Глава 34. Рассвет

Звук выстрела будто оборвал последнюю надежду. Я застыл на месте, затем упал на колени и продолжал так стоять, тяжело дыша, пока из барака не донесся еще один выстрел. Тут что-то не вязалось… Если Вовку убили, то для чего стрелять дважды? Неужели Олю тоже? Навряд ли, слишком небольшой промежуток между выстрелами. Значит перестрелка? Как бы то ни было, деньги я пока решил припрятать, вот только посреди перепаханного поля сделать это очень сложно. Закапывать кейс было некогда. Еще выстрел! На этот раз явно из какого-то другого оружия. Оглядевшись вокруг, бросил деньги прямо на пахоту и, вытащив из кармана пистолет, поспешил в сторону бараков.

Обойдя постройки с тыла, и разыскав небольшое выбитое окно, аккуратно освободил его от остатков стекла и пробрался внутрь. Звуков вокруг слышно не было. В две разные стороны шел коридор. В конце него слева находился холодильник, в котором держали Вовку, справа – место заключения Ольги. Я медленно, боясь наступить в темноте на что-нибудь хрупкое, пробрался к коридору и осторожно осмотрелся. К этому времени глаза адаптировались к темноте и я смог более-менее разглядеть что творится вокруг. Коридоры были пусты, с Вовкиной стороны дверь холодильника распахнута настежь. С противоположной стороны – все по-старому. На полусогнутых начал движение к открытой двери. Подобравшись совсем близко, расслышал частые, прерывистые хрипящие и свистящие звуки, больше похожие на неровное рычание раненного зверя, чем на звуки, издаваемые человеком. «Еще живой!» – пронеслась мимолетная мысль и в следующее мгновение я едва не споткнулся о дышащее из последних сил тело… Присев рядом, положил руку ему на грудь и почувствовал липкую влагу крови на собственной ладони.

– Держись, – прошептал я и, подхватив его подмышки, поволок к выходу.

Мне стоило солидных усилий сдвинуть раненого с места. Но вдруг хрипы прекратились, он выгнулся дугой и в одно мгновение обмяк, едва слышно выдохнув последний раз. Собравшись с силами, рванул в сторону двери, с большим трудом сдерживая крик отчаянья, а когда, наконец, вытащил того на более-менее светлый участок коридора, понял, что друг мой... еще жив! Прямо у меня под ногами, с огромной черной дырой в груди лежал труп Генчика, который я только что волок из холодильника в надежде спасти.

Снова череда выстрелов! Теперь было отчетливо ясно, что доносятся они откуда-то снаружи. Должно быть, Вовке удалось обезоружить и обезвредить Генчика, пришедшего убрать первого заложника, и вырваться наружу. А о том, что он до сих пор жив, говорят эти самые выстрелы. Взглянув в противоположную сторону коридора, подумал, что Олю целесообразнее пока не выпускать, ради ее же безопасности. Сжав рукоять Вовкиного пистолета, легким шагом поспешил к выходу из барака.

Светало быстро. Заметно посветлевшее небо залило густым, тусклым светом обломки ржавеющей техники, какие-то металлические конструкции и железобетонные блоки. Чуть поодаль – УАЗ Михалыча. Вокруг стояла абсолютная тишина. Перебежав на полусогнутых к нагромождению бетонных плит, укрылся за ними и прислонился спиной, стараясь как можно тише дышать. Еще раз огляделся – никого. Пройдя к противоположному краю плит, обошел их и обнаружил лежащего лицом в землю, с неестественно вывернутой наружу ногой, самого высокого из четверки.

– Здравствуй, земляк, – послышался совсем рядом за спиной тихий голос Михалыча, – как же ты вовремя! Пукалку брось…

Я начал медленно разворачиваться, в надежде, что у того нет оружия, но почувствовав затылком холодное дуло пистолета, решил, что будет лучше…

– Серый, у него патроны кончились, – откуда-то слева донесся голос Вовки, за ним – тяжелые шаги и удар где-то совсем рядом. Стон и еще несколько ударов. Я, наконец, решился обернуться. Вовка, сидевший верхом на Михалыче, старательно и с какой-то чудовищной механичностью избивал того прикладом старой «Тулы», превращая голову в сплошное месиво. Я с трудом оттащил озверевшего друга от бессознательного тела и с облегчением рухнул на землю, но заметив, что лежу в полуметре от трупа долговязого, перекатился чуть в сторону.

