Глава 49. День свадьбы неумолимо приближался

День свадьбы неумолимо приближался. Когда Феба об этом думала, ее сердце сжималось.

Каждую ночь она лежала в постели без сна и думала о том, что ее ждет. Не совершает ли она ошибки, выходя замуж за Брукхевена? Не обрекает ли себя на несчастье? А что, если она уже никогда больше не сможет никого полюбить? А если нет любви, ради чего тогда жить? Ради чего дышать, пить, есть и спать? Ради чего просыпаться по утрам?

Наверное, жить без Рейфа ей будут помогать воспоминания. Прекрасные воспоминания, которые навсегда останутся с ней. Она не жалеет о том, что любила. Ну и пусть, что ее избранником оказался человек недостойный. Но сейчас она даже думать не хочет о том, что когда-нибудь сможет полюбить другого.

Феба молча стояла у окна и смотрела в сад, утопающий в зелени.

Размышляя о предстоящем замужестве, она пришла к выводу, что только Брукхевен сможет дать ей ту защищенность, в которой она так нуждается. Никто больше не посмеет ею торговать. Никто не отвергнет ее и не выбросит, как надоевшую игрушку.

Она сама будет решать свою судьбу.

Когда горничная Патриция помогла ей одеться и уложить волосы, Феба велела ей заняться Софи. Фебе нужно было побыть немного наедине с собой и со своими мыслями. Она находилась на грани отчаяния и чувствовала себя загнанной в угол.

Ждали приезда викария, и от этого Феба еще сильнее впала в уныние.

Вот ее отец появился на пороге — в своей обычной черной сутане, с наглухо завязанным галстуком на шее. Глядя на его одежду, можно было бы подумать, что викарий собрался на похороны, а не на свадьбу.

Хотя какая это свадьба? Если уж на то пошло, этот пышный свадебный наряд казался Фебе сегодня неуместным. Ей следовало бы носить траур. Траур по своей любви и разбитым мечтам. Черное больше соответствовало бы ее мрачному настроению. Она отвернулась и посмотрела в окно.

— Один раз я чуть не убил человека, — неожиданно сказал викарий.

Феба вздрогнула и удивленно повернула голову.

— Это один из ухажеров твоей матери. Он был моим соперником. Я так на него разозлился, что пустил в ход кулаки и так разошелся, что чуть его не убил, — медленно проговорил викарий, задумчиво глядя в окно.

О Господи, неужели это правда? Или он лжет? Но викарий никогда, никогда не лгал. Хотя и правду тоже не говорил.

— Я и сам не знаю, что на меня нашло. Если рассудить здраво, он не сказал мне ничего ужасного. Что-то насчет моего щенячьего восторга при виде Одри, твоей матери. И насчет моей собачьей преданности ей. А я отчего-то взорвался, ударил его, повалил его на землю и избил.

Феба увидела, что у отца дрожат руки.

— Разумеется, парень был прав: я с самого первого дня встречи с Одри влюбился в твою мать без памяти. И больше никогда ни на кого не смотрел. Я помню тот день, когда впервые взял ее за руку. И с тех пор стал как помешанный. У меня было такое чувство, что стоит ей уйти, я перестану дышать — как будто она стала для меня воздухом.

«Мне это знакомо. О Господи, как же мне это хорошо знакомо!»

— Моя безумная страсть испугала Одри, и она дала мне от ворот поворот. А я на коленях умолял ее не прогонять меня… Но она была непреклонна. Сказала, чтобы я уходил и вернулся, только когда научусь держать себя в руках.

Викарий отвернулся от окна. Он тяжело вздохнул и отряхнул одежду. А затем посмотрел на Фебу.

— И я решил стал священнослужителем, — просто сказал он, словно это было само собой разумеющимся делом. — Я хотел, чтобы молитвы научили меня выдержке, помогли мне обуздать мой нрав и избавиться от вспыльчивости. Я решил посвятить себя Богу и помогать всем людям, чтобы искупить свою вину за то, что однажды не сдержался и проявил насилие. А когда я завершил обучение, меня послали в церковный приход Торнхолда. Я отправил Одри весточку, в которой рассказал о том, что стал совершенно другим человеком и теперь по-другому смотрю на жизнь. Она ответила мне запиской, в которой было только одно слово: «Да».

В горле у Фебы встал комок. Она смотрела на своего отца и не узнавала его. Феба привыкла считать его холодным человеком, которому неведомы сильные эмоции. Неужели все это время ее отец прятал за маской сдержанности чувствительную и пылкую душу?

— Папа, я…

Викарий не дал Фебе закончить.

— Я только по одной причине тебе этого не рассказывал: я хотел тебя защитить. Ты похожа на меня: у тебя горячая голова. Ты тоже от природы склонна к опрометчивым поступкам, и тебе нести этот крест всю жизнь. Я понял это, когда тебе было пятнадцать лет, и испугался за тебя. Я корил сам себя. А теперь… — Он попытался улыбнуться, но это у него плохо получилось. — Теперь я знаю, что зря боялся за тебя и напрасно себя обвинял. У тебя сильный характер. Сильнее, чем у меня был в твоем возрасте.

При этих словах, прозвучавших как похвала, у Фебы на глаза навернулись слезы.

— Хотя возможно, что женщины вообще не способны на такие глубокие чувства.

