От редактора

ГАНС-ИОАХИМ ДИСНЕР

КОРОЛЕВСТВО ВАНДАЛОВ

Взлет и падение

ЕВРАЗИЯ

Санкт-Петербург

За помощь в осуществлении издания данной книги издательство «Евразия» благодарит

Кипрушкина Вадима Альбертовича

Научный редактор: Каролинский А. Ю.

Диснер Ганс-Иоахим

Д48 Королевство вандалов/Пер, с нем. Санина В. Л. и

Иванова С. В. — СПб.: Евразия, 2002. — 224 с. 15ВЫ 5-8071-0062-Х

Настоящая книга посвящена истории государства ван­далов. Вандалов — победителей Рима, вандалов, не сумевших удержать римское наследство. Попытка воспроизведения греко-римской цивилизационной модели, сопряженная с принятием арианства и сопровождающаяся жестокими го­нениями на ортодоксальную церковь, вылилась в противоестественный и нежизнеспособный симбиоз. Естественный порядок вещей был восстановлен византийским импера­тором Юстинианом I — истинным поборником римской традиции.

ББК 63.3(0)4 УДК 94

I8ВN 5-8071-0062-Х

© Санин А.В., Иванов С. В., перевод с немецкого, 2002

© Лосев П. П., обложка, 2002

© Издательская группа «Евразия», 2002

ОГЛАВЛЕНИЕ

От редактора

Глава I. Проблематика великого переселения народов. Вандалы и вандализм

Глава II. Первое появление вандалов. Родина, ранняя история и переселение через Силезию и Венгрию в Испанию

Глава III. Борьба с Западной Римской Империей, вестготами и свевами. Испанское «королевство»

Подготовка похода в Африку

Глава IV. Кризис и падение римской Северной Африки. Борьба берберов и низших слоев населения против господствующего порядка. Ортодоксальная и донатистская церкви

Глава V. Вторжение вандалов и королевство вандалов и аланов в Северной Африке

· Римское и вандальское господство

· Подготовка и осуществление вторжения в Африку

· Вандальская власть с 429 по 442 гг. и государство вандалов при Гейзерихе (442-477 гг.)

· Государство вандалов при Гунерихе (477—484 гг.)

· Государство вандалов при Гунтамунде (484-496 гг.)

· Государство вандалов при Трасамунде (496-523 гг.)

· Государство вандалов при Хильдерихе (523-530 гг.)

· Государство вандалов при Гелимере (530—533/34 гг.)

Глава VI. Византийские преобразования и последние вандалы

Глава VII. Вандальское государство как политически-военная и культурная общность

· Королевская власть и государство

· Родовая знать, служилая знать и рядовые вандалы

· Войско и флот

· Управление и экономика

· Арианская и ортодоксальная церкви

· Искусство; язык и литература

Глава VIII. Вандалы, жители провинции и берберы

Заключение

Примечания

Приложения

· Библиография

· Хронологические таблицы

· Карта королевства вандалов

Указатели

· Именной указатель

· Географический указатель

ОТ РЕДАКТОРА

Исследования немецкого ученого Ганса-Иохахима Диснера посвящены основанию в 442 г. королевства вандалов и истории его существования. Это малоизученная в советской и российской историографии тема, и необходимость в переводе данной работы назрела уже давно. Сразу же после падения Западной Римской империи имя вандалов стало обрастать домыслами и мифами; но насколько реальна картина, нарисованная римскими писателями, и почему именно имя вандалов стало синонимом дикости и разнузданности? С этого Диснер начинает рассматривать многие спорные проблемы, связанные с Великим переселением народов в целом и вандальским королевством в частности. В орбиту его внимания попадают не только вандалы, но и общие перемены, сотрясавшие Запад в течение V—VI вв.

Действительно, успех варваров нельзя понять в отрыве от глубокого политического и экономического кризиса, охватившего Римскую империю, иначе трудно объяснить, как незначительные по численности, скверно вооруженные и неорганизованные варварские племена смогли прорвать римскую границу. Уже в III в. в империи начался хозяйственный и политический упадок. Необходимость вести постоянные войны и охранять границы обходилась римской казне очень дорого. В V в. тяжкое налоговое бремя и бесчинства римской администрации на местах привели к тому, что население империи стало видеть в государстве прямого эксплуататора и перестало быть заинтересованным в его защите, зачастую предпочитая переходить на сторону варваров. Восстания обедневших слоев римского общества, колонов и рабов отвлекали на себя римские войска, ослабляя оборону империи. Боеспособность и моральный дух римской армии резко падали. В этих условиях правительству пришлось пойти на уступки варварам, надеясь, что неистовые полчища удастся приручить, навязав им «римский» образ жизни. Так германские племена получили доступ к вожделенным землям. Римляне использовали варваров как для подавления внутренних мятежей, так и на границе империи против других племен. В знаменитой битве при Каталаунских полях на стороне римлян против гуннов бились вестготы и аланы. Но ситуация вышла из-под контроля: вместо того чтобы «романизировать» варварские племена, римляне испытали на себе влияние обычаев и традиций своих противников. Итальянский историк Ф. Кардини писал об этом периоде: «Варвары были повсюду... впереди — в наступающих ордах, и позади — под знаменами римских легионов». И в конце концов власть над Италией плавно перешла к остготскому королю Теодориху, старавшемуся поддерживать видимые признаки существования римской административной системы. К этому времени племена вестготов у же закрепились на Иберийском полуострове, а вандалы — в Северной Африке.

