Колонат и рабство в сельском хозяйстве

Уже в I в. н. э. характерной особенностью аграрных отношений в Римской Африке было широкое развитие колоната. Не вдаваясь в обсуждение сложного и дискуссионного вопроса о происхождении колонатных отношений, необходимо лишь подчеркнуть, что в Африке их развитие, несомненно, было связано с быстрым ростом крупного землевладения. Образование обширных сальтусов римской знати (а впоследствии — императора) на завоеванных {113} территориях, занятых местным населением — либо земледельческим, либо переходящим к земледелию под влиянием новых условий — естественно приводило к возникновению отношений экономической зависимости между этим населением и новыми собственниками земли. О типичности такого рода отношений свидетельствует известное сообщение Фронтина о селах (vici), расположенных в крупных частных сальтусах вокруг виллы владельца, и многочисленном плебейском населении (non exiguum populum plebeium), живущем в этих селах 88. Надпись из Хенхир-Меттиха и другие происходящие из имений надписи II в. 89, многократно разбиравшиеся в специальной литературе, позволяют судить о конкретных формах этих отношений зависимости. Данные надписей показывают, что в Римской Африке {114} уже в ранний период ее истории колонат был преобладающей формой эксплуатации крупных имений. В литературных источниках II—III вв.— у Апулея, Киприана — частновладельческие имения обычно предстают в виде сел, население которых состоит из колонов или крестьян (rustici) 90. Под последним термином у Апулея нередко фигурируют и рабы, но рабы, имеющие собственные хозяйства и дома и живущие примерно в тех же условиях, что и остальные сельчане 91. Еще более типичным было применение колонов в императорских имениях.

Таким образом, к началу изучаемого периода колонат в Северной Африке был широко распространенным и давно уже укрепившимся и оформившимся институтом. Характерный для IV в. процесс концентрации земельной собственности, в частности образование крупных имений на городской земле, расширение сенаторских имений и рост церковного землевладения, очевидно, должны были способствовать еще более широкому развитию колонатных отношений, органически связанных в африканских провинциях с крупным землевладением. Преобладание труда колонов и близких к ним категорий зависимого населения в земледелии Римской Африки в данный период вряд ли может вызвать сомнения. В произведениях африканских авторов IV—V вв. всюду, где речь идет о более или менее крупных имениях— частных, государственных или церковных, — жители этих имений характеризуются как колоны или крестьяне (rusticani). Это относится и к сообщениям о крупных восстаниях сельского населения, направленных против посессоров: основную массу участников этих восстаний составляют обремененные долгами жители сел 92.

Основным источником по истории позднеримского колоната как известно, являются соответствующие положения кодексов Феодосия и Юстиниана. К сожалению, этот {115} источник не дает достаточного материала для выяснения особенностей колоната в отдельных провинциях. К тому же далеко не всегда представляется ясным, отражают ли те или другие юридические нормы, содержащиеся в кодексах, реальное положение вещей на всей территории империи или имеют в виду отношения, существовавшие в каких-либо определенных провинциях. Поэтому необходим максимальный учет местного материала и его сопоставление с общей картиной, рисуемой кодексами.

Значительный интерес в этом отношении представляет выяснение связи между африканским колонатом IV—V вв. и колонатными отношениями более раннего времени, которые известны из эпиграфических памятников II в. В работах конца XIX — начала XX в., подробно исследовавших указанные памятники, этот вопрос не мог быть поставлен ввиду недостаточности материала. Однако открытие в 1929 г. так называемых «Табличек Альбертини», относящихся к самому концу V в., пролило новый свет на эту проблему. Упоминание в актах продажи земли из «Табличек» участков, именуемых culturae mancianae, позволяет, на наш взгляд, установить следующие существенные факты истории африканского колоната.

Во-первых, потеряло всякую почву мнение тех исследователей, которые полагали, что lex Manciana, регулировавший права и обязанности колонов крупного имения, применялся только в ограниченном районе средней части долины Баграды, где были впервые найдены надписи, упоминающие этот закон (в Хенхир-Меттихе и Айн-эль-Джемала) 93. «Таблички Альбертини» происходят из пункта, находящегося совершенно в другом конце Проконсульской Африки (в поздней провинции Бизацене) примерно в 270 км от Хенхир-Меттиха 94.

Во-вторых, тот факт, что обладателем высшей собственности (dominium) на culturae mancianae из документов Альбертини является некий Флавий Геминий Катуллин, {116} целиком подтверждает точку зрения авторов, полагавших, что lex Manciana применялся не только в императорских, но и в частных имениях 95.

И, наконец, «Таблички Альбертини» показали, что lex Manciana сохранял свое значение в качестве правовой основы колонатных отношений не только во II—III вв., но и в течение всего периода Поздней империи и даже после ликвидации римской власти в Северной Африке. Из всего этого следует, что положения «Манциева закона», распространявшиеся на различные категории владений и имевшие широкое применение на территории африканских провинций, не могут не учитываться при изучении колонатных отношений интересующего нас периода.

Наиболее развернутое исследование роли lex Manciana в истории позднего африканского колоната было предпринято в ряде работ Ш. Соманя 96. Основной тезис этого исследователя сводится к тому, что положение колонов в Африке определялось своего рода «хартией», вытекавшей из lex Manciana и закона Адриана о необработанных землях. Эта «хартия», по мнению Соманя, предоставляла колонам широкие владельческие права на обрабатываемую ими землю (jus possidendi ас fruendi heredique suo relinquendi), вплоть до права ее отчуждения; африканский колонат сохранялся в неизменном виде и не испытывал никакого развития, законодательство же о колонате IV—V вв. не могло уничтожить особых гарантий и прав, которыми якобы обладали африканские колоны. В некоторых работах Соманя проводится даже мысль, что лиц, пользовавшихся землей на основе lex Manciana, собственно и нельзя считать колонами, это — землевладельцы, possessores.

Аргументацию Соманя нельзя признать сколько-нибудь убедительной. Она основана прежде всего на весьма произвольной интерпретации надписи из Хенхир-Меттиха и связи {117} lex Manciana с «Табличками Альбертини» 97. Автор убежден, что отчуждение колонами своих участков и владение на основе jus possidendi ас fruendi heredique suo relinquendi, зарегистрированное для конца V в., вытекает из правовых норм, действовавших уже во II в. При этом он совершенно не учитывает тех новых условий, которые создались в Северной Африке в результате вандальского завоевания и способствовали укреплению и расширению владельческих прав колонов 98. С другой стороны, текст самого «Манциева закона», насколько мы можем восстановить его по надписи из Хенхир-Меттиха, не дает оснований полагать, что в соответствии с этим lex колоны пользовались сколько-нибудь четко выраженными владельческими правами. Единственное упоминание об юридическом отношении колонов к земле содержится в начале надписи, где речь идет о колонах, освоивших необработанные участки — subsiciva. Такие колоны получают обработанную ими землю в «собственное пользование» (usus proprius). В литературе справедливо отмечалось, что этот термин не имел четкого юридического значения и означал лишь, что земледельцу, обработавшему целинный участок, гарантировалось пользование этим участком и после освоения (т. е. он не мог быть согнан с освоенной им земли собственником имения) 99.

