Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Дэн Миллмэн






 

Путешествие Сократа

 

 

Посвящаю эту книгу человеку, которого я звал Сократесом, и вам, мои читатели, просившие меня рассказать его историю.

Знай я раньше об испытаниях, что выпали на долю моего наставника, обо всех тех муках, которые довелось претерпеть старику, я бы внимательней слушал его рассказ, ценил бы каждый миг, что мне случилось провести с ним вместе.

Надеюсь, я воздал ему должное, став его попутчиком в этом путешествии, которое привело его к жизни любящего мудреца, к душе мирного воина. Дэн Миллмэн

 

 

Каждое странствие ведет к своей тайной цели, скрытой от самого странника. Мартин Бубер

 

ПРОЛОГ

 

 

Я убил Дмитрия Закольева.

Эта мысль, оглушительная в своей реальности, снова и снова взрывалась в голове Сергея. Он плашмя лежал на плывущем мшистом бревне, загребая руками воду и стараясь как можно меньше шуметь. Студеные воды озера Круглое, в двадцати пяти километрах к северу от Москвы, были его единственным путем к спасению. Сергей бежал, из Невской военной школы и от своего прошлого. Но можно ли было спастись бегством от того, что он стал убийцей Закольева?

Стараясь не удаляться слишком далеко от берега, Сергей вглядывался в темноту, чтобы не потерять из виду далекие холмы, которые то проглядывали сквозь туман, то снова исчезали в холодной мгле. Черная холодная вода озера, лишь только он снова начинал грести, тут же вспыхивала бликами в бледном свете луны. Плеск воды и пронизывающий холод на какое-то мгновение отвлекли Сергея, но снова и снова перед его глазами возникало мертвое тело Закольева, лежащее в грязи.

Закоченевшие руки и ноги уже отказывались повиноваться. Пора было выбираться на берег, пока и без того подтопленное бревно не пошло ко дну. Еще немного, подумал он, еще один километр, и — к берегу.

Этот способ побега был медленным и далеко не самым безопасным. Но у него было одно неоспоримое преимущество — вода скрывает все следы беглеца.

Наконец Сергей повернул к берегу. Соскользнув с бревна, он оказался по пояс в топком прибрежном иле. С трудом пробравшись через камышовые заросли, вышел на песчаный берег и бросился в лес.

Пятнадцатилетнего беглеца бил озноб, и не только от холода. Он понимал, что этому поступку суждено определить и его дальнейшую судьбу. Но вся его молодая жизнь, вся череда ее событий словно бы подводили его к этому решению и к этому выбору. Пробираясь сквозь лесную чащобу, он вспоминал пророческие слова своего деда, вспоминал, с чего все это началось...

 

В ту осень 1872 года ледяные ветры рвались на запад, через покрытую мхом сибирскую тундру, насквозь продувая Уральские горы и северную тайгу, бескрайние сосновые и березовые леса, окружавшие город Санкт-Петербург, ценнейший из бриллиантов в короне Матушки-России.

Ледяной ветер растекается по улицам города от стен Зимнего дворца, вдоль Невы, вдоль девяти сотен каналов, перекрытых восьмью сотнями мостов, чтобы затем разбиться в стенах небольших особняков, в куполах увенчанных православными крестами церквей. Рядом с рекой, в городских парках, бронзовые Петр Великий, Екатерина и Пушкин — царь, царица и поэт — словно караульные, заняли свой пост в бледном свете недавно зажженных уличных фонарей.

Колючий ветер срывает последнюю порыжелую листву с голых веток, раздувает теплые юбки гимназисток и треплет волосы двух мальчишек, затеявших бороться во внутреннем дворике небольшого двухэтажного особняка неподалеку от Невского проспекта. Ветер шевелит занавеси в открытом окне второго этажа. В окне — женский силуэт.

