Борьба с Западной Римской империей, вестготами и свевами. Испанское «королевство». Подготовка похода в Африку.

Естественно, равеннское правительство (уже с 411 г.) пыталось избавиться от обременительных иберийских федератов. Вскоре представился удобный случай столкнуть германцев друг с другом, и современные писатели, например Орозий (Historia adversum paganos, VII, 43), вновь стали обсуждать пожелание Тацита побеждать и уничтожать врагов путем внутренних раздоров между ними (Germania, 33), а политики — претворять его в жизнь при первой же возможности. При нападении на Испанию в 416 г. вестготскому королю Валлии удалось взять в плен короля силингов Фредебала, после чего последний был передан в Равенну. Оказавшиеся без руководства силинги потерпели множество поражений, а в 418 г. вестготы разбили и аланов, так что для иберийских федератов в целом сложилась угрожающая обстановка. Однако внезапное отступление Валлии снова позволило им вздохнуть свободно и теснее сплотиться в политическом отношении. С 418 г. хасдинги, силинги и аланы были объединены на правах личной унии королем хасдингов. Имя «хасдинги», которое ранее обозначало целое племя, постепенно стало использоваться исключительно для названия династии. Наконец, вводится титул «rex Vandalorum et Alanorum» («король вандалов и аланов»), который, однако, можно обнаружить только со времен Гунериха (477—484 гг.) (1).

Впоследствии правительство Западной Римской империи предпринимало попытки оттеснить вандалов-аланов как своими силами, так и при помощи свевов. В 418—419 гг. у Нербазийских гор произошла битва, в которой окруженные свевы в конце концов чуть не потерпели поражение. Однако подоспевшее на помощь римское войско заставило вандалов отступить на юг и нанесло им поражение при Бракаре (Брага). Вследствие этих битв местопребывание вандалов явным образом изменилось. В 422 г. поход малоизвестного полководца Кастиния снова поставил вандалов в тяжелое положение. Кастиний дал уже окруженным вандалам еще один бой (что было роковой ошибкой), закончившийся для него (возможно, из-за предательства вспомогательного войска вестготов) полным поражением. В битве пало 20 000 римлян (эта цифра, конечно, — следствие свойственной античности манеры количественного преувеличения), а сам Кастиний едва спасся за стенами Тарракона (Таррагоны). После этой битвы у вандалов началась полоса успехов, которые также показывают продуктивность и успешность этого племени, далеко не главного из всей совокупности народов, участвовавших в переселении. Церковный писатель Сальвиан (De gubernatione Dei, VII, 11, 46), со своей стороны, дает понять, что вандалы имели успех по причине своей веры (сначала римская армия приводила их в ужас), так как выносили перед своим войском Библию как своего рода знамя. Из этого, хотя и не совсем ясного, эпизода мы узнаем две вещи: во-первых, во время переселения или во время пребывания в Испании вандалы приняли христианство, а именно арианство; во-вторых, из новой веры они пытались извлечь также политическую выгоду. Возможно, это объясняется более примитивными религиозными представлениями, которые теперь переплелись с христианством, однако вырисовывается также некоторая тенденция, сыгравшая особую роль прежде всего в политике Гейзериха. К этому вопросу мы еще вернемся. Благодаря победе над Кастинием вандалы постепенно овладели южным побережьем Испании. Уже в 425 г. они (на реквизированных римских кораблях (2)) грабили Балеарские острова и даже побережье Мавритании. В последующие годы флот вандалов был расширен и укомплектован, по крайней мере в значительной степени, одноплеменниками. Еще более значительными были успехи на суше: к 428 г. в сферу влияния вандалов были включены все римские города, включая важные метрополии Гиспалис (Севилья) и Новый Карфаген (Картахена). Таким образом, политическое, военное и, естественно, экономическое положение вандалов-аланов на момент смерти Гундериха (428 г.) явно улучшилось по сравнению с первыми годами в Испании. После Гундериха, умершего при разорении Севильи, трон наследовал его сводный брат Гейзерих Новому властителю предстояло решить непростую задачу, так как одновременно с подготовкой похода в Африку ему пришлось улаживать конфликт со свевами.