Судьба варварских королевств, образовавшихся на руинах Римской империи, была различной. Некоторые из них (королевства франков, вестготов) существовали еще долгое время, удерживаясь у власти не только благодаря своей силе, но и потому, что смогли заручиться поддержкой влиятельного ортодоксального духовенства и местного римского населения. Вандалов же ждала иная участь — после недолгой войны их государство в 534 г. было завоевано войсками византийского императора Юстиниана и прекратило свое существование. Причины триумфа и гибели вандалов стоят в центре работы Диснера, давшего в этом разделе полную картину социальной, политической, экономической и культурной жизни их королевства.

Глава I

Проблематика великого переселения народов. Вандалы и вандализм.

В современных исторических исследованиях и исторической науке Великое переселение народов занимает достаточно важное место. Его значительная протяженность в пространстве и времени, позволяющая поместить его в исторический период между «поздней античностью» и «ранним средневековьем», которые, с одной стороны, тесно переплетены, а с другой — имеют четко очерченные границы, наряду с историческими исследованиями обеспечила благодатную почву для множества исторических фантазий и даже породила обильную романтическую литературу (1). Великое переселение, безусловно, являлось важным фактором как для клонившейся к закату истории Рима, так и для развивающихся германских и романских государств, не говоря уже о Византийской империи и восточном мире, который в скором времени захватили мусульмане. Широта исторических и географических рамок этого события подводит нас к выводу, что когда мы говорим о Великом переселении, мы говорим о весьма сложном историческом явлении, если даже не принимать во внимание переселения, выходящие за рамки гуннской и германской областей, например нашествия североафриканских берберов и мусульман. Эта привычка к локализации сегодня подвергается сомнению, тем более что, например, нашествие берберов (мавров) нельзя исключать из Великого переселения народов, так как оно происходило одновременно с важнейшими этапами перемещения германских племен (вандалов).

Начиная с XIX в., в связи с так называемой теорией катастроф, Великое переселение зачастую стали считать основной причиной упадка Западной Римской империи. Сегодня надо отказаться от подобного рода преувеличений в оценке значения Великого переселения, указав на то, что (как уже подчеркивали, основываясь на знаниях своей эпохи, Жан-Баттиста Вико или Эдуард Гиббон (2)) к кризису и, в конечном итоге, падению империи привел упадок самой римской государственности и позднеримского общества. Если принять это предположение об упадке государства, то сразу возникает масса различных факторов, которые, представляясь достаточно важными, попеременно выходят на первый план. Наряду с противоречиями между различными классами позднеантичного общества, которые приводили к волнениям, беспорядкам и более крупным восстаниям, характерными причинами гибели империи были также ранняя варваризация государства (прежде всего армии), экономическое и социальное уничтожение среднего класса и пышный расцвет бюрократии, противопоставлявшей себя огромным массам населения. Во всяком случае, рассматривая историю позднеримской империи и причины ее падения, нельзя не учитывать эти исторические феномены. Явной ошибкой можно назвать вывод о том, что как на Западе, так и на Востоке решающими были все эти негативные явления; ведь относительно более высокой социально-экономической или военной стабильностью или же культурным превосходством невозможно объяснить тот факт, что, вопреки проявлениям упадка и атакам врагов, восточная часть Римской империи смогла укрепиться и превратиться в Византийское государство. Первые волны переселения народов одинаково сильно затронули как Восток, так и Запад империи (378 г., Адрианополь!), тогда как более поздние волны все больше устремлялись на Запад, но, тем не менее, Восточная Римская или Византийская империя, по крайней мере, до распада государства гуннов после смерти Аттилы, оставалась непосредственным объектом нападения кочующих племенных групп.

В своей работе «Римская история» А. Хойс делает почти аналогичный вывод: «В этой связи вторжение германцев является, естественно, важным событием. Однако напрашивается уже высказанное соображение, и можно спросить: потому ли восточной части империи удалось пережить кризис, что она не испытала германского вторжения? Подобное упрощение не соответствует простым фактам, так как Восточный Рим постоянно вынужден был бороться с германскими пришельцами. И кроме того: неужели толчком к падению империи послужили какие-то поселения восточных германцев на границе? После всего того, что история сообщает нам о жизнеспособности этих так называемых государств, было бы слишком большой честью для них посчитать, что такое положение дел соответствовало действительности. К тому же вторжение «варваров», в сущности, — обычная судьба всякой развитой культуры, не только в античности, но и в Индии, Китае, а еще раньше в Египте. Но собственных сил варваров недостаточно для каких-либо важных изменений. Вопрос в том, противопоставляется ли им эффективная внутренняя сила самосохранения, которая выдерживает политические катастрофы, может ассимилировать чужое и способна восстановить сама себя. Западной Римской империи этого явно не удалось» (3).

