить «калейдоскоп культур и религий» и создать «универсальную религию будущего», способную объединить человечество «в мировой космический универсум», видя в этом «замечательную перспективу» (Авдеев 1994: 4).

Автор склонен к эсхатологическому мышлению. Он предвидит близкую гибель старого мира и призывает сознательно готовиться к качественной перестройке сознания. В этой связи он приходит к безапелляционному выводу о том, что «христианство… нуждается в физическом уничтожении» (Авдеев 1994: 78). На смену ему должна прийти новая «культурная мифология», новая политеистическая религия, опирающаяся на «евразийскую идею». «Чем больше Богов – тем лучше» (Авдеев 1994: 79, 98). Авдеев прилагает все усилия, чтобы сделать язычество привлекательным в глазах читателя. Он, скажем, прибегает к такому аргументу: «Чем больший капитал собирал человек на земле, тем большей властью, почетом, уважением мог воспользоваться он на “том свете”… Древний славянин, так же как и нынешний мусульманин, мог иметь столько жен, на сколько у него хватало денег, здоровья и воображения, ибо все они переходили и в другую жизнь» (Авдеев 1994: 160, 164–165). Автору невдомек, что в условиях язычества вдова или невинная девушка нередко переходила в другую жизнь не только фигурально, но и физически путем насильственного умерщвления (Боровський 1992: 137–138), и он создает миф о безусловном равноправии женщин в языческом обществе.

Авдеев выступает ярым поклонником империи, и его построения пронизаны мегаломанией. Он убежден в том, что, поскольку Россия была прародиной ариев, именно ее народы призваны увлечь весь остальной мир «к высотам новой духовности» и объединить все «новые религии» и нетрадиционные культы в глобальное экуменическое единство (Авдеев 1994: 165). В то же время, чтобы избежать дальнейших катаклизмов, народам России следует объяснить, что «Христос и Магомет – это заморские иностранцы», а великий Зороастр – «это наш соотечественник». Первые будто бы поделили мир на два враждующих лагеря, и только последний способен помирить всех в рамках единой культурной традиции. Только свой местный Бог может принести удачу и счастье. По мысли автора, достаточно объяснить это людям, как они тотчас же устыдятся своей бессмысленной вековой борьбы, и наступит вечный мир. Он вновь и вновь доказывает, что эта задача по плечу лишь «национальному пророку, а не привозному», и тут же предсказывает, что будущее принадлежит «наднациональному, континентальному миросозерцанию» (Авдеев 1994: 168–169, 172). Как все это совмещается с национальным, то есть глубоко укорененным в местной культурной традиции, пророком, автора не волнует. Корни этого разительного противоречия уходят к классическому евразийству, мечтавшему объединить все народы мира под единой «уютной» крышей русского православия. Автор лишь заменяет православие зороастризмом и провозглашает наступление эпохи «русской идеи» без Христа.

Если в рассматриваемой книге Авдеев тактично обходил национальный вопрос и избегал откровенных расистских и антисемитских рассуждений, то позднее он выступил истовым приверженцем «интегрального национализма» и расовой идеи (Авдеев 1996; 1997). В конце 1990‑ х гг. он объявил себя теоретиком «национал‑ гедонизма» и стал активно участвовать в развитии антихристианского национал‑ демократического движения. Он делал это, будучи активистом Московской языческой общины и членом Клуба славяно‑ горицкой борьбы, а также активно сотрудничая с такими расистскими изданиями, как «За русское дело» и «Наследие предков» (об этом см.: Прибыловский 1998б; Сиротин 1997). В 2000 г. Авдеев наряду с П. В. Тулаевым стал одним из основателей расистского журнала «Атеней» и одновременно учредил Библиотеку расовой мысли, под грифом которой переиздал книгу Людвига Вольтмана «Политическая антропология», известное расистское произведение начала XX в., а также произведения Ганса Гюнтера, пламенного пропагандиста расовой антропологии в эпоху нацизма. Авдеев объявил себя «отцом русской расологии», в рамках которой он пропагандирует расизм (Шнирельман 2007б). Информация об издаваемых им книгах размещается на сайтах русских неоязычников, которых он просвещает в области расовых проблем.

В середине 1990‑ х гг. радикальная газета «Русская правда» опубликовала серию антихристианских и антисемитских статей М. Рыжова из Екатеринбурга, скрывающегося под псевдонимом Ант Росс (Антон Россов) (об этом см.: Паншина 1996; 1997: 78). Он последовательно проводил идею о том, что не только западное христианство, но и русское православие строятся на основах иудейского наследия и далеки от истинно русского духа: «Ортодоксальное еврейское христианство и русское Православие – одно и то же. Для него любая христианская религия, и прежде всего русское православие, – это «зомбирование», внедрение чужой идеологии, «толкающей русский народ в беспредельное иудейское рабство» и ведущей к его обнищанию в условиях всевластия «иудейского правительства России» (Росс 1995в: 1–2).

Повторяя зады антисемитской пропаганды, он утверждал, что Иисус Христос был послан не ко всему человечеству, а именно к «богоизбранному» еврейскому народу, а всем остальным народам якобы предназначалось быть лишь «рабами‑ псами» у ног последнего; что свои язык и письменность евреи похитили у «арабов‑ хананеев» Палестины; что своего бога они также заимствовали у древних народов Востока; что у них никогда не было своей истории; что зато «христиане никогда не считались с мнением основной массы народа и уничтожали подлинные документы национальной истории, чтобы они не противоречили еврейско‑ библейской трактовке мира»; что «по иудейской идеологии женщина – не человек»; что евреи оккупировали Грецию и извели местных славян; что евреи выдумали коммунизм, опять‑ таки чтобы господствовать над неевреями; что при этом евреи являются «народом‑ паразитом», повсюду противостоящим народам‑ труженикам; что евреи постоянно захватывают чужие земли, истребляя там коренное население (Росс 1995в: 3–8). Автор делал вывод о том, что «во всем мире евреем называется человек любой национальности, если он исповедует на практике основы иудейской идеологии паразитизма». Иначе говоря, «евреи или иудеи, что сегодня одно и то же, никогда не были народом, расой, нацией, национальностью. Они есть и навсегда останутся лишь племенным сообществом, связанным воедино эгоистическими паразитическими интересами, наиболее четко выраженными в идеологии иудаизма» (Росс 1995в: 7–8). Вряд ли есть лучший способ живописать универсального врага, против которого следует подняться всему человечеству.