Тезис о некоем особо благоприятном положении африканских колонов высказывался в историографии и до Соманя. Основой подобных взглядов является представление, что колонат развивался в Африке главным образом или исключительно на вновь осваиваемых землях. Земле-{118}дельцы, освоившие эти земли, приобретали на них широкие владельческие права, благодаря чему африканские колоны представляли собой категорию, подобную поздним эмфитевтам 100. Сомань в одной из своих последних работ пытается доказать широкую распространенность такого рода отношений в Римской Африке с помощью своей интерпретации lex Manciana 101. По его мнению, этот закон имел в виду исключительно необработанные и незанятые лесистые и болотистые земли. В начале надписи из Хенхир-Меттиха (CIL, VIII, 25902, I, 7—20) речь идет о колонах, освоивших subsiciva (Qui eorum [in]tra fundo Villae Mag[na]e Variane id est Mappalia Siga [habitabunt? ], eis eos agros qui su[b]cisiva sunt excolere permittitur lege Manciana... ita ut eas qui excoluerit usum proprium habeat). Далее говорится о повинностях этой категории земледельцев, которые прямо именуются в надписи coloni. Следующий раздел надписи (I, 20 sqq.) посвящен обязанностям тех колонов, которые занимают виллы на территории имения: Qu[i i]n f(undo) Villae Magnae sive Mappalia Siga villas [habe]nt habebunt dominicas eius f(undi) aut conductoribus vilicisve eorum in assem partes fructuum et vinearum ex consuetudine Manciane cu[i]usque generis habet, praestare debebunt (I, 21—25). Вопреки обычной интерпретации этого места, мы не считаем возможным относить к villas следующее далее определение dominicas. Слово aut в данном контексте не имеет смысла: перед ним, несомненно, должно в соответствии с обычной формулой надписи (I, 10; II, 4; II, 9) стоять dominis. Издатели надписи (например Dessau в CIL) обычно и включают это слово в текст после dominicas. Такое чтение вызывает необходимость объяснения малопонятного выражения villae dominicae, что приводит нередко к путанице в интерпретации надписи (см. ниже). Нам представляется более вероятным, что резчик ошибочно поставил dominicas вместо dominis. Такую ошибку допустить не труднее, чем пропуск целого слова. {119} В этом случае правильное чтение будет:... villas [habe]nt habebunt domini[ca]s eius f(undi) aut conductoribus и т. д.

Еще Шультен с полным основанием видел в этой последней категории колонов, пользовавшихся уже обработанной землей 102. Дальнейшие комментаторы надписи внесли значительную путаницу в этот вопрос. Ф. Нахман утверждала, что в данном разделе речь идет о колонах, осваивающих необработанные участки, на которых находятся дома 103. Ростовцев усматривал в колонах первого раздела (qui intra fundo... habitant...) обладателей собственных домов, а в колонах, которые в надписи связаны с виллами, — арендаторов господских домов 104. Даже если придерживаться традиционного чтения villas dominicas, неправильность которого мы пытались показать выше, эти предположения все же не могут быть приняты. В римской сельскохозяйственной терминологии вилла — не дом, а хозяйство, включающее обрабатываемую землю и постройки. Совершенно невероятно допущение, что собственники имений строили дома на пустой земле для потенциальных колонов. В первом и втором разделах рассматриваются не различные категории колонов, а случаи использования колонами различных категорий земель: subsiciva, т. е. вновь осваиваемых участков, и вилл, т. е. уже возделанной земли 105. Это видно из того, что колонам, обрабатывающим subsiciva, предоставляются известные формальные привилегии, которые не предусмотрены для тех, кто villas habent: 1) usus proprius, 2) кондукторы и вилики специальными документами (tabellis obsignatis) еще до обмолота урожая должны гарантировать колонам их долю продуктов, qui eo loco nati erunt (т. е. на subsiciva). Не было бы никакого смысла выделять процедуру взимания оброка с subsiciva в особый раздел, если бы под использованием вилл также подразумевалось освоение необработанных участков.

Сомань, как и Нахман, полагает, что в обоих рассматриваемых разделах надписи говорится о лицах, освоивших {120} subsiciva, а различие между этими разделами видит в том, что в первом из них речь идет не о колонах, а о лицах, посторонних имению, а во втором — о колонах. В связи с этим он вынужден не только заменить обычное чтение [in]tra fundo на [ex]tra fundo, но и вычеркнуть из текста первого раздела слово coloni, являющееся, по его мнению, случайной вставкой, результатом небрежности составителей надписи. В последней фразе того же раздела (I, 15—20) говорится: «Если кондукторы и вилики этого имения заявят в подписанных ими документах без обмана, что дадут полностью доли, причитающиеся колонам, пусть они обеспечат ту долю урожая, которую они должны предоставить (колонам), колоны должны представить свои доли кондукторам или виликам этого имения» — «Et si conduct[or]es vilici< s> ve eius f(undi) in assem p[artes c]ol(on)icas daturas renuntiaverint, tabell[is obsignatis s(ine)] f(raude) s(ua) caveant, eius fructus partes qu[as prestar]e debent, conductores (condiictoribus?) vilicisve eius [f(undi) col]oni colonicas partes praestare debeant». Сомань, для того чтобы объяснить присутствие здесь слова coloni, противоречащее его толкованию, выделяет конец этой фразы в самостоятельное предложение и приставляет к нему спереди словечко quas. Это позволяет ему объявить получившееся сочетание заголовком следующего раздела: Quas coloni colonicas partes praestare debeant. Разумеется, подобное насилие над текстом надписи не может усилить аргументацию комментатора.

Сомань утверждает, что права, которыми обладали держатели земли по lex Manciana, соответствовали правам римских провинциальных посессоров, т. е. частному владению на провинциальном ager publicus populi Romani. Право собственника земли — dominium — является всего-навсего результатом перенесения права собственности римского народа на ager publicus на физическое лицо — императора (если речь идет об императорском имении) или на частного землевладельца (dominus fundi). Однако попытка использовать для доказательства столь широких владельческих прав африканских земледельцев, трудившихся в крупных имениях, данные lex Manciana явно не удается. Даже право usus proprius на землю, которое, несомненно, было гораздо более узким, чем римское possessio, и лишь гарантировало в какой-то степени прочность {121} пользования земельным участком, распространялось, как явствует из текста закона, не на всех колонов, а лишь на тех из них, кто освоил необработанную землю внутри имения.

Сомань полагает, что владельческие права, якобы предоставляемые по lex Manciana, впоследствии были расширены законом Адриана о необработанных землях (lex Hadriana de rudibus agris). Действительно в одной надписи, цитирующей lex Hadriana (надпись из Айн-Васселя, CIL, VIII, 26416), мы встречаем указание, что в соответствии с этим законом лицо, освоившее необработанную землю, получает jus possidendi ас fruendi heredique suo relinquendi. Однако, во-первых, lex Hadriana относился только к императорским землям 106 и, следовательно, никак не мог влиять на положение колонов частных имений. Во-вторых, как обратил внимание еще Хейтленд 107, в надписи из Айн-Васселя не встречается термин «колоны». Лица, занявшие необработанную землю, в соответствии с lex Hadriana в течение пяти лет выплачивают повинности арендатору имения — кондуктору, а по истечении этого срока — непосредственно фиску. Сами эти земли фигурируют в надписи как не используемые кондукторами (nec a conductoribus exercentur; в сходной надписи из Айн-эль-Джемала — loca neglecta а conductoribus — CIL, VIII, 25943). Таким образом, речь идет о категории землевладельцев, еще не входящих в состав подчиненного кондукторам трудового населения сальтусов и отличающихся в этом смысле от императорских колонов 108. Они берут на себя освоение необрабатываемых фискальных земель и являются в конечном счете обязанными лицами лишь по отношению к фиску. Эта категория соответствует эмфитевтам Поздней империи. Позднее такие земледельцы могли превращаться в императорских колонов, как предполагают Шультен и Хейтленд 109, или становиться самостоятельными крупными арендаторами императорской земли. Оба эти варианта, {122} очевидно, были возможны, и какой из них осуществлялся в каждом конкретном случае, зависело от ряда местных условий. Ясно лишь, что статус владельца на основе jus possidendi, fruendi heredique suo relinquendi не был, по смыслу закона Адриана, статусом колона, и если его обладатель и превращался со временем в колона, то он попадал в новые условия, определявшиеся зависимостью от крупного арендатора, в которых сохранение этого статуса de facto вряд ли было возможно 110.

