Дорога на рамзес

После короткого перехода Карл добрался до маленькой гостиницы, которая вообще‑ то служила всего лишь для последней краткой остановки экипажей перед Нью‑ Йорком, а потому редко – для ночлега, и попросил самый дешевый, номер из имеющихся, так как полагал, что надо немедля начать экономить. В ответ на его просьбу хозяин кивком, словно слуге, указал ему на лестницу, где Карла встретила старая растрепанная баба; раздраженная из‑ за прерванного сна, она, почти не слушая его и без конца призывая ступать потише, привела в комнату и, предварительно прошипев ему многозначительно «тсс!», закрыла за собой дверь.

Поначалу Карл даже не сообразил, в чем дело: то ли оконные шторы опущены, то ли, быть может, в комнате вообще не было окон, – такой здесь царил мрак; наконец он обнаружил маленький занавешенный люк и, откинув занавеску, впустил в комнату немного света. Здесь стояли две кровати, но обе уже были заняты. Карл разглядел двух молодых людей, забывшихся тяжким сном и не вызывавших доверия прежде всего потому, что они – по непонятным причинам – забрались в кровати одетыми, а один – даже в сапогах.

В тот миг, когда Карл приоткрыл люк, один из спящих чуть приподнял руки и ноги, явив собою зрелище такого рода, что Карл, несмотря на свои заботы, ухмыльнулся.

Он тут же сообразил, что спать ему не придется: во‑ первых, не на чем – в каморке нет ни канапе, ни дивана, а во‑ вторых, нельзя же подвергать опасности только что обретенный чемодан и бывшие при нем деньги. Но и уходить он тоже не хотел, так как не надеялся незаметно проскользнуть мимо прислуги и хозяина. В конце концов, здесь, наверное, не более опасно, чем на дороге. Удивляло, однако, что во всей комнате, насколько позволяла определить полутьма, невозможно было обнаружить никакого багажа. Но, быть может и скорее всего, эти два молодых человека – просто лакеи, которым из‑ за постояльцев скоро придется вставать, потому они и спали одетыми. В таком случае ночевать с ними было хоть и не особенно лестно, зато безопасно. Правда, не уверившись в этом на сто процентов, спать никак нельзя.

Под кроватью обнаружились свеча и спички, которые Карл крадучись достал. Не раздумывая, он зажег свечу, ведь комната определена хозяином и ему, и двум незнакомцам, которые к тому же проспали уже полночи и: были в неизмеримо более выгодном положении, поскольку. занимали кровати. Впрочем, он, разумеется, изо всех сил старался не шуметь, чтобы не разбудить этих двоих.

Для начала он решил заглянуть в свой чемодан, чтобы сразу осмотреть все свои вещи, которые успел уже подзабыть, а самые ценные из них, вероятно, пропали. Ведь если Шубал накладывает на что‑ либо лапу, нет почти никакой надежды получить это назад в целости и сохранности. Правда, Шубал, наверно, рассчитывал на крупную награду от дяди, с другой же стороны, если какие‑ то вещи в чемодане и отсутствуют, он вполне мог свалить вину на изначального караульщика, господина Буттербаума.

Открыв чемодан, Карл пришел в ужас. Как много часов во время плавания через океан провел он, снова и снова разбирая вещи, а теперь все запихнули туда в таком беспорядке, что, едва он отпер замок, крышка сама собой откинулась.

Но вскоре, к своей радости, он понял, что причина беспорядка лишь в том, что поверх всего уложили костюм, который был на нем во время рейса, а на это чемодан, естественно, не был рассчитан. Ни малейшей пропажи. В потайном кармане пиджака сохранился не только паспорт, но и привезенные из дому деньги, так что вместе с теми, которые были при нем сейчас, Карл был вполне ими обеспечен. И белье, бывшее на нем во время поездки, находилось тут же, чисто выстиранное и выглаженное. Он незамедлительно спрятал часы и деньги в надежный потайной карман. Досадно только, что все вещи пропахли веронской салями, которая тоже не пропала. Если не найдется способа устранить этот запах, Карлу предстоит долгие месяцы ходить в облаке смрада.

Когда он добрался до вещей, лежавших в самом низу, – карманной Библии, почтовой бумаги, фотографий родителей, – кепка с его головы упала в чемодан. Среди старых своих вещей он сразу узнал ее – это была его кепка, которую мать дала ему в дорогу. Однако из предусмотрительности он не надевал ее на корабле: зная, что в Америке в обычае носить кепку вместо шляпы, не хотел истрепать ее еще до прибытия. Ну а господин Грин воспользовался ею, чтобы повеселиться на его счет. Уж не сделал ли он и это по поручению дяди? И неожиданным яростным жестом Карл громко захлопнул крышку чемодана.

Ничего теперь не поделаешь – спящие проснулись. Сначала один потянулся и зевнул, затем другой. Притом ведь почти все содержимое чемодана было выложено на стол; если это – воры, то им оставалось только подойти и отобрать вещи. Чтобы предупредить эту возможность, а заодно внести ясность в ситуацию, Карл со свечой в руке подошел к кроватям и объяснил, на каком основании он здесь. Они как будто бы вовсе и не ожидали этого объяснения, так как, еще не вполне проснувшись и потому не в состоянии говорить, только смотрели на него без малейшего удивления. Оба они были очень молоды, но от тяжелой работы и жизненных невзгод их лица не по возрасту осунулись, обросли бородой, давно не стриженные волосы были всклокочены; они протирали, старательно нажимая костяшками пальцев, заспанные, провалившиеся глаза.

Карл решил воспользоваться их минутной слабостью и потому произнес:

– Меня зовут Карл Россман, я – немец. И раз уж комната у нас общая, пожалуйста, скажите мне, как вас зовут и какой вы национальности. Я же добавлю только, что на кровать не претендую, так как явился поздно и вообще не имею намерения спать. Кроме того, вас не должна смущать моя шикарная одежда, я совершенно нищ и без всяких перспектив.

Тот, что пониже ростом, – это он слал в сапогах – руками, ногами и выражением лица дал понять, что все это его нисколько не интересует и что сейчас вообще не время для подобных объяснений, лег на койку и тотчас уснул; второй, смуглый мужчина, тоже улегся, но перед тем, как заснуть, сказал все‑ таки, вяло протянув руку:

– Его зовут Робинсон, он ирландец; я – Деламарш, француз, а теперь прошу нас не беспокоить. – Едва вымолвив это, он могучим выдохом задул свечу Карла и снова рухнул на подушку.