Вовка ничего не говорил, тяжело дыша. В утреннем свете его лицо имело совсем уж удручающий вид. Казалось, били не руками, а гантелей: глаз практически не было видно из-за гематом, нижняя губа разорвана, переносица съехала влево и была явно сломана, одно ухо стало темно-фиолетовым, оно распухло и неестественно торчало перпендикулярно голове. Засохшая бурая кровь, сплошным потоком застилала лицо.

Михалыч застонал, приходя в себя. Вовка взял двустволку, взвел курки и вставил ствол тому в рот.

– Хватит! – вскакивая на ноги и выставляя вперед ладони, закричал я, – Хватит, друг! Хватит…

На Вовкином лице сейчас сложно было разобрать какие-то эмоции. Колоссальную ярость выдавали лишь тяжелое дыхание и дрожащие скулы. Михалыч окончательно пришел в сознание и с ужасом глядел на черный ствол ружья, что-то мыча, хватаясь пальцами за молодую траву и отталкиваясь каблуками ботинок от скользкой почвы. Таким образом он пытался отползти от разъяренного Вовки, но тот наступил ему на горло и глаза на разбитом лице Михалыча расширились.

– Друг, хватит смертей, – как можно спокойнее попросил я, но тот, казалось, меня совершенно не слушал, полностью поглощенный своей яростью и борьбой с желанием пристрелить врага. – Послушай, это уже не самозащита, это снова убийство, понимаешь. Остановись, прошу. Помоги лучше Олю освободить. А я пока его тут постерегу.

Я подошел поближе и медленно положил руку на цевье охотничьего ружья, глядя Вовке в глаза, очень аккуратно отвел ствол от лица Михалыча.

– Все нормально, старик. Все закончилось. А она там боится очень, – продолжал уговаривать я, – Наверняка выстрелы слышала…

– Иди, – только и сказал тот, не отводя взгляда от Михалыча. Тот сплюнул на землю сгусток крови, ощупывая языком разбитые губы и раскрошившиеся зубы. Я показал Вовке пистолет:

– Нет, иди ты. Я за ним пока присмотрю. Ты уж извини, но тебя с ним не оставлю, остыть тебе надо, сам понимаешь.

Вовка, передал мне ружье, снял ремень со штанов Михалыча и, рывком перевернув того на живот, крепко связал ему руки за спиной.

– Если хоть немного рыпнется – сразу стреляй. Не раздумывай! Просто жми на курок! Будешь думать – будешь мертвым. Он бы точно не думал… Это та еще мразь, – а, после небольшой паузы, добавил: – И не слушай его, если говорить что-то начнет. Лучше пристрели или хотя бы выруби.

Я утвердительно кивнул, и тот, взяв у меня «Тулу», пошел в барак.

– Ну, ты просто святой, земляк, – шипя сквозь выбитые зубы, выговорил Михалыч, лежащий лицом в траву, когда Вовкины шаги стихли, – Спасибо, что ли? – и с усмешкой добавил, – Только он все равно нас убьет. И меня убьет, и тебя, само собой, тоже…

– Пасть закрой, – рявкнул я, как можно убедительнее.

– Ох! Вай, баюс, баюс! – рассмеялся тот, – Я даже не знаю кого из вас бояться больше: киллера-алкоголика, который даже друга своего лучшего подставил, чтобы шкуру свою сохранить, или страшного землекопа, который штаны до сих пор не отстирал, после того, как от чертей по огородам бегал! – он залился искренним хриплым смехом, – Че ты искал-то там, археолог? Небось, клад хотел втихаря откопать, пока спят все, да? Видели мы завещание, видели… Душевно! Мне даже стыдно немного, что я такое приключение омрачил своими меркантильными просьбами. Генчик, кстати, там после тебя чуток порылся и перстенек золотой откопал! Кто знает, если бы не дед, может там и клад этот нашелся бы, а?

Михалыч смолк, посмотрел в сторону барака и попытался перевернуться на бок, но я наступил на спину, не позволяя это сделать и тот снова обратился ко мне, продолжая лежать лицом вниз:

– Ну, что, земляк? Долго мы с тобой так сидеть тут будем? А часики тикают… Друг твой ружьишко-то не разрядил! А ты, небось, даже внимания не обратил, да? – он снова засмеялся, – Все еще доверяешь своему корешу? Воистину, глупость человеческая не имеет границ. Ну, ты сам подумай, нахрена ему ружье, если он всех тут уже перестрелял?