Каковы же действительное место и значение lex Manciana в истории африканского колоната? В настоящей работе не представляется возможным входить в обсуждение многочисленных вопросов, связанных с интерпретацией отдельных положений этого закона, вызвавших оживленную дискуссию в научной литературе. Мы укажем лишь на те аспекты lex Manciana, которые представляются нам наиболее существенными для понимания особенностей африканского колоната, сохранивших свое значение и в период Поздней империи.

При определении характера lex Manciana наибольшие споры возбудил вопрос о его правовых источниках. Одни исследователи (Шультен, Каркопино, Ростовцев и др.) видели в нем акт публичного права, изданный государственной властью, другие (Тутен) — lex locationis, договор об использовании имения, переданного из императорского домена частному лицу и составленный императорскими прокураторами, наконец, третьи (Фрэнк, Хейвуд, В. С. Сергеев) — lex contractus, изданный частным владельцем и действующий в определенном имении. Для решения этого вопроса, на наш взгляд, представляет первостепенную важность тот факт, что в одном случае lex Manciana именуется в надписи (I, 24) cosuetudo Manciana — «Манциев обычай». Как справедливо отмечал Тутен, consuetudo никак не может быть отождествлен с актом, изданным государственной властью 111. С точки зрения римского права, consuetudo, {123} в отличие от lex, устанавливаемого путем специального решения законодательного органа, основан на «молчаливом всеобщем согласии» (tacito consensu omnium) 112. Вместе с тем та же статья Дигест признает за старинным, укоренившимся обычаем силу закона (inveterata consueiudo pro lege non immerito custoditur et hoc est jus quod dicitur moribus constitutum). Отсюда понятно, что если даже, с точки зрения теории права, consuetudo отличался от lex лишь своим происхождением, но не юридической силой, то на практике грань между этими двумя понятиями легко стиралась. Одной из причин замены первого из этих терминов вторым могла быть запись consuetudo, как это имело место в нашем случае: consuetudo обычно понимался как неписаный обычай (quae sine ullo scripto populus probavit) 113. Но зато гораздо труднее предположить, что государственный закон, изданный определенным магистратом или императором, мог квалифицироваться как явление обычного права и именоваться consuetudo. Таким образом, термин consuetudo проливает определенный свет на происхождение lex Manciana, во всяком случае он свидетельствует, что этот «закон» не был государственно-правовым актом 114. В то же время данный термин не содержит какого-либо подтверждения мнения об издании lex Manciana императорскими прокураторами: остается неясным, почему такого рода акт именуется consuetudo 115. Что же касается гипотезы о, так сказать, местном, индивидуальном характере lex Manciana (закон или обычай одного имения), то она, как отмечалось выше, опровергается находкой «Табличек Альбертини». Таким образом, ни одна из указанных точек зрения не может быть признана вполне соответствующей имеющимся у нас данным. {124}

Если исходить из содержания lex или consuetudo Manciana, насколько оно нам известно по надписи из Хенхир-Меттиха, то следует признать, что этот закон охватывал главным образом сферу взаимоотношений колонов с собственником или арендатором имения: в нем речь идет об обязанностях различных категорий колонов, об условиях использования ими различных видов земли и возделывания определенных культур, о способах выплаты повинностей и т. п. Предположение некоторых исследователей, что lex Manciana регулировал также отношения между государством и владельцами имений 116, ни на чем не основано: выражение ad exemplum надписи совсем не предполагает, что воспроизводилась лишь часть закона. Таким образом, мы имеем дело с consuetudo, т. е. с неким обычным, традиционным установлением, определявшим права и обязанности трудового населения крупного имения. Существование подобного установления было связано с определенными особенностями аграрной истории Северной Африки.

Как отмечалось выше, социально-экономическое развитие Северной Африки в конце республики и начале империи привело к образованию крупных частных и императорских имений. Жители туземных сел, расположенных на территориях этих имений, оказались в экономической зависимости от новых собственников земли. Естественным результатом возникновения подобных отношений было появление определенных норм, регулировавших эксплуатацию земледельцев. При выработке этих норм невозможно было руководствоваться примером италийской мелкой аренды, предусматривавшей заключение арендных договоров с колонами. Уровень экономического развития внутренних районов Северной Африки в начале римского периода, конечно, исключал сколько-нибудь регулярную связь сельского населения с рынком и, следовательно, делал невозможной денежную аренду типа locatio-conductio. Кроме того, африканские колоны не были римскими гражданами, и римским землевладельцам не могло и в голову прийти заключать с ними какие-либо правовые акты. Да в этом и не было никакой необходимости: речь шла о завоеванном {125} населении, с которого частные землевладельцы и государство стремились получать доход в наиболее удобных для них формах. Установление фиксированного поземельного или подушного обложения колонов было бы связано с проведением различных подсчетов, весьма затруднительных в условиях крупных имений с многочисленным зависимым населением. Самой простой и удобной формой в этих условиях было установление оброка натурой из доли урожая.

Эта форма обеспечивала увеличение дохода землевладельца в случае расширения обрабатываемой колонами земли или ее улучшения путем ирригационных работ и вместе с тем придавала его экономическим отношениям с колонами определенную стабильность, уменьшая возможность конфликтов, связанных с колебаниями в уровне урожая и тому подобными меняющимися условиями. Поскольку собственник земли получал право на продукт труда земледельцев, он был заинтересован в том, чтобы объем этого поступающего ему продукта определялся известными постоянно действующими нормами, что способствовало упрочению существующих отношений. В данном случае действовала та же экономическая закономерность, которая обусловливала в период раннего европейского средневековья господствующую роль традиции и обычая при определении повинностей феодально-зависимых крестьян. Предпосылкой подобных отношений является примитивность хозяйственных условий, составляющих их базис, и прежде всего натуральный характер экономики. «...При том примитивном и неразвитом состоянии, на котором покоятся это общественное производственное отношение и соответствующий ему способ производства, — писал Маркс о феодальной ренте, — традиция должна играть преобладающую роль... Урегулированность и порядок являются именно формой общественного упрочения данного способа производства и потому его относительной эмансипации от просто случая и просто произвола» 117.