Наталья Иванова кутается в теплую шаль, приоткрывает окно, глядя во дворик, где ее малыш, Саша, затеял кучу малу со своим другом Анатолем. Он обхватил Сашу и пытался было подножкой свалить его с ног. Но не тут-то было. Саша едва заметным движением увернулся и сам бросил Анатоля через бедро — этому приему научил его отец. Довольный собой, Саша радостно закричал петушиным голоском. «Какой, однако, он сильный мальчик, - подумала Наталья, — весь в отца». Хотела бы она иметь столько энергии, особенно сейчас, когда она ждала второго ребенка. Свинцовая усталость не отпускала ее ни на минуту. «Чего же удивляться, милочка, — все повторяла повивальная бабка, с некоторых пор находившаяся при ней почти неотлучно. — Женщине такого хрупкого сложения заводить второе дитя не следует». Но Наталья верила, что способна дать жизнь второму их с Сергеем ребенку, и только молилась, чтобы у нее хватило сил выносить полный срок.

Наталья еще сильнее закуталась в теплую шаль. Надо же, а мальчишкам все нипочем. Такой холодный ветер, а они знай себе играют.

— Саша! Анатоль! Ну-ка живее в дом, пока дождь вас не застал!

Но порыв ветра отнес звук ее слабого голоса прочь от детских ушей, да и сами-то уши в таком возрасте готовы слышать лишь то, что хочется слышать, и только.

Наталья закрыла окно и вернулась к своей кушетке.

Повитуха, все так же мерно работая спицами, о чем-то рассказывала ей, и Наталья, присев рядом, лишь вздохнула и принялась расчесывать свои длинные черные волосы. Она хотела выглядеть как можно привлекательнее, ведь Сергей вот-вот должен вернуться домой.

— Ты отдохни, пожалуй, — тем временем сказала повитуха, — а я выйду, приструню мальчишек.

Еще не утихли ее шаги на лестнице, как Наталья услышала: застучали дождевые капли по подоконнику. А вместе с ними появился и новый звук, на этот раз уже где-то над головой — топот маленьких ножек и озорной визг. «Они снова по шпалере залезли на крышу», — подумала с раздражением и тревогой, так знакомой матерям всех сорванцов.

— Немедленно слезайте! — закричала она в окно. — Только осторожнее, слышите меня?

Снова смех и возня, теперь уже точно на крыше, мальчишки все-таки забрались туда.

— Сию же минуту вернитесь, иначе обо всем станет известно отцу!

— Не волнуйся, мамочка, — послышался Сашин голосок. — Мы уже спускаемся. Только отцу ничего не говори.

И опять смешки и возня.

Не успела Наталья отойти от окна, как вдруг послышался ужасающий скрежет, и раскатистый смех сменился пронзительным криком, который резко оборвался где-то внизу. А потом наступила тишина.

Наталья настежь распахнула окно. Ужасная картина открылась ей. Внизу лежали два неподвижных тела.

Наталья и сама не заметила, как оказалась внизу. В отчаянии она склонилась над двумя распростертыми на мокрой траве телами, не замечая ни холода, ни начавшегося дождя. Внезапно липкая тошнотворная чернота обрушилась на нее, потащив за собой куда-то вниз, в темную пропасть...

Но внезапная боль внизу живота, словно вспышка, вернула ее назад из бездны, и Наталья, словно сквозь пелену, увидела повитуху и мужчину, стоявшего рядом с ней. Они стали поднимать ее, но Наталья сама рванулась, когда послышался слабый детский стон. Она бросилась было к Саше, но это был другой мальчик, Анатоль. У него была сломана нога.

Наталью тем временем взяли под руки, повели в дом, но не успели они и порога переступить, как внезапная боль снова переломила ее пополам. Ее колени подкосились, и она, прямо у порога, так и села на землю. «Где же Саша? — билась мысль в ее голове. — Пора бы ему домой. Ведь так холодно... ах, как холодно...»

 

Она пришла в себя уже в кровати, рядом хлопотала акушерка. Но она сразу же поняла все сама: ребенок уже родился... не доносила... целых два месяца. А может, просто время так незаметно летит, подумала она. Где я? Где Сергей? Вот сейчас он подойдет, улыбнется, потреплет мой локон и скажет: это тебе приснилось, с Сашей все хорошо... скажет, что все хорошо...