«Итак, эта опасность пока миновала», – подумал Карл и вернулся к столу. Если их сонливость не притворство, то все хорошо. Досадно только, что один оказался ирландцем. Карл не помнил точно, но дома в какой‑ то книге он читал, что в Америке следует остерегаться ирландцев. Конечно, живя у дяди, он имел массу возможностей выяснить, чем же именно опасны ирландцы, но он упустил их, так как понадеялся, что судьба его счастливо устроилась отныне и навсегда. Теперь он решил хотя бы с помощью свечи, которую снова зажег, рассмотреть этого ирландца получше, причем обнаружил, что как раз он внушал куда больше доверия, чем француз. У него тоже были еще юношески округлые щеки, и улыбался он во сне совершенно добродушно, насколько мог заметить Карл, встав поодаль на цыпочки.

Твердо решив ни за что не спать, Карл уселся на единственный в комнате стул, отложив пока что упаковку чемодана, ведь вся ночь еще впереди, и немного полистал Библию, ничего не читая. Затем взял в руки фотографию родителей, на которой низенький отец стоял, вытянувшись в струнку, тогда как мать сидела перед ним, немного откинувшись в кресле. Одну руку отец держал на спинке кресла, другую, сжатую в кулак, – на открытой иллюстрированной книге, лежавшей рядом на хрупком изящном столике. Была и еще одна фотография, на которой Карл был снят вместе с родителями. Отец и мать сурово смотрели на него, а он, по наущению фотографа, глядел в аппарат. Но эту фотографию он с собой не взял.

Тем внимательнее рассматривал он лежащий перед ним снимок, стараясь и так и этак поймать взгляд отца. Но сколько он ни передвигал свечу, отец никак не хотел оживать, даже его густые прямые усы выглядели непохоже, фотография была плохая. Мать, напротив, удалась получше; губы ее кривились, словно ее обидели и она заставляет себя улыбнуться. Карлу почудилось, что это должно бросаться в глаза каждому, рассматривающему фотографию, но уже в следующий миг он решил, что яркость этого впечатления слишком сильна и чуть ли не абсурдна. С какой же неопровержимой убедительностью фотография способна поведать о потаенных чувствах изображенных на ней людей! И он на минутку отвел взгляд. Когда же опять посмотрел на снимок, ему бросилась в глаза материнская рука, свесившаяся со спинки кресла, – до чего она близко, так бы и поцеловал. Он подумал, что, наверное, неплохо бы написать родителям, о чем его просили и отец и мать (отец напоследок очень настойчиво в Гамбурге). Правда, когда в тот ужасный вечер мать объявила ему, что надо ехать в Америку, он поклялся никогда писем не писать, но чего стоит клятва неискушенного юнца здесь, в новых обстоятельствах! С тем же успехом он мог бы тогда поклясться, что, пробыв в Америке два месяца, станет генералом тамошнего ополчения, а на деле оказался вместе с двумя босяками в каморке жалкой гостиницы под Нью‑ Йорком и не мог не признать, что фактически ему здесь самое место. И, улыбнувшись, Карл испытующе посмотрел на лица родителей, словно по ним можно было узнать, хотят ли они еще получить весточку от сына. Разглядывая фотографию, он вскоре заметил, что очень устал и вряд ли сможет просидеть всю ночь, не смыкая глаз. Фотография выпала у него из рук, он положил на нее лицо (она приятно освежала щеку) и с легким сердцем уснул.

Проснулся он утром от щекотки. Эту фамильярность позволил себе француз. Но и ирландец уже стоял у стола, и оба рассматривали Карла с не меньшим интересом, чем это делал ночью он сам. Карл не удивился, что его не потревожило их пробуждение; должно быть, они поднялись особенно тихо не со злым умыслом, – просто он спал глубоким сном, а кроме того, их «одевание», да и «умывание» тоже не наделали много шума.

Теперь они поздоровались по всем правилам и даже с некоторой официальностью; Карл узнал, что оба – слесари по ремонту машин, долгое время не могут найти в Нью‑ Йорке работу и потому изрядно обносились. В доказательство Робинсон распахнул пиджак, показывая, что рубашки под ним нет, хотя это было и без того заметно по свободно болтающемуся на шее воротничку, пришпиленному сзади к пиджаку. Они намеревались добраться до городка Баттерфорд, что в двух днях пути от Нью‑ Йорка, где якобы были шансы получить работу. Оба нисколько не возражали, чтобы Карл им сопутствовал, и обещали ему, во‑ первых, время от времени помогать нести чемодан, а во‑ вторых, в случае если сами получат работу, добиться для него места ученика, что вообще‑ то легко устроить, если есть работа. Не успел Карл согласиться, а они уже дружески посоветовали ему снять щегольскую одежду, поскольку она, безусловно, затруднит поиски работы. Как раз в этом доме, по их словам, есть хорошая возможность избавиться от костюма, ведь прислуга торгует одеждой. Они помогли Карлу раздеться, хотя он еще не принял окончательного решения насчет одежды, и унесли костюм. Когда Карл, оставшись один, по‑ прежнему немного заспанный, медленно надевал свой старый дорожный костюм, он упрекал себя за продажу одежды, которая, быть может, и повредила бы ему при поступлении на место ученика, но могла оказаться кстати при поисках более приличной работы, и он открыл дверь, чтобы вернуть обоих, но тут же с ними столкнулся, – приятели выложили на стол вырученные за костюм полдоллара, но при этом состроили такие радостные физиономии, что не захочешь, да заподозришь, что на продаже они подзаработали, и здорово.

Впрочем, времени для объяснений не было – вошла прислуга, совершенно заспанная, как и ночью, и выставила всех троих в коридор, заявив, что комнату надо подготовить для новых постояльцев. Но дело, конечно, было не в постояльцах, она действовала так по злобе. Карл, как раз собиравшийся навести порядок в чемодане, вынужден был смотреть, как эта баба обеими руками хватала его вещи и с силой швыряла в чемодан, словно перед ней какие‑ то твари, которых она старается усмирить. Слесари, правда, обхаживали ее, теребили за юбку, похлопывали по спине, однако, если тем самым они и пытались помочь Карлу, проку от этого не было. Захлопнув чемодан, прислуга сунула его Карлу, стряхнула слесарей и выставила всех троих из комнаты, угрожая в случае непослушания оставить их без кофе. Она, должно быть, начисто запамятовала, что Карл изначально не имел отношения к слесарям, и обходилась с троицей как с одной шайкой‑ лейкой. Неудивительно – слесари продали ей одежду Карла и тем самым доказали, что они все вместе.