Традиционные нормы, регулировавшие повинности африканских колонов, разумеется, сложились не единовременно, а в результате более или менее длительного процесса. Первоначально, очевидно, эти нормы разрабатывались применительно к каждому вновь возникающему крупному {126} имению. Не исключено, что при этом использовался опыт тех отношений, которые существовали в отдельных районах в период карфагенского господства 118. Впоследствии, по мере дальнейшего развития крупного землевладения, новые собственники земли брали за образец те нормы, которые уже действовали в ранее образовавшихся имениях. Благодаря этому традиционные уставы, или consuetudines, отдельных имений постепенно приобретали более общее значение. Нам не известны ни обстоятельства, ни время появления consuetudo Manciana, но даже те косвенные данные, которыми мы располагаем, позволяют предполагать, что он претерпел эволюцию, подобную описанной выше.

Сочетание термина consuetudo с определением Manciana, очевидно, восходящим к какому-то латинскому когномену 119, проще всего объясняется, если предположить, что мы имеем дело с установлением, родившимся в некоем частном имении и впоследствии превратившимся в норму обычного права, широко распространившуюся в провинции.

На «Манциев обычай» опирались и прокураторы императорских сальтусов, когда им предстояло провести урегулирование отношений между кондукторами и колонами. В той же связи следует, как нам кажется, понимать и упоминание lex Manciana в надписи из Айн-эль-Джемала, в которой идет речь о предоставлении земли по закону Адриана de rudibus agris. Как мы пытались показать выше, оба эти leges представляли собой акты совершенно различного характера и назначения: lex Manciana определял права {127} и обязанности колонов крупного имения, lex Hadriana — порядок предоставления в частное владение пустующих императорских земель. Понятно, что при практическом осуществлении закона Адриана возникала необходимость определить размер повинностей, выплачиваемых с вновь осваиваемых земель. Лица, которые в надписи из Айн-эль-Джемала просят предоставить им лесистые и болотистые поля, ссылаются на lex Manciana, действовавший в соседнем сальтусе (rogamus... dare nobis eos agros, qui sunt in paludibus et in silvestribus, instituendos olivetis et vineis, lege Manciana condicione [s]altus Neroniani vicini nobis). Этой ссылкой они, как мы думаем, указывали на повинности, которые заранее соглашаются выплачивать с полученной земли. Это предположение подтверждается дальнейшим текстом надписи. Прокураторы Адриана, отвечая просителям, указывают, что те должны давать с занятой ими земли третью долю урожая, которая обычно дается: qua[e dari sole]nt tertias partes fructuu[m] dabit (CIL, VIII, 25943, III, 4—6). Тот «обычный» размер повинностей, который выплачивают колоны и который распространяется на лиц, занявших землю по закону Адриана, несомненно, определен «Манциевым обычаем» (consuetudine Manciana): в надписи из Хенхир-Меттиха говорится об уплате колонами именно третьей части урожая винограда («вина из чана») и олив. В самом конце надписи из Айн-эль-Джемала lex Manciana упоминается еще раз: императорские прокураторы указывают, что не следует препятствовать желающим обрабатывать неосвоенные поля lege Manciana (т. е. при условии выплаты повинностей, предусмотренных в lex Manciana). Таким образом, здесь перед нами еще один случай применения традиционных, обычных норм к регулированию вновь возникающих отношений: consuetudo Manciana хорошо знаком и местному земледельческому населению, и императорским прокураторам и служит поэтому естественной основой при определении повинностей новой категории владельцев императорской земли. В целом надпись из Айн-эль-Джемала подтверждает характер lex Manciana как образцового поместного устава.

Этот устав, несомненно, не был исчерпывающим сводом всех тех правил, которые могли оказаться необходимыми для регулирования отношений в крупном имении. В lex, изданном для имения Вилла Магна Вариана, мы обнаружи-{128}ваем положения, которые отсутствовали в lex Manciana 120. Конкретные хозяйственные условия в том или другом имении в тот или иной исторический период требовали дополнения и развития старых норм. Вместе с тем у нас нет каких-либо оснований полагать, что lex Manciana был единственно возможной основой регулирования подобных отношений. Вполне допустимо предположить, что если в одних имениях применялся «Манциев обычай», то в других основывались на каком-либо ином образцовом уставе или только на индивидуальном обычае данного имения. Тем не менее надпись из Хенхир-Меттиха дает возможность составить представление о некоторых специфических особенностях африканского колоната.

Одна из этих особенностей состоит в том, что в основе отношений между колонами и собственником земли (или его арендатором) лежит обычай, традиция 121. Те новые положения, которые добавляются к этому обычаю, не имеют временного или условного характера; мы присутствуем как бы при развитии самой традиции; принцип, которым руководствуются авторы этих положений, заключается в установлении прочного lex praedii, обязательного для всех будущих поколений. Мы можем вместе с тем установить наиболее древние элементы этого обычая: во всех тех местах надписи, где речь идет о натуральных повинностях колонов, имеются прямые ссылки на lex или consuetudo Manciana. Таким образом, доля урожая, которой колоны обязаны собственнику имения, определяется наиболее прочными нормами, в этой наиболее важной области составители {129} нового поместного lex не производят никаких изменений.

В этой особенности африканского колоната проявлялось его существенное отличие от колоната в Италии. Италийский посессор сдавал свою землю в аренду — если находил это выгодным — обезземеленным элементам населения; иначе говоря, здесь имел место акт передачи земельного участка в пользование неимущему колону. В Африке — во всяком случае в первое время — колонат возникал в результате захвата римским собственником земли, которой уже пользовались туземные крестьяне, превращавшиеся в силу этого факта в его колонов 122. Речь шла поэтому не о сдаче имения в аренду на тех или иных условиях, а об единовременном установлении определенного характера и объема повинностей зависимого населения. Это установление в силу его принудительного характера принимало форму местного, действовавшего в рамках данного имения, закона — lex dicta 123. Впоследствии состав трудового населения имения мог пополняться за счет пришлых элементов, не обитавших первоначально на его территории: разорившихся римских поселенцев либо согнанных со своей земли берберов. Но и эти новые колоны не вступали в ин-{130}дивидуальные арендные отношения с собственником земли: они просто подпадали под действие обычая, действовавшего в данном имении. Так, судя по надписи конца II в. из Бурунитанского сальтуса (CIL, VIII, 10570), римские граждане, бывшие в числе его колонов, находились в том же положении, что и остальные колоны, и выполняли повинности в соответствии с неизменными нормами, однажды определенными для данного района (...omnino undique versum vicinis nostris perpetua in hodiernum forma praestitutum).

Некоторые исследователи высказывали удивление по поводу того, что в документах, относящихся к африканскому колонату, не упоминается явление, столь характерное для колоната в Италии: предоставление колонам instrumentum собственником земли 124. Однако в этом, очевидно, в большинстве случаев не было необходимости, поскольку колоны были местными крестьянами, обладавшими своим хозяйством и орудиями производства. Не встречаем мы в Африке и столь острой для италийского сельского хозяйства проблемы недоимок колонов (reliqua colonorum). Этой проблемы и не могло существовать в условиях преобладания ренты натурой из доли урожая. Недаром Плиний хотел ликвидировать задолженность колонов путем перехода от денежной ренты к натуральной, которая в его время давно уже была типичным явлением в Африке.