Ах! Как больно! Что случилось? Где Саша? И где Сергей? Сергей Иванов, возвращаясь домой, увидел, что соседи, несмотря на дождь, толпятся у порога его дома. Одного взгляда на их лица было довольно, чтобы он со всех ног бросился в дом. О том, что произошло, он узнал от акушерки: Саша мертв, упал с крыши. У Натальи начались схватки... Кровотечение остановить не удалось... Их больше нет.

А младенец родился живым. Едва ли ему хватит сил выжить, покачала головой акушерка, не раз ей приходилось присутствовать и при рождении, и при смерти. «Душа от тела отходит легко, — подумала она, — куда тяжелей той душе, которой суждено здесь скорбеть об ушедшем». Ждали священника, чтобы исполнить последние приготовления по Наталье и Саше. И по младенцу, видимо, тоже.

Акушерка подала отцу, словно ослепшему от горя, его маленького сына.

— Ребенок слишком слаб, чтобы кормить его грудью, — сказала она. — Но, если смочить тряпицу козьим молоком, он сможет сосать ее. Если, конечно, проживет эту ночь.

Сергей смотрел на новорожденного мальчика, плотно закутанного в одеяльце, едва улавливая смысл того, о чем говорила ему акушерка: «Последняя воля Натальи... ее последние слова... она любит вас всем сердцем, вот что она сказала, прежде чем отойти... и просила, чтобы отдали сына на попечение ее родителей».

Даже в предсмертный час Наталья продолжала заботиться о своем ребенке... и своем муже. Разве сможет ее Сергей, один из офицеров царской гвардии, выходить в одиночку их маленького сына? Или она понимала, что Сергей, всякий раз, глядя на мальчика, будет вспоминать этот черный день?

Тем временем прибыл священник.

Новорожденного окрестили — для спасения его души на случай, если эта ночь станет для него и последней. Священник спросил у Сергея, как звать младенца. Сергей же, словно спросонок, назвал свое имя, решив, что священник обращается к нему.

Вот так и вышло, что ребенок получил имя отца.

Акушерка вызвалась присмотреть за ребенком в эту ночь.

Сергей вяло кивнул в ответ.

— Если он будет жив к утру... позаботьтесь, прошу вас, чтобы его передали родителям Натальи.

Он назвал их адрес и имена — Гершль и Эстер Рабиновичи. Евреи. Сергею не хотелось расставаться с сыном, но старики будут любить ребенка и позаботятся о его воспитании. Он исполнил волю Натальи — никогда и ни в чем он не мог отказать ей, ни в жизни, ни в смерти. Для Сергея Иванова этот августовский день тоже стал первым днем постепенного угасания, а его маленький сын тем временем ни за что не хотел уступать смерти.

 

Прошло восемь лет. Темной октябрьской ночью Гершль Рабинович сидел один в вагоне третьего класса. Поезд направлялся в Москву. Гершль то задумчиво поглядывал в окно, то по-стариковски клевал носом, пока едва заметные в предрассветный час бревенчатые избушки мелькали за окном. Гершль засыпал, просыпался, смотрел в окно и снова проваливался в сон. Воспоминания проносились перед его внутренним взором, как серые тени за немытым вагонным окном: вот его дочь Наталья в красном платье, ее лицо сияет.. внук Саша на фотографии... самого мальчика он никогда не видел... и прекрасное даже в преклонные годы лицо его любимой Эстер. Никого из них уже нет на этом свете... никого.

Гершль зажмурился, словно стараясь не видеть всего того, что показывало ему его прошлое. Затем опустил руку, улыбнувшись другому видению — вот лицо трехлетнего мальчика с огромными глазами, слишком огромными для такого маленького личика...

Гершль вздрогнул. Голос кондуктора, который объявил о прибытии поезда, окончательно спугнул его видения. Старик зевнул, встал с лавки, с натугой потягиваясь. Стариковские суставы отчаянно болели после долгого пути. Он долго застегивал на все пуговицы свое старое пальто, потом нахлобучил шапку на голову, прошелся пару раз пальцами по белой, как снег, бороде и водрузил на свой огромный нос очки в проволочной оправе. Толпа, повалившая из вагона к выходу, увлекла за собой и старого еврея, но тот, казалось, даже не замечал, что его теснят со всех сторон, лишь крепче прижимал к груди свой потертый саквояж. Все также прижимая его к груди, словно малого ребенка, Гершль спустился на перрон и шаркающей походкой двинулся к выходу в город. Все вокруг было покрыто густым утренним туманом. Он посмотрел на небо. Похоже, сегодня выпадет первый снег.