В коридоре им пришлось долго бродить взад‑ вперед; француз, взявши Карла под руку, беспрестанно ругался, угрожал побить хозяина, если тот посмеет сунуться, и словно подготовки ради неистово размахивал сжатыми кулаками. Наконец явился ни в чем не повинный малец, ему пришлось стать на цыпочки, когда он подавал французу кружку с кофе. К сожалению, кружка была только одна, а растолковать малышу, что нужны еще две, было невозможно. Вот и пришлось пить по очереди: один пьет, двое ждут. Карлу пить не хотелось, но обижать других незачем, и поэтому, когда приходил его черед, нехотя подносил кружку к губам.

На прощание ирландец швырнул кружку на кафельный пол. Никем не замеченные, они покинули гостиницу и нырнули в густой белесый утренний туман. Молча шли они рядом по обочине дороги; Карлу пришлось нести чемодан, ведь попутчики подменят его, вероятно, только если он попросит; порой из тумана вылетали автомобили, и все трое поворачивали головы, провожая взглядом в большинстве своем огромные машины, необычайные по своим размерам и проскакивавшие так быстро, что заметить пассажиров было вовсе даже невозможно. Позднее на дороге появились колонны фургонов, везущих в Нью‑ Йорк провизию, они двигались пятью рядами во всю ширину мостовой, да так плотно, что пересечь ее было бы невозможно. Иногда дорога расширялась, образуя подобие площади, в центре которой на возвышении‑ башенке поворачивался полицейский, обозревая окрестности и с помощью жезла регулируя движение по магистрали и по боковым дорогам; затем вплоть до очередного перекрестка с очередным полицейским движение оставалось без присмотра, но внимательно‑ молчаливые кучера и шоферы сами худо‑ бедно следили за порядком. Больше всего Карла поразило это спокойствие. Если бы не беззаботный рев скотины, которую везли на бойню, слышны были бы, вероятно, только стук копыт да шуршание шин. Притом ведь скорость передвижения, разумеется, не всегда была одинакова. Когда на иных перекрестках из‑ за непомерного наплыва транспорта с боковых дорог необходимо было произвести крупные перестроения, целые ряды останавливались и ползли буквально шагом, затем все опять устремлялось вперед и опять останавливалось словно каким‑ то общим тормозом. При этом с мостовой не поднималось ни пылинки – движение происходило в прозрачнейшем воздухе. Пешеходов не было, здесь рыночные торговки не брели в город пешком, как на родине Карла, но нет‑ нет да и появлялись громадные приземистые грузовики, в которых стояло десятка два женщин с корзинами за спиной – возможно, все те же рыночные торговки, они вытягивали шеи, обозревая уличное движение и волнуясь из‑ за задержек. Затем появились похожие автомобили, в кузовах которых, руки в брюки, расхаживали мужчины. На одном из этих автомобилей, снабженных различными надписями, Карл, тихо вскрикнув, прочел: «Наем грузчиков для экспедиционной конторы Якоба». Машина ехала как раз очень медленно, и стоящий на подножке бойкий сутулый человечек пригласил трех путников забраться в кузов. Карл спрятался за слесарями, словно в машине мог находиться дядя и видеть его. Он был рад, что оба его спутника тоже отклонили приглашение, хотя и несколько обиделся на высокомерную гримасу, с какой они это сделали. Напрасно они воображают, будто чересчур хороши, чтобы служить у дяди. Карл тотчас дал им это понять, хотя, конечно, и не слишком явно. После чего Деламарш попросил его по возможности не вмешиваться в дела, которых он не понимает; этот способ нанимать людей – гнусное мошенничество, и о фирме Якоба идет дурная слава во всех уголках Соединенных Штатов. Карл не ответил, но с этой минуты держался поближе к ирландцу, попросив его немного понести чемодан, что тот после неоднократных просьб Карла и исполнил. Только вот он непрерывно сетовал на тяжесть чемодана, покуда не выяснилось, что он всего‑ навсего намеревался облегчить его на воровскую салями, видно приглянувшуюся ему еще в гостинице, Пришлось Карлу ее вытащить, француз, тотчас же завладев ею, принялся орудовать своим кинжалообразным ножом и один съел почти всю колбасу. Робинсону досталось лишь несколько ломтиков, сам же Карл, вынужденный снова нести чемодан, чтобы не оставлять его на шоссе, не получил ничего, словно съел свою долю заранее Ему казалось мелочным клянчить кусочек, но обида зашевелилась в его груди.

Туман уже развеялся, вдали засверкали высокие горы, волнистый гребень их исчезал далеко‑ далеко в солнечном мареве. Вдоль дороги тянулись плохо обработанные поля, огибавшие большие, до черноты прокопченные фабрики. Многочисленные окна беспорядочно понастроенных тут и там доходных домов трепетали движением и светом, на хилых балкончиках суетились женщины и дети, а вокруг, то заслоняя их, то снова открывая, развевалось и надувалось парусом на утреннем ветру развешанное на веревках белье. Отведя взгляд от домов, можно было увидеть высоко в небе жаворонков, а ниже – ласточек, выделывающих курбеты чуть ли не над самой головой.

Многое напомнило Карлу о его родине, и он не знал, хорошо ли сделал, покинув Нью‑ Йорк и отправившись в глубь страны. В Нью‑ Йорке было море и в любое время – возможность вернуться на родину. И вот он остановился и объявил спутникам, что решил все‑ таки вернуться в Нью‑ Йорк. А когда Деламарш просто‑ напросто хотел потащить его дальше, он не позволил себя тащить и, заявил, что, вероятно, все‑ таки вправе распоряжаться собой. Пришлось вмешаться ирландцу и объяснить, что Баттерфорд гораздо лучше Нью‑ Йорка, но лишь после долгих уговоров Карл отправился с ними дальше. И все равно сдвинулся с места не раньше, чем сказал себе, что для него, наверное, лучше идти в такой город, откуда не так уж и легко вернуться на родину. Там он наверняка будет лучше работать и преуспеет, так как бесполезные мечтания не станут ему докучать. Теперь уже он потащил за собой эту парочку, и они так пылко радовались его энтузиазму, что без всяких упрашиваний поочередно несли чемодан, а Карл не мог взять в толк, чем он вызвал у них приступ этой неподдельной радости. Дорога пошла в гору, и когда они время от времени останавливались, то, обернувшись, видели ширящуюся с каждым часом панораму Нью‑ Йорка и его гавани. Ажурный мост, связывающий Нью‑ Йорк с Бруклином, висел над Ист‑ Ривер и, если прищуриться, словно бы подрагивал. Движения на нем видно не было, а под ним протянулась безжизненная гладкая лента воды. Оба города‑ колосса казались пустыми и никчемными. Домишки и дома‑ громадины практически сливались в одну сплошную массу. В невидимой глубине улиц, наверное, продолжалась своя жизнь, но с высоты ничего не было видно, кроме легкого марева, которое хотя и не двигалось, но выглядело так, будто его без труда можно разогнать. Даже порт, крупнейший в мире, угомонился, и только кое‑ где, видимо, под воздействием прежних впечатлений, угадывался продвигавшийся вперед корабль. Но следить за ним долго не представлялось возможным, он исчезал из виду, и найти его снова не удавалось.