Трудно что-либо добавить касательно различных «влияний» переселения народов, хотя мы вряд ли стали бы отзываться о мире новых возникших государств так же пренебрежительно, как Хойс. Несмотря ни на что, является объективно неоправданным вытекающее отсюда преуменьшение значения Великого переселения, которое можно было бы показать более детально, указав на малочисленность германских сил, «примитивность» их вооружения и способов ведения войны (у них не было осадных орудий!) и на изначальную неспособность к более высокой административной и культурной деятельности. Дело в том, что если настаивать на незначительной важности переселения народов, то тогда причины ослабления и, в конечном счете, гибели Рима следует искать исключительно во внутреннем упадке. Этому, однако, противостоит так называемая теория преемственности, которая также привлекла пристальное внимание Хойса. Согласно ей античность, «внутри которой происходили эти перемены, не прекратила своего существования после предполагаемого " упадка"» (4). К этому Хойс добавляет следующее: «Упадок античности, понимаемый как изменение формы, а именно только так его и следует понимать, является никак не постепенным или вытекающим из имманентного закона умирания, а четко очерченным и поддающимся анализу процессом». Хойс полагает, что при подобном сужении подхода выводы из оговоренного им понимания не подлежат сомнению. Это не дает нам основания считать преобразования в античной структуре жизни, которые были в полном разгаре с III века, смертельным процессом разложения. Поздняя античность очень отличается от ранней, собственно, античности, однако это эпохи, относящиеся к одной и той же истории, эпохи, имевшие один и тот же «исторический субъект». Им была свойственна преемственность, и в этом смысле Византия является подлинным продолжением античности. Если бы всей империи была уготована судьба Восточного Рима, то, вероятно, никому не пришло бы в голову, что античности придет конец (5).

В определенной степени мы разделяем такое видение этого вопроса. Однако прежде всего мы хотели бы поставить вопрос об «оправдании» концепции со столь сильным биологически-морфологическим уклоном, которая восходит к О. Шпенглеру и его предшественникам. Тогда можно было бы поинтересоваться, действительно ли «упадок античности» является «четко очерченным и поддающимся анализу процессом». Это имеет еще большее отношение к фактам, хотя и об этом можно было бы поспорить, чем к причинным связям и «фону». Нам также не вполне ясно, был ли в поздней античности тот же «исторический субъект», что и в классической античности. Как в таком случае можно было бы точнее определить этот субъект? Кроме того, границы таких понятий, как «упадок» и, соответственно, «падение» и «великое переселение народов», следовало бы по возможности четко разграничить с понятием «преемственности», которая еще мало изучена; преждевременное смешение неприемлемо с методологической точки зрения. Вряд ли можно утверждать, что внутренний упадок империи, переселение народов и преемственность были одинаково важными и решающими факторами. Наиболее удовлетворительным для нас представляется следующее определение: после начала внутреннего кризиса Римской империи в результате волн великого переселения народов Западная Римская империя пришла в упадок; однако в «государствах-наследниках», прежде всего в Византии, сохранилась определенная преемственность социально-экономических и культурных структур Империи (например, рабство, латинский язык, церковная организация и культура).

Отсюда можно подойти к определению самого феномена «великого переселения», которое тематически напрашивается само собой. Мы будем исходить из типологии и подчеркнем следующее: античность, для которой было характерно преобладание рабовладения, постоянно переживала так называемые переселения народов; при этом на территории, заселенные и управляемые обществами, стоявшими на более высоком культурном уровне, проникали племена, части или группы племен (народности), находившиеся на более низком культурном уровне. И, наоборот, при завоевании территорий, стоящих на более низком уровне развития, мы говорим о колонизации (ионийское и дорийское нашествия, переселение народов стоят по одну сторону, а греческая и римская колонизация — по другую). Изначально переселения народов, в том числе и в период поздней античности, имеют достаточно примитивные признаки. Во-первых, они состояли не только из войн, а по большей части состояли в передвижении отдельных родов, кланов и более значительных групп, к которым по пути присоединялись другие, «дополнительные» группы. Поэтому зачастую эти волны переселений бывали неоднородными, им не хватало должной силы военного удара и способности систематически владеть и управлять захваченными территориями. Во-вторых, в дальнейшем они заканчиваются скорее мирным заселением, чем захватом земель и основанием «полноценного» государства. Большинство из них удовольствовалось положением римских федератов, которым выделяли пахотные земли и на которых возлагали военные обязательства. Первоначальная непритязательность переселяющихся племен связана с их сравнительно низким уровнем культуры и общественного расслоения, а также частыми угрозами со стороны врагов или неблагоприятными климатическими условиями, которые, похоже, и были главной причиной всех переселений.

Нередко эти переселяющиеся группы временно возвращались к уже изжитому ранее кочевому или полукочевому образу жизни. Однако когда, несмотря на растущее сопротивление римлян, они постепенно добились все больших успехов (речь идет прежде всего о периоде, начиная с 410 г. н. э.) и познакомились с благами античной цивилизации, вместе с личными и коллективными притязаниями стала усиливаться тенденция к покорению как можно большей части территории империи. Здесь находится отправная точка для основания самостоятельных государств или «королевств» на границе империи и образования феодального мира, состоящего из мелких государств. Начавшись с переселения народов, этот процесс перетекает в Средневековье. Во время второй фазы великого переселения вместо военно-политической борьбы между римскими и варварскими силами часто обнаруживаются противоречия на сравнительно более высоком уровне: война развернулась между «местной» ортодоксией и арианством, проникшим вместе с германцами, римской и более примитивной германской бюрократией, которая, однако, уже находилась в переходных к феодализму формах, а также между новой варварской аристократией и различными слоями общества, входившими в состав населения империи. Разумеется, грубое поначалу подавление всего «римского» или «романского» мало-помалу смягчилось (6), и в конце концов, не прошло и нескольких десятилетий, как возникли самые разные формы мирного сосуществования, и в ходе многообразного процесса романизации и христианизации (например, обращение германцев-ариан в ортодоксальную веру) варвары были ассимилированы представителями более высокой культуры и цивилизации. Важным последствием переселения народов является также дальнейшая общественная дифференциация внутри германского населения, в особенности становление знати и королевских родов (образование династий).

Наши предыдущие размышления закономерно подводят нас к вопросу, обоснованно ли мы употребляем название «вандалы» и в особенности термин «вандализм». При этом мы приближаемся к общей оценке великого переселения народов. Современные исследования вопроса строятся главным образом на том основании, что то отрицательное значение, которое придавалось слову «вандалы», прежде всего с XVII и в XVIII в., указывая на враждебность к культуре и стремление к ее разрушению, является по меньшей мере сильным преувеличением. Рассмотрение истории понятий «вандал» и «вандализм» позволяет пролить свет на эту проблему. Некоторые писатели — современники великого переселения — считают вандалов, так же как и других варваров, жестокими разрушителями. К этому вердикту присоединились и средневековые писатели. Однако отрицательная оценка слова «вандал» является следствием прежде всего «свободного» литературного творчества писателей эпохи Просвещения. Так, в негативном смысле употреблял слово «вандал» Вольтер, следуя английским образцам (7). С другой стороны, в 1794 г. епископ Григорий Блуаский использовал термин «вандализм» (совсем в другой общественной сфере) для критики известных проявлений Французской революции (8). В один миг это слово (вместе с его производными) произвело фурор и проникло в основные культурные языки, например английский, немецкий, итальянский, испанский и португальский. Даже классики, такие, как, например, Шиллер, быстро восприняли новый термин (9). В то время как названия других племен, участвовавших в переселении народов, например бургундов или франков, либо совсем не получили отрицательного развития, либо, как готы и гунны, лишь до определенной степени служили для обозначения варварства и бескультурья, то участь вандалов оказалась менее счастливой. Естественно, причины столь негативного отношения следует искать и в источниках того времени. В принципе, можно пойти еще дальше, приняв во внимание более древнюю греческую этнографию (достигнувшую своих вершин во времена Геродота и в его работах). Однако при ограниченности ее географических и духовных горизонтов она не в состоянии сказать что-либо о далеких и малоизвестных народах. Эти упоминания в целом были скудными, неточными и часто также негативными, так как за неимением надежных источников в ходу нередко были выдумки, искаженные рассказы о путешествиях или ошибки переводчиков. Стереотипные представления той древней этнографии, зачастую путавшие одни народы с другими и исходившие к тому же из сомнительного положения о культурном и духовном превосходстве греко-римского мира, нередко сохранялись вплоть до поздней античности и Средневековья (поскольку из литературных соображений писатели большей частью заимствовали оригиналы известных предшественников) и особенно сказывались при характеристике враждебных варварских племен (10).

Помимо политической вражды, как раз в эпоху переселения народов часто становится актуальным еще и вопрос о религиозном соперничестве (ортодоксальных писателей с арианами или даже с язычниками-варварами). Кроме того, по-прежнему сохранялась антипатия образованных римлян по отношению к невежественным и культурно враждебным не-римлянам. Таким образом, на основании «принципиальной» вражды между «римлянами» и «варварами» в V в. сформировался устрашающий образ вандалов и других варваров. В нем дикость, жестокость и бесчеловечность сочетались с вероломством и даже трусостью. Лишь изредка встречаются указания на такие положительные черты, как целомудрие (11), справедливость и стойкость. Несомненно, благодаря упоминанию о некоторых положительных качествах (а также разнице в местах рождения писателей) этнографический образ варварских племен получает определенную многоплановость и многоцветность. Повсюду можно заметить, что оценка индивидуальных черт варварских племен не следует единственной схеме, и к последней обращаются писатели, возлагающие долю ответственности за падение империи на ее правительство и население. В целом же, конечно, переселение народов и стоявшие за ним племенные союзы получали резко отрицательную характеристику и оценку. Авторитетные писатели и духовные лица того времени, выражавшие, по существу, общественное мнение, такие как Иероним, Августин, Орозий, Ориентий или Проспер Тиро и многие другие, доказывают жестокость вандалов и других варваров даже на примере отдельных событий. Они упоминают самые разные формы насилия, такие как разбой и грабежи, порабощение и убийство, рисуя впечатляющую картину бедствий покоренного населения. О злодействах вандалов на самый разный лад рассказывают современные хроники, донесения, переписка, литературные произведения и даже имперское законодательство (12). Однако во всех литературных жанрах необходимо принимать во внимание преувеличение, которое, в зависимости от ситуации, объясняется либо риторическими приемами, либо праведным гневом, либо даже политической пропагандой. Следует упомянуть еще одну точку зрения, на которой особенно настаивает французский исследователь Кр. Куртуа (13): мы почти ничего не знаем о более точных причинах и обстоятельствах варварской «жестокости». Несомненно, часто она вызывалась или усиливалась упорным сопротивлением и нагнетанием страха со стороны влиятельных кругов, прежде всего аристократии и духовенства, и соответствовала военному и международному праву того времени (14). В этой связи также можно было бы указать на «негуманность» римского правосудия. Кроме того, классовые противоречия внутри пирамиды римского общества давали варварам возможность одерживать верх. Они настраивали один слой населения против другого, в частности, обращались с высокопоставленными людьми как с военнопленными или рабами, хотя часто справедливость требовала по крайней мере равного отношения (15). Во всяком случае ни племена, участвовавшие в великом переселении в целом, ни вандалы в частности не заслуживают того жесткого приговора, который заложен в термине «вандализм». Несомненно, ведение войны на более поздних стадиях исторического развития, которые действительно можно было бы охарактеризовать как империалистические, зачастую было более жестоким. При этом даже необязательно обращать свой взор в самое далекое прошлое, а можно указать на нашествие монголов в Средние века. Естественно, мы не пойдем настолько далеко, чтобы обсуждать «патриархальные» методы ведения войны у племен, участвовавших в переселении народов. Однако следует подчеркнуть, что и для них война была всего лишь «ultima ratio» (последним доводом), которой они, хотя и с неохотой, подчинялись по причине своей слабости в других отношениях. Сравнительно мелкие племена, такие как бургунды, свевы или даже вандалы, в особенности старались добиваться своих целей по возможности без использования военных средств или же стремились к скорейшему восстановлению мира. Более беспристрастные авторы засвидетельствовали эту часто повторяющуюся ситуацию и даже с похвалой отозвались об этом (16). Этим авторам также был небезызвестен тот факт, что переход власти от римлян к германцам часто положительно сказывался на положении некоторых групп населения империи, прежде всего более бедных слоев (17). Отсюда был уже один шаг до взвешенной, даже апологетической оценки великого переселения и его участников. Сначала его совершали лишь изредка (а потом главным образом с моральной и богословской точки зрения) такие писатели, как Сальвиан из Массилии, Проспер Тиро или Кассиодор. Когда эти писатели с оптимизмом, который кажется нам порой неприемлемым, отмечали нравственно-религиозные качества варваров и ожидали от них обновления умирающего римского мира («mundus senescens»), поскольку те очень хорошо адаптировались, то они очень сильно ошибались в своих оценках предполагаемого развития истории. И все же они заранее лишили более глубокого основания легенду о «вандализме» племен, участвовавших в великом переселении, которая тогда только зарождалась, но продолжает существовать и по сей день (18).