Гершль поправил шапку. Впереди его еще ждала дорога, примерно полдня езды от города. Кто-нибудь да найдется ему в попутчики, какой-нибудь крестьянин подсадит на свою телегу.

Поездка, впрочем, уже порядочно измотала его. Бесконечные часы за верстаком выгнули Гершлю спину, подобно тем скрипкам, которые его руки вырезали из отборных чушек клена, ели и черного дерева. А еще Гершль был часовым мастером. Оба эти ремесла перешли ему по наследству, одно от отца, другое от деда. И Гершль, который так и не смог предпочесть одно другому, так и мастерил поочередно — сначала часы, потом скрипку, чтобы потом снова взяться за часы. И даже на склоне лет, несмотря на то, что суставы натруженных пальцев ныли все сильнее, он работал с прежним тщанием, и каждая скрипка, что выходила из-под его резца, была для него как первая, а часы — словно последние в его жизни.

Мастерская тоже досталась ему от отца. Убедившись, что юный Гершль в состоянии прокормить себя сам, он отправился на Восток, чтобы заняться более прибыльной ювелирной торговлей. Богатство и щедрость отца позволили Гершлю, еврею, выправить необходимые бумаги и дальше жить в Санкт-Петербурге. Женившись, он переехал со своей женой Эстер в отдельную квартиру.

Несколько часов спустя он, устроившись на мешках с картошкой в тряской крестьянской телеге, ехал по разбитой грязной дороге. А дальше уже было рукой подать до школы, что стояла у самого берега озера Круглое, среди холмов, на север от Москвы, где учился внук.

Осторожно спускаясь по скользкой тропе в лощину, Гершль лишь покачал головой, вспомнив, сколько писем он написал туда за последние пять лет. И все напрасно. На каждое его прошение повидаться с внуком ему приходил ответ, обязательно на гербовой бумаге и со столь же обязательным отказом. Наконец, несколько недель назад он написал письмо директору школы Владимиру Иванову: «Я не видел Сергея с той поры, как он был отдан в школу. Моя жена умерла. У меня не осталось никого. Это моя последняя возможность увидеть внука».

Получив письмо директора Иванова с согласием на свидание, Гершль немедленно стал собираться в дорогу.

С неба начинал понемногу сыпать снежок, и он, зябко поежившись, поднял воротник пальто. Всего-то два дня, подумал он, успеет ли он за эти два дня влить свою жизнь в восьмилетнего мальчика? Неожиданно в памяти всплыли слова рабби Гилеля: «Дети — не сосуды, которые следует заполнять, но свечи, которые нужно зажечь».

— Моему огню уже недолго осталось гореть, — словно отвечая кому-то невидимому, пробормотал он, пробираясь едва приметной тропкой через сосновый лес, затем по каменистому склону, уже присыпанному снегом. Боль в суставах вернула его к действительности и к мыслям о том, что позвало его в дорогу. Прошло уже пять лет с той поры, когда в дверь его дома постучал молодой солдат с письмом от отца его маленького Сережи. «Моего сына, — было в этом письме, — следует немедленно отправить в Невскую военную школу».

 

Прошло еще где-то около часа, и Гершль уже стоял у школьной ограды. Остановившись перед массивными решетчатыми воротами, он постарался сквозь прутья решетки рассмотреть получше само здание. Сурового вида школа была обнесена, словно замок, почти четырехметровой стеной. За ней виднелось несколько каменных строений, там-то, предположил Гершль, и выковывают из молодых людей смелых и умелых солдат. На самом же школьном дворе не на чем было глазу остановиться, никаких украшений, никаких живых изгородей, повсюду царили строгость и спартанская простота.

Кадет-караульный повел его через просторный двор к главному корпусу, затем по длинному коридору к двери, на которой была табличка «В. И. Иванов. Директор школы». Гершль снял шапку, пригладил свои редеющие волосы и открыл дверь.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.01 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал