Локатор

Панель гигантской машины искрилась сотнями циферблатов, больших и малых экранов, множеством разноцветных лампочек. Это была знаменитая электронно‑ вычислительная машина «Алкома‑ 12».

Я находился в зале машинных расчетов и чувствовал себя очень уютно в старом глубоком кресле. Его спинка едва слышно поскрипывала, когда я наваливался всей тяжестью, деревянные подлокотники поблескивали от прикосновения сотни рук.

— Олесь, — сказал я, — как попала сюда эта архаика? В твоем страшном царстве машин пристало бы что‑ нибудь соответствующее.

Олесь возился с перфокартами. Он был высоким и сильно сутулым парнем. На длинном некрасивом носу сидели огромные очки. В свои тридцать лет он уже заимел изрядную лысину и бледное нездоровое лицо.

На мое замечание он буркнул:

— Завтра специально для тебя принесу зубоврачебное кресло.

— Ну зачем же такие жертвы? — сказал я томно.

Хотя, честно говоря, именно такие страшилища дожили и подошли бы такому чересчур строгому помещению. Здесь все блестело и сияло чистотой и хромированными деталями, а холодный блеск металла спорил безжизненностью с люминесцентными экранами. А мне почему‑ то больше нравились запыленные помещения, полные старых книг и картин, когда в каждом углу висит роскошная паутина, а пол испещрен следами мышиных лапок...

— Готово! — объявил Олесь.

Он вставил последнюю катушку, в стремительном темпе сыграл на пульте управления. Пальцы у него были гибкими, как у музыканта. Я тут же подумал, что это сравнение устарело. Скоро, желая похвалить музыканта, будут сравнивать его с виртуозным программистом.

— Ты всерьез? — спросил я недоверчиво.

— Разумеется, — ответил он очень серьезно.

— Поручаешь машине подобрать невесту?

— Все верно, поэт. Все верно.

Я не люблю, когда меня называют поэтом. Как‑ то нескромно звучит, хотя действительно зарабатываю на жизнь стихами.

— Брак по расчету... Ужасно! Не представляю, как вы посмотрите друг другу в глаза. Я бы со стыда сгорел. Твоя избранница должна быть такой же толстокожей, как и ты!

— Проповедуешь стихийную любовь? — спросил он.

— Да, любовь должна быть неожиданной. Случайной. Чтобы нечаянно встретились, взглянули друг другу в глаза и — разгорелось пламя! Понимаешь, глаза в глаза!

Он некоторое время молча смотрел на меня поверх очков, словно бы я сморозил невесть какую глупость, а не высказал кредо настоящей любви. Потом быстро подошел к двери, ведущей на балкон и резко распахнул.

— Иди сюда, поэт!

Я нехотя вылез из кресла. Олесь стоял у перил и смотрел на улицу. Ощутив мое присутствие, молча указал вниз.

По улице текла полноводная людская река. Из подъездов контор и учреждений выливались новые ручейки, из массивных ворот расположенного напротив военного училища вырвался сильный и бурный поток зеленого цвета. Чуть дальше к полноводному течению присоединялись черные струйки служащих главков, потом влился веселый жеребячий ручеек светло‑ зеленых штормовок студенческих стройотрядов, мощной струей хлестнул оранжевый поток рабочих— дорожников, выплеснулась мутная пена из дверей гигантского пивного бара.

Русло было испещрено черными дырами подземных переходов и метро, над ними завихрялись людские водовороты. И все же исполинская река не мелела, ибо на всем ее протяжении из множества дверей выплескивались новые ручьи.

Иногда возникали круговороты возле лотков с пирожками, время от времени можно было увидеть буруны фонарных столбов, но в целом река текла, не встречая препятствий. Вдоль всей улицы ее жадно сглатывали разномастные автобусы, трамваи, троллейбусы, маршрутные такси. Значительная часть проваливалась в черные дыры метро и продолжала путешествовать подземными потоками, часть всасывалась корнями лифтов и затем возгонялась по стволам небоскребов, но река все так же текла неудержимо, напористо, неистощимо, неуклонно, неукротимо, настойчиво... И не было ей ни конца, ни края.

Как и всякая бурная вода она несла в себе и долю мусора. Трудолюбивые рыбки‑ санитары — названные здесь дворниками, — усердно вылавливали сор, старательно чистили дно великой реки.