Особые условия происхождения колонатных отношений в Африке определяли и большую стабильность экономического положения африканских колонов по сравнению с италийскими мелкими арендаторами. Становление колоната было здесь в несравненно меньшей степени связано с процессом разорения земледельческого населения, повинности колонов регулировались в принципе местной традицией, и для выполнения этих повинностей колоны не нуждались в реализации своей продукции на рынке. Из произведений Колумеллы и Плиния достаточно хорошо известно, какое разлагающее влияние на хозяйство италийских колонов I—II вв. оказывала денежная форма ренты, ставившая их в зависимость от условий сбыта, приводившая к растущей задолженности колонов и часто лишавшая их необходимых условий производства. {131}

Другая особенность африканского колоната заключалась в предоставлявшемся колонам праве оккупации неосвоенных участков на территории имений при условии их обработки. Это право было вызвано к жизни специфическими условиями африканского сельского хозяйства (значительная неоднородность рельефа, степени обводнения отдельных участков, характера растительного покрова даже в пределах сравнительно небольших территорий). Понятно, что в обширных частновладельческих имениях, типичных для ранней Римской Африки, имелось немало менее удобных и трудных для освоения земель, которые — в условиях относительно немногочисленного населения — оставались невозделанными. Поэтому в поместных уставах типа lex Manciana появляются положения, призванные стимулировать колонов к освоению subsiciva, к осушению болот и разработке покрытых лесом крутых склонов под оливковые плантации и виноградники (ср. agros qui sunt in paludibus et in silvestribus instituendos olivetis et vineis в надписи из Айн-эль-Джемала). Впоследствии — с ростом императорской крупной земельной собственности — эти положения становятся наиболее характерны для императорских сальтусов. Право оккупации неосвоенной земли в какой-то мере расширяло хозяйственные возможности колонов крупных имений, содействовало укреплению их экономического положения. Однако указанные особенности раннего африканского колоната не дают оснований полагать, что положение колонов оставалось неизменным на протяжении всего периода римского господства в Северной Африке и, тем более, говорить о прогрессирующем укреплении их хозяйств 125. Несмотря на крайнюю скудость данных, которые позволяли бы судить о характере развития колоната во II—III вв., все же можно проследить общую тенденцию к усилению зависимости колонов от собственников и арендаторов имений. Эта тенденция выражалась, в частности, в развитии системы отработок. В lex, содержащемся в надписи из Хенхир-Меттиха, колоны обязываются предоставлять арендатору по шесть рабочих дней в год во время пахоты и жатвы, а также для прополки. Поскольку в соответствующей части надписи нет ссылки на lex Manciana, можно предположить, что в более древнем обычае нормы, {132} относящиеся к отработкам, отсутствовали 126. Несомненно, эти положения отражают бó льшую степень зависимости колонов, чем уплата оброка: колон рассматривается как лицо, обязанное собственнику или арендатору работой в его личном хозяйстве. Жалобы колонов императору, известные по надписям конца II в., показывают, что съемщики имений произвольно увеличивали количество отработочных дней, установленное первоначальными нормами. Характерно, что в одной из этих надписей — из Газр-Мезуар (CIL, VIII, 14428) — сами эти нормы равняются уже 12 дням в году. Колоны Бурунитанского сальтуса выступают в надписи как незначительные слабые люди (homines rustici tenues), зависящие от произвола съемщика. Но у государственных колонов все же была возможность апеллировать к императорским властям. Колоны же частновладельческих имений, очевидно, были еще более бесправны.

Приведенные данные показывают, что развитие колонатных отношений в Африке в период, предшествующий установлению домината, создало в общем благоприятную почву для насаждения крепостного колоната, которое практиковалось позднеримским государством. В тот период, когда колон был юридически прикреплен к земле и тем самым официально признан лицом, подчиненным власти землевладельца, его фактическое отношение к последнему уже представляло собой достаточно явно выраженную личную зависимость. В то же время данные африканских источников не могут подтвердить точку зрения об особо благоприятном положении африканских колонов IV— V вв., о наличии у них юридического статуса, якобы отличного от статуса колонов других провинций, и т. п. Наиболее характерные черты позднеримского колоната как юридического института — прикрепление колонов к земле, подчинение их в правовом отношении собственникам имений — достаточно отчетливо прослеживаются в Африке. У Августина мы находим следующее общее определение колонов: coloni, qui condicionem debent genitali solo, propter {133} agri culturam sub dominio possessorum 127. Таким образом, у африканского церковного писателя не вызывает ни малейшего сомнения ни факт прикрепления колонов к земле, ни то, что землевладельцы являются по отношению к ним господами. Последнее особенно характерно: власть посессора над колоном определяется тем же термином dominium, что и власть рабовладельца над рабами. В данном случае представление о колонате, почерпнутое из реальной действительности, вполне совпадает с тем понятием колона, которое развивается позднеримским правом, рассматривавшим его как лицо, подчиненное господину (dominus) и не обладающее какими-либо правами собственности 128.

Августин говорит о связанности колонов с землей, на которой они родились (genitali solo). В этом проявилась особенность, отличавшая прикрепление колонов к земле в Африке от соответствующих отношений в ряде других провинций, в особенности на Востоке. Как отмечалось в литературе, африканские колоны были coloni originarii, но не coloni censiti, т. е. их принадлежность к тому или иному имению устанавливалась исходя из их происхождения из этого имения, а не на основе их приписки к цензу 129. Эта особенность, очевидно, объяснялась отсутствием в африканских провинциях обложения имений в соответствии с количеством работников; как отмечалось выше, здесь существовал только поземельный налог. М. Паллас полагает, что прикрепление к origo было менее строгим, чем прикрепление к цензу, и что это обстоятельство будто бы давало африканским колонам возможность уходить со своих участков и даже отчуждать их 130. Однако вряд ли можно приписы-{134}вать тем или иным методам фискального обложения столь серьезное влияние на реальные отношения, которые определялись в первую очередь степенью фактической зависимости колона от землевладельца.

В этой связи значительный интерес представляют сведения о положении колонов, которые мы находим в переписке Августина. В письме к некоему Ромулу (очевидно, собственнику крупного имения) Августин порицает его за несправедливости, причиненные им своим колонам 131. Ромул сам не жил постоянно в своем имении. Августин приводит имена трех акторов, замещавших Ромула в управлении хозяйством: Понтикан, Валерий и Агинезис. Из письма видно, что колоны по требованию Понтикана вынуждены были выплатить двойную сумму своего оброка (hoc tecum ago, ne... bis reddant, quod debent, cum coloni... actori suo dederint... servientes). Августин рисует картину отношений между собственником имения, его акторами и колонами. Не только сам Ромул, но и его управители могут эксплуатировать колонов, не считаясь ни с какими нормами. Оправдываясь перед Августином, Ромул заявил ему, что Понтикан взял лишний оброк с колонов по собственному произволу, без его, Ромула, приказания. «Но ты приказал, — возражает ему Августин, — чтобы они подчинялись Понтикану, и они не могут различать, до какой степени они должны подчиняться». Материальное положение колонов Августин описывает в самых мрачных тонах, называя их несчастными и бедными (miseri et egentes) людьми и указывая на несправедливость того, что оброк взимается дважды с тех, которые с трудом доставляют его один раз (ut bis exigantur, qui semel reddere vix sufficiunt).

В письме Августина говорится только об оброчных повинностях колонов. Часть оброка они вносили деньгами, часть натурой. Из продуктов, вносимых колонами, Августин упоминает вино. {135}

Разумеется, мы не можем судить о том, насколько приведенные данные Августина типичны для всех крупных имений поздней Римской Африки. Однако они во всяком случае гораздо более показательны и конкретны, чем весьма шаткие гипотезы о существовании неких юридических норм, якобы определявших совершенно особое положение африканских колонов. В то же время эти данные подтверждают то впечатление о совершенно бесправном положении колонов, которое создается при знакомстве с кодексами, об их не только юридической, но и фактической крепостной зависимости от землевладельцев. Эта зависимость, как свидетельствует африканская церковная литература, распространялась не только на сферу экономических отношений (произвольное превышение норм повинностей колонов). Собственники имения часто по своему произволу заставляли своих колонов переходить из ортодоксального христианства в донатизм или наоборот 132. В Африке IV в., где религиозные убеждения отстаивались трудящимися слоями населения с чрезвычайной стойкостью, это имело немалое значение. В свете всех этих фактов, характеризующих реальное положение африканских колонов, предположение о том, что они будто бы могли свободно уходить из имения и даже отчуждать свои участки, представляется совершенно невероятным.

Вместе с тем мы можем констатировать, что отмеченные выше особенности колонатных отношений в Африке II в. до известной степени сохраняли свое значение и в рассматриваемое время. С этой точки зрения представляет интерес уже упоминавшийся в другой связи указ Валентиниана и Валента от 366 г. президу Триполитании (CJ, XI, 48, 5): «Господа имений (domini praediorum) должны получать то, что предоставляет земля, но не требовать денег. Крестьяне (rustici) пусть не выбирают деньги (в качестве способа уплаты повинностей), если этого не требует обычай имения (consuetudo praedii)». Из данного указа можно заключить, что в период Поздней империи местный обычай продолжал рассматриваться в качестве основы, регулировавшей повинности зависимого населения имений. Интересно, что авторы указа допускают существование consuetudo, предписывающего денежную ренту, лишь в виде исключения. {136} Таким образом, типичным способом уплаты повинностей колонов продолжала оставаться натуральная рента. Это подтверждается и конкретными данными Августина 133.

Однако в условиях Поздней империи поместные обычаи вряд ли могли служить сколько-нибудь прочной гарантией против увеличения повинностей колонов. Росту эксплуатации всех слоев зависимого сельского населения способствовало усиление налогового гнета, который все в большей степени давил не только на хозяйства куриалов, но и на имения крупных землевладельцев-сенаторов. Собственник имения был обязан внести за счет продукта труда колонов причитающиеся с него фискальные повинности и, кроме того, разумеется, стремился обеспечить собственный доход. Если имение сдавалось кондуктору, то он также выступал в качестве претендента на значительную часть этого продукта. Колоны испытывали, таким образом, двойной или тройной гнет, что, конечно, не могло не приводить к превышению традиционных норм их повинностей. Можно предполагать, что именно с этим явлением были связаны мощные вспышки восстаний сельского населения в Нумидии в IV и V вв. В источниках подчеркивается, что восставшие разрушали амбары и винные погреба в имениях 134, в чем, очевидно, выражался протест против чрезмерных, противоречащих обычаю, взиманий натуральных продуктов землевладельцами.

Приведенные данные характеризуют положение колонов частнособственнических имений. Значительная часть сельского населения Римской Африки обрабатывала земли, принадлежащие государству. Колоны, составлявшие рабочую силу имений, сдававшихся различного рода держателям императорских земель — кондукторам или {137} эмфитевтам, по всей вероятности, находились примерно в тех же условиях, что и колоны частных землевладельцев. Еще из данных эпиграфики раннего времени известно, что крупные арендаторы фактически осуществляли в отношении колонов функции собственников имений. Августин рассказывает о владельце эмфитевтического имения донатистском епископе Криспине, который «не поколебался с помощью угроз вторично крестить (т. е. перевести в донатизм.— Г. Д.) 80 душ в имении католических императоров» 135. Степень и характер зависимости императорских колонов от арендаторов 136, очевидно, мало чем отличались от положения колонов частных имений.

Вместе с тем мы можем констатировать наличие в Африке IV в. императорских колонов, не находившихся в непосредственной зависимости от крупных съемщиков. В относящемся к Африке указе Константина от 319 г. (CJ, XI, 63, 1) говорится о колонах, которые притесняют (gravant) эмфитевтов, захватывая, вопреки обычаю (praeter consuetudinem), поля, которые они не освоили никакими культурами, хотя обычай (solemnitas) позволяет им присваивать только то, что их трудом засажено оливами или виноградом. «Они пытаются захватить и орошающие воды источников, которыми могут пользоваться только эмфитевты». Указ разрешает колонам пользоваться только таким количеством воды, которое необходимо для орошения в действительности обрабатываемых ими полей, и обязывает их платить эмфитевтам за лишнюю воду.

Данный указ интересен тем, что он свидетельствует о сохранении в поздней Римской Африке обычая, предоставлявшего колонам право оккупации неосвоенной земли для ее обработки, с которым мы впервые встречаемся в lex Manciana. Однако отношения, отраженные в указе, существенно отличаются от тех, которые имеются в виду в надписи из Хенхир-Меттиха. Колоны имения Вилла Магна Вариана, осваивающие subsiciva, подчинены съемщикам: вновь осваиваемые участки рассматриваются как новый источник повинностей, выплачиваемых колонами кондуктору или актору имения. Колоны из указа Константина {138} являются силой, не подчиненной арендаторам-эмфитевтам, но противостоящей им, угрожающей их экономическим интересам. Хис пытался толковать этот указ, исходя из предположения, что эмфитевтическое имение было разделено на «господское поле», находившееся в личном пользовании эмфитевта, которое он обрабатывал с помощью рабов, и участки колонов. Колоны, поставлявшие оброк эмфитевтам, захватывали, по Хису, землю, принадлежавшую к «господскому полю», и воду, предназначенную для его орошения 137.

Такое толкование представляется совершенно невозможным. Колоны, обязанные повинностями эмфитевтам и находившиеся от них в прямой экономической и юридической зависимости, не могли, разумеется, отнимать у них землю. На наш взгляд, в эмфитевтах и колонах, фигурирующих в указе 319 г., следует видеть две независимые друг от друга категории землевладельцев. Как отмечалось выше, эмфитевтические имения часто разделялись на ряд более мелких держаний, сдававшихся отдельным эмфитевтам. При этом следует учитывать, что колоны, обрабатывавшие такие имения, были прикреплены к ним и не могли сгоняться с земли эмфитевтами (CJ, XI, 63, 3). Очевидно, на практике часто могло возникать такое положение, при котором часть эмфитевтического имения (fundus) была сдана эмфитевтам, а остальная часть самостоятельно эксплуатировалась колонами 138. В Африке на этих колонов распространялось право оккупации невозделанных участков, расположенных на территории имения, при условии их обработки. Колоны, о которых говорится в рассматриваемом указе, захватывают воду из источников, служащих для обводнения земель эмфитевтов. Поскольку участки, присоединяемые колонами, в данном случае не используются ими для возделывания сельскохозяйственных культур, можно полагать, что речь идет о захвате тех частей имения, которые были необходимы для подведения воды от источников к участкам колонов. Вообще весь контекст указа свидетельствует о том, что он был посвящен прежде всего регулированию использования воды в такого рода имениях. Таким образом, {139} указ 319 г. имеет в виду крестьян, эксплуатирующих участки, расположенные на императорской земле, соседние с территорией, арендуемой эмфитевтами, и имеющие с ними общие источники орошения.