Гейзерих привлек к себе больший интерес как современников, так и потомков, чем другие представители Великого переселения. Несмотря на свое неясное происхождение (он был незаконным сыном Годигизела и рабыни, по всей видимости, не германского происхождения), он давно был признан всеми как законный кандидат на престол. Еще до смерти сводного брата он проявил себя как опытный полководец и умный дипломат, так что ему даже отводили ведущую роль в формировании политики вандалов. Пожалуй, можно даже говорить о «совместном правлении» Гундериха и Гейзериха до 428 года (3). Источники изображают этого правителя (основываясь на его последующих впечатляющих успехах) как энергичного, тщеславного и корыстолюбивого человека, который умел действовать быстрее, чем другие успевали подумать. Хотя источники обычно очень расходятся в своих суждениях, мы все же можем принять характеристику Гейзериха как одного из тех тиранов и деспотов, которые зачастую играли видную роль в более ранние периоды античной истории.

О ситуации вокруг «королевства вандалов» можно сказать очень мало конкретного. Глядя со стороны, мы видим, что успехи и неудачи чередуются друг с другом, хотя со времени победы над Кастинием, несомненно, положение вандалов на Иберийском полуострове значительно усиливается. Однако свевы и, в первую очередь, вестготы и в дальнейшем продолжали представлять скрытую угрозу, поэтому вполне вероятно, что Гейзерих предпринял свой поход в Африку только для того, чтобы избавиться от этих надоедливых соседей. Пожалуй, экономические факторы первоначально имели для него меньшее значение: с 409—411 г. в распоряжении вандалов было много земельных участков и пахотной земли из выделенных им земель; кроме того, особенно со времени победы над Кастинием, очень значительной была военная добыча, состоявшая из людей, имущества и недвижимости. Можно сразу подчеркнуть, что переселение вандалов в Африку (как и многие другие миграции эпохи Великого переселения) следует объяснять, во всяком случае, не экономическими причинами (такими, как голод!). Уже было отмечено, что, должно быть, отношения вандалов с римскими гражданами провинции, жившими в Испании, были различными. Как и в Галлии, после прекращения грабежей и всяческого насилия, связанного с вторжением, устанавливались и мирные контакты с местными жителями. Но есть все основания сомневаться в том, что у вандалов было много друзей среди граждан, пользовавшихся политическим, экономическим и духовным авторитетом. Орозий, который сам вынужден был спасаться от них бегством (Historia adversum paganos, III, 20), тем не менее признает, что вандалы, которые все больше занимались мирным трудом, хорошо обращались с провинциальными римскими гражданами (имеются в виду прежде всего мелкие землевладельцы и наемные работники), так что последние начинали предпочитать бедную, но свободную жизнь под властью варваров прозябанию под властью римской бюрократии с ее налоговым гнетом (VII, 41, 7). Римские чиновники, офицеры и солдаты, не говоря уже о многих землевладельцах и духовных лицах, бежавших из Испании, думали иначе, но и от них до нас дошли некоторые свидетельства. Во всяком случае, касательно проводимой вандалами внутренней политики и их тактики в отношениях к населению одно действительно можно сказать с полным основанием: она была, насколько это было возможно, терпимой и, в известном смысле, даже оказала влияние на соплеменников. И, напротив, с началом вторжения в Северную Африку эта терпимость все больше уступает место арианскому фанатизму, который во многих отношениях имел роковые последствия.

Глава IV

Кризис и падение Римской северной Африки. Борьба берберов и низших слоев населения против господствующего порядка. Ортодоксальная и донатистская церкви.