Но Деламарш и Робинсон различали, судя по всему, гораздо больше; они указывали направо и налево, обводили жестом площади и парки, приводя их названия. У них в голове не укладывалось, что Карл пробыл в Нью‑ Йорке больше двух месяцев и не видел в городе почти ничего, кроме одной улицы. И они пообещали ему, если достаточно подзаработают в Баттерфорде, поехать с ним в Нью‑ Йорк и показать все достопримечательности, в первую очередь, конечно, те места, где можно великолепнейшим образом развлечься. После чего Робинсон во все горло затянул песню, а Деламарш в такт захлопал в ладоши; Карл узнал в ней мелодию из немецкой оперетты, с английским текстом она понравилась ему куда больше, чем нравилась дома. Так под открытым небом состоялось небольшое представление, в котором приняли участие все, только вот город внизу, который якобы развлекался под эту мелодию, похоже, знать об этом не хотел.

Раз Карл спросил, где расположены склады Якоба, и тотчас увидел, как Деламарш и Робинсон наставили указательные пальцы то ли на одну и ту же, то ли на разные, на много миль отстоящие друг от друга точки. Они зашагали дальше, и Карл спросил, когда они смогут, самое раннее, вернуться в Нью‑ Йорк с достаточным заработком. Деламарш ответил, что, вполне возможно, через месяц, так как в Баттерфорде нехватка рабочих и заработки высокие. Конечно, они сложат деньги в общий котел, чтобы по‑ товарищески выравнять случайную разницу в заработках. Общий котел Карлу не понравился, хотя он, как ученик, будет, конечно, зарабатывать меньше квалифицированных слесарей. Кроме. того, Робинсон упомянул, что, если в Баттерфорде работы не найдется, они волей‑ неволей двинутся дальше, чтобы наняться где‑ нибудь на ферму или, быть может, отправиться в Калифорнию на золотые прииски, что, судя по обстоятельному рассказу ирландца, было ему милее всего.

– Зачем же вы тогда стали слесарями, если теперь хотите податься на золотые прииски? – спросил Карл, с неудовольствием услышав о необходимости столь долгих и небезопасных путешествий.

– Зачем я стал слесарем? – спросил Робинсон. – Конечно же не за тем, чтобы голодать. На золотых приисках хорошие заработки.

– Были когда‑ то, – заметил Деламарш.

– И остались, – заверил Робинсон и рассказал о множестве разбогатевших знакомых, которые по‑ прежнему жили там, теперь уже в безделье, разумеется, но по старой дружбе, само собой, помогут разбогатеть ему и его товарищам.

– Мы уж будем добиваться места в Баттерфорде, – заметил Деламарш, словно прочитав мысли Карла, по слова его не очень‑ то обнадеживали.

За день они только раз сделали остановку в гостинице, поели на воздухе за железным, как показалось Карлу, столиком полусырого мяса, разрезать которое с помощью ножа и вилки было невозможно, приходилось раздирать его на куски. Караваи хлеба были небольшие, и в каждом торчал длинный нож. К этой еде подали темное пойло, от которого жгло в глотке. Однако Деламаршу и Робинсону оно пришлось по вкусу, оба частенько пили за исполнение различных желаний и чокались, на секунду‑ другую сдвигая стаканы. За соседним столом сидели рабочие в блузах, испачканных известкой, и все пили такое же пойло. Автомобили, во множестве проезжавшие мимо, вздымали над столами клубы пыли. Из рук в руки переходила большая газета, возбужденно толковали о забастовке строительных рабочих, то и дело упоминалась фамилия Мака. Карл осведомился о нем и узнал, что это – отец его знакомого Мака, крупнейший строительный подрядчик в Нью‑ Йорке. Забастовка обходилась ему в миллионы, а то и грозила разорением. Карл решил, что это не более чем слухи, распускаемые плохо информированными, недоброжелательными людьми.

Этот обед был для Карла испорчен еще и потому, что было совершенно неясно, как за него расплачиваться. Казалось бы, чего проще – пусть каждый оплатит свою долю, но Деламарш и Робинсон невзначай заметили, что истратили последние деньги на прошлый ночлег. Часов, колец и вообще чего‑ либо ценного видно не было. И не мог же Карл обвинить их в том, что они заработали на продаже его костюма, – это оскорбление грозило полным разрывом. Но удивительнее всего, что ни Деламарш, ни Робинсон не беспокоились из‑ за оплаты, более того, они были в преотличнейшем настроении и друг перед другом строили куры официантке, грузно и величественно расхаживающей между столиками. Волосы свободно падали ей на лоб и щеки, и она снова и снова движением руки отбрасывала их назад. Наконец она подошла к их столу, положила на него руки и, естественно, вместо приветливых слов, ожидаемых от нее, спросила:

– Кто платит?

Никогда руки не взмывали быстрее, чем сейчас у Деламарша и Робинсона, – оба указали на Карла. Карл это предвидел и ничуть не всполошился; он не видел ничего дурного в том, что товарищи, от которых он тоже ожидал услуг, заставили его немножко раскошелиться, хотя куда порядочнее обговаривать такие дела заранее. Неприятно только, что деньги пришлось доставать из потайного кармана. Первоначально он намеревался сохранить деньги на самый крайний случай и, таким образом, стать пока на одну доску с товарищами. Преимущество, которое он имел благодаря этим деньгам, а главное – благодаря сокрытию денег от товарищей, с избытком уравновешивалось для них тем, что они с детства жили в Америке, располагали достаточными познаниями и опытом в поисках работы и, наконец, не привыкли жить в лучших условиях, чем теперешние. Прежним намерениям Карла насчет денег эта выплата сама по себе не должна была помешать, ведь, в конце концов, четверть доллара его не разорит, он мог положить монету на стол и сказать, что это – его единственное достояние и он готов им пожертвовать на совместное путешествие в Баттерфорд. Если идти пешком, такой суммы вполне достаточно. Но сейчас он не знал, достаточно ли у него мелочи, кроме того, она лежала кете с банкнотами где‑ то в глубине потайного кармана, а из него, если пожелаешь что‑ нибудь срочно относить, лучше всего высыпать содержимое на стол. Вдобавок его товарищам совершенно незачем знать о потайном кармане. К счастью, в данную минуту его товарищи больше интересовались официанткой, нежели тем, как Карл собирает деньги, чтобы расплатиться. Деламарш заманил официантку под предлогом выписки счета между собой и Робинсоном, и она могла отбиться от приставаний обоих, только отталкивая раскрытой ладонью лицо то одного, то другого. Тем временем Карл, вспотев от напряжения, собирал под столешницей в ладонь мелочь, монету за монетой разыскивая в потайном кармане и вытаскивая их оттуда. Наконец, хотя плохо разбирался пока в американских деньгах, он – просто по количеству монет – решил, что наскреб достаточную сумму, и выложил ее на стол. Звон монет тотчас прекратил шуточки. К досаде Карла и ко всеобщему удивлению, оказалось, что набрался почти целый доллар. Никто, правда, не спросил, почему Карл не сказал раньше о деньгах, которые можно было бы употребить для удобной поездки в Баттерфорд по железной дороге, но все же Карл порядком смутился. После того как обед был оплачен, он медленно взял сдачу, а Деламарш уже у него из рук выхватил монету, предназначенную официантке в качестве чаевых; француз обнял официантку, прижал к себе и вручил ей деньги с другого боку.

Карл был благодарен им, что, продолжив путь, они словом не обмолвились насчет этих денег, и даже подумывал некоторое время сообщить им про всю свою наличность, но отказался от этой мысли, так как не выдалось подходящего случая. К вечеру они очутились в плодородной сельской местности. Кругом были видны бескрайние поля, расстилавшие на округлых холмах свою раннюю зелень; богатые усадьбы окаймляли шоссе, и часами они шли между золотыми садовыми решетками, несколько раз пересекли одну и ту же медленную реку и неоднократно слышали над собой в вышине грохот железнодорожных поездов по виадукам.

Солнце только что опустилось за ровную кромку дальних лесов, когда они бросились на траву в небольшой рощице на холме, чтобы отдохнуть после длинного перехода. Робинсон и Деламарш лежали, блаженно вытянув руки и ноги. Карл сидел, посматривая на проходившую метра на три‑ четыре ниже автостраду, где, как и весь день, мчались встречные потоки автомобилей, словно их вновь и вновь порциями отправляли из одной дали в другую. За весь день с раннего утра Карл ни разу не видел, чтобы какой‑ нибудь автомобиль остановился и высадил пассажира.

Робинсон предложил заночевать здесь, ведь они здорово устали, а назавтра могли бы пораньше пуститься в дорогу, и, наконец, до наступления полной темноты вряд ли удастся найти более дешевый и удобный ночлег. Деламарш согласился, и, лишь Карл счел своим долгом заметить, что у него достаточно денег, чтобы оплатить для всех ночевку в гостинице. Деламарш сказал, что деньги им еще пригодятся, пусть он их прибережет. При этом француз ничуть не скрывал, что они весьма рассчитывали на деньги Карла. Первое предложение Робинсона было принято, и он тут же добавил, что перед сном не мешало бы как следует подкрепиться, скопить сил на завтра и кто‑ то должен принести еды из гостиницы, реклама которой – Отель «Оксиденталь» – светилась неподалеку, в двух шагах от шоссе. Как самый младший, а также потому, что ни один из приятелей не вызвался. Карл, не раздумывая, предложил свои услуги и, получив заказ на пиво, хлеб и шпик, отправился в гостиницу.

Вероятно, вблизи находился большой город, ведь первый же зал гостиницы, в котором очутился Карл, был заполнен шумной толпой, а за буфетом, с трех сторон обрамлявшим помещение, беспрерывно во множестве сновали официанты в белых куртках и тем не менее не могли ублаготворить нетерпеливых посетителей – то тут, то там слышались ругань и удары кулаком по стойке. На Карла никто не обратил внимания; в самом зале тоже никто не обслуживал – посетители, сидевшие за крохотными столиками, где и для троих было мало места, брали закуски в буфете. На всех столиках стояла высокая бутылка с маслом, уксусом или чем‑ то в таком роде, и принесенные из буфета блюда непременно поливали перед едой этими приправами. Чтобы только пройти к буфету, где из‑ за его большого заказа наверняка уже начнутся затруднения, Карлу пришлось протискиваться между столиками, что при всей осторожности невозможно было осуществить, не задевая посетителей, которые, впрочем, оставались совершенно невозмутимы, даже когда Карл, опять‑ таки от тычка одного из них, чуть не опрокинул какой‑ то столик. Он, правда, извинился, но, похоже, его не поняли, да и он тоже не понял ни слова из тех, что выкрикнули по его адресу.

У буфета он с трудом нашел свободное местечко, где ему долго мешали оглядеться локти соседей. Здесь вообще было, как видно, в обычае облокачиваться на стойку и подпирать кулаками виски; Карлу невольно вспомнилось, как ненавидел эту манеру преподаватель латинского языка доктор Крумпал и всегда, неожиданно подкравшись, сметал локти со столов шутливым взмахом невесть откуда взявшейся линейки.

Карл стоял, плотно прижатый к стойке, ведь не успел он подойти к буфету, как позади него поставили столик, и один из обосновавшихся там посетителей, когда во время разговора хоть немного откидывался назад, тыкал Карла в спину своей огромной шляпой. И при всем том было так мало надежды получить что‑ нибудь от буфетчика, даже когда, утолив жажду, ушли его нескладные соседи. Несколько раз Карл, перегнувшись через стойку, хватал буфетчика за куртку, но тот всякий раз, скривив физиономию, вырывался. Ни один не останавливался, все бегом, бегом мимо. Если бы по крайней мере вблизи от Карла на стойке нашлось что‑ нибудь подходящее из еды или выпивки, он взял бы это, спросив о цене, положил деньги и с радостью ушел. Но перед ним стояли только блюда с рыбой, вроде селедки, темная чешуя которой поблескивала по краям золотом. Она могла оказаться очень дорогой и вряд ли сытной. Кроме того, в пределах досягаемости были бочонки с ромом, но он не собирался нести этот напиток своим товарищам – они и без того норовили по любому поводу приложиться к спиртному, а в этом Карл не хотел им потворствовать.

Таким образом, Карлу оставалось только попытаться найти другое место и начать все сначала. Он ведь уже потерял много времени. На часах в другом конце зала, стрелки которых можно было кое‑ как разглядеть сквозь чад, было девять с лишним. Но в других местах у буфета давка была еще больше. Вдобавок, чем позднее становилось, тем гуще заполнялся зал. Через парадную дверь с громким «Хэлло!» вваливались новые и новые посетители. Кое‑ где они нагло очищали стойку, усаживались на нее и пили за здоровье друг друга; и это были лучшие места для обозрения зала.

Карл, правда, протискивался все дальше, однако уже совершенно отчаялся преуспеть в своем деле. Он укорял себя в том, что, не зная местных обстоятельств, вызвался исполнить это поручение. Товарищи заслуженно обругают его, да еще и подумают, что он ничего не принес, пожалев денег. В довершение всего он очутился теперь в том месте зала, где кругом на столах громоздились горячие мясные блюда с прекрасным золотистым картофелем; ему было непонятно, где люди все это раздобыли.

Тут он увидел в нескольких шагах от себя пожилую женщину, очевидно принадлежавшую к гостиничному персоналу; смеясь, она разговаривала с одним из посетителей. А при этом то и дело орудовала шпилькой в прическе. Карл тотчас решил сделать свой заказ этой женщине, так как среди всеобщего гама и суматохи в зале она казалась ему исключением, и по той простой причине, что была единственной из персонала, до кого он мог добраться, если, конечно, она не ускользнет по своим делам при первом же слове, с которым он к ней обратится. Но случилось совершенно противоположное. Карл рта открыть не успел, только задержал на ней взгляд, а она – так иногда посматривают по сторонам во время беседы – дружелюбно взглянула на него и, прервав разговор, спросила его по‑ английски, выговаривая слова подчеркнуто правильно, не ищет ли он чего‑ нибудь.

– Конечно, – ответил Карл, – я не могу здесь ничего получить.

– В таком случае пойдем со мной, малыш, – сказала она, прощаясь со знакомым, снявшим свою шляпу, что здесь казалось невероятным проявлением учтивости, взяла Карла за руку и направилась к буфету; отодвинув одного из посетителей, женщина открыла откидную дверцу, пересекла свободное пространство за стойкой, где надо было остерегаться без устали снующих буфетчиков, открыла неприметную дверь, и они очутились в большой прохладной кладовой. «Надо знать, что к чему, вот то‑ то и оно», – подумал Карл.

– Итак, чего вы хотите? – спросила она и услужливо склонилась перед ним. Женщина была очень толстая, прямо необъятная, но лицо – конечно, сравнительно с фигурой – было почти миловидным. Карл едва не соблазнился при виде множества продуктов, в образцовом порядке размещенных на полках и столах, быстренько придумать более изысканный ужин, особенно потому, что надеялся у. этой влиятельной женщины на скидку, но в конце концов, так ничего и не придумав, назвал все тот же шпик, хлеб и пиво.

– И больше ничего? – спросила женщина.

– Нет, благодарю, – сказал Карл, – но на троих. На вопрос женщины Карл в двух словах сообщил о своих товарищах; он обрадовался, что она проявила к ним интерес.

– Но ведь это пища арестантов, – сказала женщина, ожидая, видимо, следующих пожеланий Карла. А тот опасался, что она не захочет брать с него денег, и потому молчал.

– Сейчас мы все подберем, – сообщила женщина, с удивительной при ее полноте подвижностью направилась к столу, длинным, тонким, похожим на пилу ножом отрезала огромный кусок сала с мясными прожилками, взяла с полки каравай хлеба, подняла с пола три бутылки пива и сложила все это в легкую соломенную корзинку, которую и протянула Карлу. Попутно она объясняла ему, что привела его сюда потому, что, несмотря на быстрое потребление, продукты там, в буфете, из‑ за чада и разнообразных испарений скоро теряют свежесть. Впрочем, для тамошних посетителей сойдет и это. Карл ничего не сказал, не зная, чем заслужил такое отличительное обращение. Он подумал о своих товарищах, которые, вероятно, при всем своем знании Америки вряд ли попали бы в эту кладовую и принуждены были бы довольствоваться испорченной пищей из буфета. Здесь не было слышно из зала ни звука – должно быть, кирпичная кладка была очень толстой, чтобы поддерживать низкую температуру под этими сводами. Карл уже некоторое время держал корзинку в руке, но не вспоминал ни об оплате, ни об уходе. Только когда женщина хотела было положить в корзинку бутылку, вроде тех, что стояли на столах в зале, он, вздрогнув, поблагодарил.

– Далеко ли вам еще идти? – спросила женщина.

– До Баттерфорда, – ответил Карл.

– Это очень далеко.

– Еще день пути.

– Не дальше? – спросила женщина.

– О нет.

Женщина передвинула на столе какие‑ то предметы, наводя порядок; вошел буфетчик, обвел взглядом помещение и, когда женщина указала на большое блюдо с грудой сардин, посыпанных петрушкой, унес это блюдо на высоко поднятых руках в зал.

– Почему же вы, собственно, решили ночевать под открытым небом? – спросила женщина. – Здесь достаточно места. Отдохните у нас в гостинице.

Для Карла это предложение было очень соблазнительно, особенно потому, что прошлую ночь он провел так скверно.

– Мой багаж там, на улице, – помедлив, ответил он не без некоторой рисовки.

– Так несите его сюда, – сказала женщина, – это не помеха.

– А мои товарищи! – вскричал Карл и тут же сообразил, что они‑ то, конечно, помехой будут.

– Разумеется, они тоже могут переночевать здесь, – сказала женщина. – Приходите же! Не заставляйте себя упрашивать!

– Мои товарищи – бравые ребята, только не очень опрятные, – сказал Карл.

– Разве вы не видели, какая в зале грязь? – спросила женщина и поморщилась. – К нам даже самое отребье заходит. Итак, я сейчас велю приготовить три кровати. Правда, на чердаке, ведь гостиница переполнена, я и сама перебралась на чердак, но это все равно лучше, чем под открытым небом.

– Я не могу привести с собой товарищей, – сказал Карл. Он представил себе, сколько шума наделали бы эти двое в коридорах столь приличной гостиницы; Робинсон все перепачкал бы, а Деламарш непременно начал бы приставать к этой женщине.

– Не понимаю, почему это невозможно, – сказала женщина, – но, если вам так хочется, оставьте своих товарищей на воздухе и приходите к нам один.

– Нет, так не пойдет, – возразил Карл, – это мои товарищи, и я должен остаться с ними.

– Вы упрямец, – заметила женщина и отвернулась, – к вам относятся по‑ доброму, стараются помочь, а вы отбиваетесь изо всех сил.