Отсюда можно сделать тот вывод, что в числе африканских земледельцев, официально рассматривавшихся как императорские колоны, были относительно самостоятельные мелкие землевладельцы. Очевидно, именно такие колоны могли на практике осуществлять продажу своих участков, против чего выступает указ Валентиниана от 387 г. (CJ, VII, 38, 2). Но подобные отношения могли возникать лишь в тех случаях, когда по тем или иным причинам императорская земля не сдавалась в аренду крупным съемщикам. Только в таких условиях императорский колон в Африке действительно мог использовать свое право оккупации неосвоенной земли, чтобы вступить в фактическое владение этой землей. Заключать же (как это делает, например, Пиганьоль), будто все африканские крестьяне IV в., освоившие новую землю, становились чем-то вроде ее собственников 139, на основании указа 319 г. не представляется возможным. Определяющими для африканского колоната были все же отношения в частных или арендуемых крупных имениях, а эти отношения не способствовали ни развитию владельческих прав колонов, ни укреплению их экономического положения. Если в ранней фазе развития африканского колоната зависимые земледельцы находились в относительно более благоприятных условиях, чем, например, италийские колоны, то в период Поздней империи в их положении трудно усмотреть какие-либо преимущества по сравнению с положением колонов других провинций. Исторический процесс шел в направлении усиления эксплуатации всех слоев трудящихся и нивелирования различных форм зависимости.

***

Значительную сложность представляет вопрос о соотношении между трудом колонов и рабским трудом в сельском хозяйстве. Наши источники не оставляют сомнения в {140} том, что в IV—V вв. рабы составляли многочисленную категорию сельского населения. В распоряжении Константина от 319 г. рационалу Африки говорится об имениях и рабах (possessiones atque mancipia) фиска, подаренных частным лицам (CTh, X, 1, 2). В указе Констанция от 346 г. рационалу Нумидии устанавливается порядок использования имуществ, конфискованных у лиц, совершивших государственные преступления. Движимое имущество, в том числе городских рабов (mancipia urbana), разрешалось передавать людям, имеющим заслуги перед императором. Сельские рабы, земельная собственность и дома (mancipia autem rustica et possessiones et domus) преступников должны были переходить к фиску (CTh, X, 8, 4). Таким образом, в законодательной практике рабы рассматривались как обычная принадлежность африканских имений. В то же время рабы постоянно упоминаются в церковной литературе. Особенно характерны сообщения Оптата и Августина об освобождении рабов агонистиками и восставшими сельчанами; они доказывают наличие рабов в подвергавшихся атакам повстанцев крупных имениях. Августин рассказывает о беглых рабах, которых принимают могущественные люди, не опасающиеся претензий со стороны их прежних господ 140. Эксплуатация рабского труда была распространенным явлением в церковных имениях 141. Важно отметить, что в период Поздней империи в Африке в значительных масштабах имел место приток новых рабов. Рабы составляли одну из главных статей экспорта из Мавретании 142. Одним из источников поступления рабов были войны с берберскими племенами. Августин рассказывает о захваченных в плен маврах, которые, находясь в рабстве, смешиваются с римлянами (Romanorum servitiis iam miscerentur) 143.

Труд рабов, несомненно, продолжал широко применяться в сфере домашнего обслуживания, рабы были также управителями имений, казначеями, сторожами и т. п. Однако наличие особой категории mancipia rustica и большого количества рабов в сельской местности заставляет думать, {141} что многие из них были заняты непосредственно в сельскохозяйственном производстве.

Источники не содержат почти никаких данных, которые позволяли бы судить о характере использования труда такого рода рабов, о том, каким образом в крупных имениях рабство сочеталось с колонатом.

Несколько соображений по данному вопросу было высказано Гзелем 144. Этот исследователь полагал, что в крупных имениях рабский труд применялся главным образом при освоении сухих земель под оливы. Поскольку оливы дают урожай через несколько лет после посадки, на таких землях якобы нельзя было применять труд колонов. Однако надписи, содержащие lex Manciana и lex Hadriana, а также «Таблички Альбертини» свидетельствуют как раз об обратном: оливки упоминаются здесь в качестве одной из основных культур, возделываемых колонами. Далее, по предположению Гзеля, рабы применялись на земле, находившейся в личном пользовании собственника, в отличие от территории, сдаваемой в аренду колонам. Но и сам Гзель считает этот тезис сугубо гипотетическим.

Заслуживает внимания предположение Гзеля о том, что в период Поздней империи рабы часто использовались в качестве держателей земли и, таким образом, практически приближались по своему положению к колонам. Он ссылается в этой связи на следующую эпитафию из Ситифенской Мавретании (CIL, VIII, 20578): Tarracius verna vectigalis vixit annis X, mensibus X, D.XXII. Гзель толкует verna vectigalis как «раб на оброке». Такое понимание и нам представляется наиболее правильным: речь в надписи идет о десятилетнем мальчике, что исключает предположение о рабе, выполнявшем административные функции (сбор vectigal). Очевидно, данный термин обозначает определенную категорию рабов, принадлежность к которой переходит от отца к сыну. Такие рабы выплачивали своему господину какие-то взносы, что предполагает передачу им в пользование земельных участков или каких-либо иных хозяйственных объектов.

Но, и помимо приведенной надписи, мы располагаем для периода Ранней империи довольно отчетливыми дан-{142}ными о сельских рабах, самостоятельно ведущих свое хозяйство. О такого рода рабах, живших в одном селе с колонами, упоминает Апулей в «Метаморфозах» 145. Очевидно, уже в довольно ранний период собственники крупных имений считали выгодным сажать своих рабов на землю, снабжая их необходимыми орудиями. Мы можем с большой долей вероятности предположить, что то же самое явление имело место и в поздней Римской Африке. Вообще, поскольку эксплуатация крупной земельной собственности с помощью земледельцев, ведущих самостоятельное хозяйство, уже давно вошла здесь в обыкновение, она должна была оказать свое влияние на развитие рабовладельческих отношений.

Помимо земледелия, рабы использовались, как показывают эпиграфические данные, в крупном скотоводческом хозяйстве 146. В «Житии св. Мелании» рассказывается о рабах — внутрипоместных ремесленниках. По данным Августина, рабы трудились на мельницах 147. Следует учитывать, что столь развитое в Африке производство оливкового масла нередко осуществлялось в имениях на крупных маслодавильнях, требовавших применения значительной рабочей силы 148. В этом производстве, очевидно, была занята специальная группа работников имения, свободных от работы на земле, т. е. скорее всего рабы.