Я упрямо молчал, изо всех сил стараясь не поддаваться на провокации связанного пленника, хотя сомнения просто разрывали меня изнутри. А Михалыч все продолжал точить напильником хлестких доводов мою уверенность:

– Не знаешь ты его, видать, Сереженька. Совсем не знаешь… Зверь он, друг твой, зверь страшный, хищный! На нем трупов больше, чем на Чикатило. Семьями людей вырезал! – последняя фраза была произнесена полушепотом с сильной интонацией.

– На тебе меньше, что ли? – не выдержав огрызнулся я.

– Я тоже не святой, Сережа. А кто сейчас без греха? Ты, что ли? Очень сомневаюсь! Вот, Славика, например – безобиднейшего человека, который мухи в жизни не обидел – не вижу. Уезжал с тобой, а теперь нет человека. Где? Не спрашиваю! Почему? Потому что понимаю – выживает тот, кто бегает быстрее и у кого зубы покрепче. А теперь и ты тоже это хорошо усвоил! Не хуже меня теперь это понимаешь. Время такое! Жизнь такая! Люди такие! Никому никто не нужен! Никто и никому!

– Только у тебя-то теперь зубы не очень, да? … – не смог удержаться я, чтобы не съязвить, но тот не обратил внимания на мои слова. Он снова завозился, переворачиваясь с живота на бок и обращаясь ко мне лицом. На этот раз я не стал ему мешать.

– Не обольщайся, земляк, он и тебя уберет. Обязательно уберет! И девку твою тоже! Кстати, думаю, как раз сейчас этим и занят. Душит. Ну, или режет, чтобы ты выстрела не слышал. Ты сам-то подумай: мы все теперь можем ему свободы и жизни стоить – я о деньгах знаю, ты о делах его скорбных, девка – та вообще сдаст первому мусору! А ему пожизненное светит, да такое, что лучше здохнуть, чем надеяться на помилование! Думаешь, он не понимает этого? Ждешь от него моральных принципов? На совесть его рассчитываешь? Или думаешь, на старого друга руку поднять не сможет? – Михалыч внимательно посмотрел мне в глаза, и вдруг громко захохотал: – Слушай, земляк, а ведь ты действительно думаешь, что он тебя живым отпустит! И что? Будете жить-поживать и добра наживать, да? И кумом его возьмете! Сережа, он алкаш конченый, хладнокровный убийца, который за бабки людей со свету сживал! Он привык быть один, ты ему как кость в горле, а теперь еще и опасная кость! Как же ты не понимаешь? – с каждым словом Михалыч начинал говорить все быстрее и громче, видимо начиная паниковать и осознавая, что Вовка скоро вернется а времени на то, чтобы убедить меня в своей правоте, остается все меньше. Сказать по правде, в его словах была некая доля логики. И, думаю, он сам твердо верил в то, что пытался мне доказать, а я в очередной раз убедился в том, что Михалыч очень не глупый человек. И кто знает, возможно, если бы Вовка ходил чуть дольше, я бы не выдержал и поддался воле эмоций. Но не успел.

В черном проеме выхода из барака, щурясь от света, показалась Оля. Следом за ней плелся Вовка, поддерживая ее под локоть, когда та оступилась. Колоссальный груз сомнений и чудовищного напряжения, который в эти минуты вешал на меня Михалыч, вдруг разом упал с плеч и превратился в ничто. На радостях забыв о пленнике я сделал шаг им навстречу, и этот шаг, в итоге, стал роковым.

Думаю, он смог развязать руки еще тогда, когда я позволил перевернуться ему на бок. Толстый кожаный ремень был не самым лучшим вариантом для связывания рук и изворотливый, хитрый Михалыч, заговорив мне зубы, этим воспользовался.

Вовка посмотрел в мою сторону, его заплывшие глаза округлились и в этот момент я понял, что что-то пошло не так, но было уже поздно. В следующее мгновение я получил мощнейший удар в левую лодыжку сзади, которую вывихнул еще на карьере. Ноги взлетели вверх и я всем весом рухнул на спину. Из руки выпал пистолет, который Михалыч тут же подхватил и направил на Вовку, успевшего закрыть собой Олю и вскинуть старую двустволку. Одновременно грянули два выстрела, как будто стреляли дуплетом. Михалыч отлетел назад и упал на землю. По его животу растекалось большое, темное пятно. Я оглянулся в сторону друга. Он лежал на земле, головой на Олиных коленях, а она закрывала руками сочащуюся из Вовкиной груди кровь.