На перекрестке река разветвлялась. Соседний квартал выглядел сахарным островом в море кипятка. На миг промелькнуло нелепое опасение: не рухнет ли под напором, не растворится ли?

— Здесь около ста тысяч человек, — сказал Олесь. Он все также хмуро смотрел вниз. — Из них десять тысяч незамужних девушек! Скажи, ты с каждой из них знаком? Учти точно такое же столпотворение в моменты пик наблюдается во всех центральных районах Москвы. В других городах страны — примерно такая же картина. А теперь объясни мне, как ты с каждой из живущих на Земле девушек сможешь посмотреть «глаза в глаза»?

Я молчал. Не хотелось признаваться, что и самого мучила мысль о необъятности мира. Столько останется непрочитанных книг, стольких прекрасных девушек даже не увижу...

— Извини, чуткая душа, — сказал он едко, — но ты очень похож на одного моего друга.

Он приоткрыл дверь и громко позвал:

— Вася, друг!

За дверью послышался шорох Олесь приоткрыл створки пошире и в щель важно вошел большой черный кот. Хвост он держал трубой, на меня посматривал недружелюбно.

— Вот существо, — сказал Олесь, — которое тоже довольствуется «стихийной» любовью. Радиус его действия ограничивается крышами двух соседних домов.

Кот потерся о его ногу и что‑ то сказал на кошачьем языке.

— Он спрашивает о твоем радиусе, — перевел Олесь. — Знаешь ли ты всех девушек в своем доме? Не говоря уже о соседних.

Кот смотрел на меня зелеными глазами. В животе у него противно урчало, Олесь достал сигарету, закурил. Потом сказал:

— Кроме того, признайся: «глаза в глаза» — басня. Поэтическая метафора. Твое приличное воспитание не позволит знакомиться на улице.

— Не позволит, — согласился я неохотно.

— Вот‑ вот. Значит выбор у тебя еще более ограничен, чем у Васьки. А я поведу поиск по всему земному шару! Чтобы найти ту, Единственную. А теперь скажи мне, поэт: кто из нас больший романтик?

Он бросил сигарету на пол, яростно затоптал.

— Я не верю в машины, — сказал я упрямо.

Он отмахнулся:

— При чем тут машины? — Все знают, что самец бабочки находит самку за десятки километров. Одни говорят о запахе, другие ссылаются на биополе, третьи и вовсе докатываются до телепатии... Но дело не в этом. Самец как‑ то «вычисляет» местоположение бабочки и летит к ней, хотя на его пути порхают сотни и тысячи таких же!.. Увы, это только на наш взгляд точно таких же. А ему нужна Та — Единственная.

— И ты как бабочка! — сказал я с негодованием.

Он все так же криво усмехнулся:

— Дружище... Мне надоело встречаться с не теми женщинами. Надоело — не то слово. Я уже не выношу чужих женщин.

— Давно ли ты стал не выносить? — спросил я иронически. Все мы знали его влюбчивость, знали о четырех его браках.

Он ответил очень серьезно:

— С тех пор, как понял, что они чужие.

— Все женщины одинаковые, — попробовал я отшутиться, — различаются только габаритами, возрастом и мастью.

— Я тоже так думал. Я подсчитал, что за всю историю человечества, — учти! — за всю тьму веков, ни разу не встречались юноша и девушка, как говорится, созданные друг для друга. Ни разу! Это страшно. Во все времена женились на чужих невестах, выходили замуж за чужих женихов. Отсюда недоразумения, размолвки, ссоры. Чужие и есть чужие. Я даже не могу и представить, каким будет брак, если отыщется та самая, Единственная. Это должно быть и правду что‑ то необыкновенное, небывалое, непохожее на все остальные заурядные браки!

Мы вернулись в зал. Я снова опустился в кресло, стараясь выразить в словах невообразимое чувство протеста перед машинизацией вопросов любви и брака.

— Все упирается в машину. Все‑ таки, я не позволил бы ей выбирать мне жену.

Олесь следил за светящейся линией на одном из экранов. Вдруг сделал несколько быстрых переключений и лишь тогда ответил:

— Молодец. Герой! Страдалец за доброе старое время. Но все‑ таки, учти, не машина мне подбирает невесту, а я — через машину. Машина — мой локатор. Ты знаешь, что такое локатор?

— Все равно, — сказал я упрямо. — Кибернетика в любви — кощунство. А я, как и всякий нормальный человек, стою за освященные атрибуты. Лунный свет, тихий сад, журчание ручья... И никаких тебе транзисторов. Только соловьиная трель!

— А все‑ таки достижения техники не гнушаешься и на свидании, — сказал он иронически. — Снимал бы часы. Ведь счастливые часов не наблюдают? И вообще, одевался бы в звериные шкуры. Заодно иди громить технику, как некий писатель на Западе, купивший три роскошных автомобиля, но предпочитающий ходить пешком. Бедолага из‑ за этого ни разу не побывал на зарубежных пресс‑ конференциях. Сейчас модно вздымать нежную душу против уж‑ жасной технизации и тянуть в доброе старое пещерное время, но вся эта мышиная возня обречена на провал. И раньше было немало попыток остановить цивилизацию, но это не удалось ни в пещерный век, ни во времена средневековья, ни удастся и сейчас!

Не кричи так, — сказал я. — Не кричи. Тебе выть надо, а не кричать!

Его руки порхали над белыми зубами клавиш, и тем никак не удавалось цапнуть его за пальцы.

— Ты полагаешь, что все учел? — сказал я, переходя в новое наступление. — Учел все свои настоящие требования? Закажешь одно, а подсознательное " Я" желает другое. Мечтаешь о блондинке, а твое альтер эго ищет только рыжую. Или возьмем другой случай, когда ты сам не знаешь, что ищешь. Например, ты уже встречался с блондинками, брюнетками, шатенками — худыми и толстыми, рослыми и коротышками. Все нравилось, со всеми было хорошо. И только я, твой приятель, заметил интересную деталь: у всех девушек была капризно оттопыренная верхняя губка. Именно это и придавало им в твоих глазах неописуемое очарование. А ты этого и сам не знал. Так можешь ли быть уверенным, что учтешь все подобные вещи?

Он обернулся, посмотрел поверх очков.

— Возражение резонное, — сказал он, глядя с сожалением. — Веское возражение. Достойное поэта. Ты и взаправду не знаешь таблицу умножения?.. Гм, никогда бы не подумал. Неужели всерьез полагаешь, что я сяду перед микрофоном и буду бубнить: «Хочу блондинку, с длинными шелковыми волосами, лучезарными глазами, нежным сердцем, маленьким ротиком и ласковыми ладонями»?

— Примерно так, — ответил я, стараясь сохранить достоинство, — Конечно, ты можешь дойти и до таких вмешательств и непристойностей, как пожелаешь узнать ее возраст, объем груди, талии...

—... и бедер, — добавил он замогильным голосом.

— И бедер, — сказал я с достоинством.

— Так и говори, поэт.

— Не думаю, чтобы кто‑ то откликнулся на такие гнусности.

Он встал, потянулся. Суставы захрустели, однако сутулая спина осталась сгорбленной. Длинные худющие руки с растопыренными бледными пальцами больше подошли бы узнику Бухенвальда или средневековому аскету.

— Поэт! — сказал он презрительно. — Литератор! Чистая непорочная душа. Ты еще не знаешь до каких гнусностей — с твоей точки зрения — может дойти настоящий кибернетик! Пора тебя обшокировать по‑ настоящему. Ты будешь раздавлен, поэт!

— Ну‑ ну, — сказал я неуверенно.

— Ничего такого я не ввожу в машину. Примитив. Да и зачем? Я вложу свои данные. Не разумеешь? Знакомлю с энецефаллограммами, щелочным составом крови, строением нейронов и схемой их связей, хромосомами, ДНК... и прочими необходимыми вещами. А машина уже сама подберет то, что я ищу. Ну как?

Я чувствовал себя так, будто меня окунули в зловонную лужу. А потом еще истоптали сапогами. Состав крови, хромосомы, перестальтика, экскременты...

— Ты это всерьез? — спросил я хрипло.

— Как бог свят! — ответил он и захохотал.

Он всегда смеялся неприятно, но на этот раз хохот был просто отвратительным.

— Тем хуже для тебя, — сказал я.

— Почему? — спросил он.

В стеклах очков отражался закат солнца, и я вместо зрачков видел багровые блики. На миг ситуация оказалась знакомой. Но тогда меня звали Фаустом, а его... его тоже звали иначе.

— Почему? — повторил он вопрос.