Далее, Ант Росс утверждал, что вместе с Евангелием евреи якобы несли миру культуру сексуальных извращений – гомосексуализм и лесбиянство. По его словам, сегодня именно иудеи поддерживают русское православие. Якобы именно они, беспощадно уничтожившие когда‑ то языческие святилища, настаивают на восстановлении православных храмов и в то же время противятся восстановлению «русских языческих святилищ». Наконец, подхватывая сомнительные гипотезы академика А. Т. Фоменко, этот автор утверждал, что Ветхий Завет был создан не ранее XV–XVI вв., что библейская археология никакого отношения к евреям не имеет и что, тем самым, евреи всегда были людьми без роду без племени. При этом крупнейшим авторитетом ему служит И. А. Крывелев, один из известных представителей советского научного атеизма (Росс 1994а; 1994б; 1994в; 1995а; 1995б)[294]. В Омске близкие взгляды развивал А. Хиневич (Яшин 1997б).

В 2000 г. антисемитская неоязыческая библиотечка пополнилась новым изданием – книгой В. А. Истархова «Удар русских богов». Автор, скрывавшийся под псевдонимом и называвший себя «академиком Арийско‑ Русско‑ Славянской академии», выступал от лица «мелких и средних собственников», чьи интересы он в первую очередь и защищал (Истархов 2000: 159–162; 2005. О нем см.: Popov 2001). Он сообщал в аннотации, что его книга была направлена против «главных еврейских религий», включая христианство и коммунизм. Он гордился своей принадлежностью к язычеству – «исконной многотысячелетней религии русских и арийских народов» – и стремился разоблачить «еврейские религии», видя в них «информационное оружие для захвата и установления мирового господства высшей еврейской олигархией и их сатанинскими хозяевами» (Истархов 2000: 2, 55). Обращаясь к заинтересованному читателю, он торжественно заявлял: «Мы арийцы – дети наших Богов». И сообщал, что «наши Боги… в наших генах» (Истархов 2000: 3). Между тем, очевидно не особенно надеясь на гены, автор прилагал все усилия для того, чтобы убедить читателя во вредоносности «жидолюбивого» христианства. Он объявлял Иисуса Христа дьяволом и предлагал «слушать Христовы заповеди и делать наоборот» (Истархов 2000: 54–55).

Вполне в духе «неоязычников‑ рыночников», Истархов объявлял христианство и коммунизм «лживыми религиями», которые тысячелетиями, на протяжении эры Рыб, навязывались народам мира с целью их порабощения (Истархов 2000: 4–6, 60). Чтобы избежать обвинения в антисемитизме, автор прибегал к уже известному нам трюку – он обвинял иудаизм в истреблении подлинных древних евреев и в создании вместо них «новых евреев в виде биороботов» (Истархов 2000: 7). Он одобрял антисемитизм как «естественную защитную реакцию других народов от еврейского шовинизма» и призывал привлекать борцов с антисемитизмом к уголовной ответственности (Истархов 2000: 72–73). Его печалило то, что современный мир якобы страдает под еврейским гнетом. Единственное средство покончить с этим автор видел в восстановлении «древней и национальной (не только для русских, но и для всех арийцев) религии язычества или ведизма», якобы призванной стать «настоящей религией XXI в.», эры Водолея. Ведь, по мнению автора, «настоящий национализм невозможен без своей национальной религии, без связи со своими родными Русскими Богами» (Истархов 2000: 9).

В целом книга была написана в типичном для советского научного атеизма духе разоблачения «лживой церковной пропаганды». И автор посвящал несколько глав плоской критике христианства с позиций здравого смысла (Истархов 2000: 14–66). Те же самые советские атеистические разработки лежали в основе его критики иудаизма – не понимая сути религии, он трактовал ее как социальную и национальную идеологию, подобно другим антисемитам упрекая иудаизм в «шовинизме и расизме». Он не затруднял себя обращением к первоисточникам; ему было достаточно тенденциозно подобранных цитат из Талмуда, опубликованных издательством «Витязь». Немудрено, что в своей характеристике иудаизма он довольствовался расхожими антисемитскими штампами: «иудаизм – преступная идеология», «еврейские синагоги – это… центры международной мафии», «евреи – это пятая колонна сионизма в любом государстве» (Истархов 2000: 67–69, 78). Не желая понять суть христианства и смешивая его с иудаизмом, он объявлял его национальной еврейской религией (Истархов 2000: 61), слепо следуя в этом уже известному нам злобному антисемитскому трактату В. Емельянова (Истархов 2000: 81–82).

В русском язычестве Истархов видел национальную разновидность общеарийской религии – «ведизма» (Истархов 2000: 10) и заявлял, что в моральном отношении она не в пример привлекательнее христианства. Ведь она воспитывает не рабов, а воинов, предлагает не плакать, а веселиться, пропагандирует знание вместо слепой веры, ставит на место христианской богобоязни веру в свои силы, раскрепощает естественную для человека сексуальность, отбрасывает «двуличие христианской морали», вместо самопожертвования прививает «здоровый эгоизм» и стремление к личному обогащению, вместо «гнилого гуманизма» – право на возмездие, наконец, отрицая общечеловеческие ценности, провозглашает «принцип здорового русского национального эгоизма» (Истархов 2000: 24–55).

Многобожие привлекало Истархова тем, что оно якобы поддерживало кастовую структуру и сословную организацию. Ему представлялось, что именно в этом заключается естественное состояние человеческого общества. Он не только одобрял социальное неравенство, но искал его истоки в генотипе, тем самым пытаясь оживить давно отброшенную наукой расовую теорию (Истархов 2000: 9, 62–63). Он прямо писал: «Сейчас уже генетика четко доказала неравенство не только людей, но и наций и рас. У разных наций и рас различный генотип» (Истархов 2000: 63). Не отягощая себя научными изысканиями, автор был не прочь взять в союзники Гитлера, чью книгу «Майн кампф» он называл «истинной и серьезной» и откуда он открыто заимствовал идеи (Истархов 2000: 76, 116, 192, 294). Нацистский пример автора даже вдохновлял, и он считал идеологию нацизма «ударом языческих Богов по иудохристианству, коммунизму и сионизму»[295]. Заинтересованному читателю он был готов рекомендовать и другую «хорошую антисемитскую литературу» (Истархов 2000: 77).

В книге Истархова развивается типичный для постколониального мира миф о «похищении знаний» – утверждается, что иудеи и христиане украли идеи, принципы и символы из языческой религии ариев (Истархов 2000: 12, 53–54, 132, 139), что Эйнштейн украл идеи у Пуанкаре и что вообще «украсть чужое и выдать за свое – типичный метод еврейской гениальности» (Истархов 2000: 83).

Не признавая логики, автор прибегал к жонглированию понятиями, не только не объясняя, но даже намеренно искажая их смысл. Так, на одной и той же странице он пытался уверить читателя в том, что абсолютной истины не существует, и в то же время заявлял, что «плюрализм просто не нужен» (Истархов 2000: 65). Он подчеркивал принадлежность Бенджамина Франклина и Джорджа Вашингтона к масонам, то есть, по его версии, слугам «всесильных евреев», и одновременно цитировал их злобные юдофобские высказывания (Истархов 2000: 73–74, 270).