Кризисные явления в позднеримской Северной Африке представляются в рамках нашей темы по меньшей мере достаточно важными, ведь вандалам удалось легко завладеть областью, уже расшатанной внутренними неурядицами, в то время как захват сильной территории был бы затруднительным, если вообще возможным (1). Истоки африканского кризиса следует рассматривать в рамках всеобщего кризиса империи в III в. н. э. Однако эти негативные явления были преодолены, в то время как серьезные процессы разложения IV и начала V веков, охватившие как социально-экономическую, так и политическую и культурную сферы, перебороть полностью было уже никак нельзя. Для рассмотрения этих негативных явлений необходимо расширить сферу исследования. Примечательно, что и в период своего расцвета, который правильнее всего отождествить со всеобщим подъемом империи во II веке н. э., римская Северная Африка обнаруживала симптомы болезни. Городская экономика того времени набирала все больший вес, система латифундий распространилась до границы с пустынными и полупустынными областями, где часто выращивались зерно, фрукты и оливки, а рубежи оборонялись при помощи «современной» фортификационной системы (лимес[1]). Фортификационные и городские сооружения, улицы, мосты, порты и водопроводные системы свидетельствовали об успехах римской цивилизации до самой пустыни и горных областей. Но все-таки Рим, как бы ему ни хотелось, не мог оказать на население такого влияния, которое привело бы к романизации всех сторон жизни. Хотя многие выдающиеся римские писатели были «африканского» происхождения (Тертуллиан, Апулей, Августин), латинский язык все же не смог прижиться повсеместно. Очень прочно укоренились пунический и берберский диалекты; часто возникала потребность в переводчиках, а латинские надписи в Африке часто представляют образцы весьма испорченной латыни. То же самое происходило в других культурных и общественных сферах. Религиозные представления местного населения в Северной Африке уже после христианизации его подавляющей части обнаруживают одну весьма характерную особенность: может быть, мы вправе сказать, что ярко выраженные здесь фанатизм и пуританство (2) зачастую были весьма заметны и в повседневной жизни, и в быту. Борьба и усобицы IV и V веков свидетельствуют о том, что и внутри ограниченной лимесами зоны лишь часть населения сознательно становилась на сторону Рима и относилась к империи именно так, как того хотели правительство и верные Риму поэты и писатели. Большинство же взирало на империю с безразличием и лишь с оговорками считало себя римскими гражданами или подданными империи. Многие жители Северной Африки и не скрывали своего отрицательного отношения к римской власти, при этом формы сопротивления были чрезвычайно разнообразными (от религиозных и социально-экономических до политических). С особенной силой самые разные антиримские настроения и действия сконцентрировались в ряде крупных восстаний IV века, отчасти связанных с донатистским расколом (3). Пограничные укрепления (лимесы) были упразднены еще во времена Диоклетиана (284—305 гг.), так что и извне было видно, что римская Северная Африка стала утрачивать свои территории. Племена, обитавшие по ту сторону лимесов, все чаще стали возмущаться, и население приграничных областей непосредственным образом ощущало это на себе в ходе их разбойничьих набегов. Однако и в пределах лимесов жили некоторые не вполне мирные племена, склонные к мятежу. Это обнаружилось в связи с восстанием одного мавританского князя-федерата по имени Фирмий (372—375 гг.), который поднял знамя восстания, испугавшись наказания императора по какому-то незначительному поводу. Его приверженцы — берберы из Кабилии и население примыкающих земель и городов Мавритании — признали его царем, а возможно, и императором, и, кроме того, ему удалось привлечь на свою сторону даже часть римских войск. О том, как далеко зашло восстание, свидетельствует имевшее вскоре место его продвижение в направлении Нумидии и установление связей с еретиками-донатистами, которые всегда питали к Риму враждебные настроения. После подавления восстания Фирмия и до мятежа Гильдона (397—398 гг.), его брата, имели место лишь незначительные волнения, которые тем не менее тоже были важными показателями кризиса. Во время восстания своего брата Гильдон хорошо зарекомендовал себя в глазах римлян, поэтому его продвигали по службе и в конце концов пожаловали ему должность главнокомандующего римской армией (комита Африки). Сначала и в этой должности он проявил себя как надежный человек, однако оказалось, что он лишь выжидал удобного случая, чтобы восстать против правительства Западного Рима (формально добровольно перейдя на сторону императора Восточной Римской империи Аркадия (4)). Объявленный правительством в Равенне «hostis publicus» (врагом государства), Гильдон вскоре попытался завладеть Африкой и переустроить ее на свой лад. С самого начала в его распоряжении имелись соответствующие возможности и резервы: благодаря тому, что губернаторы провинций, включая верховных гражданских губернаторов (vicarious Africae), состояли у него в подчинении, в его руках оказалась вся территория Магриба. Под его командованием