Глава II

Первое появление вандалов. Родина, ранняя история и переселение через Силезию и Венгрию в Испанию.

Название «вандилии» («вандильеры») появляется уже у писателей периода ранней империи, таких как Тацит и Плиний Старший (1). Тогда вандалы вместе с кимврами и тевтонами следовали по одному маршруту, а также были связаны с бургундами, варнами и готами. Современные исследования всегда отмечают, что вандалы вторглись в область между Эльбой, Одером и Вислой с севера или северо-запада («прародиной» их предположительно была, скорее всего, Ютландия и бухта Осло); там они, наверное, и познакомились с римлянами. Через торговые отношения с вандалами, с территории которых вывозился прежде всего янтарь, римские купцы и писатели сформировали определенное (слегка литературно обработанное) представление об обычаях и нравах этой германской группы. Поэтому археологические материалы, которые удалось обнаружить и собрать главным образом перед Второй мировой войной, имеют особое значение для изучения древности и протоистории вандалов. Примерно с 100 г. до н. э. в Силезии явно обнаруживает себя «вандальский» религиозный союз лутцев. Судя по этому названию кажется, что оно может относиться и к кимврам, и к раннему кельтскому населению Силезии (2). Возможно, культовый союз был учрежден под влиянием пришедших с севера вандалов-силингов, которым обязана своим названием и Силезия (область вокруг горы Цобтенберг). Племенной союз лугцев был изначально связан с гермундуро-богемским союзом марбодов и вместе с гермундурами разрушил так называемое королевство Ванния (50 г. н. э.(??)). Следующее упоминание о вандалах в письменных источниках появляется только около 171 г. н. э.: по случаю большой войны с маркоманами хасдингская группа вандалов, в отличие от силингов сохранившая самостоятельность, под предводительством Рауса и Рапта появилась на северной границе дакских земель и попросила впустить их на римскую территорию (3). Наместник Секст Корнелий Климент отказал им в этой любезности, так что дело дошло до нескольких сражений с римскими отрядами, а также с племенем костобоков. Вскоре после этого хасдинги поселились на территории в верховьях Тиссы (северо-восточная Венгрия и часть Словакии), видимо, на основании соглашения с Римом. Возможно, в 180 г. они были включены во всеобщий мирный договор Рима с маркоманами и квадами. Затем только в 248 г. снова упоминаются некоторые племена хасдингов, которые присоединились к нашествию готов под предводительством Аргайта и Гунтериха в Нижней Мезии. В 270 г. хасдинги в союзе с сарматами под предводительством двух королей предприняли большой поход в Паннонию. Однако они потерпели тактическое поражение и смогли отойти обратно только после того, как оставили в заложниках детей короля и знати, и отдали 2000 своих всадников для вспомогательного отряда в римскую армию (так называемый ala VIII Vandilorum). Вполне очевидно, что эти походы полностью провалились. Может быть, поэтому они время от времени прощупывали и другие направления и впоследствии продвигались главным образом на запад. Согласно историку Зосиме (4), солдатскому императору Пробу (276—282 гг.) удалось разбить отряды вандалов-силингов (приблизительно в 277 г.), которые в последний раз появились под именем лугиев. Вскоре после этого (278 г.) тот же самый император все-таки был вынужден снова сражаться с якобы превосходящими силами вандалов и бургундов в Реции, вероятно, на реке Лех. После поражения германцам пришлось покупать мир в обмен на выдачу пленных и добычи. Похоже, они все же не соблюдали условий мирного договора, поэтому император еще раз напал на них, взяв в плен их предводителя Игилоса и большую часть воинов, и переселил этих варваров в Британию. Вероятно, к этому принудительному поселению восходит сегодняшний Кембриджшир (5). Немного позже часть вандалов, смешавшихся с готами и гепидами, проникла дальше на юг. Согласно историку Иордану, писавшему о готах, около 335 г. племена вандалов получили от императора Константина Великого земли в Паннонии (главным образом в Западной Венгрии), что, правда, не было подтверждено археологическими изысканиями. Напротив, их многолетнее пребывание в северо-восточной Венгрии подтверждается, в том числе и археологическими данными (6).

Скудные указания письменных источников о передвижениях вандалов, которые чаще всего приводили к военным столкновениям с римлянами или племенами варваров, вообще сильно нуждаются в пополнении данными археологии с мест поселений вандалов. Для разгадки интересующего нас вопроса представляются полезными результаты исследований, проводившихся в течение десятилетий на территории Ютландии и особенно Силезии. Е. Шварц (7) не без основания отмечает, что в Силезии, в области к югу от Познани и в направлении Карпат, плотность находок необычайно высока. В Центральной (Виттенберг, Цорбит, Артерн) и Западной Германии (Мушенхайм/Веттерау) обнаружены лишь отдельные находки (8). Приблизительно после 100 г. до н. э. на территорию Силезии пришла вполне сформировавшаяся культура вандалов, которая, правда, должна была вступить в соперничество с остатками кельтского населения к югу от Бреслау (Вроцлав). К перемещению вандалов (или племен, от которых они произошли) с северо-запада на юго-восток уже давно привлекает наше внимание факт очень большого сходства между культурами Силезии и Северной Ютландии. Конечно, речь при этом шла о кочевом союзе (9), который включал большую часть населения не только Ютландии, но и датских островов и южной Норвегии. Интересно, что археологические раскопки на местах поселений свидетельствуют о том, что Северная Ютландия (сегодняшнее название Вендсюссель; а мыс Скаген ранее назывался Вандильскаги) во II в. до н. э. была очень плотно заселена (доказано существование многочисленных поселений и кладбищ) и что многочисленные земельные участки, которые сегодня поросли верещатником, активно обрабатывались (10). Вскоре плотность населения уменьшилась, что обязывает нас принять в расчет мощный отток людей в восточном или южном направлении, причем не исключено, что переселенцы двигались через Балтийское море в область устья Одера и Вислы (11). Невозможно точно определить племена, принимавшие участие в этом движении, однако в первую очередь необходимо иметь в виду упоминаемых Тацитом и Плинием Старшим гариев, гельвенонов, манимов, телизиев, наганарвалов, а также ванов и амбронов. Контакт амбронов с передвижением кимвров и вандалов указывает на тесную связь этих переселений друг с другом. Мы вряд ли можем четко идентифицировать эти различные племена: они теряются в сумерках древности, которая еще только начинает медленно превращаться в историю. Поэтому большинство особенностей, о которых сообщается в письменных источниках, представляется возможным установить прежде всего с этнографической точки зрения, причем часто и здесь остается место для разночтений. Так, согласно Тациту, гарии отправлялись на войну в боевой раскраске, так как «ведь во всех сражениях глаза побеждают первыми». Это психологическое объяснение вызывает сомнения. Скорее стоит предполагать религиозные причины, тем более в том же самом тексте Тацит изображает культовые обычаи родственного племени наганарвалов. Последние поклонялись в священной роще божественным братьям-близнецам, Алькам, которых римляне отождествляли с Кастором и Поллуксом, то есть с Диоскурами. То, что они изображались в виде оленя или всадника на лосе, дает нам основание предполагать шаманский или тотемный контекст (12). В немецких сагах эти божественные братья называются Хартунгами, что соответствует вандальскому Хацдингоц и означает «волосы женской головы». Это впервые проясняет смысл названия хасдингов, которых скорее всего можно локализовать в области бухты Осло (современный населенный пункт Халлингдаль). Таким образом, племя и династия хасдингов, очевидно, уходит своими корнями в глубь истории германских племен. Мы уже отмечали также, что Цобтенберг около Нимпча, должно быть, как-то связан со священной рощей наганарвалов (13). Тогда следовало бы принять во внимание контакты между наганарвалами и силингами, название которых передалось горе (см. выше), а затем, через славян, и стране (Slenz, Slez, Slezko, Schlesien). Не вполне ясно, что означает собирательное имя «лугии», которое некоторыми через ирландское «lugie» (клятва) возводится к значению «давшие клятву». Поскольку существует кимврское имя собственное «Lugius», становятся очевидными вандало-кимврские взаимоотношения (14). На раннесилезском этапе истории, должно быть, существовали различные отношения между вандалами и кельтами (особенно на территории между Бреслау и Нимпчем). Вандалы все сильнее теснили это древнее население, перенимая некоторые из его культурных и технических достижений. Существуют заимствования в области изготовления оружия и строительства укреплений (а также чеканки золотых и серебряных монет), а кроме того, вандалы частично переняли кельтский обряд погребения, который пришел на смену их обычаю кремации в яме (15). На вандалов повлияли и кельтские поселения городского типа (которые со времен Цезаря назывались крепостями (oppida). Однако в целом в Силезии и некоторых соседних областях вандалы все больше добивались и культурной победы, несмотря на препятствия, чинимые граничившими с ними на востоке готскими племенами, которые, например, вытеснили вандалов из области Мазур (?). Как уже упоминалось, в ходе борьбы с римлянами и некоторыми придунайскими племенами развернулась, главным образом во II и III вв., экспансия в Карпаты; к области расселения вандалов-хасдингов принадлежала и северо-восточная Венгрия, так же как и некоторые части Словакии.