Особого внимания заслуживают данные о рабах, которые содержатся в Sermones Августина. Как отмечалось выше, приводимые Августином в «Проповедях» факты социальной и хозяйственной жизни характерны прежде всего для городов и городского землевладения. В связи с этим интересно отметить, что колоны, или рустики, которых мы довольно часто встречаем в других произведениях Августина, совсем не упоминаются в Sermones — этот слой населения был связан с крупными имениями, которые в основном лежали вне сферы непосредственных интересов {143} городских жителей. Зато весьма многочисленны здесь упоминания о рабах (servi, mancipia, familia). Рабы, так же, как земля и дом, принадлежат к тем земным благам, которыми более всего дорожит паства Августина, они составляют непременный элемент богатства. Человек, лишившийся своих богатств, по словам Августина, восклицает: «Я потерял золото, рабов (familiam), скот» (Serm. 21, 9). Когда богач умирает, в его похоронах участвуют толпы бьющих себя в грудь рабов и служанок (agmina servorum et ancillarum — Serm. 102, 2, 3). Богач, — говорит Августин, — боится собственного раба, который может убить и обокрасть его (Serm. 113, 4, 4). Противопоставляя земные блага духовным, Августин говорит, что верность (fides) лучше, чем золото, серебро, имения (praedia), рабы (familiae), богатства (Serm. 159, 3, 3). Жадный человек добивается золота, серебра, рабов (familiam), скота, земельных владений (Serm. 239, 5, 6). В общем, рабы упоминаются Августином во всех случаях, когда он перечисляет внешние признаки богатства 149. Однако рабами владели, как можно судить по «Проповедям», не только богатые люди. Так, в одном случае Августин рассказывает о затруднениях, испытываемых человеком скромного достатка, к которому в гости пришел богач. «Ты не находишь, где остаться тебе самому, где приготовить постель ему (т. е. гостю — Г. Д.), где поместить жену, детей, рабов» (familia — Serm. 169, 12, 15). В другом месте Августин высказывается еще более определенно. Обращаясь к жителям Гиппона, он указывает, что они должны препятствовать дурным делам, прежде всего оказывая влияние на своих близких: детей, рабов, соседей, клиентов. В этой связи он замечает, что злые дела не могут совершаться, если им препятствуют христиане, так как каждый из них удерживает своего раба (quia unusquisque teneret servum suum) от этих дел (Serm. 302, 23, 21). Таким образом, христиане Гиппона, независимо от их имущественного положения, являются, в представлении Августина, как правило, рабовладельцами (в данном случае речь, разумеется, идет о свободных людях и главах семей — patres familiarum).

Тема отношений господина с рабами чаще всего затрагивается Августином в связи с интересовавшими его рели-{144}гиозно-этическими проблемами. Довольно обычно в «Проповедях» сопоставление бога с pater familias, а христианской паствы с членами единой familiae, conservi. Верность христианина богу уподобляется той верности (fides), которой господа «справедливо требуют» у своих рабов 150. «Если у тебя есть раб (servus), ты хочешь, чтобы твой раб тебе служил... Следовательно, раз ты хочешь, чтобы твой раб-человек тебе служил, а сам не хочешь служить своему господу богу, то ты поступаешь с богом так, как не хочешь, чтобы с тобой поступали» (Serm. 9, 10, 16). Эта апелляция проповедника к представлениям и чувствам, типичным для рабовладельческого класса, весьма ярко характеризует социальный облик той аудитории, к которой обращался Августин.

В Sermones относительно редки более конкретные упоминания о занятиях рабов и их взаимоотношениях с рабовладельцами. Поскольку в этих взаимоотношениях Августина интересует главным образом тема верности, он говорит преимущественно о таких занятиях рабов, где это их качество может более всего проявиться. Этим объясняется численное преобладание в «Проповедях» упоминаний о рабах-управителях, казначеях, сторожах — вообще, рабах, живущих в доме господина и наиболее близких ему. «Ты любишь раба, который верно сторожит твое золото» (Serm. 26, 8, 8). «Разве каждый человек не выбирает в качестве казначея верного (раба) из своей фамилии, чтобы поручить ему свои деньги?» (Nonne dispensatorem unusquisque eligit de familia sua fidelem, cui commitat pecuniam suam.— Serm. 259, 5) 151.

В других случаях речь идет о рабах-слугах, постоянно живущих в доме господина 152. Верный, хорошо исполняющий свои обязанности раб нередко вознаграждается отпуском на волю 153. Раба неверного либо просто в чем-либо провинившегося перед своим господином ожидают различные наказания. «Раб боится разгневать своего господи-{145}на, — говорит Августин, — чтобы не приказал его бичевать, заковать его в колодки, заключить в тюрьму, послать молоть на мельницу» (Serm. 161, 9, 9). Данные Августина свидетельствуют о том, что по крайней мере в сфере домашнего обслуживания рабство сохраняло в V в. такое же господствующее положение, как и двумя-тремя веками раньше, и отнюдь не превратилось в «более мягкую» форму зависимости.

Наряду с данными о домашних рабах мы находим в Sermones чрезвычайно интересные, несмотря на их краткость, сведения об использовании рабов в сельском хозяйстве. В 356-й проповеди Августин рассказывает, каким имуществом обладали клирики гиппонской церкви, когда они были еще мирянами. Все они принадлежали к среднему или малоимущему слою городского населения. Один из них — диакон Валент — владел совместно с братом земельными участками (agelli) и рабами (mancipia, servuli). Другой диакон — Гераклий — подарил церкви свое владение (possessio), отпустив на волю несколько рабов, которые у него были. Наконец, третий диакон — «бедный человек..., однако прежде, чем стал клириком, купил из своих трудов нескольких рабов (servulos)» (Serm. 356, 3; 6; 9). Это сообщение свидетельствует не только о том, что рабы использовались в мелком землевладении, но и о хозяйственном значении рабства вообще. Как только владелец небольшого участка достигает той минимальной степени материального достатка, при которой он уже может использовать чужой труд, он стремится приобрести рабов. Таким образом, переход от хозяйства, основанного на собственном труде владельца парцеллы, к мелкому эксплуататорскому хозяйству представляет собой переход к хозяйству рабовладельческому.

В целом «Проповеди» Августина создают впечатление, что рабский труд преобладал в хозяйствах большинства муниципальных землевладельцев 154. Интересно отметить, {146} что рабы, по-видимому, использовались также в хозяйствах военных колонистов — limitanei. Судя по рельефам из Триполитанского лимеса 155, работники этих хозяйств трудились не на своих участках, а на земле, находящейся в собственном пользовании хозяина виллы. Жили они в хижинах, расположенных, по данным раскопок, группами в непосредственной близости от укрепленного дома. Все это позволяет думать, что в данном случае мы имеем дело не с работниками, наделенными землей, а, скорее всего, с рабами, принадлежавшими limitanei.

Очевидно, именно в мелком и среднем землевладении — на небольших виллах и в еще более мелких хозяйствах, где не было возможности для наделения непосредственного производителя землей, — труд рабов использовался в своей «классической» форме. В крупных же имениях рабы — во всяком случае те из них, которые были заняты в земледелии, — трудились на выделенных им индивидуальных участках и составляли вместе с колонами более или менее единый слой сельского населения, часто обозначаемый в источниках как rustici.

В поздней Римской Африке, таким образом, продолжала сохранять свое значение характерная особенность античного рабства — его связь с мелким и средним хозяйством, в основном типичным для муниципального землевладения. Для периода Ранней империи эта связь была убедительно доказана Е. М. Штаерман 156. Весьма характерно, что во внутренних районах африканских провинций рабовладельческие отношения получили наиболее широкое развитие не с начала римского господства, а в основном одновременно с интенсивным ростом городов и появлением широкого слоя средних муниципальных землевладельцев, ветеранов и т. п. До этого времени преобладали крупные имения, обрабатывавшиеся сельским плебсом, причем предположение некоторых исследователей, что эти имения развились из рабовладельческих латифундий 157, не подтверждается данными источников. Именно из районов городской жизни происходит наибольшее количество надписей, упоминаю-{147}щих рабов 158. В период Поздней империи позиции муниципального землевладения значительно ослабели, но поскольку на городских территориях, а также в районах лимесов все же продолжали существовать небольшие и средних размеров земледельческие хозяйства, а крупное землевладение еще не стало абсолютно господствующим, то сохранялись и условия для существования античного рабства. {148}

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