— Потому, что ты получишь то, что заслуживаешь, — ответил я зло.

Он позвонил через неделю. Голос показался мне взволнованным. Когда срочно попросил приехать, я поколебался, но не поленился одеться и выйти на улицу в слякотную погоду, хотя все еще не остыл от злости.

Едва я вошел в зал машинных расчетов, Олесь протянул длинную ленту с крохотными дырочками.

— Что это? — спросил я сердито. Никому не нравится, если его тычут носом в собственное невежество, к тому же момент не слишком подходил для шуток.

Но Олесь не шутил. Он спохватился и сказал:

— Ах да, ты не знаком с двоичным кодом... Это адрес. Один‑ единственный. Она выдала его сразу после твоего ухода. Ты еще фыркал на лестнице, как рассерженный кот, а я уже держал это в руках.

— И что тебя тревожит?

Я оглянулся. Старое кресло стояло на прежнем месте. Это немного примирило меня, и я опустился на мягкое сидение.

— Понимаешь... Все получилось несколько иначе. Во‑ первых, я полагал, что «Алкома» выдаст несколько адресов. Таким образом, у меня осталась бы хоть какая‑ то свобода выбора. Во‑ вторых, я сразу же написал письмо. Объяснил незнакомке, что и как...

— Ну и...? — подтолкнул я, ощущая нарастающее волнение.

— Вот тебе и «ну и», — сказал он сердито. — Взгляни.

Он протянул еще один листок. Я покосился на бумажку подозрительно, но это был простой бланк телеграммы. Там стояло всего два слова: «Еду. Ива.»

— Красивое имя, — сказал я примирительно. — Оригинальное. Ни разу не встречал.

— При чем тут имя? К тому же на телеграфе наверняка перепутали. Скорее всего Ева или Ира.

— Или Ида...

— Да перестань ты с именами! Она вот‑ вот явится!

Он смотрел растерянно, за толстыми стеклами его очков беспомощно мигали покрасневшие глаза. Тонкие пальцы ерошили остатки шевелюры. Я невольно ощутил злорадство.

— Решительная девушка, — сказал я.

— Очень решительная! А я хотел постепенно. Познакомиться сначала. Словом, чтобы все было как положено...

В этот момент раздался стук в дверь. Олесь вздрогнул и побледнел. Я ощутил, что сердце забилось намного быстрее.

— Это она, — прошептал он.

— Может кто‑ нибудь по делу? — предположил я неуверенно. — Твой шеф?

Он отрицательно покачал головой и обречено двинулся к двери. Я с замиранием сердца следил за его скованными движениями. Вот он взялся за ручку...

В коридоре стояла девушка. Некрасивая, сутуловатая, с короткими волосами мышиного цвета.

— Ива, — сказал он нерешительно с полувопросом.

— Нов! — сказала она. Голос у нее был резкий, без привычной женской мягкости.

Они одновременно протянули друг другу руки. И в момент, когда вытянутые кончики пальцев коснулись друг друга, вспыхнуло ослепительное сияние! Я отчетливо видел огромную искру, проскочившую между руками. Как молния, как ослепляющая дуговая сварка! Они изумленно и радостно смотрели друг на друга. Он уже был рослым, стройным и широким в плечах, с красивыми мужественным лицом языческого бога. Она порывисто вложила прекрасные ладони в его сильные пальцы. Ее темные бездонные глаза сияли, как два солнца.

У меня под ногой хрустнули стекла его очков. В зале полыхал белый плазменный огонь, немыслимое пламя звездных недр! Почти теряя сознание от потрясения, я взглянул на панель. Все приборы кричали о чудовищно высоком уровне энергии. В помещении явственно сгущались могучие силовые поля. Пространство‑ время начинало деформироваться.

— Гинандроморфы! — вскрикнул я в ужасе. — Народ, мощи которого страшился сам Зевс!

Я вспомнил древнее прекрасное сказание о людях прошлых времен, перед которыми трепетали боги‑ олимпийцы. Чтобы лишить их— силы, громовержец разорвал их пополам и разбросал по всему свету. С тех пор, лишенные своей прежней мощи, половинки ищут друг друга, ошибаются, снова ищут, опять ошибаются, и в конце‑ концов смиряются, ибо жизнь коротка...

Могучие и красивые титан и титанида счастливо смотрели друг другу в глаза.