Карл все это сознавал, но не видел иного выхода и потому только добавил:

– Примите мою величайшую благодарность за доброе ко мне отношение. – Тут он вспомнил, что еще не уплатил, и спросил, сколько с него причитается.

– Расплатитесь, когда вернете корзинку. Я должна получить ее, самое позднее, утром.

– Благодарю, – сказал Карл. Она открыла дверь, ведущую прямо на улицу, и, когда он с поклоном вышел, сказала ему вслед:

– Доброй ночи, но вы поступаете неразумно. Он был уже в нескольких шагах от нее, когда она крикнула:

– До встречи утром!

Едва очутившись на улице, он опять услышал неослабевающий шум из зала, к которому примешивались теперь звуки духового оркестра. Карл был доволен, что не пришлось выходить через зал. Все пять этажей гостиницы сейчас сияли огнями, освещая дорогу на всю ее ширину. Автомобили проносились по‑ прежнему, но теперь уже с интервалами; еще быстрее, чем днем, они появлялись издали, ощупывали яркими лучами фар мостовую, пересекали с побледневшими фарами освещенное пространство перед гостиницей и, полыхнув огнями, уносились дальше в темноту.

Карл обнаружил товарищей уже крепко спящими – так долго он отсутствовал. Только он собрался разложить принесенное поаппетитнее на бумаге, обнаруженной в корзинке, с тем чтобы, когда все будет готово, разбудить товарищей, как вдруг, к своему ужасу, увидел, что его чемодан раскрыт, хотя оставил он его запертым и ключ унес в кармане; половина содержимого чемодана была разбросана вокруг по траве.

– Вставайте! – крикнул он. – Вы спите, а здесь меж тем побывали воры!

– Чего‑ нибудь недостает? – спросил Деламарш. Робинсон, еще толком не проснувшись, ухватился за пиво.

– Я не знаю, – сказал Карл, – но чемодан открыт. Все‑ таки опрометчиво улечься спать и оставить чемодан без присмотра.

Деламарш и Робинсон рассмеялись, и француз сказал:

– В другой раз не уходите так надолго. Гостиница в десяти шагах, а вы потратили на дорогу туда и обратно три часа. Мы проголодались, подумали, что в вашем чемодане может оказаться что‑ нибудь съестное, и щекотали замок, пока он не открылся. Впрочем, ничего съестного там не было, так что можете спокойно уложить все обратно.

– Ну‑ ну, – сказал Карл, в оцепенении глядя на быстро пустеющую корзинку и прислушиваясь к своеобразному звуку, с которым Робинсон поглощал пиво; жидкость сначала врывалась ему в глотку, с присвистом возвращалась и в конце концов бурным потоком устремлялась в желудок.

– Наелись? – спросил Карл, когда парочка на мгновение остановилась отдышаться.

– Разве вы не поели в гостинице? – удивился Деламарш, полагая, что Карл требует своей доли.

– Если не наелись, то поторопитесь, – сказал Карл и направился к своему чемодану.

– Кажется, он не в духе, капризничает, – заметил Деламарш, обращаясь к Робинсону.

– Я не капризничаю, – сказал Карл, – но разве же порядочно – взломать в мое отсутствие чемодан и выбросить оттуда вещи. Я понимаю, среди товарищей многое позволительно, и я вполне готов кое‑ что допустить, но это уж слишком. Я переночую в гостинице и в Баттерфорд не пойду. Ешьте быстрее, я должен вернуть корзинку.

– Слышишь, Робинсон, – начал Деламарш, – как он заговорил, вот тебе изысканная речь. Немец есть немец. Ты меня предупреждал, но я сдуру все‑ таки взял его с собой. Мы оказали ему доверие, целый день тащили его с собой, потеряли из‑ за этого не меньше чем полдня, а теперь там, в гостинице, кто‑ то его поманил – и он сматывается, просто‑ напросто сматывается. Но поскольку он – лживый немец, он это делает не в открытую, а выискал предлог – чемодан, а поскольку он – немец хамовитый, он не может уйти, не оскорбив нашего достоинства и не обозвав нас ворами за то, что мы сыграли с его чемоданом маленькую шутку.

Карл, укладывая свои вещи и не оборачиваясь, сказал:

– Продолжайте, продолжайте, тем легче мне будет уйти. Я прекрасно знаю, что такое товарищество. В Европе у меня тоже были друзья, и ни один не упрекнет меня в том, что я обманывал или интриговал против него. Правда, сейчас мы потеряли контакт, но, если я вернусь в Европу, все меня встретят по‑ доброму и тотчас признают во мне друга. А вы, Деламарш, и вы, Робинсон, смеете говорить, будто я вас предал, притом что вы – а я никоим образом не намерен это замалчивать – проявили ко мне дружеское участие и обещали добиться для меня место ученика в Баттерфордс! Нет, здесь нечто другое. У вас ничего нет, но это ни в коей мере не унижает вас в моих глазах, однако вы завидуете моему мизерному имуществу и потому стараетесь меня унизить, – вот этого я вынести не могу. А теперь, взломав мой чемодан, вы даже не подумали извиниться, наоборот, вы оскорбляете меня и мою нацию, а тем самым лишаете меня всякой возможности остаться с вами. Впрочем, в сущности, речь не о вас, Робинсон. Мне просто жаль, что по слабости характера вы слишком уж подпали под влияние Деламарша.

– Вот теперь, – сказал Деламарш, подступил к Карлу и слегка толкнул его, как бы привлекая его внимание, – теперь вы себя показали во всей красе. Целый день топали позади меня, цеплялись за мой пиджак, подражали каждому моему движению и вели себя тихо, как мышка. Теперь же, заручившись чьей‑ то поддержкой в гостинице, вы начинаете громкие речи. Вы – маленький хитрец, и я не уверен, можно ли такое спускать. Не стоит ли потребовать с вас плату за то, что вы переняли у нас за день? Нет, ты послушай, Робинсон, мы завидуем – так он полагает – его имуществу. День работы в Баттерфорде – о Калифорнии и говорить нечего, – и у нас будет в десять раз больше того, что вы нам показывали и что, наверное, прячете в подкладке пиджака. Стало быть, попридержите‑ ка язык!

Карл поднялся от чемодана и увидел, что Робинсон, заспанный, но слегка оживившийся от пива, тоже идет к нему.

– Останься я здесь еще, – сказал Карл, – меня, пожалуй, ожидают новые сюрпризы. Похоже, вам охота поколотить меня.

– Всякому терпению приходит конец, – сказал Робинсон.