В IV в. особыми политическими и общественными центрами стали так называемые княжеские дворы, где создавались многочисленные произведения искусства. Очень характерны для данного периода три богато убранные княжеские гробницы в Сакрау (Верхняя Силезия), описанные М. Яном (16): «Это целые погребальные дома со стенами метровой толщины из крепкого булыжника, погребальные помещения достигают 5 м в длину, 3 м в ширину и 2 — в высоту. Потолок в этих захоронениях непременно отделывался деревом. Такие погребальные помещения обставлялись кроватями, столами, стульями и другими предметами быта, сделанными, вероятно, из дерева, из которых сохранилась лишь малая часть. Таким образом, в могилы усопших этих княжеских фамилий укладывались не только одежда, украшения, еда и питье, но их погребальные комнаты делали еще и удобными — как для живых». Ян указывает на соседство в Сакрау предметов римского производства (сосуды из стекла, бронзы и серебра) с вандало-готскими погребальными принадлежностями, причем он считает, что произведения германского искусства находились на таком же высоком уровне, что и римские. Прежде всего это обнаруженные в Сакрау и других местах двух- и трехзубые пряжки или золотые подвески с припаянными филигранными украшениями, которые по своему исполнению и изяществу являются большим достижением. Разумеется, и сами гробницы отражают высокий уровень мастерства, которое, должно быть, достигло своего расцвета в строительстве крестьянских домов и особенно княжеских резиденций. Естественно, гробницы в Сакрау отражают и тот факт, что на «княжеских дворах» крестьянское население вандалов преодолело простые социально-экономические формы или придало им дальнейшее развитие. Здесь были накоплены огромные богатства, которые предоставлялись соплеменникам, дружинникам и зарубежным гостям. Однако несомненно, что именно в IV в. культурный и жизненный уровень всего вандальского населения или, по крайней мере, той части, что поселилась в Силезии, повысился. Об этом свидетельствуют инструменты, украшения или образцы керамики, нередко испытавшие на себе влияние готского стиля. После заимствования гончарного круга и закрытой гончарной печи (17) наладилось производство красивой дорогостоящей керамики, которую раньше нередко считали средневековой (тонкостенные изделия, в отличие от больших сосудов с узким или широким горлышком и зернистой поверхностью; декор из волнистых линий, печати и т. д.).

На основании этих достижений Ян утверждает, что IV в. был апогеем могущества и развития вандальской культуры. По этому поводу можно высказать некоторые сомнения, так как основание государства в Африке при Гейзерихе во многих отношениях открыло большие перспективы, чем те, которые в IV в. были у государств в Силезии, Словакии и Венгрии. Во всяком случае, принижение уровня жизни, достигнутого племенами вандалов уже в IV в., неуместно и способно привести, например, к недооценке переселения народов и участвовавших в нем племен, которую допустил Хойс.