находились мобильные воинские части, а кроме того, для реализации своих планов он мог привлечь и пограничные гарнизоны. В этом отношении возможности Гильдона были гораздо большими, чем у его брата. Ему сразу удалось привлечь на свою сторону племена гетюлеров, арцугов и насамонов, жившие за пределами римских границ, подчинить себе некоторые вооруженные отряды ранее угнетенного сельского населения (рабов, колонов, циркумцеллионов). С помощью столь многочисленных приверженцев в Северной Африке были осуществлены меры, выявившие недостатки предыдущей политики и, по крайней мере на начальном этапе, имевшие своей целью социальную революцию. Несмотря на некоторые сомнения, присутствующие в современных исследованиях (5), можно с уверенностью сказать, что за счет перераспределения собственности он хотел ослабить или окончательно ликвидировать господствовавшие ранее экономические отношения, а самому сделаться крупнейшим собственником в Северной Африке, заняв место императора. Однако он уделил соответствующее внимание и своим помощникам, которые ранее принадлежали к неимущим слоям населения. Донатистская церковь, всегда выступавшая как сообщество бедных и праведных, гонимых миром, признала власть Гильдона и сотрудничала с ним. Под прикрытием Гильдона донатисты боролись со своими внутренними схизматиками (рогатисты, максимианисты), чтобы впоследствии организовать еще более мощный, чем прежде, фронт против ортодоксальной церкви. То, что в данной ситуации донатисты вынуждены были связаться с Гильдоном, в то время как этот «генерал» как минимум охотно терпел их поддержку, вполне понятно. Ортодоксальная церковь могла поддерживать только законное правительство и иметь связи только с церквями за морем, в то время как донатисты, ограниченные территорией Африки, соответственно, поддерживали сепаратизм. Влиятельный епископ-схизматик Оптатий из Тамугади (Тимгад) считался особенно фанатичным приверженцем Гильдона, так как он почитал «генерала» почти как Бога. За спиной Гильдона Оптатий проводил в жизнь своеобразную социальную программу. Себя он прочил в защитники интересов обеспеченных слоев, требуя за свою деятельность большого вознаграждения, а также вмешивался в имущественные отношения религиозных и социальных противников, при этом рабы, колоны и циркумцеллионы, вероятно, весьма охотно оказывали ему помощь. Разумеется, для таких далеко идущих планов необходимо было много помощников, которых, в свою очередь, нужно было щедро вознаграждать и одаривать. Собственность, которая вскоре «скопилась» в руках Гильдона и Оптатия, требовала, кроме того, большого количества рабочей силы и управляющих, которых нужно было набирать по возможности из надежных людей. Несмотря на столь масштабные планы и начинания, восстание Гильдона было сравнительно быстро подавлено. Карательная экспедиция была поручена Масцезелу, брату Гильдона, и в начале 398 г. ему удалось наголову разбить силы изменников при Аммедаре (Хайдра). Сам Гильдон не пережил своего поражения и был убит своими соратниками. Конфискованное имущество было столь значительным, что правительство вынуждено было учредить специальную имущественную администрацию (подразделение императорской канцелярии частного имущества (comitiva rerum privatarum)). Из последствий восстания Гильдона необходимо отметить значительные волнения в сельской местности, благодаря которым донатисты, бывшие сторонники Гильдона, смогли продержаться еще некоторое время; постоянно предпринимались попытки отобрать у «оккупантов» конфискованное императором имущество, и один закон 399 г. (6) говорит о подавлении восстания «Satruriani и Subаfrenses». Если судить по названиям племен, то представляется, что речь шла о восстании местных жителей, сопровождавшемся многочисленными грабежами, однако место мятежа мы не можем точно установить. Немногим больше известно нам о языческом восстании, потрясшем город Каламу (Гельма) в 408 г., спустя долгое время после официального запрета и упразднения языческих праздников и храмов. Поссидий, епископ этого города, принадлежавший к ортодоксальной церкви и впоследствии ставший биографом Августина, позиции которого и без того были ослаблены его противниками-донатистами, решил воспрепятствовать предстоящей языческой процессии, из-за чего против него повернулась значительная часть населения. Народ попытался поджечь базилику, разграбил соседний монастырь, дьяконский склад и забил до смерти одного монаха. Самому Поссидию едва удалось спастись. Хотя здесь речь идет об одном эпизоде, данное событие все же представляет для нас интерес в силу целого ряда причин (и последствий). Возможно, за этой процессией или восстанием кроется забота о хлебе насущном, так как часть обитателей Каламы жила за счет языческих мистерий (7). Вероятно, именно поэтому влиятельные люди города отнеслись к данному восстанию довольно безразлично. Кроме того, среди них, конечно, были сторонники донатизма или (как, например, в римском Сенате) язычества, стремившиеся осложнить жизнь поддерживаемой правительством ортодоксальной церкви, но при этом, естественно, не хотевшие нарушать закон. По крайней мере, в одном из писем Августина содержится намек на подобные мотивы (Письмо 91).