Доставалось евреям и от самого автора – они обвинялись в половых извращениях (Истархов 2000: 28–30), в ритуальных убийствах «арийских детей» (Истархов 2000: 33–34, 118), в нечестности и фанатизме, деспотизме и «идейной работорговле» (Истархов 2000: 70–71, 76, 92), а иудейский бог изобличался в непомерной жестокости (Истархов 2000: 16). Раскрыв «истинное нутро» евреев, автор с нескрываемым злорадством сообщал о еврейском происхождении Христа, Маркса и Ленина (Истархов 2000: 34–36), как будто именно принадлежность к еврейству сделала их «выродками», не давшими человечеству ничего, кроме зла. Мало того, автор хотел убедить читателя в том, что корни «мирового зла» восходили к египетскому фараону Эхнатону, якобы представителю «неземной сатанинской цивилизации», который первым пытался ввести единобожие. Вот, оказывается, чьими идеями веками питались масоны и коммунисты (Истархов 2000: 58–59). При этом Истархов с полным доверием использовал гипотезу Фрейда о том, что Моисей был египетским жрецом. Левитов он также называл «потомками оккультных древнеегипетских жрецов» (Истархов 2000: 94, 102). Помимо Эхнатона, другим злым гением человечества оказывался царь Соломон (Истархов 2000: 88, 95, 116), которого Истархов, подхватывая созданный масонами миф, считал основателем масонства. В соответствии с этим мифом он со всей энергией набрасывался на «мировое масонство», связывая его с неким «тайным правительством» (Истархов 2000: 143–152).

Особенно дорога была автору идея о том, что «коммунизм – это порождение сионизма и сионистских масонских структур». Марксизм он уличал в стремлении развязать гражданскую войну и разделаться с неевреями руками самих же неевреев. Он не только подхватывал затасканную антисемитами идею о «еврейской власти» в большевистской России, но шел много дальше, объявляя даже Сталина «грузинским евреем» (но тут же с одобрением сообщал о том, как тот преследовал «жидов и сионистов». См.: Истархов 2000: 156, 291, 296). При этом, обличая коммунизм, автор противопоставлял ему не капитализм или какой‑ либо иной социальный и экономический строй, а «язычество», как будто оно было способно автоматически ликвидировать все общественные пороки (Истархов 2000: 81, 153–172).

В борьбе с коммунизмом автор обращался к мировой истории и всеми силами стремился возродить понимание ее сути как расовой борьбы между евреями и арийцами. При этом он прилежно повторял зады антисемитской пропаганды, ведущейся со второй половины XIX в., о том, как будто бы евреи погубили Рим, хазары‑ иудеи ввели на Руси христианство, масоны и евреи устроили американскую революцию, Великую французскую революцию и Октябрьскую революцию в России, а также развязали обе мировых войны. Автор также заявлял, что в современных США будто бы правит еврейская финансовая олигархия, обирающая американских налогоплательщиков. Наконец, перестройку в СССР автор объявлял деянием все тех же евреев, якобы захвативших власть в современной России (Истархов 2000: 222–316).

Тем самым, Истархов всячески пытался возбудить русских против евреев. Стержнем его концепции являлась идея религиозной конфронтации между «русским (арийским) язычеством», с одной стороны, и христианством и иудаизмом – с другой. Именно с этой идеей он вначале выступил на страницах газеты Корчагина «Русские ведомости» (Истархов 1998), оживляя средневековый обычай религиозных войн. В своей книге он шел еще дальше и, переиначивая любимый тезис Сталина об обострении классовой борьбы, заявлял, что «при переходе к новой Эре война Богов обостряется» (Истархов 2000: 319). Он призывал к подготовке русского восстания против евреев и первым оружием в этой борьбе объявлял «русское язычество». Примечательно, что он допускал искусственное создание религии: «Даже если бы у нас не было национальной религии, ее надо было бы придумать» (Истархов 2000: 320). Россию автор отождествлял только с русским народом, объявляя ее мононациональным государством, где следует установить этнократию. Одного лишь Русского государства ему казалось мало, и он призывал к построению «наднационального» государства (то есть новой империи!), которое было бы «полезно русскому народу» (Истархов 2000: 332). Путь к этому автор видел в возрождении «русского язычества», в восстановлении ведических храмов, и его книгу завершал лозунг «Да помогут русскому народу русские Боги Сварог, Перун и Велес!» (Истархов 2000: 354)[296]. Что же касается евреев, то их, по мнению автора, следовало частью судить, а остальных «полностью депортировать из России на веки вечные» (Истархов 2000: 351).

В подтверждение своих идей автор опирался на фальшивки, издавна использующиеся антисемитами для борьбы с евреями. Он рекомендовал читателю ознакомиться со сфабрикованными царской охранкой «Протоколами сионских мудрецов», причем не в подлиннике, а в изложении Генри Форда (Истархов 2000: 95). Это ему представлялось недостаточным, и он публиковал подложный «Катехизис еврея в СССР» (Истархов 2000: 96 – 101), пользующийся большой популярностью у русских антисемитов.

Обе эти фальшивки вдохновенно пропагандируются издательством «Витязь» Корчагина. Они исправно в том или ином виде включаются в издаваемую им «Библиотечку Русского патриота», публикующую книги, либо целиком основанные на изложении текстов «Протоколов», как, скажем, брошюра Г. Форда «Международное еврейство», либо включающие цитаты из «Протоколов» и «Катехизиса» или ссылки на них, как это делал Шибин (Шибин 1998: 43, 46). Корчагин неоднократно издавал и сами «Протоколы», а за публикацию «Катехизиса» он даже привлекался к суду[297]. Антисемиты «национал‑ капиталисты» черпают свою информацию и из другой многочисленной антисемитской литературы, не брезгуя даже коммунистическими изданиями. Например, особым пиететом у Истархова пользовались публикации КОБР (см., напр.: Истархов 2000: 93, 110 сл., 123). В данном случае его мало волновал тот факт, что материалы КОБР готовились его идейными противниками‑ коммунистами (об этом ниже). Правда, позднее Истархов издал книгу, направленную против КОБР (Истархов 2005).

Идеи Истархова не остаются втуне, тем более что он заботился об их пропаганде среди неоязычников, как делал это в Киеве на Первом международном славянском родовом вече в июле 2003 г. Ссылки на его книгу можно встретить на языческих сайтах. Показательно, что ее нашли у А. Копцева, в январе 2006 г. напавшего на посетителей одной из московских синагог и ранившего ножом нескольких из них. Неверующий Копцев признался тогда, что, по его мнению, русской верой является язычество. Очевидно, эти склонности и убедили его в необходимости «убивать жидов» (Локотецкая 2006). В 2007–2009 гг. в судах ряда российских городов книга Истархова была признана экстремистской, «направленной на возбуждение религиозной и национальной розни». Она была включена в федеральный список экстремистских материалов. Правда, в марте 2009 г. в защиту этой книги высказался известный своей экстравагантной позицией тогдашний вице‑ спикер Госдумы В. В. Жириновский. Лекции Истархова и ныне можно свободно слушать в Интернете.

Национал‑ капиталистический и одновременно антихристианский подход к реальности находит свое предельно ясное выражение в работах «национал‑ демократа» А. Н. Севастьянова. Он с симпатией относится к деятельности германских нацистов и хвалит их за наведение порядка в предвоенной Германии, повышение благосостояния немецкого народа и возвращение своих исконных территорий. Этот опыт ему представляется заслуживающим подражания. Зато коммунизм он, подобно нацистам, отождествляет с евреями и находит в иудаизме идею мирового господства. Тем самым, определяются мотивы его неоязыческого по сути отношения к православной церкви – ведь она, по его словам, провозглашает евреев «избранным народом», а всем иным народам готовит участь вырожденцев. Христа Севастьянов называет «еврейским националистом», который нес гибель всем другим нациям. Формально он скептически смотрит на переход русского народа в язычество, справедливо полагая, что оно лишь разъединит его. Между тем сам он выше всего ставит такие ценности, как «этнос, нация, раса», и его религией служит крайний национализм. Целью своего движения он провозглашает спасение русского народа от вымирания и в числе первостепенных мероприятий предлагает «ввести генетику и евгенику». Он, правда, еще не готов одобрить столь радикальные меры, которые практиковались германскими нацистами на пути к «тысячелетнему Рейху», однако христиане и евреи ему явно мешают (Севастьянов 1996).

Похоже, что такова позиция и Русского национал‑ демократического движения в целом. Ведь оно не приемлет православного традиционализма (Национальная демократия 1995: 1), стремится отделить себя от славянско‑ православного мира (Колосов 1995: 10) и называет евреев едва ли не первыми в мире гонителями крестьянства (Лапин 1995: 37). Как и многие другие националисты, русские национал‑ демократы романтизируют крестьянство, а в его уничтожении винят иудейских пророков, «иудаизированное христианство» и большевиков, что в их устах звучит как синонимы. Примечательно, что под «крестьянством» здесь, похоже, понимают любое традиционное общество с анимистическими представлениями и верованиями и поэтому доходят до того, что проводят параллель между русским православным крестьянством и австралийскими аборигенами (Лапин 1995).

Стержнем таких настроений является агрессивный расовый антисемитизм, вслед за нацистами усматривающий смысл мировой истории в борьбе «арийцев» с «семитами». Однако один лишь антисемитизм сторонников таких взглядов не удовлетворяет, и они объявляют врагами русских не только евреев, но и всех «инородцев» в целом. Среди таких идеологов выделяется поэт и активист праворадикального движения А. А. Широпаев[298], обнаруживающий корень всех бед русских в «Евразийском проекте», якобы направленном на полное искоренение русского народа (Широпаев 2001). Для таких замыслов и их воплощения Широпаев любит использовать термин «геноцид». Его историософию, основанную на расовом подходе, отличает предельный пессимизм, и в истории России он видит непрерывное движение от небывалых вершин до полного упадка. Якобы начало Руси было положено «чистыми арийцами» (норманнами и венедами), «нордическими автохтонами», отличавшимися высочайшей культурой. Широпаев считает их «белым» европейским населением, оплотом которого служил Великий Новгород, «жемчужина Северной Европы». Однако вся последующая история проходила под давлением вначале Хазарии, затем – Византии, якобы сознательно стремившихся растворить исконно русских («белых людей») среди «русскоязычной кавказско‑ татарско‑ еврейской массы». Иными словами, речь идет о вековом противостоянии «северного» («нордического») и «южного» начал, где «юг» безоговорочно рисуется агрессором, постоянно посягавшим на свободу и самобытность «северян». «Юг» обвиняется не только в военной экспансии и стремлении физически закабалить жителей Севера, но и в идеологической диверсии – навязывании чуждой религии, а также в превращении Руси в «многоплеменный евразийский котел». Такую политику Широпаев и называет «Евразийским проектом», а в крещении Руси видит начало «евразийского террора». С этой точки зрения, «светлая эпоха» ассоциируется с дохристианским и даже дохазарским периодами, а «славные предки» – со славянскими волхвами. Тем самым, вся писаная история России выглядит бесконечным террором против «коренного (белого) населения», веками осуществлявшимся то монархической властью и православной церковью, то красными комиссарами.

Самым страшным грехом «евразийства» называется «расовое смешение», в чем Широпаев видит «преступление против крови», «нарушение древнеарийских расово‑ кастовых норм». Примечательно, что он обвиняет в этом даже князя Святослава (Широпаев 2001: 7), которого русские националисты обычно рассматривают как безусловно положительного героя, победившего ненавистную им Хазарию. Якобы женитьба Святослава на Малуше, которую Широпаев называет «хазарской царевной», была частью хитроумного плана евреев по внедрению «Проекта», и якобы с тех пор они постоянно его продвигали, что и привело в итоге к революции 1917 г., ознаменовавшей возникновение «Новой Хазарии». Правда, Широпаев не скрывает нелегкую судьбу евреев в России, которых здесь преследовали сегрегация, высылки и погромы. Однако, пытаясь избежать противоречий, он настаивал на том, что переход в православие освобождал евреев от всех притеснений, – якобы именно это и позволяло им участвовать в «евразийском проекте» (Широпаев 2001: 60–64). И все же ему приходится признать, что якобы запустившие «Проект» евреи веками были от него отлучены, а его исполнением долго занималась тюркская знать[299]. Что заставило евреев отдать бразды правления в чужие руки, остается загадкой, – расовая теория не дает на это ответа. Приходится винить не только евреев, и круг «заговорщиков» значительно расширяется, включая в себя самых разных «инородцев».

Проклиная браки князей Рюриковичей с половчанками, Широпаев заявляет, что «Проект Россия» был задуман нерусскими и не для русских. В доказательство он приводит подчинение Александра Невского правителям Монгольской империи и ее мягкое отношение к православной церкви, а также погромные походы московских князей против Киева и Великого Новгорода, что якобы свидетельствовало об их ненависти к «арийским городам». Образцом для Широпаева служит не Московская, а Литовская Русь, счастливо избежавшая влияния «азиатчины» (Широпаев 2001: 20–21). Он также воспевает Русский Север, где якобы до наших дней сохранились остатки «арийской нордической культуры» (Широпаев 2001: 25).

Для него русское, то есть европейское, государство погибло вместе с новгородской свободой. А Российское государство связано в его сознании с «системой отчуждения и геноцида русских, белых людей» (Широпаев 2001: 25). Тщательно отбирая и своеобразно интерпретируя исторические данные, он доказывает, что власть в Российском государстве всегда была «нерусской», что она отличалась засильем «инородцев» и что более всех от гнета страдали именно русские люди. Поэтому в его книге постоянно проводятся аналогии между теми или иными репрессивными мероприятиями царских и советских властей, и все они, в его понимании, были направлены исключительно против «русских людей», из чего следует, что их проводили «инородцы» или их «прислужники». В частности, он всеми силами стремится доказать, что среди русской аристократии преобладали выходцы из «инородцев», и сетует на то, что элита не была «кровно связана с народом». В этом ему и видится главная причина всех бед русского народа. Примечательно, что и колонизацию Сибири он не оправдывает по той причине, что она способствовала росту смешанных браков и, тем самым, «расовой эрозии» (Широпаев 2001: 38–42).

По всем этим причинам Широпаев не испытывает любви к русским царям и, вместо этого, прославляет как их недругов, бежавших на Запад, так и старообрядцев, сопротивлявшихся официальному православию, а также вольных казаков, мечтавших о своем независимом государстве. Всех их он оптом записывает в «арийцы». Он также восхваляет любую политику, приводившую в Россию немцев, – будь то реформы Петра I или обе мировых войны. Во всем этом он видит проникновение «свободного духа нордической Европы», что относится и к нацистской оккупации.

Отказываясь от социально‑ классового подхода, Широпаев с удивлением обнаруживает в Российской империи парадокс – сочетание элиты, представленной «белой расой», с крепостной зависимостью основной массы «белого населения» (Широпаев 2001: 51–54). Расовая теория не может объяснить этот феномен, и Широпаев вновь и вновь винит в этом «Евразийский проект», якобы запущенный еще в раннем Средневековье и веками исправно служивший одному – уничтожению русского народа. В этом свете российские императоры, включая Петра I, оказываются слепым орудием чужой воли, веками оказывавшей свое губительное влияние на развитие России. Носителем этой воли Широпаев рисует «расово чуждую номенклатуру», чудесным образом окружавшую как императоров, так и советских вождей. Без «теории заговора» объяснить это невозможно, и рано или поздно Широпаеву приходится обращаться к образу «сионских мудрецов» – якобы они‑ то и приводили в действие зловредный механизм «Проекта» (Широпаев 2001: 69).

Хотя книга Широпаева посвящена всей истории России, ее главным сюжетом является история XX в., причем особенно пристальное внимание уделяется советскому периоду. Его автор прямо отождествляет с «Новой Хазарией», недвусмысленно давая понять, кто тогда занимал доминирующие позиции в обществе. Он называет евреев «суперъевразийцами», и в его изображении целью «Евразийского проекта» было установление их власти над миром и, прежде всего, «арийским миром» (Широпаев 2001: 64–65). Отстаивая свою «арийскую позицию», автор фактически воспроизводит нацистское отношение к СССР, выдавая это за голос «свободолюбивой Европы». Представляя СССР «Новой Хазарией», или «Советской Иудеей», он в красках расписывает «азиатский террор», который якобы обрушили на «белых людей» «инородцы», следовавшие «голосу крови». В его описании СССР выглядит единым огромным ГУЛАГом, где «белые люди» подвергались «геноциду». Единственным светлым пятном в этой системе Широпаев видит катакомбную церковь, разделявшую «доктрину арийского расового превосходства» и подвергавшуюся за это преследованиям. Примечательно, что он находит «расовый инстинкт» даже у крестьян, поднимавших восстания против советской власти. Никаких других поводов для их недовольства он не видит.

Широпаев всеми силами пытается доказать, что ключом к пониманию исторических событий является расовый фактор. Поэтому он резко критикует русских националистов, включая и фашистов, за непоследовательность и уступки «Евразийскому проекту», что якобы лишало их надежды на успех. Ему самому подходит только нацистское решение «расового вопроса», и он мечтает о «расовой революции», а ее символом в полном соответствии с нацистской доктриной считает свастику (Широпаев 2001: 85, 115). Героями ему служат нацисты и их пособники, и он прославляет эсэсовцев и вермахт, якобы несшие русским освобождение от гнета. Он доходит до того, что заявляет, будто «с 1933‑ го по 1945‑ й центр Руси был в Берлине» (Широпаев 2001: 90). Он тоскует по проекту «Германской Руси», который якобы мог реализоваться в составе Третьего рейха, и ему искренне жаль, что русские этим не воспользовались. Примечательно, что и здесь он усматривает руку «мудрецов». Мало того, даже антисемитские кампании позднесталинской эпохи рисуются ему хитроумными проделками «мудрецов», манипулировавших по своему желанию мировой политикой.

Стремясь применить к России расовую теорию, Широпаев усматривает корни своих взглядов во Всероссийском национальном союзе, связывая с ним зарождение национал‑ социализма в России, в реформах Столыпина, якобы направленных на «улучшение расовых качеств русских», а также в языческих мотивах искусства русских модернистов начала XX в. (Широпаев 2001: 57–59). Главными авторитетами для него служат расисты Гобино, Л. Вольтман и М. Меньшиков.

Так, вслед за Меньшиковым Широпаев меняет местами «метрополию» и «колонии»: центр в его рассуждениях оказывается «колонией», а окраинные регионы – «хищной околицей», якобы высасывающей ресурсы из центра и превращающей русских в «белых негров». Он пишет о «бесправии» русских в России и представляет их населением, больше других страдающим от «национального гнета». Мало того, финансовую и экономическую помощь центра дотационным республикам он представляет «данью», якобы по вековой традиции выплачиваемой «инородцам», – так было в СССР, так происходит и в современной России (Широпаев 2001: 118–120, 130–131).

Подобных взглядов придерживается не он один (см., напр.: Хомяков 2003: 312). В этом отношении интерес представляет такая фигура, как П. М. Хомяков, объявляющий себя правым национал‑ радикалом и национал‑ либералом и гордящийся своей связью с «кулацким генофондом» (Хомяков 2006: 98–99). Своими главными врагами он считает вороватую бюрократию, сторонников империи, патриотов и государственников, «русских азиатов» и «русских евразийцев», а также Русскую православную церковь, тогда как «своими» он признает «русских европейцев» (Хомяков 2006: 93, 104, 116).

Взгляды Хомякова на государство и нацию не стояли на месте. Поначалу он выступал безусловным сторонником сильного национального государства, но яростно критиковал производимые им «паразитарные структуры» (военные, бюрократические и экономические), призывая любыми способами от них избавляться. Тогда он еще не разделял расистских взглядов, но с подозрением относился к «чужеземцам» и этническим меньшинствам, считая, что по культурно‑ этническим причинам они не могут быть лояльными единому государству (Хомяков 1994а: 15). Мало того, он доказывал, что в царской империи основная тяжесть гнета приходилась на долю именно русского крестьянства, тогда как элита состояла в значительной мере из нерусских. Так, оказывалось, что, вопреки советской версии истории, национальный гнет испытывал именно русский народ. Поэтому, в отличие от классических империй, в России империя служила не нации, а против нее (Хомяков 1994а: 52–53, 56). Указывая на континентальный характер Российского государства, Хомяков уже тогда утверждал, что оно может выжить только как «национальное государство в чистом виде» (Хомяков 1994а: 17–18). Беду русского народа он видел в том, что в России веками развивалась не национальная, а бюрократическая империя, действующая в интересах «инородческой элиты» (Хомяков 1994а: 55). Но если в 1993 г. он еще надеялся на строительство «национальной империи», то год спустя выступил категорически против возрождения империи, противопоставляя ей национальное государство (Хомяков 1994а: 59).

Пытаясь постичь смысл русской истории, он еще в начале 1990‑ х гг. занялся поиском ее корней далеко за пределами письменной традиции. Он обращался к ледниковой эпохе и утверждал, что все положительные черты русского характера (терпение, воля, нестяжательство, неагрессивность и пр.) были следствием приспособления далеких предков к жизни в приледниковой зоне (Хомяков 1994а: 19). Якобы именно это оптимально соответствовало христианскому учению, которое именно поэтому безболезненно прижилось на Руси (Хомяков 1994а: 19). Вместе с тем Русь испытывала негативные влияния с юга и запада, что, наряду с физическим присутствием «иностранцев», не могло не ухудшить социальную обстановку в Киевской Руси. Подобно Широпаеву, Хомяков видел свой идеал в Великом Новгороде, где якобы «национальная чистота» вкупе с «национальной демократией» сохранялись дольше всего (Хомяков 1994а: 21).

Уже в своем первом политическом трактате, говоря о «национальном государстве», Хомяков понимал его как этнически русское, свободное от состоявшей в значительной степени из «инородцев» «антинациональной элиты», столетиями создававшей «паразитарные структуры». На его взгляд, элита отличалась этим как в царской России, так и в СССР. Краткие просветы в отечественной истории он связывал с революциями, репрессиями и чистками, на время избавлявшими элиту от «иностранцев» (Хомяков 1994а: 23–26, 56–58). Главную вину советского режима он усматривал в «идеологии интернационализма» и вытекавшей из нее экспансии, что лишь вело к бессмысленному разбазариванию ресурсов и не позволяло отделяться от народов, которые, на его взгляд, не вписывались в российскую цивилизацию. Поэтому в распаде СССР он усматривал редкий шанс построить «подлинно национальное государство». Правда, его тревожило то, что власть снова оказалась в руках «паразитарной элиты», по‑ прежнему занимавшейся вывозом ресурсов и финансированием «ближнего зарубежья». Но до событий осени 1993 г. он еще верил в то, что «национально мыслящая» русская элита могла прийти к власти и «в одночасье решить все проблемы» (Хомяков 1994а: 27–33). Поэтому тогда он стоял за сильное единое государство, отстаивал идеологию умеренного русского патриотизма и выступал против крайностей либерализма. Его также привлекал экономический национализм (Хомяков 1994а: 39–42). Он полагал, что в условиях глобализации нейтральная Россия, богатая ресурсами и заботящаяся о своих национальных интересах, имела все шансы на успех (Хомяков 1994а: 51).

Свои взгляды Хомяков наиболее детально изложил в книге «Свои и чужие», где попытался подвести под них научную базу. Вообще, будучи ученым, в своих публицистических трактатах он не устает подчеркивать, что основывается не на эмоциях, а на научных разработках. Действительно, он обладает широкой эрудицией и в курсе научных достижений не только в своей области науки, но и в тех областях, где не может назвать себя специалистом. Правда, затрагивая в своей книге ключевые моменты человеческой истории и социальной жизни, он, хотя и опирается на научные данные, нередко не в состоянии их критически оценить и дает им свои трактовки, слабо соответствующие современным научным знаниям. В частности, в своем стремлении возродить расовую теорию он выдает свои фантастические представления об антропо– и социогенезе за научные факты.

Он детально излагает одни концепции и хранит молчание о других, иной раз заслуживающих даже большего внимания. Порой он искусственно меняет хронологию и относит описываемые явления не к той эпохе, с которой они были реально связаны. Например, он заявлял, что в конце последнего оледенения неандертальцы численно преобладали над кроманьонцами, хотя на самом деле к тому времени никаких неандертальцев на Земле уже не было. Поэтому никакой борьбы Homo sapiens с «дебильными родственниками» в раннем голоцене, о чем он пишет (Хомяков 2003: 37, 170), не наблюдалось. И напрасно он вспоминает о «снежном человеке» (Хомяков 2003: 182–184): никакими надежными фактами об этом наука не обладает. Никакого перехода к скотоводству и, тем более, сложения молочного хозяйства у кроманьонцев (Хомяков 2003: 37–38, 154–155) тоже не происходило.

Хомяков объясняет появление расовых различий разной степенью смешения кроманьонцев с неандертальцами (Хомяков 2003: 36, 39). Однако и это остается недоказанным. Сегодня даже участие неандертальцев в становлении современного человека вызывает бурные споры. Что же касается биологической вариативности у современного человека, то она складывалась тысячелетиями и на это влияли самые разные факторы, изучение которых давно ведется, но еще далеко от завершения. Утверждать что‑ либо определенное о становлении человеческих рас сегодня затруднительно, тем более что немало современных ученых вовсе отвергают концепцию расы. Хомяков и сам фактически признает невозможность с уверенностью судить о связях между кроманьонцами и неандертальцами (Хомяков 2003: 181–182). Имеющиеся данные не дают никаких оснований и для его заявления о том, что «Россия – родина белой расы» (Хомяков 2003: 173–174).

Не менее странными представляются взгляды автора на происхождение земледелия как результат концентрации скотоводов в долинах рек и развития войн (Хомяков 2003: 42–48). Этим он реанимирует давно отвергнутую учеными «оазисную теорию». Все отмеченные и многие другие древние процессы, описываемые автором, происходили совсем не так, как рисует его фантазия. Его построения голословны, это – спекулятивные модели, не опирающиеся на какие‑ либо фактические данные. Они особенно опасны, когда речь идет о становлении и структуре ранней государственности, так как из этого делаются сомнительные политические выводы. Не менее беспомощны обращения Хомякова к лингвистике. Например, его стремление вывести термин «русские» из слова «русло» (Хомяков 2003: 156) является типичным примером народной этимологии и не имеет никакого отношения к реальности.

В рассматриваемой книге Хомяков снова обращается к оценке государства с этнической точки зрения. Без какого‑ либо анализа многочисленных фактических материалов он представляет полиэтничное государство «изначально несостоятельной структурой». Для него все социально‑ политические коллизии внутри государства сводятся исключительно к взаимоотношениям между «государствообразующим народом» и «инородцами», причем последних он снова связывает только с правящим классом. Взаимоотношения между людьми рисуются ему исключительно в этнических терминах, как будто государство обречено на борьбу за ресурсы между этническими группами, причем якобы повышение уровня жизни основного населения возможно только за счет интересов «чужаков» (Хомяков 2003: 40, 118–119).

Правда, в отличие от многих других русских радикалов Хомяков пытается осторожно обращаться с расовой теорией. Он понимает, что одно лишь «кровное родство» не способно стать надежной основой для нации (Хомяков 2003: 123). Все же он доказывает, что имперское наследие мешает русским и им надо создавать свое русское национальное государство. «В русском национальном государстве будут только русские, творящие в рамках русской цивилизации, думающие и говорящие на русском языке, защищенные русским государством и лояльные ему и только ему» (Хомяков 2003: 125). При этом Хомяков отвергает социализм и связывает национализм с «буржуазным модернистским движением». Он утверждает, что в таком государстве «инородцам» будет непременно житься хуже, чем «основному населению». В его представлении, возвращающем нас к социал‑ дарвинизму конца XIX в., развитие происходит только в жестокой истребительной борьбе наций за ресурсы, а реальный национализм присущ лишь «белым народам» (Хомяков 2003: 127–128, 133–134).

В планы Хомякова входят формирование национальной технократической элиты, организация общества по корпоративному признаку и создание новой идеологии. Последнюю он видит новой религией, воспитывающей любовь к природе, освящающей роль социальных институтов и культивирующей у людей боевой настрой, веру в победу, чувство ответственности и отвагу. На роль такой идеологии он предлагает древнее язычество (Хомяков 2003: 137).

Похоже, что к началу 2000‑ х гг. Хомяков уже полностью разочаровался в христианстве, осознав, что якобы, будучи под контролем «семитов», оно служило «империи» идеологической подпоркой и подтачивало силы «нордической элиты». Поначалу, не придерживаясь агрессивного антихристианства, свойственного части неоязычников, он понимал христианство как религию, выработанную только для «семитов» (для смягчения их нравов) и непригодную и даже вредную для «арийцев» (Хомяков 2003: 261, 263–265). По его словам, введение христианства не только уничтожило основы народной культуры, но и сломило народное сопротивление империи, приведя народ к повиновению. Он отрицал вклад православия в развитие русской цивилизации и критиковал современную Русскую православную церковь за преследование своих корыстных интересов под прикрытием патриотических лозунгов (Хомяков 2003: 305–310).

Но, обнаружив в РПЦ верную служанку «империи», он вскоре открыто объявил ее врагом. Он стал доказывать, что христианство обессилило Русь, которая ранее славилась своими отважными богатырями (Хомяков 2006: 116, 127–129; 2007: 41–42). Мало того, опираясь на разработки авторов «альтернативной истории», он даже заявил, что якобы именно православная церковь спланировала нашествие Батыя на Русь для своего укрепления, полной ликвидации своих соперников и усиления князей Ярославичей (Хомяков 2007: 69–73, 104, 127, 199–200). Поэтому он и предложил создать религию, «адекватную голосу собственной крови» (Хомяков 2003: 262). Иными словами, как и в случаях с Синявиным и Широпаевым, Хомякова к славянскому язычеству привел русский этнический национализм. Ведь он убежден, что «националист должен быть язычником» (Хомяков 2006: 129), а «русский националист может быть только поклонником родной веры, веры в своих русских богов» (Хомяков 2007: 221). При этом он также опирается на популярное эзотерическое представление о смене эпох: якобы христианская эра Рыб сменится эрой Водолея, когда должны вернуться «родные русские боги», что и должно было произойти в 2012 г. (Хомяков 2007: 189, 263).

Хотя Хомяков неоднократно говорит о своем неприятии фашизма и нацизма, открещивается от Гитлера и отвергает свастику, делает он это не из гуманных соображений, а просто потому, что нацисты планировали поработить русских, а Гитлер, напав на СССР, посягнул на «белого человека». Для Хомякова Гитлер выглядит не столько националистом, сколько социалистом, а этого он ему простить не может (Хомяков 2006: 14–17, 68–71, 73). Однако Хомяков вовсе не отвергает нацистскую идеологию полностью, кое‑ что в ней его привлекает. Ему, например, нравится объявление рас разными биологическими видами, и он всеми силами пытается найти в современной науке хоть что‑ то, что могло бы подкрепить такое представление. Здесь все идет в ход – и вера в «снежного человека», и спекулятивные рассуждения о горных анклавах, где якобы «белые люди» смешивались с «маргинальными родственными видами», и попытка представить африканцев потомками особого «маргинального» биологического вида с «особым менталитетом» (Хомяков 2003: 74, 182–185, 232). В построениях Хомякова находит место и эзотерическая идея о том, что в ледниковую эпоху в мире якобы господствовали «чернокожие», которых «белые» затем оттеснили на юг и поработили, тем самым «восстановив справедливость» (Хомяков 2003: 185–186). Мало того, рассмотрев историю безуспешной борьбы «арийцев» с «империей», он приходит к выводу о том, что «белым людям» более всего подходит модель военной демократии. И, чтобы выжить, они должны отгородиться от остального мира непроходимой стеной: если захватывать чужие земли, то только ради ресурсов, а военнопленных и врагов полностью уничтожать («элиминировать чужих»). Иными словами, на словах умиляясь мягкостью и неагрессивностью «белых людей», на деле Хомяков выступает сторонником тотальной войны и геноцида (Хомяков 2003: 269, 399). Наконец, отвергая нацистскую свастику, он без всякого смущения готов украсить свое знамя «коловратом», то есть той же свастикой, но только русской (Хомяков 2007: 218).

Критикуя русских ультрарадикалов за примитивное понимание расовой теории, сам он вовсе не намерен от нее отказаться, и она занимает в его построениях почетное место, ибо «помогает» найти корни характера «белого человека». Он помещает далеких предков «белого человека» в приледниковье, где якобы и складывались его архетипы, в неизменности сопровождавшие его в течение тысячелетий и дожившие до наших дней. К таковым он, например, относит умение делать запасы, требовавшее точной калькуляции и расчетов времени, а также чувство ответственности и особые способы принятия решений (Хомяков 2003: 148–151)[300]. Потомков этих «приледниковых людей» Хомяков отождествляет с «ариями» и заявляет, что якобы свойственные им архетипы лежат в основе «арийской науки» (Хомяков 2003: 153).