Разумеется, общественное и культурное развитие вандальских государств, должно быть, также весьма различалось в зависимости от места и времени. Возможности, предоставляемые Силезией, были лучше, чем на землях дальше к югу, хотя бы уже потому, что вандалы там прожили дольше. К северу, востоку и (если распределение земель для поселений в Паннонии императором Константином исторически достоверно) к югу и западу от Дуная условия, с которыми вынуждены были иметь дело хасдинги, были полностью иными, нежели у силингов в Силезии. Вероятно, хасдинги также испытали на себе восточное влияние, вступив в сношения с аланами, племенем иранского происхождения. В целом, однако, развитие хасдингской группы протекало аналогично развитию силингской, пока в конце IV века не усилилось давление готов и гуннов с востока. Возможно, этому способствовал голод, связанный с очень большой плотностью заселения территории, так что в конце концов было принято решение отправиться на запад вместе с аланами и некоторыми группами гепидов и сарматов (18). Этот переселенческий союз, во главе которого стоял Годигизел, король хасдингов (с которым впервые появляется на свет королевская династия), охватывал достаточно ограниченную часть вандалов, поселившихся в Венгрии; впоследствии между Гейзерихом и оставшимися в Венгрии соплеменниками еще продолжали существовать слабые связи (19). В 401 г. римский полководец Стилихон, сам вандал по происхождению, сумел вернуть из Реции (Тироль в Южной Баварии) своих «соотечественников», промышлявших грабежом, и об этом с похвалой отзывается придворный поэт Клавдиан родом из Александрии (De bello Pollentini, 414 и сл.). Тогда Стилихон предоставил подвластным Годигизелу племенам федеративный договор, который они заключили на правах военнообязанных поселенцев некоторых земель Винделиция и Норика (юго-восточная Бавария — Австрия). Конечно, для обеих сторон это было вынужденным решением. И все же в результате измотанные германские племенные союзы приобрели прежде всего сравнительно стабильное место проживания, а империя, испытывавшая, по крайней мере со времен битвы при Адрианополе (378 г.), весьма существенный недостаток в военной силе, получила дополнительный воинский контингент на одном из опасных фронтов. Тем не менее вандалы снова пришли в движение, когда в конце 405 г. вторгнуться в Италию вознамерилось большое войско язычников, состоявшее в основном из остготов. Однако не успел Стилихон отпраздновать победу над войском, возглавляемым королем Радагайсом, как вандалы, нарушив федеративный договор, вступили в область Рейна и Неккара, которую защищали для империи франки. Должно быть, на данном этапе к «вандалам» в свою очередь присоединились отряды силингов и квадов. В битве с франками король Годигизел был убит. Потеряв предводителя, войско выбрало королем его сына Гундериха (Гунтарикс) и, как сообщают достоверные источники, настояло на переправе через Рейн в канун нового 406 года. Кажется, что особенно сильно в результате этого вторжения пострадала область в окрестностях Майнца (20). В последующие годы вандалы и их союзники по переселению взымали дань в отдаленных частях Галлии, в том числе у многих важных городов, таких как Трир, Реймс, Турне, Аррас, Амьен. Тот факт, что на своем пути они практически не встречали сопротивления, объясняется быстротой их продвижения к границам Пиренейских гор. Естественно, и в Галлии присутствовали лишь незначительные части римской армии, которые в лучшем случае могли встать на защиту Пиренеев и отдельных самых важных городов, таких как, например, Толоса (Тулуза). Поскольку германцы не могли преодолеть Пиренейские проходы, то в конце концов они опустошили также обширные территории южной Галлии, в области Нарбонна, где уцелели лишь немногие города, например Тулуза, где оборону возглавил епископ Эксуперий. Наряду с военными и политическими слабостями Рима решающее значение для быстрого успеха вандалов и их союзников имели противоречия внутри населения империи, на чем особенно настаивает Сальвиан из Массилии. Более бедные слои населения относились к «смене власти» главным образом равнодушно или даже положительно. При вторжении варваров они могли перейти на их сторону или присоединиться к багаудам, которые уже давно вели борьбу за землю, или же по крайней мере оказывать тайную поддержку этим антиримским силам. Таким образом, в силу отсутствия полководцев организация обороны легла на плечи видных деятелей общества, порою даже епископов. Эта неприемлемая ситуация сохранялась долго. Ответственность за бедствия, постигшие в то время Галлию, современники по большей части возлагали на полководца Стилихона, которого также обвиняли в тайном сговоре с вандалами (что представляется нелепым) (21). Однако обстановка в Галлии постепенно выявляла напряженность отношений и противоречия, существовавшие внутри западной части империи. Зимой 407 г. британские легионы провозгласили своим императором обычного солдата, Константина (III). Под предлогом войны с вандалами он переправился в Галлию и прежде всего призвал из Булони имевшиеся в наличии римские части. Затем, заключив соглашения с франками и другими племенами, он укрепил рейнскую границу. Наконец, приняв также меры и в отношении вандалов и завоевав таким образом политический авторитет, он позаботился о защите интересов галльского населения во всяком случае лучше, чем бездеятельный законный император Гонорий, пребывавший в безопасной Равенне. И все же Константин не мог защитить границу Пиренеев от предстоящего прорыва вандалов, тем более что в его собственных рядах постоянно обнаруживалась измена. Поэтому при содействии предавшего Константина наместника Геронтия переселяющимся племенам удалось преодолеть Пиренеи. Отсюда, опустошая и грабя все на своем пути, что красочно описано хронистами Хидацием и Орозием, они распространились по другим частям Иберийского полуострова. От этого первого натиска переселения народов земля, на которую уже в течение нескольких столетий не ступала нога завоевателя, ужасно пострадала. Об этом говорят многочисленные свидетельства современных писателей, знавших испанских, или иберийских, беженцев (к ним, кстати, принадлежит и пресвитер Орозий) и собиравшихся извлечь уроки из их судьбы (22). Постепенно обстановка стала все-таки снова стабилизироваться. Измотанные постоянными миграциями племена теперь определялись на постоянное поселение, поэтому они должны были попытаться наладить контакты с римскими властями и некоторыми слоями населения. Уже в 411 г. с империей был заключен федеративный договор, по которому хасдингам отходила восточная, свевам — западная Галисия (северо-западная Испания), в то время как силинги получили Бетику (южная Испания), а аланы — Лузитанию (примерно соответствует Португалии) и область Нового Карфагена (восточная Испания). Разумеется, это действие нельзя рассматривать как государственно-правовую передачу земель (23): большинство городов на юге и востоке Испании, прежде всего порты, остались в подчинении у Рима. И в целом (временное поселение вандалов, аланов и свевов на римской территории без окончательного урегулирования вопроса о собственности), и в частностях (отношение федератов к местным жителям) многое осталось неясным. Поэтому следует с предельной осторожностью говорить о возникновении, начиная с 411 г., на территории Иберийского полуострова многочисленных германских государств, хотя в известном смысле речь шла о государственных новообразованиях. И если не принимать во внимание аланов и вандалов, свевы, присоединившиеся к ним в ходе переселения, все-таки создали на севере полуострова государство, просуществовавшее долгое время.