Последний этап существования римской Африки начинается в 410—411 гг. Казнь Стилихона (408 г.) вызвала новые беспокойства в Африке, так как донатизм был тогда официально признан, а разграбление Рима вестготами под предводительством Алариха (24 августа.410 г.) не осталось без ответной реакции и на юго-западе империи. Беглецы, переправившиеся из Италии в Африку, сообщали об ужасах, связанных с переселением народов, теперь достигшем столицы вселенной, вызывая в умах мирно настроенных провинциалов апокалиптические картины конца света. Языческие противники Рима, напротив, видели в разорении Рима справедливое возмездие за отречение от старых богов. Кроме Иеронима и Орозия, ожесточенную полемику с консервативными языческими кругами вел (413—426 гг.) в своей работе «О граде Божием» Августин. После стабилизации ситуации в Италии правительство снова обратилось к проблемам в Африке. В 410 г. всегда неустойчивая позиция населения была укреплена путем отмены, с хвалебной ссылкой на «devotio Africae» (верность Африки) (Кодекс Феодосия, XI, 28, 5), всех задолженностей по налогам, имевшихся у африканских землевладельцев. Здесь, как и в более поздних законах, землевладельцы отчетливо изображены в качестве столпов государства, что также было оправдано ввиду их влияния на все остальное сельское население. В связи с многочисленными жалобами ортодоксальных христиан на июнь 411 г. в Карфагене был назначен решающий религиозный диспут между ортодоксальной и донатистской церквями (8). Хотя назначенный императором руководитель этой дискуссии, трибун и нотарий Марцеллин, очень заботился об объективности, или, по крайней мере, так казалось, исход дела был предрешен. И действительно, донатизм был осужден (причем окончательно); при помощи различных законов и под угрозой самых строгих наказаний была предпринята попытка добиться как можно более полного перехода схизматиков в лоно ортодоксальной церкви. План удался не до конца, однако донатисты полностью утратили свои позиции во всех важных общественных сферах, за счет чего ортодоксальная церковь и верные империи силы получили соответствующий прирост. Правда, вполне понятно, что из сосланных донатистских епископов и клириков или насильно обращенных посредством телесных наказаний и принудительных работ рабов и колонов немногие стали пылкими сторонниками существующего режима. Как и всегда во времена гонений, повсеместно стало бурно расти сопротивление и оппортунизм. При вторжении вандалов обнаружилось, что тут и там уцелели донатисты и другие гонимые, которые были готовы свести счеты со своими противниками. Между тем уже после начала преследования донатистов вспыхнуло восстание, которое известно прежде всего как восстание тогдашнего главнокомандующего войсками в Африке Гераклиана. В дни кризиса 410 г. Гераклиан остался верным императору, однако в начале 413 г. все же побоялся отзыва в Италию, так как в его командовании стали заметны значительные злоупотребления. Восстание началось с сокращения или прекращения поставок зерна и других продуктов питания в Италию, что должно было вызвать голод, прежде всего в Риме (9). Наконец, Гераклиан во главе флотилии напал на Италию, с тем чтобы лишить императора Гонория короны, которую он носил довольно бесславно. Разбитый военачальником Маринием при Отрикуле, Гераклиан бежал обратно в Африку, однако был взят в плен и обезглавлен в Карфагене (лето 413 г.). В его падение по непонятным причинам оказались вовлечены также некоторые верные императору люди, например Марцеллин. Возможно, свою роль сыграли интриги донатистов. Впрочем, подавление восстания как раз вынудило правительство принять по отношению к донатистам еще более жесткие меры. Теперь схизматикам было запрещено составлять завещание или вступать в права наследства. Постепенно они все оказались почти вне закона.