Феба усмехнулась и подумала, что ее отец неисправим. Все возвращается на круги своя: А значит, жизнь продолжается.

Она положила руку отцу на плечо.

— Спасибо, что ты со мной поделился, — сказала она. — Твои слова дошли до самого моего сердца.

Именно это викарий и хотел от нее услышать. Он кивнул, а затем его губы тронула улыбка.

— У тебя будет спокойная и приятная жизнь, — непринужденно произнес он. — Никто никогда не узнает о том, что случилось в гостинице в Бидцлтоне. Это был последний раз, когда я вышел из себя.

Гостиница в Биддлтоне!

Феба захлопала ресницами. Тогда ее отец ничем не выдал своего гнева. Он был таким же спокойным, как обычно.

Ей сразу же вспомнилась сцена, которая все эти годы то и дело вставала у нее перед глазами: Терренс садится верхом и в большой спешке уезжает из гостиницы. И даже не оглядывается. А она стоит у окна и смотрит, как у нее на глазах ее бросает возлюбленный.

— В тот день я вышел из себя и долго не мог успокоиться.

Отец целый час просидел в гостинице, ожидая возвращения Терренса.

— Ты виделся с Терренсом?

— Виделся? Да я так отделал этого негодяя, что он надолго это запомнил. Мне пришлось пригрозить убить его — и тебя! — если он тотчас же не оставит тебя в покое! Я велел ему немедленно убираться из гостиницы и запретил ему подходить к тебе даже на пушечный выстрел!

Феба потрясенно молчала. Викарий стоял с опущенной головой. Он не мог смотреть дочери в глаза.

— Не для того я тебя воспитывал! Ты не для таких, как этот бездельник! Я обещал твоей матери…

Феба вспыхнула:

— Ты прогнал его? Но ведь я же его любила! — Викарий поморщился:

— Ну и что? Ведь он же бросил тебя, так ведь? И что потом? Прислал всего-навсего пять-шесть писем — и вся его любовь пошла на убыль! Разве это можно назвать настоящей любовью?

Писем?

Хотя какая теперь разница? Гнев Фебы быстро улетучился и сменился новым приступом уныния. Все равно она не была бы счастлива с Терренсом, хоть он, как оказалось, и не отказался на ней жениться. Пусть она и несчастлива сейчас. Но если выбирать, уж лучше быть несчастной женой маркиза, чем до скончания века стирать грязные носки мужу-бездельнику.

Феба молча отвернулась и посмотрела в окно.

В саду должны были скоро зацвести розы.

Рейф протер глаза. Может быть, ему померещилось? Изящная маленькая повозка с золотым вензелем в виде буквы «Л». В повозку запряжен нарядный пони с кокетливо вплетенными в гриву сиреневыми ленточками.

Повозку вел небольшого роста человечек с озорным взглядом. Поравнявшись с Рейфом, он радостно улыбнулся:

— Слава Богу, я вас нашел, милорд! Я как чувствовал, что вы поедете именно по этой дороге!

Не понимая, в чем дело, Рейф остановился. Незнакомец выпрыгнул из повозки. На мужчине был сиреневый сюртук, жилет из белого шелка с переливом, а на голове — причудливая шляпа. Он снял шляпу и низко поклонился:

— Я Лементор, милорд. К вашим услугам!

Рейф посмотрел на собеседника удивленно и вопросительно:

— Знаменитый портной? — Человечек пожал плечами:

— Можно и так сказать. Хотя, честно говоря, мне больше по душе, когда меня называют художником женской одежды. Но ничего, сойдет и портной. Не в этом суть, — махнул рукой Лементор. — Главное то, зачем я здесь. Я приехал, чтобы помочь вам в ваших исканиях, милорд. Ну что, разве такое начало вас не воодушевляет?

Рейф смотрел на портного обескураженно. Лементор снова надел шляпу и широко улыбнулся:

— Вы, наверное, сейчас гадаете, как же я мог догадаться, где вас найти. О, это целая история! Здесь впору писать роман…

Рейф покачал головой:

— Не могу с вами согласиться. Из деревни было отправлено письмо в Лондон. А это единственная дорога, которая ведет в город.

Лементор был вынужден согласиться:

— Ах да, вы правы. Извините, что я задержался, но если бы вы знали, как трудно было разыскать белого!

Рейф уже устал удивляться.

— Белого? — Лементор рассмеялся:

— Разумеется, белого коня! — Широким королевским жестом он показал на повозку.

Рейф посмотрел туда, куда показывал портной. Это был словно мираж посреди жаркой пустыни — позади нелепой скоморошьей повозки был привязан великолепный породистый жеребец белой масти с длинными ногами. Конь был под седлом и в сбруе.

Рейф взирал на портного как на волшебника — с восторгом и удивлением.

— Какой сегодня день? — с замиранием сердца спросил он.

Лементор посмотрел на него понимающе и ответил:

— Сегодня как раз тот самый день и есть, милорд! Так что вам нужно поспешить.

Рейф вскочил на коня и через пару минут исчез в облаке пыли.

Лементор улыбнулся и похлопал пони по спине:

— Ну что, сэр Спринкл, разве мы с тобой не молодцы? — С чувством выполненного долга Лементор снова сел в повозку и облегченно вздохнул. — И правда, настоящие молодцы. А теперь пошевеливайся, а не то мы опоздаем на свадьбу!