– Лучше помолчите, Робинсон, – сказал Карл, не сводя глаз с Деламарша, – ведь в глубине души вы согласны со мной, но вынуждены держать сторону Деламарша!

– Вы никак хотите его задобрить? – спросил Деламарш.

– Даже и не думаю, – сказал Карл. – Я рад, что ухожу, и не желаю больше иметь с вами дела. Только одно скажу: вы упрекнули меня в том, что у меня есть деньги и что я прячу их от вас. Допустим, это правда, но разве можно поступить иначе, если знаешь людей всего несколько часов, и разве не подтвердили вы своим нынешним поведением правильность таких действий?

– Спокойно, – сказал Деламарш Робинсону, хотя тот не шевелился. Затем он обратился к Карлу: – Раз уж вы так бесстыдно искренни, давайте, пока мы спокойно стоим тут, доведите свою искренность до конца и сознайтесь, почему, собственно, вы собрались в гостиницу.

Карлу пришлось перешагнуть через чемодан – так близко подступил к нему Деламарш. Но тот, не смущаясь, отодвинул ногой чемодан, сделал шаг вперед, наступив при этом на белую манишку, лежавшую на траве, и повторил свой вопрос.

Как бы в ответ с дороги к компании поднялся человек с ярко светящим карманным фонариком. Это был один из гостиничных буфетчиков. Едва увидев Карла, он сказал:

– Я ищу вас уже почти полчаса. Обыскал все откосы по обеим сторонам дороги. Госпожа старшая кухарка велела передать, что ей срочно нужна соломенная корзина, которую она вам дала.

– Вот она, – сказал Карл прерывающимся от волнения голосом. Деламарш и Робинсон с показной скромностью отступили в сторону, как они всегда делали перед незнакомыми обеспеченными людьми. Буфетчик взял корзинку и добавил:

– Кроме того, госпожа старшая кухарка велела спросить, не надумали ли вы все‑ таки переночевать в гостинице. Для двух других господ тоже найдется местечко, если вы пожелаете взять их с собой. Постели уже приготовлены. Хоть ночь сегодня теплая, но здесь, на косогоре, спать не вполне безопасно – часто встречаются змеи.

– Раз уж госпожа старшая кухарка так любезна, я приму приглашение, – сказал Карл, ожидая реакции товарищей. Но Робинсон стоял молчком, а Деламарш, сунув руки в карманы, смотрел вверх на звезды. Оба явно рассчитывали, что Карл без разговоров возьмет их с собой.

– В таком случае, – сказал буфетчик, – мне поручено проводить вас в гостиницу и принести ваш багаж.

– Тогда подождите, пожалуйста, еще минутку, – сказал Карл и нагнулся, чтобы убрать в чемодан оставшиеся вещи.

Вдруг он выпрямился. Фотографии, лежавшей в чемодане на самом верху, нигде не было видно. Все было в сохранности, кроме фотографии.

– Я не могу найти фотографии, – просительно обратился он к Деламаршу.

– Какой фотографии? – спросил тот.

– Фотографии моих родителей.

– Мы не видели никакой фотографии, – ответил Деламарш.

– Фотографии в чемодане не было, господин Россман, – подтвердил со своей стороны и Робинсон.

– Но этого не может быть, – сказал Карл, и мольба в его глазах заставила буфетчика подойти ближе. – Она лежала наверху, а сейчас исчезла. Если бы вы не проказничали с чемоданом!

– Всякая ошибка исключается, – сказал Деламарш. – В чемодане фотографии не было.

– Для меня она – самое ценное из всего, что есть в чемодане, – сказал Карл буфетчику, который ходил вокруг и искал в траве. – Она совершенно невосполнима, другой не будет. – И когда буфетчик прекратил безуспешные поиски, добавил: – Это единственный портрет родителей, который у меня был.

В ответ на это буфетчик сказал громко, без обиняков:

– Может, проверим еще и карманы этих господ?

– Да, – тотчас откликнулся Карл, – я должен найти фотографию. Но прежде чем проверять карманы, скажу одно: тот, кто добровольно вернет мне снимок, получит весь чемодан целиком. – После мгновения общего молчания Карл обратился к буфетчику: – Итак, мои товарищи, очевидно, предпочитают обыск. Но даже сейчас я обещаю: тот, в чьем кармане обнаружится фотография, получит весь чемодан. Сделать больше я не могу.

Тотчас буфетчик принялся обыскивать Деламарша, с которым, как ему казалось, справиться труднее, чем с Робинсоном, Робинсона он уступил Карлу. Буфетчик обратил внимание Карла на то, что обыскивать нужно обоих сразу, так как иначе оставшийся без наблюдения может избавиться от фотографии. Тут же, с первой попытки, Карл обнаружил в кармане Робинсона свой галстук, но не забрал его и крикнул буфетчику:

– Что бы вы ни нашли у Деламарша, оставьте все, пожалуйста, ему. Мне нужна только фотография. Только она одна.

Обыскивая нагрудные карманы, Карл коснулся рукой горячей, грязной груди Робинсона, и тут ему пришло в голову, что, возможно, он поступает с товарищами очень несправедливо. И он заторопился как только мог. Впрочем, все было напрасно: ни у Деламарша, ни у Робинсона фотографии не обнаружилось.

– Бесполезно, – сказал буфетчик.

– Наверное, они разорвали фотографию на мелкие клочки и выбросили, – сказал Карл. – Я думал, они мне друзья, а они тайком старались мне только навредить. Робинсон, конечно, в меньшей степени, он бы нипочем не набрел на мысль, что фотография представляет для меня такую ценность, а вот Деламарш…

Карл видел перед собой только буфетчика, фонарь которого освещал небольшое пространство, тогда как все остальное, в том числе Деламарш и Робинсон, тонуло в кромешной тьме.

Теперь, конечно, не было и речи о том, чтобы взять эту парочку с собой в гостиницу. Буфетчик взвалил на плечо чемодан, Карл поднял корзинку, и они двинулись в путь. Карл уже был на дороге, когда, прервав свои раздумья, остановился и крикнул в темноту:

– Послушайте, если все‑ таки фотография у кого‑ нибудь из вас и он захочет принести ее мне в гостиницу, я все равно отдам ему чемодан и, клянусь, не заявлю в полицию.

Ответа, как такового, не последовало, донесся лишь обрывок какого‑ то слова, начало отклика Робинсона, которому Деламарш, очевидно, тотчас заткнул рот. Карл подождал еще – вдруг наверху передумают. Дважды, с перерывом он крикнул:

– Я все еще здесь!

Но в ответ – ни звука, только однажды вниз с откоса скатился камень – может, случайно, а может, от неудачного броска.