Офицеры и чиновники, находившиеся на руководящих должностях в африканском диоцезе, периодически получали от правительства, а также от официальной церкви новые инструкции о преследовании схизматиков, что считалось чрезвычайно важным политическим делом. Даже переписка Августина с крупными землевладельцами, чиновниками и военными постоянно отражает неизменную озабоченность церкви и государства вопросом обращения схизматиков, которое, как они настаивали, главным образом начиная с 410—411 гг., должно было осуществляться с применением самых жестких средств. Здесь приходится по ходу дела констатировать важную идеологическую отправную точку для более поздних преследований еретиков (вплоть до инквизиции) (10). Донатисты реагировали на эти гонения в основном пассивными формами сопротивления (бегство, приспособление), в которых нередко находил выражение их фанатизм (самоубийство) (11); в этом проявляется их стойкость и сила, какие бы большие потери они ни несли в количественном отношении. Позиция ортодоксальной церкви по отношению к донатизму становилась все более жесткой и даже приобретала радикальные формы, которые шли рука об руку с растущим консерватизмом. Кроме того, при этом церковь сделала вывод о том, что империя (при всех ее недостатках) является наилучшим из возможных государств, желающим мира, а также «гарантирующим» безмятежное распространение ортодоксального христианства. В этой связи становится существенным союз церкви с богатыми имущими слоями, которые сохранили свой статус-кво. Однако мы хотели бы еще настойчивее, чем в более ранних работах, подчеркнуть (12), что для церкви речь прежде всего шла о сохранении общин (состоявших в подавляющем большинстве из бедняков и представителей среднего слоя), которым угрожали как социально-революционные выступления, так и непрекращающиеся вторжения племен, участвовавших в переселении народов. Эту заботу можно было бы единогласно признать одним из призваний церкви. Ей соответствовала тенденция к приобретению собственности в больших объемах и, тем самым, к обретению власти над еще большими толпами рабов и колонов. Здесь вырисовывается двойственность процесса. Ради возможности заботиться о бедных и прежде всего о вдовах и сиротах необходимо было добиться увеличения пожертвований и других текущих доходов церкви; чем более крупным собственником становилась церковь, тем сильнее по своему социальному положению она приближалась к богатым и власть предержащим, отдаляясь от народа, которому теперь можно было дать лишь один совет — трудиться и «нести обычное рабское иго, не ставшее ничуть легче» (Августин, Исповедь, VII, 6). В творчестве Августина, который имел и должен был иметь многочисленные контакты с представителями высших слоев, особенно четко и часто прослеживается антагонизм, возымевший силу и за пределами африканской церкви.

Непоследовательная социально-политическая позиция ортодоксальной церкви несомненно была противоречива и тесно перекликалась с аналогичной экономической и социальной политикой государства. Хотя ввиду постоянной угрозы нападения со стороны племен, участвовавших в переселении народов, особенно необходимы были реформы в сфере налогов и рекрутской системе, с тем чтобы усилить пограничные укрепления и пробудить или поднять патриотизм более широких слоев населения, со стороны правительства не последовало никаких решительных шагов. Императоры не могли справиться с самыми богатыми сенаторами, которые одновременно занимали высшие государственные должности или находились в тесной связи с высшими чиновниками (13). Результатом этой слабости было дальнейшее обнищание народа и сокращение среднего слоя. О бедственном положении народа уже написано так много, что мы воздержимся от более подробного изложения данного вопроса, отметив, что весьма показательным в этом отношении было поведение рабов и колонов (что подтверждается многочисленными свидетельствами), которые охотно переходили на сторону захватчиков-варваров (14). Из произведений Оптатия из Милевы, Августина и Сальвиана мы узнаем, что созданный литературой в незапамятные времена образ «верного» раба в действительности крайне редко находит подтверждение. До сих пор недостаточно принимался во внимание процесс сокращения среднего сословия, которое невозможно было ликвидировать (что было обусловлено трудностью разграничения сверху и снизу). В Африке этот процесс был заметен по постоянному уменьшению численности слоя куриалов и землевладельцев, торговцев и ремесленников, которых они представляли. Если в III в. эти сословия еще могли пополняться снизу (15), то в IV в. они