Итак, Хомяков связывает сложение архетипов «белых людей» с приледниковой областью. Якобы именно эти архетипы создали им преимущества перед остальными расами и на тысячелетия предопределили их уникальный исторический путь. Примечательно, что и это, по его мнению, происходило не без вмешательства «южан»; ведь якобы именно те оттеснили «белых людей» к кромке ледника, где в исключительно тяжелых условиях последние и выработали свой «расовый характер», отличающий их от всех остальных расовых групп. В частности, именно к ледниковым временам он относит развитие традиции человекоубийства, которая якобы закрепилась у «южан» (африканцев и кавказцев), но отсутствовала у «белых». Он доказывает, что если «белые» и идут на это, то только в ответ на провокации «южан»; якобы воинственность не является архетипом северных народов. Следовательно, рост агрессивности в современной России – это результат влияния «людей юга» (Хомяков 2003: 160–161).

Все это лишь говорит о полном незнакомстве автора с этнографией. Зато он доверяет расовому подходу: социальные процессы и поведенческие нормы он жестко связывает с «расовыми типами», при этом приписывая «белым людям» те качества, которые сам считает позитивными, а «южанам» – все негативное. Развивая такие идеи, Хомяков основывается на бытовых наблюдениях, сделанных им в годы своей геологической молодости. Специальных этнографических исследований он никогда не проводил. Тем не менее ему это кажется достаточным для суждения о якобы несовместимости разных народов, что и приводит его к этническому национализму и убеждению в нежизнеспособности полиэтничного государства (Хомяков 2003: 163–164).

Как бы Хомяков ни доказывал научность своих умозаключений, его рассуждения об архетипах «белого человека» и их генезисе, об их кардинальных отличиях от архетипов других рас, о сложении таких архетипов на Русской равнине, о том, что Россия является «родиной белой расы» и «предтечей современной цивилизации» и что русские являются самыми типичными представителями «белой расы», – все это идеологемы, призванные привить русским расовое мышление. С современной наукой они ничего общего не имеют. Зато они имеют прямое отношение к представлениям правых радикалов о будущем, окрашенном для них жесткой борьбой между «цивилизациями». Поэтому, как они считают, чем более однородной будет «этническая и расовая общность», тем больше ее шансы на победу в такой борьбе. Вот почему Хомяков открыто признает, что интерес к проблеме формирования человека имеет огромное пропагандистское значение (Хомяков 2003: 174–175).

В центре его внимания находится якобы вечная конфронтация между «арийцами» и «семитами». Вопреки современному научному подходу, использующему термин «семиты» только в лингвистическом смысле, Хомяков возрождает представления столетней давности и приписывает «семитам» особые менталитет и психофизические особенности. В этом смысле «семитами» у него оказываются и население Средиземноморья, включая древних римлян, и народы Кавказа, и даже троянцы. Иными словами, для него «семиты» рисуются расовой категорией, по всем основным особенностям кардинально отличающейся от «арийцев» (Хомяков 2003: 233–235)[301]. «Семиты» являются и создателями, и сторонниками «империи»; они веками навязывают ее «арийцам», для которых она – «чуждое наследие». Для Хомякова имперская элита ассоциируется с «семитами», которые поэтому являются государственниками. Вот почему борьба с «империей» означает для «арийцев» и борьбу с «семитами». И эта борьба в концепции Хомякова имеет расовую подоснову; она ведется между «видами». А нынешняя эпоха видится ему временем «возмездия белого человека имперскому монстру» (Хомяков 2003: 238).

Хомяков хорошо понимает, что для успешной борьбы с «империей» одной ненависти мало; нужен еще привлекательный позитивный пример, способный придать людям уверенность в своих силах. Искать такой пример в истории «империи» он не может, ибо известные исторические герои так или иначе ей служили. Поэтому ему приходится обращаться к первобытности. Единственный пример, который он там обнаруживает, – это появление железной металлургии. Однако, вопреки археологическим данным, локализующим древнейший очаг железоделательного производства в Анатолии и говорящим о начале массового производства железа в Восточном Средиземноморье, откуда эта техника широко распространилась от Европы до Индии, Хомяков изображает центром «железной революции» Восточную Европу и связывает его с предками славян. А так как никаких следов героических предков того времени народная память не сохранила, то он объявляет таким героем Бога Сварога, наделяя его качествами демиурга. В его изображении Сварог оказывается автором крупнейшей научно‑ технической революции и прообразом русского технического гения, с которым связывается надежда на преодоление наследия «семитской империи» (Хомяков 2003: 268, 271–272). Кроме того, Сварог якобы приходил спасти славян от геноцида и деградации, и, вдохновленные его примером, протославяне дали первый мощный отпор «империи». Однако, не находя соответствующих фактов в истории, Хомяков приписал этим «протославянам» подвиги степняков‑ сарматов (Хомяков 2003: 248–262; 2007: 83–90).

Иными словами, Хомяков говорит эзоповым языком. Он искренне ненавидит бюрократическую машину, на которой держится современное авторитарное государство. И он стремится поднять против нее общество. Но он понимает, что сегодня поднять общество на радикальные революционные действия очень непросто. Поэтому он делает все, чтобы демонизировать бюрократию и показать ее чуждость русскому народу. Вот почему он не только рисует ее «инородцами», но делает все, чтобы доказать ее принадлежность к иному более отсталому биологическому виду. Для этого хороши все средства, включая и традиционный антисемитизм, играющий в данном случае сугубо инструментальную роль. Правда, на словах Хомяков всячески отмежевывается от антисемитизма: он готов к союзу с евреями‑ либералами, а своими врагами называет лишь тех евреев, которые служат современному Российскому государству, то есть «империи» (Хомяков 2006: 135–139). Впрочем, он и здесь непоследователен. В своей последней книге «Технотронная Авеста» он не только предсказывает приближающуюся мировую катастрофу, но фактически открыто призывает «белых» физически уничтожить «серых» и «черных», где под «серыми» понимаются «мусульмане» и «иудеи». Это он называет исполнением Божественного замысла (Хомяков 2008).

Хомяков хорошо понимает пропагандистский, а не научный смысл своих построений (см., напр.: Хомяков 2003: 414). Не отсюда ли его предостережение против самонадеянных утверждений того, что «еще далеко не изучено и однозначно не доказано» (Хомяков 2003: 241)? Примечательно, что эти слова относятся к абсолютизации генетических данных и упрощенному пониманию «расово‑ генетического подхода». Но ведь то же самое можно поставить в упрек расовым построениям самого Хомякова. Действительно, в более поздней работе он выделяет два контрастных типа русских – «русских европейцев» и «русских азиатов». Правда, он объявляет их «разными нациями» и подчеркивает, что «раса тут ни при чем» (Хомяков 2006: 84–89).

Откуда у русских радикалов такое увлечение