переживали упадок, чтобы в будущем вообще оказаться обреченными на уничтожение. Интересно, что, по словам достоверных юридических источников, незадолго до вторжения вандалов в проконсульской провинции вряд ли можно было найти пригодных куриалов (т. е. людей, обладающих необходимым для вступления в курию имуществом) (см. Кодекс Феодосия, XII, 1, 186 от 27.4.429). В то время как еще в IV в. курии часто состояли из 100 и более членов (16), Валентиниан III в своей новелле (XIII, 10 от 445) постановил, что для работоспособности городского совета достаточно трех куриалов. В подобных документах находит отражение процесс сокращения среднего сословия в римской провинции Африка; из-за вторжения вандалов он еще больше усилился. Экономический спад в Северной Африке в целом обусловлен прежде всего неправильным торговым оборотом и развитием средств производства и производительных сил. В то время как земледелие еще процветало (17), плодородие почвы лишь отчасти шло на пользу местному населению, так как подати в адрес центрального правительства были высоки (в первую очередь, налоги на пшеницу и растительное масло), а соответствующий эквивалент, например в форме эффективной защиты границы, отсутствовал. Благодаря предоставлению самостоятельности латифундиям, которые государство предпочитало в качестве основных поставщиков налогов и рекрутов, города оказались оттесненными на второй план. Из-за перемещения многих ремесел и промыслов в деревню товары стали автаркическими (независимыми от импорта), а городская экономика очевидным образом все сильнее склонялась к упадку. На место обычных денежных форм товарообмена все более явно приходил натуральный обмен (в том числе и при сборе налогов), что означало, самое меньшее, отступление к более примитивному состоянию. Конечно, эти формы связаны с давно возникшими феодальными или дофеодальными структурами, которые проявились также в возрастании личной материальной зависимости (колонов, буккеллариев, «верноподданных»). Господство натурального хозяйства проявляется также в том, что бедняки (pauperes), изображаемые многочисленными источниками, часто выступают как владельцы хижин, домов, скота или рабов, однако почти никогда — как собственники денег. Свободные денежные средства были редкостью и у среднего сословия и, должно быть, использовались в основном для уплаты налогов и покрытия самых насущных повседневных потребностей. В соответствии с вышесказанным, нам хорошо известно о скапливании, прежде всего драгоценных металлов, в руках богатых сенаторов (18_. В этих обстоятельствах большую роль играли займы; поскольку их возвращение часто оказывалось невозможным, насущным стало требование насильственной отмены долговых обязательств, которое так или иначе включалось в программу циркумцеллионов, или восставших (Фирм, Гильдоу). В этой ситуации все более четкие очертания стали приобретать зависть и ненависть бедных к богатым, апатия и бегство от мира представителей обедневшего среднего слоя. Помимо насильственных действий, часто упоминается о попытках освободиться от гнетущих отношений зависимости при помощи хитрости. Однако в основном переход к более благоприятным условиям жизни и труда не удался; уже со времен Константина I постоянно выходили законы, привязывавшие людей, относящихся к курии и коллегии, и прежде всего колонов и рабов, к их статусу. Несвободному было сравнительно трудно добиться освобождения (а иногда даже нежелательно, так как бывший раб с трудом мог найти приличную работу), а преимущество быть принятым в сословие клириков, монахов, военных или служащих предоставлялось редко. Несмотря на требование «iustum pretium» (включавшее справедливое вознаграждение и зарплату) и отмены «turpe lucrum» (позорная прибыль), которые постоянно выдвигались Августином и другими авторитетными людьми, повседневная практика протекала в основном противоположным образом. Правительство волей-неволей поддерживало экономически сильных, отнимая у бедных их жалкие средства опять же на уплату налогов. Естественно, формы экономического и социального кризиса были необычайно разнообразными, так же как и способы выхода из этого затруднительного положения, которые встречались тут и там и которые следовали из ситуации и позиции влиятельных людей. Ввиду успешности великого переселения народов каждому благоразумному человеку стало ясно, что кризис может легко привести к катастрофе. Тем не менее мы хотим проиллюстрировать эту проблему на примере последнего главнокомандующего римской армией в Африке, комита Африки Бонифация, который сам оказался повинен в обострении кризиса.

Вероятно, Бонифаций занимал в армии руководящие посты еще в молодом возрасте (19). С 417 г. он появляется в Африке, сначала как командир пограничного гарнизона в Южной Нумидии, а с 422/423 гг. — как верховный главнокомандующий всей африканской армией. Впрочем, из-за ссоры с Кастинием он покинул его экспедицию против вандалов в Испанию. Бонифаций добился существенных успехов в борьбе против африканских берберов (вероятно, против племен гетулеров и арцугов), а также в обращении донатистов, которые еще оставались в его области. Идеологическая поддержка его дела нашла отражение в адресованных ему письмах Августина (№ 185 и 189), из которых первое дошло до нас под характерным название «De correctione Donatistarum» (Об исправлении донатистов). В нем Августин последовательно отстаивает свое учение Coge-Intrare, которое, исходя из Лк. 14, 23, требовало принудительного обращения и указывало путь средневековой инквизиции. Естественно, отец церкви не имел в виду физического уничтожения схизматиков; однако он рассудительно принимал в расчет определенную долю потерь, включавшую тех, кто избежит обращения из-за самоубийства, и требовал в случае неповиновения применения всех необходимых принудительных мер. В этом письме, написанном в 417 г., Августин рассматривает переход массы донатистов в лоно ортодоксальной церкви как уже свершившийся факт; он указывает на большое количество вновь приобретенных членов общины и «освобожденных деревень, имущества и городов различной степени важности» (185, VIII, 33). Влияние этого и второго послания на Бонифация, похоже, было весьма существенным. Долгие годы полководец очень добросовестно исполнял свои обязанности по отношению к государству и ортодоксальной церкви. После смерти первой жены он даже хотел отказаться от мирской жизни, уйдя в монастырь; роковым образом Августин и его друг Алипий удержали его от этого решительного шага, так как считали его незаменимым военным защитником церкви и народа: ошибка, значение которой едва ли получило должную оценку, и которой суждено было решить судьбу Северной Африки. Хотя поначалу Бонифаций по-прежнему поддерживал законную династию в борьбе с узурпатором Иоанном (424— 425 гг.), тем не менее в 427 г. из-за интриг Феликса, командующего армией, императрица Галла Плацидия (правившая за Валентиниана III) дала ему повод для измены. Это решение было роковым для всей страны. И не только потому, что Африка пострадала от измены Бонифация, а некоторые области были опустошены его войсками или карательными экспедициями, высланными из Равенны; скорее потому, что благоприятной ситуацией воспользовались племена, поселившиеся по ту сторону лимеса, которые напали на культурные области, не встретив сопротивления. В 427— 428 гг. в Африке продолжал царить хаос, повлекший за собой борьбу всех против всех. Живший при Юстиниане историк Прокопий отмечает, что в этой ситуации, с трудом отбив первую карательную экспедицию, Бонифаций, опасаясь дальнейшего ухудшения обстановки, призвал вандалов при благоприятных обстоятельствах вступить в Африку. В такой форме этот призыв является неисторичным (20). В лучшем случае разжалованный полководец рассчитывал на сотрудничество с некоторыми отрядами вандалов, которых он собирался соответствующим образом отблагодарить. Решение, к которому он в конце концов пришел, выглядело совсем по-другому. Так как успехи вестготского войска под предводительством императорского полководца Сигисвульта, который и сам, несомненно, был готом (настроенным проариански), в борьбе с Бонифацием пришлись не по душе ортодоксальной церкви и другим верным империи силам, это стало причиной примирения Бонифация с правительством, последовавшим, самое позднее, в начале 429 года. Теперь Бонифация снова приветствуют как комита Африки. Однако восстановление порядка, естественно, было иллюзорным. Сама «гражданская война» принесла с собой много проблем, прежде всего подорвав еще не утраченное благосостояние Африки. Непокорные племена берберов проникли далеко в глубь римской территории и натолкнулись на рабов и колонов, которые в значительном количестве были готовы защищать существующий порядок. Однако нестабильная ситуация в этой римской провинции привлекла внимание вандалов (даже если предложение союза со стороны Бонифация является и неисторичным), которым казалось, что здесь они найдут много преимуществ по сравнению с Иберийским полуостровом. Поэтому в мае 429 г., спустя несколько месяцев после примирения Бонифация с правительством Западной Римской империи, началось вторжение вандалов в Северную Африку.